Глава 29. Эрика
Вгостиной Кейт зажжен камин, из динамиков льется пение Бруно Марса. Сегодня четверг, а значит в «Станге» девушкам подают бесплатные коктейли. Моя сестра намерена идти. Сейчас она наливает нам джин с тоником, а я составляю в посудомоечную машину тарелки после ужина. Прежде чем убрать хлебные палочки в контейнер, беру одну, надкусываю и танцую с ней по кухне, подпевая Бруно. Почувствовав на себе взгляд Кейт, останавливаюсь и, шмыгнув носом, спрашиваю:
– Что такое?
– Ты, я вижу, все еще там, – отвечает сестра, не переставая меня разглядывать.
– О чем ты?
Она только улыбается.
За квартал от «Станга» я начинаю чувствовать особую энергетику этого места. Люди идут навстречу музыке, доносящейся из старого кабачка, как будто их околдовало пение сирен. Меня охватывает забытое чувство радостного возбуждения, за которым следует стыд: нечего мне делать в этом баре, я не имею права развлекаться. Моя дочь пропала без вести. По моей вине.
– Идем, – поторапливает меня Кейт.
Может, сегодня я получу от Кристен какой-то знак? А может, она просто выскочит из-за барной стойки с криком: «Сюрприз!» При этой мысли мне становится трудно дышать, но сестре я, конечно, ничего не говорю. Ее ответ известен мне заранее: «Надо двигаться дальше».
Перед светофором мы на несколько секунд останавливаемся. Кейт подкрашивает губы блеском и поправляет бретельку лифчика, а я хочу пригладить волосы, но вспоминаю, что сегодня они не собраны заколкой. Сестра заставила меня пойти с распущенными волосами.
– Готова получать удовольствие от жизни, как просит тебя Энни? – спрашивает она.
Я с тоской смотрю на часы: сейчас восемь. А в двенадцать я смогу вернуться в домик Кейт, надеть пижаму и отметить галочкой очередной пункт в «алгоритме» моего «выздоровления».
Молодой человек в спортивной куртке открывает перед нами дверь, и я вхожу следом за Кейт в плохо освещенный бар. Подошвы липнут к старому грязному ковру, пахнет выдохшимся пивом и табачным дымом, который не выпускали из помещения пару десятков лет. Справа, у массивного дубового бара, посетители устроили настоящую давку. Техникой безопасности здесь явно пренебрегают, но проверки заведению не страшны. Ведь среди тех, кто навалился пузом на стойку, сам начальник пожарной охраны.
На маленькой сцене в глубине зала местные рокеры уродуют песню группы «Бон Джови» «Wanted dead or alive». Танцпол в восторге. Допев, бородатый вокалист говорит в микрофон:
– Весь вечер с вами «Вторая натура». Вернемся после короткого перерыва.
Музыка стихла, но гвалт толпы бьет по ушам почти так же. Мы с Кейт бродим по залу в поисках свободного столика. Она улыбается людям, которых я не знаю или уже не помню, называет их по именам и прозвищам, хлопает по спинам. На мне ее узкие джинсы и облегающий золотистый топик. В этой шумной забегаловке, да еще и в таком наряде, я чувствую себя как королева-мать на автогонках. И зачем Кейт заставила меня разодеться, когда все остальные пришли в обычных джемперах и бейсболках?
– Сюда! – кричит она, указывая на столик, заставленный пустыми стаканами и заваленный мусором.
Я сажусь и смотрю по сторонам. Его не видно. Может, не придет? Ну и хорошо. Хотя какое мне вообще дело?
Скоро вокруг нас с Кейт собирается небольшая толпа.
– Черт! А ты неплохо выглядишь, Рики! – говорит кто-то.
Мне протягивают стопку с прозрачной жидкостью, пахнущей бензином. Предполагается, что я должна это выпить? Видимо, да. Народ ждет. Я встаю, неподвижно глядя на рюмку. Несколько человек начинают скандировать мое имя, остальные дружно подхватывают: «Ри-ки! Ри-ки! Ри-ки!» От этого голова идет кругом. Подношу стопку ко рту и встречаюсь взглядом с Кертисом Пенфилдом, который стоит в другом конце зала. Он смотрит на меня с веселым любопытством и, приветственно подняв бутылку пива, неторопливо подходит ближе.
– За здоровье моих корешей! – говорю я, глядя прямо на него, и опрокидываю рюмку.
Меня всю передергивает: то ли от огненной жидкости, то ли от слова «кореш», которое я, вообще-то, употреблять не привыкла. Так или иначе, алкоголь меня как будто успокаивает.
– Да здравствуют мои друзья-земляки! – кричу я.
Друзья (сейчас эти люди действительно кажутся мне друзьями) откликаются радостным возгласом.
– Как поживаешь? – спрашиваю я у женщины, чьего имени не помню. – Ты ведь раньше была рыженькой, да?
– Ага. Я Карен Тегельс. Ты несколько раз к нам приходила посидеть со мной и моими сестрами. Научила меня рисовать лошадок. Я до сих пор так делаю: черчу большой овал, потом несколько маленьких…
А ты по-прежнему классно выглядишь!
Качаю головой. В том, что сегодня я кажусь (и чувствую себя) привлекательной, конечно же, виновато слабое освещение.
Кертис протягивает мне бутылку пива. Его улыбающиеся глаза изучают меня.
– Гм… Похоже, Рики Францель вернулась.
– Вернулась, – говорю я и, сделав большой глоток, смотрю на Кертиса так, чтобы он вспомнил меня более молодой и привлекательной.
Господи, да что же я такое творю? Видимо, «отпускаю свою боль». Если моя дочь требует именно этого, то пожалуйста. Кертис наклоняется ко мне, хочет что-то сказать. Но тут его обнимает Кейси Левинс, подошедшая сзади:
– Потанцуем?
Он улыбается, как бы извиняясь, и исчезает в толпе. Прежде чем я успеваю заскучать, появляется Кейт.
– Ну давай, Рик! Идем танцевать! – говорит она, тяжело дыша, и, подняв обе руки, кричит: – У-у-у!
– Кейт, я не танцевала уже…
Не дав мне договорить, она тащит меня на танцпол. Я едва успеваю сунуть под стол позаимствованный у нее клатч и через секунду уже оказываюсь в гуще извивающихся и потеющих тел. Зал кружится, я в панике. Ноги отказываются танцевать. Я стою как идиотка. Нужно поскорее отсюда выбираться. Но Кейт, двигаясь в такт музыке, кричит:
– Отпускай все к чертям!
За ее спиной я вижу Кертиса Пенфилда. Наши взгляды встречаются. Продолжая смотреть на меня, он шепчет что-то на ухо Кейси и отходит, оставив ее одну. Правда, она как будто не возражает. Смеется, глядя в мою сторону. Лавируя в толпе, он подходит ко мне и берет мои руки в свои.
– Просто двигайся, – подсказывает он, перекрикивая музыку.
– Я много лет не танцевала, – оправдываюсь я, чувствуя, что ни в буквальном, ни в переносном смысле не попадаю в ритм.
Пытаюсь высвободиться, но он не пускает:
– Не беда. Никто на тебя не смотрит.
Это неправда. Я оборачиваюсь и вижу, что на меня смотрят все. Или на Кертиса. Кейси и ее подруга, девушка с черными волосами и татуировкой в виде кельтского креста, хихикают. Наверняка.
– Не обращай на них внимания, – говорит Кертис.
Пытаюсь сосредоточиться на ритме и заставляю тело мерно покачиваться, мысленно благословляя алкоголь и тусклое освещение. Мои ноги наконец-то начинают попадать в такт.
– Ну вот, молодец!
В зале так шумно, что Кертису приходится наклоняться прямо к моему уху. Я вижу на его подбородке тоненький шрам тридцатилетней давности – результат падения на лед. Сама не зная зачем, протягиваю руку и дотрагиваюсь до него.
Кертис смотрит на меня и улыбается:
– Это я еще в детстве упал.
– Знаю, – говорю я, чувствуя родство с этими людьми, которых связывает со мной общее прошлое. – Тони Коллинз опрокинул тебя, когда вы бегали паровозиком на пристани.
– Верно! Я и не думал, что ты помнишь!
Я улыбаюсь. Мы же вместе росли. Может ли быть более прочная связь? Одна песня перетекает в другую, а Кертис все не отпускает меня с танцпола. Мы смеемся и кружимся. Я трясу плечами и бедрами, шутливо сталкиваюсь с Кейт. Ну надо же! Я танцую с самым сексуальным парнем в битком набитом баре! Хорошо бы сфотографироваться и послать фотографии девочкам. Иначе они не поверят.
Мои девочки… На долю секунды мне становится так тоскливо, что кажется, будто веселье закончилось. Но я поднимаю глаза на Кертиса. Он улыбается, снова затягивая меня в блаженное забытье, которое мне так нужно.
Начинается медленная песня – «Текила-санрайз» группы «Иглз». Кертис, ничего не говоря, просто раскрывает руки. Я подхожу ближе, он спокойно и уверенно обнимает меня, мы прижимаемся друг к другу.
– Расслабься, – говорит он мне на ухо.
По телу пробегает дрожь. Я закрываю глаза, чтобы не видеть ничьих взглядов и не слышать перешептывания. Напряжение постепенно уходит. Прислоняюсь щекой к груди Кертиса и целых четыре с половиной минуты, пока звучит песня, чувствую себя Золушкой на балу. Я знаю, что через несколько дней все изменится. Лед, сковывающий пролив, исчезнет, как хрустальная туфелька, и принцесса вернется в пустую городскую квартиру. К поискам, которые не приносят никаких результатов, и деловым обязательствам, которые нужно исполнить, пока не пробьют часы… Принцессе снова придется изо всех сил удерживать то, что важно, и не будет даже свободной секунды, чтобы вспомнить, как хорошо и спокойно ей было в руках Кертиса.
Когда музыка ненадолго стихает, у меня звенит в ушах. Кертис обнимает меня за талию и, наклонившись, говорит:
– Давай уйдем отсюда.
Сердце начинает биться чаще. Мне кажется, я знаю, что означает эта фраза, но вдруг я ошибаюсь?
– Подожди, – говорю я и иду искать Кейт.
Она болтает с приятельницами, которые представляют собой довольно пеструю группу: разные возрасты, разные стили одежды, разные фигуры. А в Нью-Йорке женщины делятся всего на три группы: худые, тощие и анорексички. Отвожу сестру в сторону:
– Можно тебя на минуту? Кертис предлагает мне уйти. Что бы это могло значить?
Кейт задумчиво барабанит подушечкой пальца по губам:
– Гм… Дай подумать… Может быть, он приглашает тебя на тихую прогулку. – Она улыбается. – А может, хочет заняться с тобой безудержным сексом.
– О господи! Что же мне делать?!
– Похоже, кто-то сегодня покувыркается!
Резко обернувшись, я вижу улыбающуюся Кейси Левинс и ее татуированную подругу. Обе прыскают со смеху. Они меня слышали. Так надо сказать этим сплетницам, что ни с кем я кувыркаться не собираюсь! Показав им средний палец, Кейт берет меня за плечи и поворачивает к выходу:
– У тебя инструкции – ты помнишь? Ты должна разрядиться.
– Кейт, я не могу. У меня восемь лет этого не было.
Ее глаза становятся похожими на пятидесятицентовые монеты.
– Восемь долбаных лет?
Качаю головой:
– Как раз недолбаных.
Кейт хохочет:
– Пора с этим завязывать, сестричка. Вернее, развязывать.
Я возвращаюсь к Кертису. Он улыбается:
– Готова?
Он, конечно, милый. Но, какие бы советы ни давала мне Кейт, я должна быть верна себе. Набрав в легкие побольше воздуха, я отпускаю все, что меня беспокоило:
– Хочу, чтобы ты заранее знал: я не лучший риелтор на Манхэттене, у меня нет друзей, я паршивая мать. Я не умею танцевать групповое кантри. И тебе не перепадет. – Сдув челку со лба, я прибавляю: – Ну вот. Я тебя честно предупредила.
Кертис протягивает руку и поправляет мне волосы:
– Насчет группового кантри уверена?
Я невольно улыбаюсь.
– Рики Францель, ты всегда была потрясной и осталась такой.
– Спасибо. Ты тоже ничего, Кертис Пенфилд. Жаль, что я тебя недооценивала.
Он берет меня за руки и переплетает свои пальцы с моими. По мне пробегает электрическая искорка.
– Если не хочешь уходить, давай останемся. Просто я всю неделю ждал, когда представится возможность с тобой пообщаться. Сейчас мне наконец-то удалось привлечь твое внимание, но в этом шуме я тебя почти не слышу. Может, пойдем прогуляемся? – Поймав мой недоверчивый взгляд, Кертис улыбается и поднимает руки. – Только прогуляемся и все. Приставать не буду – обещаю.
Облегченно вздыхаю, чувствуя себя дурой.
– Ладно. Можешь проводить меня до дома.
Положив руку мне на спину, он ведет меня сквозь толпу. Женщины, особенно Кейси Левинс и ее подруга с татуировкой, странно на меня смотрят. Не знаю, как понимать выражение их лиц. Остановившись возле бара, Кертис наклоняется к молоденькой барменше, накачанной силиконом.
– Готов расплатиться, красавчик? – спрашивает она.
Достаю из сумочки телефон, чтобы не слушать их болтовню. Мне действительно неинтересно. Пускай себе флиртует, с кем хочет. Что касается меня, то я уже обозначила рамки.
Нахожу сообщение от Тома Барретта, и сердце чуть не выпрыгивает из груди. Быстро открываю, надеясь узнать что-нибудь новое об Энни. Буквы кажутся размытыми – то ли из-за слабого освещения, то ли из-за выпитого мной спиртного. Пробежав глазами первые две строки, решаю, что профессор просто хочет поддержать знакомство, а новостей нет. Откладываю чтение письма для другого момента, когда не буду занята «разрядкой».
Кертис держит в правой руке две стопки с жидкостью янтарного цвета и одну протягивает мне:
– Бери.
Смотрю на рюмку в замешательстве. Меньше всего я бы сейчас хотела увеличивать содержание алкоголя в крови. Но веселиться так веселиться. Беру рюмку, чокаюсь с ним и, сказав: «Будь здоров!» – выпиваю.
Огненная жидкость обжигает мне горло и спускается ниже. Сдержав дрожь, я со стуком опускаю рюмку на барную стойку. Мужчина, сидящий через два стула от меня, подается ко мне. К своему удивлению, я узнаю старого мистера Перри, который работал в нашей школе уборщиком.
– Уже уходишь? – спрашивает он с улыбкой на багровом лице. – Чего так рано?
У меня кровь приливает к голове. Старик надо мной смеется. Думает, что я ухожу с Кертисом, чтобы «кувыркаться».
– Здравствуйте, мистер Перри, – слабым голосом отвечаю я.
– Эти девки про вас спорили, – говорит он, тряся морщинистым пальцем. – Я против поставил.
Понятия не имею, о чем старик говорит, но мне все равно обидно. Хочу спросить, на что он намекает, и в этот самый момент другой человек, сидящий за стойкой, поворачивается на своем стуле. Это мой отец. Он смотрит на меня с дальнего конца бара, скрестив руки. На нем выцветшая фланелевая рубашка. Выражение его асимметричного лица большинству людей непонятно. Но я-то знаю этот взгляд: отец разочарован. Во мне.
Рука Кертиса касается моего локтя:
– Ну? Пойдем?
Хочу сказать отцу: я ухожу не затем, чтобы с кем-то переспать. Кертис мой друг. Он меня уважает. Но отец уже повернулся ко мне спиной. Опять.
Мы с Кертисом идем в парк, вдыхая туманный ночной воздух. У светофора он берет меня за руку и не выпускает даже после того, как мы переходим на другую сторону. В этом трогательном жесте, дающем мне чувство защищенности, есть что-то отеческое. Хотя нет. Мой отец никогда не брал меня за руку.
Пытаясь выкинуть из головы тот разочарованный взгляд, невольно начинаю думать о загадочных словах мистера Перри. Дождь усиливается, будто вторя моему настроению.
– Ты расстроена, – говорит Кертис. – Когда мы выходили из бара, что-то случилось?
Смотрю на темное небо, подставляя разгоряченное лицо под прохладные капли.
– Духи прошлого. Из-за них я и не приезжала так долго.
– Хочешь об этом поговорить?
Качаю головой:
– Если честно, то нет. Но все равно спасибо. – С моего носа стекают капли дождя. – Я хочу домой.
Кертис поворачивает меня к себе лицом и заправляет мне за ухо мокрую прядь.
– Давай-ка спрячем тебя от этого ливня. Предлагаю выпить по чашке чаю у меня дома. Даже настаиваю. Может, заодно и о духах прошлого расскажешь. Или не расскажешь. Когда придем ко мне, обещаю больше ни на чем не настаивать, – говорит он, однако при этом его глаза смотрят на меня с мальчишеской надеждой.
Я улыбаюсь. Откровенно говоря, я, может быть, и не возражала бы, если бы он проявил настойчивость. Пусть это прозвучит как проявление слабости, но мне хочется, чтобы этой ночью меня кто-нибудь обнимал.
Под жалобный стон металлических ступеней мы поднимаемся в квартиру Кертиса. Это помещение над конторой его яхтенной пристани всегда притягивало мои любопытные взгляды. Представив себе, сколько женщин до меня поднимались по этой лестнице, я ощущаю волнение, смешанное в равной пропорции с отвращением.
– Добро пожаловать в мое скромное жилище. – Кертис открывает дверь и пропускает меня.
Проходя в квартиру, я задеваю его, и по мне как будто пробегает ток. Кертис протягивает руку за угол и включает свет.
– Не совсем похоже на шикарные апартаменты из твоей брошюры, да?
Риелтор внутри меня, пусть даже немножко пьяный, тут же производит оценку: потенциал есть. Но нужны заботливые руки. Как и мне.
– Симпатично, – говорю я, входя в маленькую гостиную с обшарпанным деревянным полом и стенами, выкрашенными в кофейный цвет.
На столике громоздятся журналы о лодочном спорте и бутылки из-под пива. Тут же валяются три пульта и собачья игрушка из сыромятной кожи.
– Ну так как? Чаю? Или, может быть, кофе? – Кертис улыбается и, приподняв брови, добавляет: – Еще я могу приготовить зверское горячее какао.
Я тронута тем, что он не предлагает мне спиртного.
– Пожалуй, попробую зверское какао.
Пока Кертис перерывает шкафчик в поисках кастрюльки, я оглядываю кухню. Она маленькая, обставлена довольно милой дубовой мебелью, полы терракотовые. На полочке красуются фарфоровые тарелки с разными цветочными рисунками – как будто бабушка расставляла.
– Никогда бы не подумала, что ты коллекционируешь посуду. – Беру одну тарелку и замечаю на ней толстый слой пыли.
Кертис ставит на плиту кастрюльку с молоком и смеется:
– Несколько лет здесь хозяйничала Марта Стюарт, то есть Мэнди Стаббинг. После того как она от меня ушла, здесь все пришло в упадок.
Значит, он жил с женщиной. И она его бросила.
– У тебя есть собака? – спрашиваю я, заметив под столом пару потрепанных теннисных мячей и подбирая их.
Он лезет в шкафчик за кружками, но я успеваю заметить, как помрачнело его лицо.
– Его звали Глупыш. Это был самый обалденный пес на свете. – Кертис поворачивается и, глядя на меня печальными глазами, встряхивает головой, как будто подавляя эмоции. – Глупыш уже восемь месяцев как умер, а я все не заставлю себя выбросить его игрушки.
Внезапно я превращаюсь в зефирный крем. Мячики падают из моих рук. Я бросаюсь Кертису на шею и «все отпускаю». Почти.
