Глава 28. Эрика

Вчетверг утром, сидя в халате за дубовым столиком, я завтракаю кофе и булочкой с корицей. Слышно, как сестра что-то напевает в дальнем конце коридора, собираясь на работу. Гляжу в окно: за елями блестит голубая полоска воды. Солнце окрашивает утреннюю дымку в золотистый цвет. Начинается новый погожий день.

Грезя наяву о своих дочках, я слышу, что пришло новое сообщение. Сердце замирает. В графе «тема» указано: «Пропавшая дочь». Вскочив, бегу в ванную, где Кейт красит ресницы, стоя перед зеркалом в черной короткой юбке, колготках и мохнатых тапочках.

– Господи, Кейт! – кричу я, потрясая перед ней телефоном. – Новое письмо от «чуда»!

– Давай поглядим.

Мы обе смотрим на экран. Я читаю вслух:

– «Зимой все ветки черные, но, когда приходит весна, даже самый сухой прут расцветает». Так мама написала после того, как долго болела. Мне тогда казалось, что она пролежала в постели целую вечность, – я тихонько смеюсь, но в моем смехе слышатся нотки грусти.

Кейт указывает на телефон и улыбается:

– Ну вот, теперь ты получила полный алгоритм.

– Ты о чем? Какой еще алгоритм?

– У тебя есть все, что нужно для твоего исцеления. Вспомни все цитаты. – Кейт начинает загибать пальцы. – Первая: «Мудрый путешественник сначала обдумывает итоги прошлой экспедиции и только потом прокладывает новый маршрут». Она хочет, чтобы ты проанализировала свои ошибки и сделала выводы. Вторая цитата: «Иногда жизнь требует, чтобы мы изо всех сил удерживали то, чем дорожим. Но чаще нам приходится отпускать любимых». Это значит, что ты должна избавиться от чувства вины, злобы и грусти. А теперь вот, – Кейт берет мой телефон и читает: – «Зимой все ветки черные, но, когда приходит весна, даже самый сухой прут расцветает». Она призывает тебя вернуться к жизни и идти дальше.

– Да. Как будто это просто, – качая головой, выключаю телефон. – Тот, кто шлет мне эти сообщения, понятия не имеет, что значит иметь дело со смертью.

– А тебя никто не просит иметь дело со смертью. Рик, ты лучше имей дело с жизнью. – Кейт усаживается на комод и с улыбкой спрашивает: – Свое прошлое ты уже проанализировала?

У меня начинает стучать в груди.

– Да чего ради я должна бередить болезненные воспоминания? Никто не вправе требовать этого от меня! Это просто жестоко!

Но, говоря это, я чувствую себя предательницей, потому что знаю: кто бы ни посылал мне эти письма – Кристен, Энни или кто-нибудь еще, – он (а скорее всего, она) действует из любви ко мне.

– Может, твои болезненные воспоминания не точны? Может, та злоба, которую ты испытываешь к папе, направлена не по адресу?

От этих слов у меня темнеет в глазах:

– Прекрати!

Кейт берет мое лицо в ладони и более мягким тоном произносит:

– Когда же ты наконец признаешь правду о ней?

Я отворачиваюсь и зажимаю уши:

– Кейти, я знаю правду, и мне плевать, кто что говорит. Я не допущу, чтобы этот остров осквернял мою память о маме.

К глазам подкатывают слезы. Кейт кладет руку мне на спину и мягко говорит:

– Рик. Моя мудрая путешественница. Тебе нужно примириться с прошлым. От этого зависит твое будущее.

Десять часов. Я вхожу в библиотеку – единственное место на всем острове, которое мне было приятно вспоминать. Здание простое, прямоугольное, с деревянным каркасом. Зато потолки высокие. И залы украшены резьбой. Сейчас они кажутся мне не такими просторными, как в детстве. Стены выкрашены в ярко-бирюзовый цвет, деревянные стулья заменены на металлические. Зато ни с чем не сравнимый запах книг никуда не делся, и я вдыхаю его с наслаждением.

Направляясь к столику у камина, я слышу, как кто-то шепотом произносит мое имя. Оборачиваюсь и вижу миссис Хэмрик, библиотекаря. Ту самую женщину, которая научила меня правильно дышать во время панических атак.

– Рики! – она выходит из-за своей стойки и спешит мне навстречу, тряся очками на серебряной цепочке. – Я слышала, что ты приехала, и ждала, когда же ты зайдешь!

Миссис Хэмрик матерински обнимает меня, и я, оказавшись в облаке аромата «Эсте Лаудер», закрываю глаза. Мне вспоминается одинокая девочка, которая лежит, задыхаясь, на полу за стеллажами и втайне мечтает о том, чтобы библиотекарша была ее мамой.

– Я так рада вас видеть, миссис Хэмрик! – говорю я и похлопываю кожаную сумку, висящую у меня на боку. – Вот пришла к вам немножко поработать, если не возражаете. У вас ведь есть интернет?

– Есть, – гордо отвечает она. – Поэтому твой папа занимается здесь с Джоной. Очень приятно видеть солнечную сторону его натуры.

«Что-то ко мне он никогда этой стороной не поворачивается», – думаю я, внутренне ощетиниваясь.

– Расскажи-ка мне, – продолжает миссис Хэмрик, – какие книги ты сейчас читаешь? По-прежнему любишь таинственные истории?

Я усмехаюсь, качая головой:

– Если честно, я даже и не помню, когда в последний раз брала в руки что-нибудь из художественной литературы.

Миссис Хэмрик хмурится:

– Очень жалко. Ты, наверное, ужасно занята.

Я слышала, ты произвела фурор в риелторском бизнесе.

– Кейт преувеличивает.

– Пойдем ко мне в кабинет, – приглашает миссис Хэмрик, дотрагиваясь до моей руки. – Выпьем чайку, поговорим.

– Я бы с удовольствием, но работы много.

Ее лицо грустнеет.

– Конечно, понимаю. Вон там, у камина, есть уютное местечко. Не буду тебе мешать.

– Вы и не можете помешать мне, – говорю я, направляясь туда, куда она указала.

Вдруг мне вспоминаются слова Кейт: «Раньше ты умела показывать близким людям, что любишь их… Тебе нужно снова научиться радоваться».

А еще я вижу воздушного змея, парящего в небе.

– Хотя знаете что? – оборачиваюсь я. – Пожалуй, работа может подождать.

Чаепитие не помешало мне переделать до полудня массу дел: доработать брошюру, разослать шесть электронных писем и кучу эсэмэсок, провести переговоры по поводу квартиры, которую я показывала клиенту на прошлой неделе, проинструктировать Эллисон перед встречей с моим любимым пекинским брокером Чунг Вангом.

Когда я выхожу на улицу, чтобы размять ноги, ветер приветствует меня теплым дуновением. Поднимаю голову, подставляя лицо солнцу. Все-таки хорошо, что мы с миссис Хэмрик поговорили. Я и не знала, что два года назад она победила в конкурсе «Лучший библиотекарь штата Мичиган». И что ее племянник, который живет здесь же, на острове, прошлым летом женился. Ей просто хотелось, чтобы я уделила ей немного времени. Как хочется Кейт. И Энни.

Вдалеке я вижу женщину, идущую рядом с инвалидным креслом. Она поворачивает голову, и я, ахнув, узнаю Молли Претцлафф. В кресле, разумеется, Джона. Меня накрывает волной стыда. Мне становится ясно, почему я до сих пор даже не позвонила подруге: я злюсь. И с моей дочерью, и с сыном Молли произошел несчастный случай. Но ее ребенок по-прежнему с ней… И когда я успела стать такой завистливой?

Джона подъезжает на своем кресле к тому же маленькому голубому домику, где Молли жила с детства. На ступеньки крыльца положили деревянные доски. Это правильно. Так мальчик может самостоятельно передвигаться, используя силу рук. Внезапно у меня появляется идея. Я разворачиваюсь, распахиваю дверь библиотеки, забираю свой компьютер и снова выскакиваю на улицу, остановившись только затем, чтобы приобнять миссис Хэмрик.

– Была очень рада с вами повидаться, – говорю я, сжимая ее руки в своих. – Вряд ли я когда-нибудь это вам говорила, но, надеюсь, вы понимаете: вы всегда были для меня особенным человеком. Без вас я бы, возможно, не пережила подростковый возраст.

– Спасибо, дорогая! Я всегда тебя обожала. Только мне хотелось, чтобы ты стряхнула с себя чувство вины. Оно же тебя душило – думаю, теперь ты и сама это понимаешь.

Чувство вины? Душило? Прежде чем я успеваю спросить, что миссис Хэмрик имеет в виду, к стойке подходит женщина с несколькими детскими книгами. Миссис Хэмрик жестом просит ее подождать и, снова повернувшись ко мне, целует меня в щеку:

– Дыши ровно, дружочек. И поскорее приходи опять. Я отложу для тебя романы, которые тебе, наверное, понравятся.

– Я приду, ну а сейчас мне нужно поспешить к другому человеку, который уже давно меня ждет.

– Снова ты! – приветствует меня Кевин, когда я вхожу в «Даудс маркет». На нем рубашка с коротким рукавом, заправленная в брюки. – Запустила вчера своего змея?

– Да, спасибо. Пришла за новым. – В игрушечном отделе висит на крючке один-единственный змей. Я спрашиваю у Кевина: – На складе есть еще?

– Нет, все здесь.

– Ладно, обойдемся этим.

Бросив последнего оставшегося змея в свою тележку, направляюсь к полкам со сладостями. Беру мороженое, шоколадный соус, бананы, арахис, взбитые сливки. Нашлась даже баночка коктейльной вишни.

Молли выглядит на десять лет старше своих сорока трех. Судя по тому, как она замешкалась на пороге, я тоже изменилась. Или ей просто не хочется меня узнавать – так сильно я ее обидела. Но через секунду она распахивает дверь и кричит:

– Рики! Я слышала, что ты приехала! Входи!

У меня гора сваливается с плеч. Молли рада мне, хоть я и явилась с таким опозданием. Прохожу в крошечную гостиную. На большом окне бежевые шторы, подхваченные лентами. Все очень мило и уютно – как во времена детства Молли. Большая часть комнаты занята велюровым секционным диваном, дубовым столом и полочками, уставленными всякими безделушками. Мне сразу вспоминается прежняя спальня Молли. Я бы даже не удивилась, если бы увидела розовую куколку или лошадку.

Джона, в свитере с эмблемой команды «Детройт лайонс», сидит на своем кресле. Ноги укрыты пледом. Шумно дыша через пластиковую трубку, которая торчит у него из горла, парень что-то печатает на компьютере, стоящем перед ним на подносе.

– Джона, – говорит Молли, закрывая ноутбук, – это Рики Францель. Вернее, Эрика, – поправляется она, мотнув головой. – Я слышала, ты теперь не любишь, когда тебя называют Рики. Так вот, Эрика – дочь капитана, моя лучшая подруга. Помнишь, я тебе рассказывала?

Лучшая подруга? Это же было сто лет назад! Сейчас мы едва знакомы. Меня снова охватывает чувство вины.

– Привет, Джона, – говорю я, протягивая руку.

Парень жмет ее, издав какой-то гортанный звук. Кейт мне говорила: он только начинает заново осваивать речь.

– Мои дети все о тебе знают, – продолжает Молли. – Помнишь, Джона? Эрика продает дома в Нью-Йорке. У нее две девочки на несколько лет старше… – Она в ужасе замолкает и смотрит на меня. – Боже мой! Эрика! Мне так жаль Кристен! Ты как? Держишься?

– Да, все нормально, – говорю я, чувствуя, что в голосе слышатся слезы.

Пытаюсь улыбнуться Джоне, но губы не слушаются. Нет, для слез сейчас неподходящее время. У этих людей свое горе, и я пришла сюда поддержать их.

– Цветы, которые ты прислала, были очень красивые, – говорю я Молли. – Спасибо.

– Жаль, что я не смогла приехать на похороны.

– Перестань. Я тоже к тебе не приехала, когда было нужно. Даже не позвонила. Повела себя не как друг. Пожалуйста, прости меня.

Молли машет рукой:

– У тебя свои проблемы поважнее.

– Я и сама так думала. Но, похоже, я опять перепутала то, что важно, с тем, что имеет значение. – С улыбкой приподнимаю пакет. – Кто хочет мороженого?

– Уррра!

Обернувшись на этот возглас, вижу девочку, сидящую с учебником в соседней комнате – столовой. Это, видимо, семилетняя Саманта. Кейт говорила, что она тяжело переживает произошедшее с братом.

– Вы с Самантой давненько не виделись, – говорит Молли, подводя девочку ко мне и приглаживая вихор у нее на головке. – Последние несколько месяцев мы с ней учились дома, но она уже почти готова вернуться в школу. Правда, Саманта?

– Можно мне мороженого, мама?

– Прибережем на десерт, – отвечает Молли и, повернувшись ко мне, говорит: – Это так мило, Рик… то есть Эрика. У тебя всегда было доброе сердце. – Она подходит к полке возле телевизора и берет картинку в рамке. – Этот набросок ты подарила мне, когда умер дедушка.

Смотрю на рисунок: моя подружка и ее дед сидят на старой скамейке-качелях.

– Я очень берегу его, – говорит Молли и, вернув рамку на место, указывает на пакет с мороженым. – Уберу в морозилку.

Она уходит на кухню, а я поворачиваюсь к мальчику в кресле. В его глазах – отчаянное желание вырваться из клетки беспомощности. Сажусь перед ним на корточки, достав из второго пакета змея:

– Джона, я очень тебе сочувствую. Это для тебя. Моя мама считала, что, когда держишь змея за веревочку, невозможно не улыбаться.

Взгляд парня становится мягче, и он берет мой подарок. Но через секунду, покачав головой, возвращает его мне. У меня обрывается сердце.

– Не нравится?

Конечно, Джоне не нужен этот дурацкий змей. Он же не маленький!

– Что такое, милый? – вмешивается Молли, вернувшись из кухни. – Эрика принесла тебе змея. Разве не чудесно?

Джона открывает рот и, прилагая огромные усилия, произносит:

– Вы, – он смотрит на меня, – улыбайтесь. Вам нужно.

У меня из глаз катятся слезы. Мальчик знает о Кристен. В свои четырнадцать лет он столько пережил, но все равно считает, будто жалеть надо не его, а меня. Почувствовав на себе взгляд Саманты, сидящей на своем месте за столом, кладу руку парню на плечо:

– Если ты не против, давай отдадим змея твоей сестренке.

Из столовой доносится радостный визг.

Через пять минут мы с Самантой уже пытаемся запустить змея в крошечном садике Молли, а Джона наблюдает за нами со своего кресла. Змей то взмывает, то падает, но я не сдаюсь. При новом порыве ветра я кричу девочке:

– Беги!

Она несется через газон и как раз успевает освободить змея. Ветер мгновенно подхватывает его, а я быстро-быстро разматываю веревку, чувствуя радость, бурлящую внутри. Сэмми весело вскрикивает. У себя за спиной я слышу ободряющие возгласы Молли. Джона улыбается во весь рот. Подхожу и протягиваю ему веревку.

– Сейчас помогу, – говорит девочка, вкладывая катушку в руки брата. – Ух ты! Глядите на него!

Змей взлетает, потом ныряет вниз, потом поднимается в синее небо еще выше прежнего. Моя мама оказалась права. Сейчас, запуская эту дурацкую штуковину вместе со своей лучшей подругой и двумя ее детьми, я действительно не могу не улыбаться.

На обратном пути к дому сестры я чувствую такую легкость, какой не испытывала уже несколько месяцев. Думаю об Энни, которая так любила запускать змеев. Когда она вернется, мы обязательно сходим в парк. Она подумает, что это глупо, но я скажу ей: «Считаешь, что ты уже слишком взрослая? Чепуха! Давай проверим, сможешь ли ты сдержать улыбку!»

Переходя улицу, я спрашиваю себя, чем сейчас занята моя девочка. В Париже – восемь. Может, она ужинает. Или купает Олив. Или скучает по мне. Но Энни попросила, чтобы я на некоторое время предоставила ей полную самостоятельность, и я уважаю эту ее просьбу.

Не позвонить ли еще раз Брайану? Нет, от него никакого толку. Никаких подробностей он не знает. Говорит только, что с Энни все вроде бы в порядке, в Париже дождливо, профессор – приятный человек… Профессор! Точно! Вот кто мне поможет! Том Барретт расскажет мне о моей дочери, если, конечно, захочет. Мне до сих пор неловко из-за того, что в четверг, когда он позвонил, я с ним не поговорила. Удобно ли перезванивать сейчас, через три дня?

Достаю из сумочки телефон и набираю номер. Начинаются гудки. В висках у меня стучит.

– Том Барретт.

– Здравствуйте, Том. Это Эрика Блэр, мама Энни. – На случай если он принял меня за сумасшедшую наседку, я заранее оправдываюсь: – Надеюсь, это ничего, что я вам звоню? Если, на ваш взгляд, я позволяю себе лишнее, пожалуйста, скажите. Может, наводить справки об Энни тайком не совсем красиво, но я просто хочу знать, все ли с ней в порядке. Мой муж… бывший муж почти ничего мне не говорит.

– Никаких проблем, – отвечает Том. – У меня тоже есть ребенок, вы ведь помните? Я понимаю, каково это, когда от тебя отгораживаются.

Его сочный голос звучит мягко, по-доброму. Прикрываю глаза, облегченно вздохнув.

– Как она?

– Лучше. Спасибо вам за совет. Теперь я слежу за тем, чтобы ее усилия не оставались без похвалы.

Улыбаюсь, не спеша идя по тротуару. Мимо проезжает лошадь, запряженная в повозку. Махнув рукой вознице, сворачиваю на узкую дорожку, ведущую на юг.

– Спасибо. Наверняка Энни очень довольна.

– Ну да. Правда, она каждый раз краснеет от моих комплиментов, но мне все-таки кажется, ей приятно. Кстати, я хвалю ее вполне заслуженно. Она замечательная девочка.

– Я очень рада, что вы тоже так думаете.

– Энни подружилась с нашим соседом Рори. Он немец, учится в кулинарной школе. Вообще ваша дочка, по-моему, уже неплохо приспособилась к ситуации. Жаль, что я не могу сказать того же самого о своей Олив.

Мне хочется еще поговорить об Энни, но, вспомнив упрек Кейт, я предлагаю:

– Расскажите мне о ней, о вашей девочке.

Следующие пятнадцать минут я слушаю рассказ о фокусах Олив, от чьих истерик и обидных замечаний сбежали две няни. Последнюю девчонка даже заперла в кладовке.

– Через час я вернулся домой, нашел и выпустил ее. Она прямиком направилась к себе в комнату собирать чемоданы. После этого случая я поснимал с межкомнатных дверей все замки.

Я не могу удержаться от смеха:

– Вы молодец. Крепитесь!

– Вы тоже. Энни рассказала мне о вашем несчастье.

С усилием сглатываю:

– Она пока не может смириться с произошедшим. Как и я, пожалуй.

– Понимаю, – вздыхает Том. – Год назад Олив потеряла мать. Она была с ней – с Гвен, моей женой, – когда это случилось. Они попали в аварию по вине пьяного водителя.

– Ох, Том, это ужасно. Я вам очень сочувствую.

– А я вам. И знаете, иногда я готов поклясться, что Гвен мной руководит.

– Я догадываюсь, о чем вы, – осторожно говорю я. – Вам кажется, что она рядом, смотрит на вас. – Поколебавшись, я прибавляю: – Моя Кристен даже заставляет меня делать некоторые вещи против моего желания.

Не знаю, что со мной происходит, но я вдруг ни с того ни с сего начинаю рассказывать незнакомому человеку про мамины афоризмы и альбомчики девочек:

– А теперь те же самые цитаты возвращаются ко мне. Кто их присылает, я не знаю.

Торопливо рассказываю Тому об анонимных эсэмэсках.

– Очень странно! И вы даже не подозреваете, кто бы это мог быть?

– Нет. И Энни, и моя сестра уверяют, что они тут ни при чем. Как ни безумно это прозвучит, я не могу не чувствовать, будто за этим стоит Кристен.

Зажмуриваюсь в ожидании нравоучительной тирады или, того хуже, резкого завершения разговора. Но Том просто говорит:

– Значит, вам ничего не остается, кроме как воспринимать эти письма всерьез.

Испытываю блаженное чувство облегчения. Он не осуждает меня!

– То же самое говорит моя сестра. Она считает, что цитаты присылаются мне для того, чтобы вернуть меня к жизни.

Рассказываю о маленьком подарке Кейт – воздушном змее, который должен приносить радость. Не успев закончить, замечаю, что улыбаюсь.

– Вот так я и шла через весь город с дурацким змеем в руке.

Мой рассказ, похоже, позабавил Тома.

– Бывают очень классные змеи цвета металлик, – говорит он. – Ваш такой?

– Нет, самый обыкновенный, детский, с черепашкой-мутантом. Он сломался, и я чувствовала себя идиоткой.

Про Джону и Саманту я молчу. Не хочу, чтобы меня хвалили за простой жест дружеского сочувствия, с которым я к тому же сильно запоздала. В трубке слышится сочный смех. Внезапно я и сама начинаю смеяться, вспоминая, как змей парил в лазурном небе. Вероятно, тот, кто называет себя «чудом», прав: когда держишь змея за веревочку, не улыбаться невозможно.

За следующие полчаса мы успеваем перейти от Энни и Олив к работе и семье. Том рассказывает, что вырос в Вашингтоне, его отец служил во Всемирном банке.

– Когда я окончил последокторский курс, мне повезло: подвернулось место в Джорджтауне. Мои родители живут в Мэриленде, родители Гвен – в Вирджинии. Конечно, все четверо души не чают в Олив. Но после аварии я почему-то решил, что нам с дочкой не мешало бы сменить обстановку.

– Лучшего места, чем Париж, для этого просто не найти.

– Да, но, честно говоря, я не уверен, что поступил правильно. Сейчас меня здесь держит проект, который закроется в августе. Тогда мы вернемся в Джорджтаун. Мы оба соскучились по дому.

Я сижу, вытянув ноги, на бетонной лавке возле каменной церкви.

– Чему вы учите студентов?

– Если судить по результатам их тестов, то почти ничему.

Я смеюсь:

– Не скромничайте!

– Я преподаю биохимию будущим медикам. А еще изучаю болезни печени.

– Впечатляет! – говорю я, по сравнению с ним чувствуя себя никчемным существом.

– А вы риелтор. Один из лучших на Манхэттене. Мне Энни рассказывала.

Качаю головой. Хорошо, что он не видит моего смущения. Сейчас продажа роскошных апартаментов людям, которых я даже не знаю, кажется мне совершенно пустым занятием.

– Пожалуй, – говорю я и, к своему собственному удивлению, прибавляю: – Когда-нибудь я сама открою агентство. Маленькое. Я хотела бы работать с покупателями, а не с посредниками. Помогать людям, которые ищут дом своей мечты. Общаться с клиентами лично, как я делала, когда была социальным работником.

Почему-то мне непременно нужно, чтобы Том это знал. Моя сестра, дочери, даже Кертис Пенфилд – все они правы: я сбилась с курса, очень отдалившись от себя настоящей. От той женщины, которой когда-то была. Впервые за много лет я захотела ее найти.