Воды Предела были холодными, но не неприятными. Я спустился по бортовой лесенке «Островитянина с Боубина», отпустил леер и почувствовал, как со всех сторон на кожу костюма давит прохладное желе. Это было похоже на объятия, и я позволил себе отдаться им, пока вес оружия и акваланга «Андерсон» тащил меня вниз. В паре метров от поверхности я включил системы скрытности и плавучести. Грав-сила задрожала и мягко подняла меня обратно. Я выплыл на поверхность до уровня глаз, опустил и продул маску на шлеме.

В нескольких метрах всплыла Трес. Подняла руку в перчатке. Я поискал взглядом Бразилию.

– Джек?

Его голос раздался из индукционного микрофона, с фырканьем от пробравшей дрожи.

– Под тобой. Холодновато, а?

– Я же говорил, надо было бросить автоинфекцию. Иса, ты там слышишь?

– А ты как думаешь?

– Ну ладно. Знаешь, что делать?

Я услышал, как она вздохнула.

– Да, папочка. Оставаться на месте, держать каналы открытыми. Передавать все, что придет от остальных. Не разговаривать с чужими дяденьками.

– Все правильно.

Я осторожно поднял руку и увидел, что стелс-системы уже активировали шифт-отражатели в коже костюма. Ближе ко дну включится стандартный хамелеохром и сольет меня с преобладающими цветами, но на открытой воде шифт-система превращала меня в призрака, соринку в глазу на темной воде, оптический трюк, обман зрения.

Это радовало.

– Ну ладно, – я сделал вдох глубже, чем нужно. – Поехали.

Я запомнил свет на южном окончании Новой Канагавы, затем черную кучу Рилы в двадцати километрах. Потом опустился назад в море, лениво повернулся и поплыл.

Бразилия завез нас так далеко на юг от общего трафика, насколько было возможно без привлечения внимания, но нам все равно предстоял еще длинный путь до Утесов. В нормальных обстоятельствах дорога заняла бы самое малое пару часов тяжелых усилий. Течения, которые затягивали на юг в водоворот, в чем-то помогали, но единственное, что действительно делало подводный поход жизнеспособным, – модифицированная система плавучести. Так как электронная безопасность архипелага была ослеплена и оглушена орбитальным штормом, никто не заметит под водой индивидуальный грав-двигатель. А при аккуратно подобранном векторе та же сила, что позволяет не тонуть, увлечет нас на юг на машинной скорости.

Словно морские призраки из легенды о дочери Эбису, мы скользили в потемневшей воде на расстоянии руки друг от друга, пока поверхность моря над нами бесконечно и безмолвно расцветала отражениями ангельского огня. В ушах мягко щелкал и булькал акваланг «Андерсон», электролизуя кислород прямо из воды вокруг, смешивая его с гелием из ультракомпактного мини-бака на спине, питая этой смесью меня, потом терпеливо разбивая и распределяя мои выдохи пузырьками не больше икринок. Вдали басовым контрапунктом гудел водоворот.

Очень мирно.

Во вспыхивающем сумраке всплыло воспоминание. Ночное ныряние с рифа Хираты с девчонкой из дорогого района Ньюпеста. Ее однажды занесло к Ватанабе с Шегешваром и какими-то еще Воинами Рифов – сборная солянка из экспериментирующих папиных дочек и пацанов из Вонючего города. Ева? Ирена? Все, что я помнил, – сплетенная веревка темно-медовых волос, длинные конечности и сияющие зеленые глаза. Она курила косяки из морской конопли – неумело, давясь и кашляя от крепкой смеси так часто, что ее более опытные друзья не скрывали смеха. Она была самым красивым созданием, что я встречал.

В редком – для себя – порыве я украл ее у Шегешвара, который в любом случае, похоже, считал ее обузой, устроился с ней в тихом углу у кухонь Ватанабе и отвоевал себе на весь вечер. Казалось, она родом совершенно с другой планеты – отец, который о ней заботился и переживал с вниманием, над которым бы в другое время я издевался, мать, которая подрабатывала, только чтобы не чувствовать себя домохозяйкой; дом за городом, который принадлежал им лично, поездки в Миллспорт и Эркезеш каждые несколько месяцев. Тетушка, которая уехала на внепланетную работу и которой все так гордились, брат, который надеялся последовать за ней. Она говорила обо всем этом свободно, с видом человека, который верит, что это совершенно нормально, и кашляла от морской конопли, и часто улыбалась мне.

– Ну, – сказала она в какой-то миг, – а ты как развлекаешься?

Улыбка превратилась в смех.

Это должна была быть моя шутка. Этой шуткой мы все клеили девчонок, а она украла ее у меня из-под носа. Я был не против.

– Дальняя сторона Хираты, – выпалил я. – Хочешь как-нибудь попробовать?

– Конечно, – не испугалась она. – Давай прямо сейчас?

На Кошуте стояла середина лета, влажность достигла ста процентов уже несколько недель назад. Мысль залезть в воду была заразительным зудом. Мы сбежали от Ватанабе, и я научил ее читать потоки автотакси, выбирать незанятое и запрыгивать на крышу. Мы проехали через весь город, чувствуя, как холодеет пот.

– А то сама бы не додумалась, – прокричала она в ответ и рассмеялась мне в лицо.

Такси остановилось у администрации порта по вызову, и мы скатились с него, вызвав манерные возгласы испуга у потенциальных клиентов. Удивление улеглось до ворчания и неодобрительных взглядов, от которых мы помчались, давясь от смеха. В охране гавани была дыра в восточном углу доков для ховерлодеров – слепое пятно, которое в предыдущем году прорубил какой-то несовершеннолетний хакер ради прикола; он продал его Воинам Рифов за голопорнуху. Мы прошли через брешь, проскользнули к пирсу ховеров и угнали килевой бот. Мы тихо толкались багром и гребли, пока не выбрались из порта, потом завели мотор и с криками прорезали широкую дугу со сливочными барашками в сторону Хираты.

Позже, нырнув в безмолвие вод, я поднял взгляд на рябь поверхности, окрашенную Хотеем, и увидел над собой ее тело, бледное на фоне черных ремней жилета и древнего акваланга со сжатым воздухом. Она забыла обо всем, дрейфовала, может, рассматривая возвышающуюся рядом с нами стену рифа, может, просто нежась в прохладе моря вокруг. Минуту я висел под ней, наслаждаясь видом и чувствуя, как у меня встает. Я обвел глазами очертания ее бедер, остановился на бритой вертикальной полоске волос в основании живота и проблеске губ, когда ноги лениво раздвинулись, чтобы грести. Я уставился на мускулистый живот под нижним краем жилета, очевидные выпуклости груди.

Потом что-то случилось. Может, перебрал морской конопли – всегда неудачная мысль перед погружением. Может, просто какое-то отцовское эхо от моей домашней жизни. В край зрения влез риф, и на один ужасный миг показалось, что он массивно нависает над нами, обрушивается. Эротизм вальяжного движения девушки сморщился до неожиданного, давящего страха, что она мертва или без сознания. Во внезапной панике я толкнулся наверх, схватил ее за плечи обеими руками и развернул в воде.

И она была в порядке.

Глаза за маской округлились от удивления, руки схватились за меня в ответ. Ее губы раскрыла улыбка, она позволила воздуху всплыть пузырьками из-за зубов. Жесты, ласка. Ноги обхватили меня. Она вынула изо рта регулятор, рукой показала повторить то же и поцеловала меня.

– Так?

Позже, в бабблах для снаряжения, которые Воины надули и поставили на рифе, лежа со мной на постели из затхлых зимних гидрокостюмов, она удивилась, как нежно я с ней обращаюсь.

И позже, снова обхватив меня ногами, восторженно смеясь:

Я уже был не в том состоянии, чтобы понять ее отсылку к поездке на крыше автотакси.

– Так, ты меня слышишь?

Ева? Ариана?

Я моргнул. Голос Бразилии.

– Да, прости. Что там?

– Судно, – не успел он сказать, как я сам это услышал – царапающий визг малых винтов в воде, острый звук поверх рева водоворота на заднем фоне. Я проверил свою систему близости, ничего не нашел на следе грава. Перешел на сонар и увидел объект на юго-западе, быстро поднимающийся по Пределу.

– Килевка, – пробормотал Бразилия. – Как думаешь, надо волноваться?

Было трудно поверить, что семья Харланов задействует килевые патрульные катера. И все же…

– Вырубайте движки, – сказала за меня Сиерра Трес. – Оставайтесь на месте. Рисковать не стоит.

– Да, ты права, – я нехотя нашел управление плавучестью и вырубил поддержку грава. Тут же почувствовал, как начал тонуть под заново навалившимся весом снаряжения. Я нащупал и настроил шкалу аварийного всплытия, и почувствовал, как начали заполняться резервные камеры в плавучем жилете. Остановил, как только прекратился спуск, и завис в озаренном сумраке, слушая приближающийся визг лодки.

Может, Елена?

Сияние зеленых глаз. Обрушившийся риф.

В очередной вспышке ангельского пламени я заметил над головой киль судна – большого и акульего, с огромным наростом сбоку. Я сузил глаза и вгляделся в послеразрядный мрак, выкручивая нейрохимию на полную. Похоже, катер что-то тащил.

И напряжение тут же вылилось прочь.

– Чартер, ребята. Везут боттлбэка.

Катер со скучным гулом прополз мимо и исчез на севере, неловко накренившись под весом добычи, даже не приблизившись к нам. Нейрохимия показал мне силуэт мертвого боттлбэка на освещенной голубым поверхности воды, за которым еще тянулись тонкие струйки крови. Массивное тело-торпеда непослушно покачивалось на носовой волне; плавники тянулись, как переломанные крылья. Спинной плавник надорвался и теперь развевался в воде, края выглядели расплывчатыми из-за разрывов и ниток мяса. Рядом волочились незатянутые тросы. Похоже, его загарпунили несколько раз – тот, кто заказал катер, явно не был великим рыбаком.

Когда люди только прибыли на Харлан, боттлбэки жили без естественных хищников. Они были вершиной пищевой цепочки, великолепно приспособившиеся морские охотники и очень умные и социальные животные. Ни один из недавних результатов эволюции на планете не был в состоянии их убить.

Мы это быстро изменили.

– Надеюсь, это не знак, – неожиданно прошептала Сиерра Трес.

Бразилия издал гортанный звук. Я открыл клапаны резервных камер плавучего жилета и включил обратно грав-систему. Вода вдруг показалась холоднее. Пока шло автоматическое отстраивание положения и проверка снаряжения, я чувствовал, как в меня просачивается непонятный, неопределенный гнев.

– Давайте уже закончим, ребята.

Но настроение сохранилось и спустя двадцать минут, пульсируя у висков и за глазами, когда мы выплыли на мель у основания Рилы. Спроецированные на стекло скуба-маски бледно-красные указатели маршрута симуляционного софта Нацуме как будто вспыхивали в ритм моему кровотоку. Во мне рос волной позыв калечить, как бодрость, как веселье.

Мы нашли канал, который рекомендовал Нацуме, пробрались, отталкиваясь руками в перчатках, от камня и наростов кораллов, чтобы не зацепиться. Выползли из воды на узкий край, который софт окрасил и пометил смайликом со слегка демонической улыбкой. «Вход, – говорил Нацуме, сбросив на мимолетный миг монашеские приличия. – Тук-тук». Я закрепился и огляделся. Моря касался слабый серебряный свет Дайкоку, но Хотей еще не поднялся, а брызги водоворота и окружающих волн туманили и тот свет, что был. Мир скрывался во мраке. Из-за ангельского огня по скалам побежали тени от очередного взрыва пакета фейерверков где-то на севере. В небе затрещал гром. Я миг оглядывал утес, затем потемневшее море, из которого мы выбрались. Никаких признаков, что нас заметили. Я отцепил от маски шлем ныряльщика и снял. Сбросил ласты и размял пальцы ног в резиновых ботинках.

– Все в порядке?

Бразилия утвердительно хмыкнул. Трес кивнула. Я закрепил шлем на ремне у копчика, где он не будет мешаться, стянул перчатки, сунул их в сумку на поясе. Поправил облегченную маску на лице поудобнее и проверил, что провод с инфосигналом по-прежнему надежно подключен. Закинув голову, я увидел, как над нами четко отмеченными красными опорами для рук и ног выделяется маршрут Нацуме.

– Все видят?

– Да, – Бразилия улыбнулся. – Даже неинтересно, да? Когда все так размечено.

– Значит, пойдешь первым?

– После вас, мистер Эйшундо.

Не давая себе времени задуматься, я потянулся и схватился за первый обозначенный выступ, уперся ногами и подтянулся на скалу. Раскачался и нашел зацепку для второй руки. Скала была влажной от дымки водоворота, но хватка «Эйшундо» держалась. Я уперся ногой в кривой выступ, снова прыгнул и схватился.

И оставил землю позади.

Когда я прошел двадцать метров, в разуме сверкнула мысль и оставила за собой слегка маниакальную улыбку. Нацуме ведь предупреждал, что первые стадии подъема обманчивы. «Обезьянья тема, – сказал он серьезно. – Много широких прыжков, размашистых движений, сил на этом этапе еще полно. Будет даже весело. Только помните, что это ненадолго».

Я поджал губы и тихо подвыл на манер шимпанзе. Подо мной неустанно билось и грызло скалы море. Его шум и запах отскочили вверх по утесу и обдали меня прохладой и сыростью. Я подавил дрожь.

Раскачался. Схватился.

Очень медленно я стал замечать, что подготовка чрезвычайного посланника еще не включилась, чтобы снизить головокружение. С камнем меньше чем в полуметре перед глазами и мускульной системой «Эйшундо», гудящей на костях, можно было даже забыть, что под ногами пропасть. Выше скала лишилась влажной пленки от водоворота, повторяющийся рев волн стал далеким белым шумом. Гекконовая хватка на ладонях делала стеклянные, предательские выступы до смешного удобными. А самый главный из всех факторов – а может, просто вытекающий из хватки «Эйшундо», – казалось, что я был прав, когда говорил Нацуме, что оболочка сама все умеет.

Затем, когда я добрался до выступов и карнизов, маркеры которых на дисплее были дополнены символом отдыха, я опустил взгляд и посмотрел, как дела у Бразилии и Трес, и тут-то все испортил.

В шестидесяти метрах внизу – а это даже не треть всего подъема – черным руном лежало море с серебром Дайкоку на ряби. Подножие скал у основания Рилы раскинулось в воде твердыми тенями. Два больших выступа, обрамлявших канал, в который мы приплыли, теперь выглядели так, будто могли уместиться мне в руку. Плескание воды между ними завораживало, затягивало вниз. Вид тошнотворно закружился перед глазами.

Включилась подготовка, лишив страх красок. Словно закрылся герметичный шлюз в голове. Взгляд снова вернулся к скале. Сиерра Трес подняла руку и коснулась моей ноги.

– Нормально?

Я осознал, что на минуту застыл на месте.

– Отдыхаю.

Помеченная тропа зацепок отклонялась налево, по диагонали от широкого выступа, который, как предупредил нас Нацуме, практически непроходим. Так что он свернул и полз почти вверх ногами под подбородком выступа, вжимая ноги в миниатюрные складки и трещины скалы, хватая пальцами зацепки, которые едва ли заслуживали звания «опора», пока наконец не добрался обеими руками до серии скошенных карнизов на дальней стороне и не подтянулся в почти вертикальную позицию.

Я стиснул зубы и начал делать то же самое.

На полпути нога соскользнула, потянула весь мой вес и сорвала правую руку со скалы. Невольный хрип – и я повис на левой руке, пока ноги болтались слишком низко, чтобы найти хоть какую-то опору, кроме воздуха. Я бы закричал, но едва восстановившиеся сухожилия в левой руке сделали это за меня.

Гекконовая хватка не подвела.

Я вывернулся вверх, наклонив голову, чтобы найти в стекле маски помеченные опоры для ног. Короткое паническое дыхание. Пристроил одну ногу к округлости скалы. С левой руки сошла крошечная доля напряжения. Не в состоянии видеть через маску, я потянулся в темноте правой рукой выше и на ощупь поискал еще зацепку.

Нашел.

Чуть сдвинул закрепленную ногу и втиснул рядом вторую.

Завис, тяжело дыша.

Чтобы поднять правую руку к следующей опоре, понадобилась вся сила воли. Еще два движения – и потребовались те же истощающие усилия, чтобы найти следующую. Еще три – слегка изменился угол, – и я осознал, что уже почти на другой стороне выступа. Я поднял руку, нашел первый из скошенных карнизов и подтянулся, задыхаясь и матерясь. Передо мной наконец предстала настоящая, глубокая опора. Я встал ногами на нижний карниз. Обмяк от облегчения, прильнув к холодному камню.

Я полез по следующим опорам, пока не оказался на вершине выступа. Широкая полка светилась на дисплее маски красным, над ней плавал смайлик. Отдых. Я ждал, пока Сиерра Трес и затем Бразилия появятся снизу и присоединятся ко мне. Большой серфер улыбался, как ребенок.

– Заставил поволноваться, Так.

– Просто. Хватит. Хватит, твою мать, понял?

Мы отдыхали минут десять. Над нашими головами теперь целиком открылся укрепленный козырек под цитаделью – хаотические углы природной скалы, торчащей над головой, дополняли прямые линии. Бразилия кивнул наверх.

– Уже рукой подать, а?

– Да, и волноваться не о чем, кроме разве что рипвингов, – я вытащил спрей-репеллент и щедро облился. Трес и Бразилия повторили за мной. Запах у него был тонкий, какой-то зеленый, который в припадочной темноте казался сильнее. Может, это и не отпугнет рипвингов при любых обстоятельствах, но точно будет держать на расстоянии. А если этого окажется мало…

Я достал «Рапсодию» из кобуры внизу грудной клетки и прижал к рабочей поверхности на груди. Она пристала, легко доступная в доли секунды, – если, конечно, у меня будут свободные руки. При перспективе встречи с полным утесом голодных перепуганных рипвингов, которые будут защищать детенышей, я бы предпочел свой тяжелый бластер «Санджет» на спине, но им бы я ни за что не смог управлять с толком. Я скривился, сдвинул маску и снова проверил инфоджек. Сделал глубокий вдох и потянулся к следующим опорам.

Теперь утес стал выгибаться, выпирать, вынуждая лезть под углом в двадцать градусов, отклоняясь назад. Путь, по которому шел Нацуме, петлял по скале, руководствуясь редкой доступностью достойных опор, и даже при этом возможности отдохнуть были редки и разбросаны далеко друг от друга. Ко времени, когда изгиб сгладился обратно до вертикали, руки у меня болели от плеч до кончиков пальцев, а горло саднило от учащенного дыхания.

Я нашел помеченную на дисплее диагональную трещину, передвинулся к ней, чтобы уступить место остальным, и вбил в нее руку по локоть. Затем вяло повис для передышки.

Запах ударил в ноздри в тот же момент, как я увидел тончайшие белые нити, болтающиеся сверху.

Маслянистый, кислый.

Я вывернул голову и посмотрел вверх для подтверждения. Мы были прямо под гнездом колонии. Вся поверхность скалы была залеплена толстым слоем сливочно-белой паутинной секреции, в которой плавали эмбрионы рипвингов и в которой жили первые четыре месяца созревания. Очевидно, где-то прямо надо мной выросшие птенцы вырывались из нее и либо взмывали, либо неумело наворачивались головой вниз навстречу дарвиновскому финалу в море.

Я напряг нейрохимическое зрение и осмотрел колонию. Тут и там на выступающих утесах в белой массе чистились и трепали крыльями темные силуэты, но было их немного. «Рипвинги не проводят много времени в гнездах, – заверил нас Нацуме. – У них нет яиц, чтобы их греть, а эмбрионы подпитываются напрямую от паутины. – Как и большинство суровых скалолазов, он был еще и экспертом по фауне на полставки. – Вы наткнетесь на пару сторожей, рожающую самку или, может, наевшихся родителей, которые выделяют еще больше жижи на свой собственный участок. Если пойдете аккуратно, вас трогать не будут».

Я снова скривился и полез выше от трещины. Маслянистая вонь усилилась, к костюму начали прилипать ошметки рваной паутины. Всюду, где они меня касались, тут же бледнела система хамелеохрома. Я прекратил дышать через нос. Быстрый взгляд вниз подтвердил, что остальные следуют за мной с перекошенными от запаха гримасами.

А затем расщелина неизбежно кончилась, и дисплей сказал, что следующие опоры зарыты глубоко под паутиной. Я безотрадно кивнул и погрузил руку, шевеля пальцами, пока не нащупал каменный шип, напоминавший красную модель на дисплее. Он казался вполне устойчивым. Второе погружение в паутину подарило мне еще одну опору, даже лучше, и я ударил ногой вбок в поисках карниза, тоже покрытого этой гадостью. Теперь, даже дыша через рот, я чувствовал масло в глотке.

Это было куда хуже, чем облезать выпуклость. Опоры были удобные, но всякий раз приходилось запускать руки или ноги в плотные, цепляющиеся паутины. Приходилось следить за неразличимыми тенями эмбрионов, висящих внутри, потому что даже эмбрионы умели кусаться, а гормоны страха, которые они выпускали в паутину, стоит их коснуться, разливались в воздухе, словно химическая сирена. Уже через секунды на нас накинутся сторожа, и я невысоко оценивал наши шансы сражаться с ними, не свалившись.

Сунуть руку. Пощупать.

Схватиться. Двигаться.

Вырваться и стряхнуть руку. Давиться от высвободившейся вони. Сунуть руку назад.

Теперь мы были с ног до головы покрыты нитями, а мне было трудно вспомнить, каково вообще было лезть по чистой скале. На краю почти чистой прогалины я миновал дохлого и гниющего птенца, застрявшего когтями вверх тормашками в узле паутины, из которого не смог вырваться и умер с голоду. Это добавило к вони новые, приторно-сладкие полутона гнили. Выше почти взрослый эмбрион, кажется, повернул ко мне свой клюв, пока я опасливо рылся в жиже в полуметре от него.

Я подтянулся на карниз, ставший закругленным и липким от паутины.

На меня бросился рипвинг.

Наверное, он испугался не меньше, чем я. Поднимающийся туман репеллента и выползающая вслед за ним массивная черная фигура – можно себе представить. Он остервенело клюнул меня в глаза, но только попал по маске и толкнул мою голову назад. Клюв скользнул по стеклу. Я потерял хватку левой рукой, закрутился на правой. Рипвинг каркнул и выгнулся ниже, метя в горло. Я почувствовал, как зазубренный клюв коснулся кожи. Другого пути нет, я изо всех сил подтянулся правой рукой на карниз. Хлестнул левой, с нейрохимической скоростью, и поймал зверюгу за горло. Сорвал с карниза и швырнул вниз. Раздался еще один удушенный хрип, затем взрыв кожаных крыльев. Вскрикнула Сиерра Трес.

Я снова схватился левой рукой и посмотрел вниз. Оба напарника были на месте. Рипвинг превратился в удаляющуюся крылатую тень, парящую над морем. Я глубоко вздохнул.

– Вы в порядке?

– Можешь, пожалуйста, так больше не делать? – проскрежетал Бразилия.

Мне и не пришлось. Дальше маршрут Нацуме повел нас по области с рваной и старой паутиной, наконец – через узкую полосу жирной секреции, а потом мы выбрались. Через десяток опор после этого мы примостились на платформе из обработанного камня под укрепленным козырьком цитадели Рилы.

Обмен натянутыми улыбками. На платформе хватало места, чтобы сесть. Я стукнул по индукционному микрофону.

– Иса?

– Да, я здесь, – ее голос казался нехарактерно высоким, торопливым от напряжения. Я снова улыбнулся.

– Мы наверху. Сообщи остальным.

– Ладно.

Я откинулся на скалу и по-лошадиному фыркнул. Уставился на горизонт.

– Я больше никогда не хочу это повторять.

– Но все же осталось еще немного, – сказала Трес, показывая большим пальцем на козырек. Я проследил за движением и осмотрел нижний край укрепления.

«Архитектура лет Освоения, – Нацуме почти издевался. – Вся такая барочная. С тем же успехом могли бы и лестницу навесить». И проблеск гордости, которую не смогли отнять все годы Отречения. – Конечно, они и не ожидали, что кто-то сможет туда залезть».

Я изучил резьбу на скошенном нижнем краю выступа, уходящего от нас наверх. В основном стандартные мотивы с крыльями и волнами, но местами встречались стилизованные лица, символизирующие Конрада Харлана и некоторых самых примечательных его родственников из эры Освоения. Каждые десять квадратных сантиметров кладки являли собой достойную опору. Расстояние до края выступа было меньше трех метров. Я вздохнул и поднялся обратно на ноги.

– Ну ладненько.

Бразилия встал рядом, оглядывая резьбу.

– Вроде легко, а? Как думаешь, есть там сенсоры?

Я прижал «Рапсодию» к груди, чтобы убедиться, что она надежно закреплена. Расстегнул чехол с бластером на спине. Поднялся на ноги.

– Какая, нахрен, разница.

Я поднял руки, сунул кулак в глаз Конраду Харлану и ухватился пальцами. Затем полез над пропастью, даже не успев об этом задуматься. Через тридцать секунд висения я был на вертикальной стене. Там я нашел похожую резьбу и спустя секунды уже сидел на парапете три метра шириной, вглядываясь вниз, на строгий изящный двор в форме слезы с галереями по краям, гравием, разровненным граблями, и скрупулезно расставленными камнями. Где-то на середине стояла небольшая статуя Харлана со склоненной головой и медитативно сложенными ладонями, в тени идеализированного марсианина за спиной, крылья которого раскинулись в жесте покровительства и передачи власти. В дальнем конце закругленного двора наружу вела царственная арка – как я знал, к тенистым дворам и садам гостевого крыла цитадели.

Мимо меня пронеслось благоухание трав и скальных фруктов, но, не считая самого ветра, никаких звуков поблизости не слышалось. Гости, судя по всему, собрались в центральном комплексе, где сверкали огни и откуда ветер доносил шум празднования. Я выкрутил нейрохимию и выловил смех, элегантную музыку, которую Иса бы возненавидела, и звенящий в песне голос, довольно красивый.

Я достал «Санджет» из чехла на спине и повысил мощность. В темноте, в авангарде группы со смертью в руках, я на миг почувствовал себя каким-то злым духом из легенд. За мной поднялись Бразилия и Трес и распределились по парапету. У большого серфера в руках лежала старинная тяжелая шрапнельная винтовка; Трес взяла свой бластер в левую, чтобы освободить место в правой для «Калашникова» с твердым боезапасом. На ее лице было отрешенное выражение, и казалось, будто она взвешивает оба оружия или собирается их выбросить. Ночное небо разорвалось от ангельского огня и осветило нас, голубоватых и нереальных. Словно сигнал, пророкотал гром. На заднем фоне за всем этим звал водоворот.

– Ну ладно, – сказал я мягко.

– Да, на этом закончим, – произнес женский голос из благоухающих теней. – Опустите оружие, пожалуйста.