Глава десятая

Самое смешное, что я не собирался покидать этот живописный уголок. Так и объяснил успокоившейся девушке, после чего она опять заволновалась. Почему мы должны отсюда уезжать? Раз на нас напали неопознанные личности, значит, мы на верном пути. Сейчас уедем, а потом опять приезжать? Нет уж, это дело нужно довести до логического (или какого там) конца – да хоть до полного абсурда! Если Варвара боится, я могу отвезти ее подальше, например, в поселок Лебяжий, а на обратном пути забрать. Она возражала: нет уж, я вместе с ней пройду весь этот путь до полного абсурда! Злодеи решат, что мы сбежали, в селе искать не будут. Да и большое это село, нужно очень постараться, чтобы найти в нем нужных людей…

Я втихомолку ухмылялся – не Варвара, а полное собрание противоречий. «Террано» выбирался из просеки задним ходом. Я спешил покинуть лес, пока не вернулись упыри. Если увидят, куда мы двинули, возникнут новые сложности. Вопреки здравому смыслу, я развернул машину передним бампером на север, поехал вдоль опушки, торопясь отдалиться от просеки. Я помнил про дорогу к кладбищу от западной околицы села – по ней недавно на погост шли люди. Сейчас там никого не было, хотя на кладбище под березками кто-то возился. Хотелось верить, что это простые сельчане, не обремененные злым умыслом. Я повернул направо, проехал метров тридцать и остановил машину. От южной части леса ее прикрывал высокий земляной вал. Я сбегал на разведку, покурил. В районе выезда с просеки активности не было. Что делали наши противники, оставалось догадываться. Убедятся, что нет машины, будут чесать репы, связываться с «кураторами». Решат, что мы покинули район. Или нет…

Я вернулся в машину, и мы направились к селу. К центральной улице Кривошлыкова вел узкий переулок. Впрочем, спешка была неуместна, справа обрисовался заброшенный амбар, я подался к нему и завернул за угол. Здесь не было людей, лишь спрессованные горы сена, свалка металлолома, деревянный неликвид. Пахло навозом, где-то в стороне кудахтали куры, лаяли собаки.

– Приводим себя в порядок, – приказал я. – Чистим перышки, создаем респектабельный вид. Нельзя в таком виде появляться в приличном обществе.

В вещах Варвары нашлись всевозможные тряпки, щетки (пригодились-таки!), в моих вещах – канистра с водой. Мы мыли открытые участки тел, чистили одежду. Варвара с надменным видом – мол, я же говорила, а ты не слушал! – извлекла из багажа новую ветровку – теперь уже не розовую, а голубую. Я не возражал. Злодеи будут высматривать девушку в розовом, а никак не в голубом. В конце концов, я изнывал от нетерпения! На часах почти четыре, а она только взялась наводить марафет! «Это вечерний макияж», – объяснила Варвара, выкладывая свои атрибуты из упитанной косметички. Ох уж эти женщины! Потом она меня позвала, предложила перекусить.

– Давай, – согласился я.

Она была постоянна в своих желаниях – ей постоянно что-то хотелось! Она жевала свои ватрушки, я вертел баранку и посматривал на нее с уважением: как не уважать худых женщин, обожающих ватрушки! Переулком мы выехали на главную сельскую улицу, выясняя между делом, что в сельской местности не так уж все плачевно. Главная дорога была местами асфальтирована, частные домики смотрелись нарядно. Отдельные избы перестраивали в коттеджи – видимо, зарплата позволяла. Мы проехали мимо оплота местной власти с российским триколором на козырьке, мимо полицейского участка, где на крыльце курили люди, а у входа красовался стенд «Их разыскивает полиция». Здесь было людно, кипела жизнь. Отделение Сбербанка, кафе, церквушка, парикмахерская, замаскировавшаяся под салон красоты. Согласно данным из Интернета, в Кривошлыкове проживали три тысячи жителей, и все эти люди, в принципе, в город не рвались. Показался двухэтажный торговый центр с просторной парковкой на задворках. Там стояли несколько машин. Недолго думая, я свернул направо, проехал между клумбами и поставил машину за пыльным фургоном, который, судя по спущенным колесам, стоял тут долго и никуда не собирался.

– Ты уверен, что это правильно? – насторожилась Варвара.

– Пойдем пешком, – сказал я. – Машина – штука вызывающая, а так мы почти не будем выделяться. Не забывай посматривать по сторонам.

В торговый центр мы заходить не стали, хотя Варваре хотелось – она явно испытывала доверие к сельским универмагам. На завалинке у крайнего дома сидел пожилой мужчина, щурился на выглянувшее солнце и попросил закурить. Мы остановились, я дал человеку две сигареты и высказал просьбу:

– Вы нам не поможете, уважаемый? Мы с коллегой приехали из города, работаем на новостном портале «Огни Новониколаевска», слышали о таком? Мы собираем интересные истории из жизни жителей пригородных сел и деревень. Нас интересуют истории столетней и более давности, интересные люди, события, как становилась жизнь на селе, кто тут жил. В некотором роде мы краеведы. Не посоветуете, с кем можно поговорить? Возможно, старожилы помнят рассказы своих родственников?

– Во как. – Абориген сдвинул кепку и почесал плешивую голову. Он был немолод, но едва ли тянул на звание старожила. – У нас, знаете ли, молодые люди, тоже есть Интернет, образованные мы тут, особенно молодежь… – хмыкнул дедушка, лукаво поглядывая на Варвару. – А еще выдашь пару сигарет, молодой человек?

Я охотно выполнил просьбу. Собеседник рассовал сигареты за уши, в нагрудный карман затертого пиджака.

– Даже не знаю, что вам посоветовать… – Мужчина важно пожевал губами. – Знаете что? Идите туда, – он махнул рукой. – На север, стало быть, ближе к околице. Но только не по Центральной улице идите, а по этой, как ее… По Кабинетной, стало быть. Она идет, как наша, только там, – старик показал за спину большим пальцем. – По улице пойдете, там и поспрашивайте. Старые бабки там живут, и не сказать, что все из ума выжили… Как-то приезжали уже энтузиасты из города, давно это было, лет пять назад, там и ходили по бабкам, записывали старые частушки. Может, жив там кто еще, не знаю…

Мы поблагодарили доброго человека и отправились дальше. Снова узкий переулок – и мы вышли на восточную сторону села. День стремился к вечеру, блекли дневные краски. Молодые девчонки сидели на скамейке, плевались подсолнечной шелухой и с любопытством на нас глазели. Пацаны гоняли мяч на задворках трансформаторной будки, уставились на Варвару, стали перемигиваться, тыкали в нее пальцами.

– Какая святая непосредственность, – вздыхала Варвара, на всякий случай держась ко мне ближе. – Песня так некстати вспомнилась: «Поедем, милая, в деревню жить…»

– А в чем проблема? – пожал я плечами. – Через полгода станем такими же. А лет через двадцать наш город сомкнется с этой деревней, и она его поглотит…

На улице Кабинетной легче дышалось. Меньше народа, подальше от опасности. Внешний вид улицы тоже отличался от Центральной. На той кипела жизнь – пусть не такая, как в городе, но все же. Здесь все было архаично, патриархально, царил неистребимый деревенский дух. Покосившиеся заборы, асфальт в выбоинах и трещинах. Сорняки росли везде, и это скорее даже ласкало глаз, нежели раздражало. Блуждали сонные собаки, дружили с облезлыми котами. На гребнях оград висели глиняные горшки, стеклянные банки. Кукарекали петухи в курятниках. Приличных строений почти не было – обычные деревенские дома не первой свежести. Проваливался в землю фундамент, кособочились крыши, со стен осыпалась штукатурка с известкой. Женщина средних лет развешивала белье во дворе. Покосилась на нас, доброжелательно кивнула. Мы тоже поздоровались.

– Слушай, Варвара, неловко как-то просить… – зашептал я. – Сама понимаешь, скоро вечер, мы не можем тут торчать до темноты. Не могла бы ты… ну как это сказать… применить свои навыки, что ли?

– Можно, – вздохнула Варвара. – Аспирин есть?

– Найдем, Варвара, и не только аспирин… Ты сильно не напрягайся, зачем? Эти люди не испытывают к нам негативных эмоций…

– Хорошо, я постараюсь. Только ты теперь уж молчи, договорились?

Она вежливо окликнула женщину, та перебросила простыню через плечо, подошла к ограде. Варвара не мудрствовала, озвучила мою версию – краеведы, собираем интересные истории с длинной бородой! Женщина уставилась на меня с интересом. На Варвару тоже смотрела, но не так.

– Ой, знаете, я даже не в курсе… – Местная жительница озадаченно почесала курносый нос. – Наша бабушка умерла два года назад, ей было сто три года, многое знала, помнила… Но с ней вы уже никак не поговорите… А-а, знаю, – обрадовалась женщина. – Пойдете дальше, будет дом Агриппины Силантьевны, этой бабушке тоже под сто – вроде дружит пока с головой. С ней две внучки живут – обе разведенки и тоже немолодые. Только у бабки Агриппины со слухом не того… – Собеседница ткнула в ухо, а потом испугалась – нельзя на себе показывать. – 23-й дом у них, мимо не пройдете…

– Ума не приложу, – бормотала Варвара, ревниво дыша мне в ухо, – почему на тебя женщины смотрят? Что они в тебе находят?

У 23-го дома, фактически вросшего в землю, нас поджидал сумасшедший собачий лай… и больше ничего. Здоровая кавказская псина гремела цепью, вилась вокруг будки и старательно нас облаивала. Звенел колокольчик, но из дома никто не выходил.

– Вулкан, заткнись, мать твою! – проорал мужской голос позади нас. Собака послушно замолчала, поджала хвост и забралась в будку. На участке через дорогу стоял мужчина лет шестидесяти, что-то жевал и пил молоко из картонного пакета. «Все же что-то не так с нашей деревней, – задумался я. – Коровы кончились, молоко в магазинах покупают?»

– Бесполезно, – махнул рукой мужчина. – Не дозвонитесь. Глаша с Дашей в город уехали, а старая Агриппина с Вулканом на хозяйстве остались. Она не слышит ни хрена. Чего хотели-то?

Мы подошли и в третий раз озвучили версию. Из уст Варвары звучало убедительнее, чем из моих. Сельский житель пожал плечами.

– Это можно, – хмыкнул он. – С Агриппиной всегда поговорить можно, она не вредная. Только хотел бы я глянуть, как вы с ней базарить будете. – Мужик простодушно хохотнул. – Она глухая, как червяк, орать будете у самого уха – все равно не услышит. В прошлом годе еще чего-то слышала, а теперь – ау – кризис…

– Что же нам делать? – расстроилась Варвара.

– А снять штаны и бегать, – нашелся мужчина и снова засмеялся. – Да ладно, не смущайся, барышня. Валентину Овечкину знаете? Ну да, откуда вам ее знать… Там она живет – 16-й, дай бог памяти, дом. Не такая древняя, как Агриппина, но и молодость свою давно пережила… – Мужчина веселился, похоже, он что-то подмешивал в молочко. – Поговорите с ней, одна она живет. Всю жизнь – в этом селе. И маманя ее тут жила, помню ее, когда пацанами бегали…

Мы учтиво раскланялись, поблагодарили и побрели своей «дорогой разочарований», не особо рассчитывая на удачу.

И именно в 16-м доме по улице Кабинетной нас поджидала невероятная удача! Впрочем, выяснилось это не сразу. На стук в калитку из дома выглянула женщина – пожилая, но не сказать, что древняя, невысокая, в меру плотная, с живым и, я бы даже сказал, интеллигентным лицом. Она подошла к калитке, поинтересовалась целью визита. Варвара блистала! У женщины потеплели глаза, она пригласила нас в дом. Вошла первая, махнула рукой:

– Входите, не стесняйтесь, ноги вытирайте и входите. Собаку не бойтесь, она не кусается.

Во дворе действительно имелась собака, но, в отличие от предыдущей, ей следовало родиться кошкой. Она лежала под завалинкой, смотрела грустно, подтянула бок, давая пройти. Мы поднялись на крыльцо. Я опасливо заглянул в сени. Варвара усмехнулась.

– У тебя не было такой привычки, когда в ОМОНе служил – сначала гранату забрасываешь, потом сам входишь?

– Была, – кивнул я. – Еле отучили. Только я в ОМОНе никогда не служил…

– Да какая разница?

Действительно, какая разница, от кого Родину защищать. Я вошел в освещенные сени, не забыв вытереть ноги. Зашевелился картофельный мешок, лежащий в проходе, высунулась усатая кошачья морда, поводила носом. Мы с Варварой переглянулись – ну и ну, кот в мешке…

– Вы садитесь, чаю хотите? – ворковала хозяйка, бегая по опрятной комнате, где имелось все необходимое для жизни – старенький приемник, телевизор «Шарп», которые охотно расходились в 90-е, парочка кресел из далеких 70-х. Включился и забурчал электрический чайник. Я обратил внимание на книжный шкаф. Он был забит томами. Весь Цвейг, Лев Толстой, Чарльз Диккенс, Михаил Шолохов. Мы продолжали переглядываться: а мы вообще по адресу зашли?

– Ой, спасибо, – сказала Варвара. – Может, не нужно чаю? Давайте просто поговорим?

– Ну уж нет, – бормотала хозяйка, вынимая из серванта чашки с блюдцами. – Пришли – так пришли, теперь и чаю попьете, и сытыми от меня уйдете. Давненько гости не приходили, заскучала уже… Овечкина я, – представилась женщина, – Валентина Михайловна Овечкина, восьмидесяти пяти лет от роду, всю жизнь прожила в селе. А вы хотели старую бабку увидеть? Так это лет через пять приходите, в самый раз будет…

Мы ожидали встречи с глубокой стариной, а перед нами сидела пожилая женщина – без проблем со слухом, памятью и логикой. Только зрение подводило – очки на нос нацепила. Радушная, доброжелательная – этакая редкость в наше время. Нам было неловко. Хозяйка выставляла вазочки с плюшками и печеньем, отдельную посудину с карамельками – которые я, кажется, с детства не видел. Она наливала заварку через ситечко, я подскочил, чтобы помочь, она отмахнулась – сиди уж.

– Травку кушайте, ребята, – ворковала хозяйка. – Обычную садовую травку: салат, базилик, эстрагон. И память будет что надо, и мозгами до глубокой старости шевелить будете – если это вам интересно, конечно… Что вам требуется, ребятки? Могу про себя рассказать…

Всю свою жизнь Валентина Михайловна прожила в этом замечательном селе. Появилась на свет в 33 году, когда пошла «мода» на колхозы. В городе гремела индустриализация, на селе множились совхозы и колхозы. Многие не выживали, всякое было… Образование десять классов, большего не вышло – слишком рано вышла замуж, двух детей родила. Все печально – муж погиб, когда местный пьяный тракторист на Т-40 в речку с обрыва сверзился, а ее Степан в это время с удочкой на берегу сидел. Глупая смерть, обидная, страшная. Один ребенок в младенчестве умер, на здешнем кладбище похоронен, второй дожил до сорока и погиб такой же глупой смертью на дороге: ехал, никого не трогал, а пьяный дебил вылетел на встречку – и в лоб… Замуж больше не выходила, так, жила недолго с одним, да запил, выгнала его к чертовой матери. Работала секретарем в сельсовете, бухгалтером в леспромхозе, заведовала секцией в универмаге, да не понравилось торгашеское дело. Перед пенсией снова в сельсовете сидела – тогда еще советская власть была, светлая ей память. С 88 года ушла на пенсию – все, хватит. С голода не пухнет, подсобное хозяйство выручает. Все при ней – телевизор, огород. Общения захочется – соседи есть. Или в магазине, или в поликлинике… Народ в селе мирный, эксцессы редко случаются. Отца своего и не помнит, в Красной армии служил, погиб на Дальнем Востоке, но дело темное. Мать скончалась в 82-м, тоже старенькая была, 88 лет разменяла – и сразу слегла. Всю жизнь маманя в колхозе горбатилась, тоже из села – ни ногой…

– Минуточку, тетя Валя, – мягко перебил я. – Значит, в 1910 году вашей маме было шестнадцать лет?

– Ну да, где-то так, – мысленно прикинула женщина. – А что? Вас что-то конкретное интересует?

Тут мы рассыпались в извинениях и открыли страшную тайну. Нас интересует кое-что конкретное, хотя вряд ли тетя Валя сможет дать полезную информацию. Вот на этом месте нас и поджидала удача! У обеих женщин была превосходная память, они прекрасно помнили, что происходило в селе. Ох уж эти вечерние разговоры с матерью – сколько их было! А что еще делать вечерами двум одиноким женщинам?

– А вы знаете, я помню эту историю, – ошеломила нас хозяйка. – Ну как помню, с рассказов мамы, конечно. Очень неприятная была история – вы правы, примерно в десятом году, еще до мировой войны, на которую многие из нашего села ушли. Ездили жандармы и приставы по селам, забирали мужчин в солдаты…

Она рассказывала так, словно все видела собственными глазами. Мы слушали, зачарованные, открыв рты. И словно сами уносились в стародавние времена, переживали события вместе с их участниками… Громкая была история, некрасивая. В Кривошлыкове тогда примерно тысяча человек жила – приличный считался населенный пункт. Управа сельского главы – старосты, церковный приход с батюшкой Порфирием, несколько мастерских, ткацкий заводик, гончарный промысел, небольшая строительная артель. Село таким же разбросанным было – часть у леса, часть на Мае. Власову Марию Архиповну все знали. Статная, красивая – можно сказать, украшение села. Она образованной была – из Томска в село приехала, в городе школу окончила. Познакомилась там с купцом Севастьяном Власовым, который по делам в город ездил, вспыхнуло чувство. Подалась за любимым в деревню, сына родила. Здесь у них хороший дом был на берегу реки, жизнь нормальную вели. Сына родила в 18 лет, мужу тогда 28 было, и почти 20 лет жили счастливо. Что потом случилось? Вроде несчастный случай, отсутствовал злой умысел, но сын Макар винил мать в смерти отца – его телегой с лошадьми к воротам придавило. Темная история. Мария искренне горевала, траур по супругу носила. Сын Макар уехал в Лебяжье, устроился на работу в тамошнюю похоронную контору и вскоре неплохо себя зарекомендовал. С матерью практически не общался. А Мария продолжала жить в Кривошлыкове – в том же доме на берегу реки. Открылось в ней что-то после смерти Севастьяна – лечить стала. То ребенка, заболевшего скарлатиной, на ноги поставит, то роженице подсобит. Подробности неизвестны – как лечила, чем. В 1910-м ей было примерно 42, все такая же красивая независимая женщина. Ходила молва, что она колдунья, дескать, кто-то видел у нее змеиную кожу, засушенных пауков, травы она какие-то собирала и чахла над ними. Старушки косились и крестились, батюшка Порфирий хмуро поглядывал. Но как на самом деле было? История темная, но у Марии реально включились способности излечивать людей. Многие мужики к ней сватались, пытались ухаживать – она их всех отшивала, хранила верность своему Севастьяну. Гордая была, но не злая, просто замкнутая, себе на уме, предпочитала одиночество, из-за чего и поползли нелепые слухи. А тут вдруг местный староста Савельев Тихон Фомич решил за ней приударить – зацепила она его чем-то. Тоже видный мужик, но тщеславный, злопамятный, не любили его сельчане. Бабником он был. Тоже вдовец – жена покончила с собой за пару лет до этого, а перед тем у нее рассудок помутился. Раз подкатил к Марии, другой подкатил – она отшила старосту, решительно и однозначно. Так случилось, что по селу прокатилась волна неприятных событий: то неурожай, суровая зима, выкидыши у рожениц, то дети в омут по дурости попрыгали и утонули. То Мая из берегов вышла, поле затопила, то пожар в церкви, который вовремя ликвидировали… И староста Тихон Фомич продолжал домогаться Марии, уязвленный, что она его игнорирует. И однажды на собрании сельчан она такое ему высказала – унизила при всех! Староста позеленел от позора, народ хохотал, а Мария только усмехалась…

Все в этой истории поросло густым мраком. Кто-то грешил на старосту, затаившего злобу на своенравную женщину, кто-то реально считал, что во всем виновата ведьма. Мария лечила семью Сафроновых, подхватившую инфекцию. В результате вся семья скончалась от корчей! Люди перешептывались: мол, это староста, это он им что-то в пищу подмешал. Не любил Тихон Фомич Сафроновых, давно зуб точил на их клочок земли, примыкающий к его участку. А тут такое дело – одним ударом двух зайцев! Не сам, понятно, злодейство учинил – подослал кого-то. Многие понимали, что происходит, но запудрили людям головы, пошло, как сейчас говорят, мощное пропагандистское воздействие. Все вывернули, обвинили «ведьму» – дескать, злая колдунья, ворожея, лжезнахарка! Какие-то «улики» подбросили. Староста подливал масла в огонь: дескать, ату ее, отрекшуюся от бога и православной церкви! Кумушки с подачи старосты разносили по селу «достоверную информацию» – де, точно ведьма, варит колдовские зелья и порчу на людей наводит. Губит животных, малых деток, портит коровье молоко и даже нерожденных младенцев пачками убивает! Божились кумушки, что сами видели – чинит эта тварь заклинания с помощью «книги мертвого человека с приговором», чародейские бумаги использует, разные травы – чем и умерщвляет невинных людей, в частности несчастное семейство Сафроновых. Еще блаженная какая-то билась в истерике: обещала помочь, дьяволица, а сама привела на кладбище, привязала к дереву и стала душить – еле вырвалась!

– Такие вот нравы были, молодые люди, – вздохнула тетя Валя. – Хотя это редкий случай, на Руси такое не принято было… Заклевали, в общем, женщину. Она на самом деле ведьма была… ну в хорошем смысле – чародейка, кудесница. Но зла никому не делала, людям помогала, а то, что в свою жизнь никого не пускала, – так это ее право… Кончилось печально. Официальная версия, которую потом жандармы нарисовали, – сама с собой покончила. И точка. Труп ее с камнем на шее пацаны нашли – от ее подворья отнесло метров на сто… Но люди шептались, всякое говорили. Кто-то видел, и мама меня уверяла, что этим людям можно доверять, не сплетники они. Староста Тихон Фомич подзуживал родственников Сафроновых, всячески науськивал. А тут подпили мужики – и давай… Вроде их староста и привел, но держался сзади. Ворвались мужики в дом к Марии, выбили дверь, давай ее бить, за волосы таскать. Люди слышали, как Мария кричала – мол, невиноватая она, но только пуще распалила родню Сафроновых. Выбросили ее во двор, через заднюю дверь, а участок к реке спускался, и от соседей не видно, что у Власовых происходит… И никто не знает, что было дальше…

Но представить несложно. Камень на шею – и в воду. Вечер уже был, смеркалось. Потом вернулись в дом, навели порядок, на берегу тоже все подчистили. Наутро Марию никто, конечно, живой не видел, назавтра – тоже. Потом пацаны ныряли – чуть богу душу не отдали, когда труп из воды на них выплыл… Жандармов вызвали, все написали, как надо. Сама это сделала – и точка. Туда и дорога злой бабе.

– А ведь знали многие, все как есть знали, – вздыхала тетя Валя. – Да и сам староста ходил гоголем, фыркал на всех. Но кому охота с ним связываться? Власть как-никак, с полицеймейстером дружит, с местной церковью – разве докажешь правду? Только в гроб себя сведешь. Когда труп нашли и в больничный морг отправили, Макару сообщили в Лебяжье – отпрыску Марии. Не любил он свою мать, так сложилось у них в семье, но похоронить приехал. Он в погребальной конторе трудился, был помощником ее владельца, господина Сидорчука, ну и расстарался – сделал хорошее надгробье, гроб – из лучших, крест, не пожалел денег ради мамки… Староста ему решительно отказал: ведьму, тем более самоубийцу, на кладбище среди нормальных людей хоронить не позволю. Вон у болота хорони, на выселках, там, где люди не ходят. Делать нечего, заплатил Макар парням, отвезли тело от других подальше, все атрибуты могильные, и устроил захоронение на выселках. Красивую могилу, говорят, отгрохал – крест, плиту, с гробом особо постарался… Староста дернулся: мол, какой такой крест у ведьмы?! Не православная она, утеряла веру! Так Макар его осадил – вранье это все, наветы и злопыхательство, Мария Архиповна всегда была доброй христианкой – верил в это и всегда будет верить! А кто не верит, пусть катится к дьяволу! Тихон поостерегся спорить, боялся, что правда вылезет, унялся. А впоследствии ударил исподтишка: отобрал у Макара дом матери, подделал бумаги в нотариальной конторе, привел полицию в дом и поставил перед фактом. Макару отсоветовали воевать со старостой, мол, смирись, парень, пока жив…

– Да уж, отвратительная история, – заметил я.

– А вы думаете, она на этом кончилась? – Тетя Валя подскочила, чтобы подлить мне чаю. – Прошло не больше месяца, как друг за дружкой умерли три сельских мужика – родственники убиенных Сафроновых. Два брата жены и деверь. Одному пила на лесосеке горло перерезала; у другого черепушка треснула – лошадь-тяжеловоз на нее наступила, когда он оступился в конюшне… Третий утонул… Люди говорили, что это мужики, которые со старостой в дом Марии в тот вечер нагрянули… Но и это еще не все. Когда Макар могилу-то матери отгрохал, три пьянчужки на нее пришли – как потом стали говорить, деклассированные элементы. Самогон пили, крест выдрали и выбросили, могильную плиту перевернули – а потом еще и хвастались на селе, мол, дали прикурить проклятой ведьме! Прошла неделя – стали умирать в жутких мучениях. У одного живот схватило, приехал врач, развел руками – не мой, говорит, случай, везите на кладбище. Другой напился в кабаке и помер, не приходя в сознание. У третьего во сне кровь горлом пошла, бился в корчах, земский доктор даже не доехал… Макар, сынок Марии, приехал из Лебяжьего, все поправил на могиле, сделал, как было, и уехал. К тому захоронению больше никто не подходил – все поняли. А Макара больше никто не видел. Может, приезжал на могилу, да в деревню не заходил. Потом война началась, а потом… ну сами знаете…

– У вас прекрасная память, тетя Валя, – пробормотала Варвара. Мы молчали. Становилось не по себе. Холодная ящерица ползла по позвоночнику, поднимались волосы от мурашек.

– Староста не умер? – спросил я.

– Мама удивлялась – жил какое-то время. Злой ходил, постоянно раздражительный. Кому-то признался, что терзают дикие мигрени, видения мучают. Доктора не помогают со своими микстурами, батюшка с божьим словом тоже не лечит. Может, врали люди, может, нет, но слухи ползли, что Тихон Фомич украдкой являлся на могилу Марии, каялся, умолял простить. Но Мария была непреклонна, и мучения только усилились… В двенадцатом году, или чуть позже, но еще до войны, он сгинул куда-то – сказывали, что продал свое имущество вместе с домом Марии, убег куда-то… Да, моя милая, хорошая память, не жалуюсь, – улыбнулась женщина Варваре. – Мы с мамой очень близки были. Она одна, и я одна. Я же поздняя у нее, в тридцать девять родила, других детей у матери не было, не считая трех выкидышей…

– Спасибо, тетя Валя, вы нам здорово помогли, – сказал я.

– И фотографии не хотите посмотреть? – Хозяйка прищурилась, смотрела хитро, явно понимая, что с нами что-то нечисто.

– Фотографии? – встрепенулся я. – А есть фотографии?

Взлетели к потолку выщипанные брови Варвары.

– Конечно, есть, – кивнула тетя Валя. – Ведь это был двадцатый век, технический прогресс шел полным ходом. В Криводановке работало фотоателье, их выездные фотографы разъезжали по окрестным селам, закупали препараты и технику в Новониколаевске. Если в село приезжал фотограф, к нему обязательно выстраивалась очередь; люди звали агента фотоателье к себе домой, где он их снимал в домашней обстановке. Удовольствие было недешевым, но стоило того, многие люди специально откладывали деньги, дожидаясь визита мастера по съемкам… У мамы было много фотографий… – Тетя Валя кряхтела, вытаскивая старые обувные коробки из буфета. – Не все они, конечно, сохранились, многие выцвели, там ничего не разглядеть, но есть и такие, где все видно… Вот, смотрите. – Тетя Валя села за стол, стала перелистывать ветхие альбомы, а мы стояли у нее за спиной, таращились на снимки.

Эпоха оживала, приходила в движение, прогуливались люди, и даже замычала корова, рядом с которой снимались счастливые детишки… Я мотнул головой, скинул наваждение. Тетя Валя перебирала блеклые пожелтевшие снимки. Изображения выцвели, бумага ветшала, некоторые фотографии, чтобы не развалились, переклеили клейкой лентой. Меня всегда поражали лица на старых фотографиях. Они какие-то замороженные, постные, без эмоций. Глаза широко раскрыты, спины прямые, а лица никакие, словно боялись показать, что они живые люди. Словно фотограф перед съемкой призывал: а теперь застыли и делаем наискучнейшую физиономию… Люди во дворе, люди в домашних интерьерах, люди на деревенской улице. Село Кривошлыково, конечно, узнавалось с трудом.

– Вот смотрите, это семейство Сафроновых, которое скончалось при загадочных обстоятельствах…

На стульях, приставленных друг к другу, сидели люди. Оделись, видно, в лучшее, что у них было. В центре пожилая женщина с каменным лицом, по бокам мужчина и женщина моложе. Один ребенок в белом платье прислонился к отцу семейства, другого, совсем мелкого, держит на коленях смотрящая исподлобья мать. И даже у детей замороженные лица, хотя им трудно в таком возрасте что-то приказать…

– И кто тут мертвый? – машинально пробормотал я. Варвара пихнула меня локтем, покрутила пальцем у виска.

– Что вы сказали? – шевельнулась хозяйка. Я опомнился:

– Ой, простите…

Она перебирала дальше старые фото.

– Вот это моя мама, Серафима Игнатьевна, – представила тетя Валя смирную девочку, стоящую рядом с молодой женщиной. – Здесь ей лет тринадцать. Даже не знаю, кто рядом, наверное, соседка… Вот это Мария Власова – очень старый снимок, самое начало века, еще муж был жив. Ума не приложу, как он у мамы оказался…

Мы подались вперед, поедали глазами размытое изображение. Женщина в нарядном темном платье с кружевами и оборками – она стояла, высоко подняв голову. Сложная прическа на голове, правильное лицо с удлиненным подбородком. Жгучая брюнетка – она действительно была очень привлекательной. Мужчина сидел на стуле, она положила руку ему на плечо. Мужчина нас мало интересовал, в нем не было ничего выдающегося – хорошо одет, пиджачная тройка, распушенные усы. Видно, правила этикета в те годы были ровно обратные – женщина стоит, мужчина сидит… Варвара сглотнула, что-то почувствовала – она смотрела на женщину, не моргая. А тетя Валя продолжала демонстрировать фотографии. Снова девочка с букетом цветов и бантом на макушке, пожилые люди на завалинке. Священник с мучнистым лицом и козлиной бородкой…

– Вот, пожалуйста, – сказала тетя Валя, посмотрев надпись на обороте. – Снимок сделан в 1909 году, за год до несчастья, разразившегося в Кривошлыкове. Это батюшка Порфирий, с ним какой-то дьячок, это староста Савельев Тихон Фомич – видите, какой мужчина был видный… Это наш сельский почтмейстер, это какой-то купец, не знаю их фамилий, это полицейский чин, урядник…

Групповое фото вышло на славу, хотя лица могли быть и четче. У батюшки был хитрый взгляд – что еще взять с сельского попа? Пожилой почтмейстер держал на поводке стриженую собаку. Мужчина в мундире стоял, как на параде, по стойке «смирно». Староста обретался сбоку – крепкий, но не полный, одет довольно просто – домотканая рубаха с кушаком, галифе. Крем поблескивал на яловых сапогах. Прилизанные темные волосы, напомаженные бриолином, изгибались дугой тонкие усы. Густые брови, темные глаза…

– Тетя Валя, вы позволите? – Я разложил на столе несколько снимков, снял их смартфоном, максимально приблизив.

– Ничего не понимаю в вашей технике, – отмахнулась хозяйка. – Конечно, мне не жалко. А то получается, что только я смотрю на эти фотографии…

– И последний вопрос, тетя Валя, – вкрадчиво сказал я. – Вы, случайно, не знаете, где находилось захоронение Марии Власовой?

– Да как же не знать, конечно, знаю, – ошарашила нас хозяйка. – Сама туда, понятно, не ходок, но люди сказывали… Это туда, – она показала примерно на север, – где лес кончается, к Мае подступает, там старый амбар, а за ним болота начинаются. Так по тропинке надо пройти, болото в стороне останется, там вроде пара полян будет…

Вашу-то мать, подумал я.