Глава двадцать первая

Я родилась в темном сердце лютой зимы. Так говорили родители и бабуля. Когда я никак не засыпала по вечерам или вертелась, скучая на семейных обедах, они с папой любили рассказывать историю смертельно опасной поездки из больницы домой. Описание метели каждый раз завораживало меня. Я замирала, вслушиваясь в их слова, которые, казалось, сочились опасностью, глядя, как они размахивали руками, показывая, сколько нападало снега. Я с трудом поспевала за их рассказом, пытаясь впитать каждое слово, сохранить их в себе, чтобы увидеть все во сне. Теперь во мне не осталось ничего, кроме непреодолимого чувства стыда. Я ненавидела себя и свою глупость, когда вдруг решила, что, выжив тогда, я стала особенной. Я даже думала: вот оно, неоспоримое доказательство того, что в будущем меня ждут великие свершения.

– Небо было пепельным, – говорил папа, – и едва я тронулся с парковки, как облака, казалось, обрушились на землю. Мне следовало бы сразу же повернуть назад, но твоя мама хотела к бабушке. Она, знаешь ли, закатила для нас настоящую приветственную вечеринку.

Они делали все, что могли: папа за рулем пытался пробиться сквозь удушающую белую завесу, мама на заднем сиденье со мной на руках кричала, чтобы он притормозил, иначе мы сорвемся с несуществующей скалы. Папа больше всего любил рассказывать эту часть истории – только он мог так похоже изобразить высокий задыхающийся мамин голос, когда та уже находилась на грани срыва.

Фары не пробивали снежную завесу, но папа оказался не единственным смельчаком, сражавшимся с непогодой на шоссе. Папа-то притормозил, но кто-то, ехавший в противоположном направлении, вылетел на встречку и впечатался нам в капот. Зачем эти люди отправились в путь в такую погоду или почему мчались вслепую на такой скорости, не обращая внимания на ураганный ветер и нулевую видимость, но они протаранили наш автомобиль, столкнув его с обочины в сугроб. Угробили двигатель и аккумулятор.

Сотовые не ловили – даже радиосигнал не пробивался. Мама всегда рассказывала эту часть истории напряженным голосом: воображение рисовало ей картины того, чем все могло бы закончиться, продлись ураган чуть дольше. Родители просидели на заднем сиденье часа три, пытаясь не паниковать и прижимаясь друг к другу, чтобы согреться. А я все проспала.

Думаю, бабушке нравилась эта история, потому что ей досталась роль героя. Она собрала из соседей поисковый отряд и своим грузовичком вытянула родительский автомобиль обратно на дорогу.

– Такова жизнь, пчелка, – годы спустя сказала она мне. – Порой несешься в панике, суетишься, не обращая ни на что внимания и не понимая, сколько вреда наносишь другим. А порой что-то просто случается уже с тобой, и ты ничего не можешь с этим поделать. Испытания даются, чтобы проверить, из какого ты теста.

Какой бы страшной ни была эта история, зиму я все равно любила; холод не пугал меня, потому что я знала: пройдут месяцы, недели, дни, и погода снова сменится. Это совсем несложно переждать холодные деньки в окружении тепла любящих тебя людей.

Но тот холод, который мучил меня сейчас, пробирал до самых костей, накатившее оцепенение никак не стряхивалось. И не было сил сражаться.

Земля скользнула у меня под спиной, островки грязи сменились льдом, а потом – камнями, впивающимися в копчик, раздирающими позвоночник. Я слышала потрескивание замерзших листьев, чувствовала резкие рывки, когда волосы за что-то цеплялись. Попыталась ухватиться за проплывающий мимо корень, чтобы не угодить в грязный ручей, но движение было слишком быстро. Солнце сверкнуло красным за веками, отозвавшись стреляющей болью в черепе. Я не чувствовала правую ногу – на самом деле, правую сторону тела я не чувствовала совсем. Только когда свет померк, я смогла открыть глаза, и мозг наконец-то сообразил, что это не земля двигалась, а я сама, и кто-то переместил меня еще глубже в лес.

За островками высоких белых облаков сквозь голые серые руки деревьев виднелось голубое небо. Ощутив резкий запах чужого тела, я нахмурилась. Кто-то крякнул от натуги, и под спиной прокатилось что-то большое и неровное. Потом снова пошла гладкая земля, и яма, налетевшая вдруг, без предупреждения, как, бывает, резко сбрасывает высоту самолет, заходящий на посадку. Желудок и глаза ухнули вниз.

На человеке был ношеный-переношеный темно-красный пуховик. Из дырки над бедром лез белый наполнитель. Слишком тесные джинсы трещали каждый раз, когда он поворачивался, чтобы получше ухватиться за мою ногу.

– Н-не… – На большее голоса не хватило. Я попыталась поднять другую ногу, чтобы отпихнуть незнакомца, но ни одна из конечностей не подчинялась.

Человек, должно быть, почувствовал, что я напряглась, потому что оглянулся.

– Что, очухалась?

Он разделился в моих глазах на двоих, потом на троих, на четверых. Сфокусируйся, приказала я себе. Парень выглядел столь же угрожающе, как Санта из торгового центра: с длинной клочковатой бородой и пузом. В книжках, которые читал мне папа, говорилось о том, что глаза у Санты весело блестят, а щеки – красные. Что ж, эти глаза тоже блестели, еще как. Жаждой наживы.

– Попробуй только что-нибудь выкинуть – шею сверну. Усекла?

Шевелись. Я попыталась приподнять бедра. Сколько раз инструктор Джонсон учил меня освобождаться из такого захвата! Попыталась нащупать камень, который смогу метнуть в уязвимое место, где основание черепа встречается с шеей, или швейцарский нож, которого уже не было в ботинке. Тело не слушалось. Я ударилась головой, но не настолько же, верно? События прошедшей ночи заволокло туманом. Я помнила длинный пеший поход, Джуда, взламывающего систему безопасности, коробки и ящики с флагами и надписями на странных языках. И Нокса. Нокс был там, верно?

Головная боль взорвалась где-то позади глаз, и я снова зажмурилась. Над нами сияло солнце – почему же мне было так холодно?

– Кое-кто очень хочет с тобой встретиться, – продолжил мужчина. – Пришел утром и все разнюхивал: спрашивал, не видали ли мы каких-нибудь детей. Сказал, что на аэродроме была облава, некоторые могли уйти. И я сказал себе: Джо Хиддл, этот парень либо спятил, либо говорит правду. Так что я, как обычно, отправился на охоту и, поглядите-ка, что нашел!

Я опустила бедра, пытаясь сделать спуск со следующего холма как можно тяжелей. Пусть я не могла сопротивляться, но и облегчать ему жизнь тоже не собиралась.

– Что… – начал он, выкручивая мою лодыжку под неестественным углом, – я тебе только что говорил?

Шея сохранила кое-какую подвижность, и я вытянула ее вперед, когда мы спускались с последнего холма. Палатки, даже большего размера, чем те, что я видела на складе. Большинство были белого цвета или с надписью СОБСТВЕННОСТЬ АРМИИ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ. Вздрогнув от ужаса, я неслабо пнула мужчину в заднюю часть колена. Боль, разорвавшая правую половину тела, была ничем по сравнению с агонией, которую я испытала, когда мужчина врезал мне по ребрам.

Пришлось притихнуть. Те крохи энергии, которые я на мгновение ощутила, были полностью израсходованы – мне казалось, я вижу, как ее след тянется за мной, словно кровь.

– Сандра! – закричал мужчина. – Сэнди, тот парень еще здесь?

Меня потащили вдоль палаток, и вокруг замелькали ноги и лица. Вонь накатывала волнами: запахи копченого мяса, грязного белья, затхлой воды. Палатки были установлены прямо в грязи, но внутри виднелись ковры, свечи, груды старых матрасов и постельного белья.

– Джо, это?.. – начал кто-то.

– Отвали, Ава, – предостерег Джо. – Я нашел ее. Сандра!

– Он только что уехал, – раздался голос другой женщины – она говорила с акцентом мне неизвестным. – Пойду гляну, вдруг его грузовик все еще на дороге. А ты… ты оставь ее здесь.

Толстовка задралась у меня на спине, и налипшая на нее грязь, замерзнув, казалась гладкой и скользкой. Что-то – кто-то – коснулось моей левой руки краем ботинка.

– Она… Эта девочка…

Покрасневшее лицо немолодой женщины склонилось над моим. Перчатки на ее руках были из разных пар. Стянув одну из них, женщина потянулась тыльной стороны руки к моему лбу. Джо только что не зарычал на нее, вынуждая отойти. Мои глаза снова закрылись, а когда открылись, на ее месте возникли уже другие лица, на которых, словно в портретной галерее, отражались разные эмоции. Портреты усталого страха, пейзажи печали, миниатюры любопытства. Я снова попыталась пошевелиться, но не могла унять бьющуюся в голове боль.

– Она дрожит, – высказался один мужчина. Я не видела его лица, только желтоватые «найки». – Дай-ка принесу ей одеяло.

– Она больна? Такая бледненькая! – прозвучал женский голос. – Боже, ей, может, и шестнадцати-то нет… посмотри на нее, Джо. Ты хочешь отдать ее тому человеку?

Оружие – особая вещь, что-то вроде жезла оратора, который наш учитель начальных классов передавал по кругу во время урока. Кто держит, тот и говорит.

– Разошлись по своим долбаным палаткам. – Джо держал в руках блестящий серебристый револьвер, и никто не горел желанием проверять, сколько патронов осталось в барабане.

И вдруг завизжала Сандра:

– Вот он! Вот он! – Ее слова прилетели к нам вместе с порывом ветра. После чего раздался легко узнаваемый звук двигателя, рычавший все громче.

Облизнув потрескавшиеся губы, я попыталась вдохнуть поглубже, но воздух не шел. Этот человек, кем бы он ни был, походил на камень, брошенный в стоячее озеро. Разбрелись и те, кто не испугался даже пистолета. Джо отпустил мою ногу, которая ударилась о землю. Устремившаяся в нее кровь колола, словно стекло.

– А мои деньги? – спросил Джо. – Я хочу знать, как получить компенсацию от Грея. Он хрена с два что сделал, когда река забрала все, что у меня было.

– Ваше имя внесут в систему агентов-ищеек. И вас найдут. Я просто перевозчик. Подержите ее, ладно?

Туман, окутывающий мой мозг, рассеялся. На запястье, прижимая его, опустилась нога.

– Нет! – выдавила я, глаза пробежались по людям, застывшим у палаток, в поисках сочувствия, сомнения. Потому что это был он, Роб Мидоус.

Они глядели на нас. Все они, каждый человек в палаточном городке. Их тревога клубилась в воздухе, давая мне надежду. Но их молчание казалось оглушительным.

Сейчас я посмотрю на него, и Роб окончательно станет реальным, чего он как раз и хотел. Мужчина схватил меня за волосы и дернул голову назад, чтобы посмотреть мне прямо в лицо. И улыбнулся.

– Здорово, конфетка, – прорычал Роб. – Давненько не виделись.

Я поперхнулась словом «нет».

– Вот, – Роб небрежно пихнул человеку планшет. – Введите свое имя и номер социального страхования, вознаграждение делим шестьдесят на сорок.

– Шестьдесят на с-сорок, – пробормотал Джо. – Это… святой боже… это будет столько?

– Сколько? – выкрикнул кто-то. – Не забывай, я дал тебе пистолет взаймы, а в прошлом месяце ты задолжал мне за пайки.

– Держи ее! – рявкнул Роб. – За ней нужен глаз да глаз.

Мои руки свели вместе и скрепили – даже не пластиком, а металлом. Я слышала скрежет цепей и чувствовала, как он приподнял мою голову, втянула запах чего-то кожаного. И закричала. Прерывистый, отвратительный звук раздирал горло.

– Нет, – умоляла я, вскинув голову, выворачивая шею, чтобы вырваться. Колени Роба уперлись мне в грудь, и следующий вдох вышел всхлипом.

– О да, ты помнишь это, правда?

– Нет, – прорыдала я. – Пожалуйста…

В конце концов, все уроки обернулись ничем. Я могла извиваться, плакать и пытаться кричать, но ребра прогнулись под его тяжестью. Мир рушился, размывая лица тех, кто стоял и смотрел. Роб натянул пару толстых резиновых перчаток и только после этого, заткнул мне рот намордником, затянув ремень на затылке, и я снова стала маленькой девочкой. Побежденным чудовищем из сказки.

Мое дыхание сделалось горячим, гневным. Джо передал планшет Робу и отошел на несколько шагов. Глянув на беловолосую женщину, стоящую по левую руку от него, он проговорил:

– Господи, если бы я знал… я бы ни за что в это не полез.

Роб наклонился и попробовал вытащить меня из грязи за цепь, соединявшую наручники с намордником. Я смогла лишь встать на колени; остальная часть тела по-прежнему не слушалась. Грязно выругавшись и с отвращением крякнув, он поднял меня и понес под мышкой, и мои ноги волочились по земле. Отклонившись назад, я попыталась врезать головой по узловатым мышцам на его руке, но Роб только усмехнулся.

– Мир не всегда ко мне справедлив, – сказал он. – Но иногда поворачивается ко мне лицом. А твое лицо, когда ты меня увидела… Это того стоило.

Я извивалась, пока мужчина запихивал меня на заднее сиденье своего видавшего виды красного джипа.

– Я знал, что, если буду следить за сетью агентов-ищеек, ты, в конце концов, облажаешься. Хотел спросить: почему же ты сбежала тогда, с операции, и как Коул с Кейт собираются это использовать. А потом отвезу тебя обратно в тот чудесный лагерь и погляжу, как там тебя примут.

Я закричала в кляп, пиная спинку сиденья.

– Ты и я? – хмыкнул Роб, вытягивая из рюкзака длинную пластиковую ленту и связывая мне ноги. Я попыталась ударить его, но подонок лишь снова расхохотался. – Мы славно повеселимся, пока будем возвращаться в Западную Вирджинию. Я даже не попрошу вознаграждения.

Дверь захлопнулась у меня перед лицом, окончательно отрезая от кучки людей, что наблюдали за нами, выстроившись перед своими палатками. Автомобиль качнулся, когда Роб распахнул дверь, усаживаясь на место водителя.

– Хочешь знать, почему я убил тех детей, сука? – бросил он через плечо. – Они не были бойцами. Ни один из вас не боец, но сейчас вы подмяли под себя всю Лигу. Вы вытесняете нас, выбираете операции, превращаете Албана в бесполезную кучу сюсюкающего дерьма. Но не врубаетесь – ни один из вас. Вы не врубаетесь, каким должен стать этот мир, если мы хотим выстоять. Даже эти агенты-ищейки, они просто не понимают, что вы для этой страны ценнее мертвыми, чем живыми.

Роб гнал, не обращая внимания на протестующее дребезжание джипа, врубив на предельную мощность ZZ Top, крикнув мне, что ему надоело слушать мои сопли-вопли. Какое совпадение. Я тоже изрядно подустала от La Grange и запаха выхлопных газов.

Я перепробовала все, что смогла придумать, чтобы избавиться от намордника. Ремешок на затылке даже с места не сдвинулся. Роб затянул его до предела и, судя по звуку, использовал еще и пластиковые стяжки, чтобы покрепче его закрепить. Захрипев, я закрутилась, чтобы попробовать дотянуться до ботинка.

На пояснице что-то натянулось и словно разорвалось. Закусив губу, я попыталась не обращать внимания на теплую влагу, впитывающуюся в джинсы.

Майкл. Я и забыла, что он напал на меня. Неудивительно, что меня будто протащило под грузовиком. Помню, мелькнуло лезвие – небольшое, такое же как в моем швейцарском ноже. Я должна была превозмогать эту боль – продолжать держаться на адреналине, чтобы снова не потерять сознание.

Пространство было тесным и слишком узким, но я умела вписаться даже в такое. Пальцы скользнули по шнуркам к грубой коже. Я уже перегнулась через колени, чтобы лучше дотянуться, когда вспомнила, что там ничего нет, – швейцарский нож потерян с концами: я так и не нашла его в куче отобранных вещей. Я с трудом сглотнула. Все хорошо. Все хорошо. Не паникуй… но я паниковала. Чувствовала, как страх бьется у меня в груди, и знала, что, если позволю ему выйти из-под контроля, он меня задушит. Ты в порядке.

Песня наконец-то – наконец-то – прервалась.

– …Приготовления к Объединенному Саммиту продолжаются, – раздался устрашающе спокойный голос президента Грея. – Я с нетерпением жду встречи с этими людьми, многих из которых очень уважаю, и…

Роб переключился на другую станцию.

– Смешно, правда?! – крикнул он. – Президент внезапно стал более революционно настроенным, чем даже Албан. Хочет чего-то новенького?!

«Ага, – хотелось сказать мне. – Просто оборжаться». Мужик имел несчастье возглавить организацию, что утекла сквозь пальцы и отрастила себе другую голову, с зубами поострее.

– До Албана все никак не дойдет, какую ошибку он совершил, притащив вас в Лигу. И он по-прежнему поручает вам, полудуркам, работу, с которой по силам справиться любому из нас. У него может быть свое прошлое, но в мое будущее пусть не вмешивается.

Я огляделась по сторонам в поисках чего-нибудь достаточно острого, что могло бы перерезать пластиковую стяжку вокруг запястий.

– И Коннор… ей просто хочется понянчиться с вами, но у нас нет на это времени. У нас нет места для вас ни здесь, ни где-нибудь еще. Единственное место – в лагерях, или под землей, с остальными. Слышишь меня?! – теперь он уже кричал. – Я не собираюсь оправдываться за свои поступки! Я присоединился к Лиге, чтобы вышвырнуть Грея, а не играть в семью с парнем, который даже из-под земли вылезти боится. Албан думает, что мы объединились из-за вас? Хочет знать, почему мы вас не принимаем? Но не дает использовать вас по назначению?

«Умирать за таких, как ты, – подумала я. – Вот, наше «назначение».

– Я сделал то, что был должен, и сделаю это снова. Я сделаю это с каждым чертовым ребенком в Лиге, пока там снова не включат мозги, и начну с твоей группы.

Меня охватил гнев вперемешку с отвращением.

«Держись, – приказала я себе. – Он же не знает». Мне не нужно его касаться. Роб может заставить меня замолчать, но не имеет власти над моим разумом.

– Что бы Джуд сделал с электрическим забором твоего старого дома, Руби? – размышлял он вслух. – Что охранники сделают с Вайдой, когда увидят, как она хороша, как сложена для девочки своего возраста? А Нико – с ним вообще все будет просто?

Я закрыла глаза. Заставила себя расслабиться, вспомнить, что здесь, сейчас и всегда, хищником была я. Вот, что имел в виду Клэнси, когда говорил, что я никогда не смогу управлять своими способностями – слишком боюсь того, во что они меня превращают. Я не могла сделать этого прежде – не потому, что не хотела даже пробовать. Но потому что постоянно думала о том, чем это закончится для меня.

Мне не пришлось касаться Мейсона или Нокса, чтобы оказаться в их сознании. От страха я перестала пытаться сдерживать свои способности и получила от них все, чего хотела.

Все, чего я хотела сейчас, это выбраться из этой долбаной машины. Я хотела показать Робу, какой ужасной, ужасной ошибкой было возвращаться за мной. Угрожать людям, которые мне небезразличны.

Я уже заметила, что, если уже залезала в чью-то голову, оказаться в ней снова получалось быстрее и проще, чем раньше. Теперь мне было достаточно направить желание, прожигавшее дыру в груди, представить лицо Роба, и невидимые руки стали неспешно разворачиваться, словно струйки дыма скользя под разделявшими нас сиденьями. Получилось! Я нырнула в его разум подобно брошенному в воду якорю.

В первый раз его воспоминания и мысли не спешили распускаться, разжимаясь и расширяясь с каждым витком. Теперь их прорвало брызгами черной смолы, беспорядочной мешаниной лиц, чисел, рук и оружия.

Я помнила, как выглядели те дети, даже не воскрешая в памяти детали той картины. Просто вытолкнула изображение того, как они садились с ним в машину. Девочка – рядом, на переднем сиденье, мальчик – позади нее.

– Что… Что за…

Я вызвала ее лицо за секунду до того, как он спустил курок. Роб изрыгал проклятия, автомобиль вилял то влево, то вправо. Теперь я сосредоточилась на мальчике, поставив его перед нашим внутренним взором.

Еще.

Этого недостаточно, не для него. Убийца, маньяк, животное – получавший нездоровое удовольствие от охоты и еще большее – от ее кровавого финала. Я видела его лицо той ночью, когда он убил этих детей. Удовлетворенная ухмылка, окрашенная неизвестной мне жаждой. Неизвестной до сегодняшнего дня.

Еще.

Что бы он сделал с Джудом, если бы я ему позволила? Застрелил, как остальных? Перерезал горло? Душил своими огромными руками, пока наконец бы не удостоверился, что выдавил из него последнюю искру жизни?

Я заставила девочку возникнуть перед его глазами, и Роб видел, как все происходило, снова и снова, прямо как я. Как разорвался ее правый глаз, когда через него прошла пуля. Брызги крови заляпали лицо Роба и лобовое стекло, галлюцинация была такой сильной, такой потрясающе мощной, что машина вильнула, и я услышала, как включились дворники.

– Хватит! – проорал он. – Черт возьми, хватит!

Я представила, как девочка проводит рукой по его руке. Разум Роба утверждал, что он чувствует эти прикосновения, и Роб почувствовал. Автомобиль снова дико дернулся влево – мужчина пытался от нее избавиться.

Еще.

Он убил тех детей, но не просто убил. Сначала вытащил их из лагеря. Дал им надежду на свободу, на то, что однажды они снова увидятся со своими семьями. Забрал их мечты и разбил вдребезги.

– Я знаю, что ты делаешь, – проревел он. – Знаю, что это ты!

Острое ощущение удовлетворения разлилось во мне с его первым нервным вдохом. Я отправила мальчика выползти с заднего сиденья, перегнуться через подголовник и обхватить руками шею Роба. Его кровь потекла на рубашку мужчины, и мальчик уткнулся лицом в его плечо. Роб должен был почувствовать теплую пульсацию липкой, горячей жидкости, которая никогда не смоется с ткани, не говоря уже о коже. Мальчик с девочкой принялись рыдать, вопить, биться – я потратила на этот образ последнюю каплю своей ярости, страха и опустошения.

Пуля, выпущенная с водительского сиденья, вылетела в окно с пассажирской стороны – Роб пытался разрядить все патроны в сидевшую там девочку, но с каждым выстрелом я придвигала ее все ближе к нему, пока маленькая ручонка не оказалась на пистолете, на его руке, и не попыталась упереть оружие мужчине в грудь.

«Я могу закончить все так, – подумала я. – Его собственными руками». Это было бы правильно. Я имею право наказать его прямо сейчас. Не кто-то с пистолетом в руках, не обученный убийца или солдаты, или охранники в Термонде, патрулирующие ограждения, через которые был пропущен ток. Я. Одной мысли оказалось достаточно, чтобы погнать наэлектризованную кровь по моим венам. Я больше не чувствовала боли. Я почувствовала себя легкой, парящей высоко и свободно. Я могла оборвать жизнь подонка его же собственной рукой, единственным выстрелом в сердце. Той же рукой, в то же сердце, что разрушили столько жизней и привели меня сюда – в этот край страданий и мучительного страха. Того, кто связал меня, словно зверя.

Это он был зверем. Тупым животным, совсем как Нокс. Это им нужен дрессировщик, тот, кто примет за них решение, кто проследит, чтобы они больше никому не навредили.

– Стой… стой, – зарыдал он, словно маленький. – Пожалуйста, Боже, пожалуйста…

Страх сочился сквозь его поры, кислый запах пота, тяжелое дыхание – все это я ощущала даже сквозь кожаный намордник, и этот смрад разъедал мои ноздри. Я усилила свое воздействие, подвигая девочку все ближе и ближе, пока ее призрачная, бледная рука не взметнулась вверх и не коснулась его лица, выводя узоры на мнимой крови и копоти.

– Ты… ты – чудовище, – выдавил Роб. – Вы все хотите погубить нас; вы хотите погубить все, будьте прокляты, прокляты, прокляты!

От резкого грохота, сопровождавшегося звуковой волной, тряхнуло заднюю часть автомобиля, отбросив меня на спинку сиденья. Потом раздался небольшой взрыв, и мы завертелись – и вертелись, и вертелись, – пока не остановились.

От удара вылетели задние окна, и меня засыпало осколками. Я услышала последний вскрик Роба перед взрывом и потом ничего – только скрежет и хруст металла, когда автомобиль влетел в частокол деревьев, растущих вдоль дороги.

Я врезалась в спинку сиденья, клацнув зубами. От удара по лбу все мысли вспыхнули ослепительно-белым. Изображения мальчика и девочки словно выхватили из моей головы. Они исчезли, лицо Роба исчезло, осталась только я – только то, что я сделала.

Боже мой. Я попыталась втянуть воздух через намордник, но, казалось, он затягивался на мне все сильнее, а в голове зазвучал пронзительный крик. Я уткнулась лицом в коврик, и с губ сорвался первый всхлип, словно мне наконец-то разрешили плакать. Боже мой, Боже мой, Боже мой.

Клэнси бы мною гордился. Тем, как я использовала этих детей, манипуировала ими, управляла, разрывая голову Роба, пока та не треснула. Клэнси бы взглянул мне в лицо и увидел свое отражение.

Желудок сжался, желчь поднималась по пищеводу, пока я ею не поперхнулась. Я хотела, чтобы меня вырвало, хотела избавиться от черноты, сгустившейся во мне, хотела вдохнуть чистого воздуха, убраться подальше от Роба, от того, в кого он меня превратил и что я натворила.

Чудовище, чудовище, чудовище, чудовище, чудовище. Я снова и снова била ногой по двери багажника, пока пластик не начал трескаться. Где Роб? Почему он молчит?

Раздался визг тормозов, хлопнула дверь. Я заколотила в дверь еще сильнее: монотонный бах, бах, бах, словно старый рок-н-ролльный ритм или стрельба в ночи.

Я все еще всхлипывала, когда задняя дверь наконец-то распахнулась. Повернувшись, с низким стоном боли я рухнула вниз, лицом в грязь. Даже на открытом воздухе намордник душил меня. И все никак не слезал, наверное, я так и останусь в нем навсегда…

– Тяжелый день, подруга?

Надо мной стояла Вайда, ее тень замерла на земле возле моего лица.

Я изо всех сил пыталась стянуть этот долбаный намордник, чувствуя вкус кожи и собственных соленых слез. Я знала, что мне хватает кислорода, но не могла унять нарастающую панику, которая, когда разбился джип, окончательно проникла в меня своими щупальцами. Я не хотела, чтобы Вайда видела меня такой. Не хотела, чтобы вообще кто-то из них видел.

«Пожалуйста, оставьте, пожалуйста, оставьте меня в покое; я не могу остаться с вами, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, просто оставьте меня здесь…

– Руби, – проговорила девушка, переворачивая меня. – Ладно, ладно, Руби… дай мне только снять его…

Нож перерезал пластиковые стяжки вокруг моих запястий, и я почувствовала пальцы Вайды на своем затылке, пока та пыталась разобраться с ремешками намордника. Я закричала на нее, умоляя «Оставь меня! Оставь меня!», но, кроме низких стонов, ничего не вышло.

– Вот дерьмо! – Кожаные ремешки ей тоже пришлось перерезать. Под ее осторожными пальцами щелкнул один, второй, а потом воздух полился мне в рот, холодный и отдающий выхлопными газами.

– Нет! – заплакала я. – Я не могу… ты должна… ты должна…

– Вайда! – закричал Джуд откуда-то издалека. – Она в порядке?

Я словно всплывала и погружалась снова в серое пенящееся море. Холод змеей скользнул по моим ногам и рукам, плотно обвившись вокруг груди, когда я пыталась отдышаться. По асфальтовой крошке обочины проскрипели ботинки. Меня коснулись еще одни руки, еще одно лицо нависло над моим.

– Проверь его! – рявкнул Толстяк.

– О, с удовольствием, – прорычала Вайда, обходя джип сзади.

– Можешь стоять? – Лицо Толстяка снова обратилось ко мне, руки похлопали меня по щекам. – Тебе больно? Можешь говорить?

Я попыталась отстраниться, отхаркивая что-то горькое, обжигающее, текущее по задней стенке горла.

– Боже мой, Руби, – Толстяк схватил меня за плечи, удерживая на месте. Его голос надломился. – Ты в порядке. В порядке, я обещаю. Мы здесь, хорошо? Сделай глубокий вдох. Посмотри на меня. Просто посмотри на меня – ты в порядке.

Я прижалась лбом к асфальту, пытаясь выдавить слова, предупреждение. Перед глазами плясали черные пятна, голова трещала так, словно кто-то вскрыл черепную коробку, да так и оставил. Ногти впились в покрытие подо мной, словно я могла закопаться достаточно глубоко, чтобы похоронить себя здесь. Я слышала крики, рядом и вдали, а еще я слышала Клэнси, его шелковый голос шептал мне на ухо: «Ты теперь моя».

– Ну? – спросил Толстяк. Мои глаза скользнули по лицу Вайды, ставшему болезненно-серым. Она плотно прижала тыльную сторону ладони ко рту.

Они вместе подняли меня с земли, а Вайда чуть ли не перекинула меня через плечо.

– Может, избавишься от браслетов? – спросила она Толстяка.

Цепочка все еще крепилась к наморднику, и то и другое волоклось за нами по земле, оставляя след.

– Не к спеху… Можешь вести?

– Как чертов гонщик, – скромно ответила она, – а что?

– Нет!.. – закричала я, вцепившись в воротник рубашки, пытаясь не дать ткани затянуться в ошейник-удавку. – Нет, вы должны… Должны оставить меня…

– Ру! – закричал Джуд. – Что с ней?

– Открой дверь! – распорядился Толстяк. – Нет, не ты, идиот… ты оставайся в машине!

– Она в порядке? Толстяк?

Лиам… Это Лиам, да? Кажется, будто это он, тот, каким был когда-то, где-то в другом конце туннеля. Как такое возможно? Лекарства?

Задняя дверь открылась, и Толстяк полез в машину первым, затаскивая меня за собой на сиденье. Я стиснула зубы от боли, при виде впрыгивающего Джуда, поднырнувшего под моими ногами, картинка начала расплываться. Я попыталась поднять руку, чтобы убрать волосы с глаз, но ниже плеч ничего не чувствовала.

Перед глазами все снова замелькало белым. Боль ожила, завопила, заглушая чувство вины, опустошение, даже страх. И я чувствовала, что ускользаю в черноту, что уже почти ушла туда, потому что Лиам, кажется, тоже кричал.

– Толстяк! – Я смогла повернуть голову и увидеть, как бледная рука колотит по металлической решетке. Было больно слышать, как умоляющий голос Лиама прерывается мучительным кашлем. – Прекрати, ты делаешь ей больно.

– О, черта с два ты откроешь ту дверь! – взвизгнула Вайда. – Усади свою задницу обратно, блондинчик, или я тебя успокою!

– Где? – спросил Толстяк, убирая волосы с моей спины и шеи.

Я не поняла, что он имеет в виду, пока Джуд не сказал:

– На спине – не знаю, насколько все плохо, но он ее ударил.

Автомобиль, сотрясаясь, катился задом, пока не выбрался на шоссе, и мы не полетели вперед под нервные протесты Толстяка.

– Она в порядке? Она ранена? Господи, Толстяк, просто скажи мне!

Толстяк стянул с меня свитер и рубашку, подставляя спину теплому воздуху, дующему из вентилятора. Кто-то пораженно втянул в себя воздух. Был это он или я? Его пальцы казались подобны льду, когда коснулись эпицентра боли.

– О мой бог! – воскликнул Джуд. Он держал мои ноги на коленях, прижимая к груди. – Ру, прости, я не знал…

– Что? – взмолился Лиам. – Она в порядке?

Толстяк никогда не врал – по крайней мере, уж если и врал, значит, это было необходимо, чтобы защитить кого-то из нас или всех вместе. Но мы оба были Командой Реальность и редко приукрашивали действительность. Наверное, все было плохо, раз Толстяк предпочел не отвечать.

– Так что с тем парнем? – спросил он. Толстяк положил мне на спину что-то холодное, а потом кожу вдруг закололо. «Чистит рану», – подумала я, и перед глазами все поплыло.

– С ним не будет проблем, – глухо сказала Вайда. – Больше не будет.

– В смысле? – спросил Толстяк.

– Джексон Поллок нервно курит в сторонке, – просто ответила она.

– Ты не… – начал было Джуд.

– Нет, – перебила его Вайда, и я услышала сожаление в ее голосе. – Деревья и руль сотворили этот шедевр.

– Ты знаешь, кто такой Джексон Поллок? – Руки Толстяка на мгновение замерли.

– Сюрприз, придурок, – фыркнула она. – Я, блин, умею читать.

– Толстяк! – прозвучал душераздирающий вопль, полный неприкрытого страха, и мое сердце дрогнуло. – Скажи мне, она в порядке?

– В по… рядке, – проскрипела я.

Мне казалось, будто я плыву, качаясь на ледяных волнах, похитивших чувствительность рук, ног, позвоночника. Толстяк прижал кончик иглы к моей коже, и боль подхватила и перетащила меня обратно во тьму.