Пауэлл стремительно расхаживал взад-вперед по грузовому отсеку; резкие движения выдавали нервозность майора.

– Здесь находилось сто шестьдесят восемь гражданских, – сказал он. – Мужчины, женщины, дети. Спирс отдал их чужим. Воздух вырабатывается в автоматическом режиме, так что люди оказались лишними.

Уилкс стоял, сжав кулаки.

Пауэлл перестал ходить, повернулся и столкнулся с капралом.

– Вы позволили ему сделать это.

– Я не убийца, – в очередной раз произнес Пауэлл. – Даже если речь о Спирсе.

– И все же я видел, как вы потянулись к пистолету, когда появились здесь, – напомнил Уилкс.

– Но не достал его. Достал бы, возможно, если бы я действительно думал, что моя собственная жизнь в опасности.

– А вы не думаете, что так и есть? Какого черта вам нужно? Официального объявления войны?

Пауэлл помялся какое-то мгновение.

– Послушайте, – сказал он. – Я поступил на службу, чтобы выполнить долг перед своей планетой. Я учился на священника в то время. Планировал закончить обучение и стать священником. Не вышло. Меня призвали. Так я оказался здесь. Мне претит то, чем занимается Спирс, но на пути к свету не стоит добавлять тьмы.

Уилкс уставился на майора. Он встречал таких парней, как Пауэлл. Военным пришлось призвать некоторое количество медиков и служителей церкви. Сначала их призывали именно в связи с их обычно мирным родом занятий. Если тебя ранят в бою, надо чтобы кто-то тебя заштопал – и в армии появились хирурги; если же душа твоя обожжена, нужен тот, кто успокоит тебя, хотя сам Уилкс считал, что от всех этих психологов и святых отцов нет никакой пользы. Они необходимы, но когда вокруг все полыхает и к тому же стреляют, иметь рядом такого товарища совсем не хочется. Когда твоя собственная задница на линии огня, нет никакой охоты отвечать за кого-то еще. И это еще не все – Уилкс видел медиков, которые были готовы с улыбкой вырезать твое сердце, и представителей отдельных религий, которые были способны весело сжечь заполненный детьми стадион, если бы решили, что это то, чего хочет их божество. Однако Пауэлл был не из таких.

И в данной ситуации это было плохой новостью.

Так что же хочет этот человек? Почему он рассказывает Уилксу все это?

Внезапно Уилкса осенило. Пауэлл был одним из тех, кто покупает мясо на рынке или предпочитает думать, что это всего лишь соевый протеин, и ест его. Он не был охотником, но не отказывал себе в наслаждении вкусом мяса, после того, как оно было тщательно обработано и упаковано. После того, как животное выпотрошено и обескровлено. Он бы съел его, но не стал бы охотиться и убивать.

И он был способен узнать охотника с первого взгляда.

Уилкс кивнул сам себе. Ладно, с этим можно жить. Он привык сам делать грязную работу.

Эта королева выглядела просто гигантской, гораздо крупней других. Природная сила, непреодолимая, неотразимая, словно из древних мифов. Она была разрушительницей миров, поедательницей душ, даже думать о сопротивлении ей было безумием.

Тяжелое тело королевы поблескивало, четыре ряда внутренних челюстей то и дело открывались и выскакивали, как черт из китайской табакерки, готовые сожрать все что угодно, начиная от мыши и заканчивая слоном. Но ее не интересовали ни мыши, ни слоны, ей была нужна другая добыча. Она хотела…

Билли повернулась, собираясь убежать, но ее ноги увязли в полу. Она боролась, но едва могла передвигаться, как будто была обута в свинцовые сапоги и шла по дну глубокого бассейна, наполненного густым сиропом.

Она кричала, пыталась убежать, но безнадежно. Запах приближающейся королевы, острый и горький, напоминающий вонь жженой пластмассы, волнами накрывал Билли. Потом она почувствовала зловоние гниющего в течение многих лет тела в каком-то мертвом и безрыбном море; темноватый гной с кроваво-красной пеной готов был обрушиться на…

– Не бойся, – сказала королева. Ее голос был успокаивающим, словно мелодия из детства, – таким тоном мать успокаивает испуганного ребенка. – Я люблю тебя. Я хочу тебя. Ты нужна мне.

– Нет! – завопила Билли. Она уже слышала это раньше. Она знала, что это была ложь. Она еще пыталась бороться, словно застывающая в янтаре доисторическая мушка, ожидающая грозной руки смерти, обреченное насекомое в преддверии Вечности, готовой ее задушить.

– Я люблю тебя. Приди ко мне. Позволь мне прикоснуться к тебе…

Холодные когти сжали плечо Билли.

– Нет!

– Успокойтесь, – сказал техник. Он стоял рядом с ней, положив руку на плечо. – Все в порядке. Это только сон.

Билли зажмурилась, пытаясь вернуться из сна в реальность.

– Мне это знакомо, – сказал техник. – Мне она тоже снится.

Билли смотрела, не в силах подобрать слова.

– Скажи медикам. У них есть кое-что, что должно помочь.

– Ничего не помогает, – сказала Билли. – Я вижу эти сны с десяти лет. Когда они станут явью – лишь вопрос времени.

За стеной вдруг раздался такой звук, словно кто-то стучал по полу металлическими сапогами. Билли точно знала, кто это был.

Ах, черт! Что она будет делать с Митчем? Даже в том состоянии, в котором была Билли, когда они разругались, девушка чувствовала к нему некую странную привязанность… Черт, надо называть вещи своими именами. Это любовь.

Черт!

Покинув комплекс, Спирс сделал небольшой крюк, дойдя до одного из новых отсеков для яиц. Больше дюжины их покоилось на полу, выстланном самими чужими, – свежайших, отложенных всего лишь пару дней назад. Наблюдательные устройства были повсюду, генерал знал, что в ближайшее время никто не вылупится. Кроме того, двери были оставлены приоткрытыми, чтобы трутни, передвигавшие яйца, могли спокойно работать. У генерала был ключ-отмычка, с помощью которого он мог попадать в помещения, не беспокоя нервных трутней, охранявших потомство.

Спирсу нравилось посещать отсеки для яиц. Гибкая кожистая оболочка, напоминающая бутон с пока еще туго сомкнутыми над своим драгоценным грузом лепестками, затрагивала в генерале некие тонкие струны. Он не был человеком, способным к глубокому самоанализу, и никогда не беспокоился ни о прошлом, которого уже не изменишь, ни о будущем, которого еще не существует; он был не мыслителем, а деятелем; однако в этих яйцах он видел холодную и безжалостную красоту. И, кроме того, это были пока еще не рожденные величайшие воины, которых когда-либо видело человечество. А Спирс был военным до мозга костей.

Охраняемый двумя морпехами, нервно переминающимися с ноги на ногу чуть поодаль, Спирс приблизился к одному из яиц, присел перед ним на корточки и протянул руку, чтобы почувствовать шероховатость живого контейнера.

Вы можете сбросить эту закупоренную капсулу с небоскреба, и она отскочит, как резиновый шарик, не причинив своему маленькому пассажиру никакого вреда. Спирс знал, потому что сам проделывал такой опыт. В созданной учеными камере с изменяющейся гравитацией проводились и не такие эксперименты. Яйца были очень прочными. Даже под весом, равным весу трех небоскребов, они сохраняли свою целостность. Скорлупу можно было прорезать достаточно острым ножом, но тот, кто попытался бы это сделать, должен был быть очень ловким: при проколе внешней стенки яйца в лицо ударила бы режущая струя кислоты, еще более концентрированной, чем в крови взрослых тварей. Природа не поскупилась на защиту младенцев-чужих. А ведь даже на раннем этапе жизни эти «дети» были настоящими дьяволами.

Спирс усмехнулся, погладил яйцо, как будто это была голова верного пса. Королева чужих могла размножаться посредством модифицированного партеногенеза, а трутни в основном были бесполыми. Существовали и мужские особи – лаборантам удалось найти нескольких и даже пронаблюдать за больше похожим на сражение спариванием. Имеющиеся в наличии самцы, достигая некоторого критического количества, воевали до тех пор, пока в живых не оставался один, становясь таким образом претендентом на спаривание с королевой. Она гоняла его, нанося удары по всему телу, и если он выживал после этого избиения, еще более страшного, чем драка с другими самцами, королева принимала его ухаживания.

Торжество самца было недолгим. Через несколько секунд после трудного совокупления, королева убивала беспомощного партнера. Ученые поговаривали о генетическом разнообразии, но это не имело никакого значения: если вокруг не было самцов, королева могла оплодотворить сама себя. А если не оставалось королев, с одним из трутней происходило то, что ученые называют гормональным взрывом, и он становился новой королевой.

Спирс покачал головой. Чертовски приспособленные сволочи – как раз то, что нужно командующему на поле боя. Вы за несколько месяцев можете «высидеть» собственную армию, и до тех пор, пока хоть один из них жив, можно все повторить с самого начала.

Солдаты беспокойно зашевелились, и Спирс почувствовал их ужас.

Он еще раз усмехнулся, отчасти потому, что знал – они напуганы, а он нет, отчасти потому, что его форменные брюки вдруг оттопырила мощная эрекция. Она случилась, едва он начал поглаживать яйцо. Генерал рассмеялся от своего собственного всплеска гормонов. Такого с ним обычно не происходило в обыденной жизни, ибо генерал старался сублимировать свои сексуальные порывы в более важные вещи, но его маленький дружок бунтовал снова и снова. Не то чтобы он считал секс неприятным – вовсе нет; проблема была не в этом, а в том, что этот процесс забирает слишком много времени и энергии, чтобы баловать себя в такое время. Конечно, когда он был моложе, он думал, что будет жить вечно и трахаться со всем, что имеет отверстие и пульс, причем последнее даже не было таким уж обязательным условием. И он кое-чему научился в первый раз, когда занимался этим, чему-то очень важному.

Генерал рассмеялся своим воспоминаниям. «Ах, капрал артиллерии Брендивайн! Что там с ней случилось?»

Кадету Колониальной морской пехоты Спирсу в его пятнадцать лет оставалось еще два года до первых офицерских погон, несмотря на наличие уже трех военных татуировок. Ганни Брендивайн, его инструктор по стрельбе, была примерно вдвое старше, упругая, как каучуковая подошва, и способная почти не глядя проделать дыру в корабельной крысе, выстрелив из карабина или пистолета с двадцати шагов. Она носила коротко остриженные волосы на пробор, обладала стройной подтянутой фигурой, широкой грудной клеткой при почти полном отсутствии бюста и таким задом, за наличие которого сам Спирс готов был тогда умереть. Ганни была сильной и смертельно опасной женщиной, которая иногда больше напоминала настоящую боевую машину. Он пару раз наблюдал за ней в душе, повернувшись к ней спиной, чтоб она не заметила, какую реакцию она вызывает. Господи, его напряженный член иногда стоял почти вертикально.

Кадет думал, что женщина ничего не замечает, но однажды днем после занятий с автобоксером в тренажерном зале он оказался с ней в душе один на один. Как обычно его член пытался бунтовать, а он – сдерживать его, контролируя температуру воды и стараясь скрывать эрекцию.

Она выключила душ и собралась уходить. Слава богу.

Но ее шаги по мокрой пластиковой плитке направились не в сторону выхода. Он понял это только тогда, когда она протянула руку и хлопнула его по плечу:

– Смелее, кадет. Вам бы следовало узнать, как пользоваться этим.

Спирс считал себя жестким, невозмутимым и хладнокровным морпехом, но вдруг почувствовал, что краснеет.

– Извините?

– Ты хочешь воткнуть это в меня уже несколько недель, малыш. В моей каюте, через пять минут, ты сможешь дать ему выстрелить.

Она повернулась и удалилась. Он смотрел на ее упругую задницу, не в силах даже дышать, настолько был напуган.

Но все прошло хорошо. Ганни была опытной женщиной, через постель которой прошли несколько новичков. А еще она была терпелива.

Первый раунд продолжался около трех секунд, после которых его оружие разрядилось. Пять толчков, не более. Было здорово, но Спирс знал достаточно, чтобы понять: он не доставил ей удовольствия.

– О, боже, прости, я… – начал он.

– Забудь, кадет. Я знаю, как это бывает у молодых парней. Кроме того, ты даже не устал. Иди сюда. Дай мне его.

Следующие три часа показались кадету Спирсу чудом. Конечно, у него было много женщин потом, но ни одна даже близко не подошла к тому, чему Ганни Брендивайн научила его в этот день. Она творила удивительные вещи.

В конце концов, самая важная вещь – терпение. Он был горячим кадетом, всегда куда-то торопился, спешил, считая жизнь гонкой, в которой он должен финишировать первым. Он с нетерпением ожидал поступления на действующую службу. Ганни научила его ждать.

Они лежали на ее постели, приходя в себя после пятого раза: она на спине, обняв ногой его ягодицы, он на боку, тяжело дыша.

– Не спешите, кадет.

– А?

Она протянула руку, поймав его бедро и заставив замедлить движения.

– Ну-ка, если оружие у тебя поставлено на ручную стрельбу и прямо перед носом внезапно возникает цель, что ты делаешь?

– Прицельная стрельба, на три счета – два в сердце и один в голову, – отчеканил Спирс, словно в классе. Как он понял гораздо позже, это тоже было своего рода учебой.

– Верно. Промедление в подобном бою тебя убьет. Но разве ты будешь реагировать так же, если цель в пятидесяти шагах от тебя?

Кадет продолжил двигаться на той скорости, которую она задала.

– Нет, мэм, – сказал он. – Осторожно выбираю цель и выпускаю две пули в корпус.

– Ааа. Вот так хорошо, – она улыбнулась, посмотрела на него. Подняла ногу, направив пальцы в потолок. – Теперь возвращайся к боевому сценарию и объясняй свои действия.

– Прицельная стрельба с дальней дистанции неточна. В этой ситуации точность важнее скорости. Стреляя слишком быстро, можно пропустить врага. Лучше стрелять медленно, но наверняка.

– Теперь нажми немного сильнее и двигайся чуть быстрее, – она согнула колено, прижав его к своему лицу. – Так. Положи сюда палец. Теперь потри вот так. Ммм.

Спирс снова прильнул к ней ближе, стараясь сохранять тот темп, который ей нравился.

– Жизнь похожа на бой, кадет. Есть время спешить и время медлить. Научиться правильно делать правильные вещи в правильное время так же важно, как и освоить основы тактики боя, ты понял?

Он кивнул. Приблизившись к очередному оргазму, он был готов согласиться с какими угодно ее словами, но все-таки он усвоил урок. Это был уникальный метод обучения.

– Теперь быстрее. Двигайся, кадет. Двигайся!

Он повиновался. Это был чертовски хороший метод обучения…

Спирс вернулся с небес на землю. Похлопал яйцо и встал, сексуальное возбуждение прошло. Менее терпеливый, чем он сам, человек возможно полностью упустил бы возможность создать непобедимую армию. Если Ганни Брендивайн еще жива, она уже стала старухой лет восьмидесяти, но увидеть ее было бы интересно. Чтобы показать ей, как хорошо он усвоил ее урок и, чем черт не шутит, может, трахнуть ее, как когда-то в старые добрые времена.

– Уходим, морпехи.

Ему не потребовалось повторять это дважды.