Глава 15
Первый день лета искушал Юлю возможностями, одна краше другой. Например, Флоренция! Бродить по прославленным улицам, по которым ступали Данте, Рафаэль и Козимо Медичи, кружить, пока тебя не охватит синдром Стендаля — головокружение от красоты… Нет, позвольте: у меня же пятнадцать минут, не докружусь до синдрома, не успею! Тогда сразу в Уффици. О, эти имена, звучащие как музыка! Фра Бе-а-то Андже-елико, фра Фи-лип-по Лип-пи и Филиппи-ино Лип-пи, Бот-ти-чел-ли, Веро-окьо! С другой стороны, если полететь в Лувр, где концентрация шедевров не меньшая, то можно выглянуть из окна и ухватить кусочек Парижа… Так раздумывала Юля, колеблясь между столицами мирового искусства, перебирая города, как рубины-яхонты на ладони, из которых надо взять лишь один. Истомилась, перебирая. И когда ей вспомнился вдруг совсем иного толка ландшафт, про который Стендаль только хмыкнул бы и сказал: «Ну-ну», она решила: а вот полечу! на край света! каприз!
Для вида зажала под мышкой папку с бумагами, сбежала по лестнице вниз в хранилище — и через минуту оказалась в долине, бархатными холмистыми складками спускающейся к безмятежному озерку. Деревня в долине оказалась именно такой, как обещано: четыре десятка домов, чьи крыши и стены — это сами холмы, из-под густых бровей зеленой травы смотрят круглые окошки и яркие круглые двери, и от каждой двери бежит мощенная камнем дорожка, а перед каждым домом-норой — палисадник с брызгами цветов… Хоббитон! Идиллия, хоббичий рай.
Рассудком Юля понимала, что это выстроенный рай, не сказка, а уцелевшая съемочная площадка, превращенная в магнит для туристов. Где-то среди гор и пастбищ Новой Зеландии, страны, где так спокойно, что, по слухам, скучают даже овцы. Но здесь все было как настоящее! Она подлетела к ближайшей норе. Тронула высокий стебель розового люпина, выросшего перед входом, попыталась ущипнуть качавшую головой ромашку. Провела бесплотным пальцем по покоробившейся лейке, стоявшей у битой дождем желтой двери. Рядом к стене кто-то прислонил тяпку и грабли, будто только что работал в саду. На столике перед окном — угощение. Юлька щелкнула по глиняному кувшину, заткнутому толстой пробкой, присела и взглянула на просвет на стеклянную банку: в янтарном меду застыли соты. Между камнями дорожки проросла трава, а деревянный штакетник покрылся белесыми пятнами лишайника. За окнами виднелось кружево занавесок. Где-то сверху, из куста, доносилось чириканье птиц да стрекотали кузнечики, а в остальном было удивительно тихо. И должно быть тихо, ведь она попала внутрь книги, прямо под форзац.
Она последовала за деревенской дорогой. Вот ограда, увитая плющом, а на ней почтовый ящик-бочонок. Норки хоббитов выглядывают наружу пуговицами-дверями, смотрят наивно, как набитые ватой игрушки. Здесь огород с разлинованной на грядки ботвой, в нем скучает без ворон пугало в соломенной шляпе. Из макушки холма торчат кирпичные трубы — значит, внизу — уютный теплый отнорочек, где так хорошо посидеть у камелька. Ветер играет рубашками и штанишками, развешанными на веревке. А если взлететь повыше, то увидишь, как дорога приводит к ручью и круглому мостику, после которого — длинный, крытый пожухлой соломой, приземистый домище, конечно же паб «Зеленый дракон», в котором Бильбо выпил не одну кружку.
«Если бы я попала в эту сказку в восемь лет, а не в двадцать шесть, умерла бы от счастья», — подумала Юлька. В восемь лет она прочла «Хоббита» залпом, а потом перечитала еще и еще раз. Она воображала себя на месте храброго Бильбо, скакала по двору с пластиковым эльфийским кинжалом и дралась с противным Матвеем, которого нарекла Смаугом, драконом-из-под-горы. Неужели это она была? Дралась, бог ты мой! Ведь этот Матвей щербатый, он выше ее был, он ей даже старшим братом грозился. Какая же она была бесстрашная в восемь лет! И куда это делось?
Откуда-то справа донеслись неразборчивые голоса. Люди! Ой, а правда: почему до сих пор людей не видно? Здесь же, наверно, туристы кишеть должны… или Новая Зеландия так далеко, что не доезжают?
Юлька обогнула выступающий мысом холм и ахнула: хоббиты! Перед приоткрытой красной дверью одной из нор стояли двое: он в ярком жилете и с шерстью на ногах, она в домотканом платье, оба с пухлыми щеками, кудрявые, как положено. Переговаривались… Ой, мамочки. А если орел отправил ее не в зеландский, а в толкиновский Хоббитон? В конце концов, если таймеру от фирмы «Сен-Жермен и сыновья» под силу выдернуть ее из тела и забросить привидением на другой бок глобуса, то вояж в выдуманный мир — не менее правдоподобен! Юля помчалась к хоббитам.
— I don’t give a shit… — уверенно говорил симпатяга-хоббит.
Юля оторопела. Нет, позвольте, такого в сказке не было!
Между тем кудрявый почесал пяткой волосатую ногу, матюгнулся по-английски и продолжил разглагольствовать. Он убеждал свою визави, что некоему Александеру просто повезло. Если бы скаут съемочной группы остановил свой взгляд на другой долине с озерком, Александер по-прежнему разводил бы овец и имел бы с этого не больше, чем прочие фермеры. А теперь он сидит на золотой жиле. Люди валом валят. Тетка-хоббит отвечала ему, что дело не в везении. Ты хоть знаешь, что в первый раз тут все из пенопласта было построено? Раскрошилось тут же, как только уехали киношники. А вот когда они вернулись, говорят: хотим продолжение снимать, тогда им Александер сказал: чтоб все было из дерева и камня, взаправду. Они ему: ты сдурел? это во сколько же нам встанет? А он им: ну, как знаете… Что им делать было, во «Властелине колец» уже это место заявлено. Станут другое снимать — их фаны заклюют. Согласились. Потому что хватка у Александера, молодец, не упустил свой шанс. Ха, не упустил! Тут дураком надо быть, чтоб упустить, меня бы на его место… Миллионный турист недавно прошел, слышала?
Юля отошла от ряженых. Наверное, иначе и быть не могло. Но ей стало грустно, оттого что хоббиты оказались поддельными. Позвольте, а где же толпы туристов, о которых шла речь? Она полетела вниз вдоль холма. За крутым склоном обнаружилась вторая деревенская улица. Следуя за парой шмелей, она вступила в новый крохотный садик и тут же заметила, что слишком он крохотный. Дверь в эту нору была Юльке по пояс, окна съежились, перед дверью ступеньки скукожились. Она быстро перелетела к соседней норе, но и та оказалась маленькой, и третья. Это было так странно. Словно пять минут назад она была в стране детства, где все было по ее мерке, а теперь вдруг выросла и не влезть уже в игрушечный домик.
— Безобразие! — топнула Юля бестелесной ногой. — Верните меня в сказку, немедленно! Не хочу, не хочу, не хочу быть взрослой! Ну хотя б на пятнадцать минут, а? Ну, пожа-алуйста, — взмолилась она не пойми кому.
Нет. Домики остались теми же, ей не по росту и в дверь сказки не войти, словно выросшей Алисе.
Юлька недовольно взмыла вверх, перемахнула через пригорок и наконец наткнулась на туристов. Точнее, всего на одного туриста. Это был тощий и долговязый, как аист, мужчина лет сорока. Он был бы похож на университетского профессора, на отдыхе сменившего пиджак на футболку-поло, если б не то переслащенное внимание, с каким отвечали на его вопросы двое сопровождающих. Видимо, это был очень богатый турист. Один из гидов указывал на крохотные домики и вещал по-английски:
— Этот ряд домов был построен специально для сцен с Гэндальфом. Ведь жилища хоббитов должны быть ему по пояс.
Позади Юльки послышались звуки волынки. Она обернулась: музыкант, наряженный хоббитом, играл на ходу, идя вдоль штакетника в сторону дорогого гостя.
— Чудесно! Настоящий Шир! — воскликнул посетитель, повторяя недавние восторги Юли. — Я думаю, моей невесте понравится. Она такой же фанат Толкиена, как и я. Если мы будем проводить свадьбу здесь, где встанут столы для вечеринки? Гостей будет не меньше…
Свадьба, значит? Хм, интересно было бы взглянуть… но только если всех присутствующих обяжут прийти с босыми волосатыми лапами. Как роскошно — арендовать целую сказочную долину для частной вечеринки. Если бы у Юли был выбор, согласилась бы она поменять свою свадьбу на Гороховой улице на празднество в Шире?
Это было два года назад. Нежаркий июльский день. Газон перед домом на Гороховой был совсем невелик, а к тому же тут и там росли кусты то пионов, то шиповника, крыжовника и прочих радостей, посаженные когда-то матерью Степы. Свадебное утро Степа и Юлька потратили на расстановку столов по газону (это оказалось более тонкой задачей, чем им казалось сначала). Они все решили делать сами, будто хотели доказать всем родным, что справятся. Сами, вдвоем, за день до того готовили плов и строгали салаты, сами мыли и вытирали парадный сервиз. Держась за руки, пошли в магазин выбирать вино. Продавщица покосилась на Юльку, спросила: восемнадцать-то есть? (Это было обычное дело, Юлю часто принимали за маленькую.) Вечером они вдвоем украшали двор и сад, привязали красные и синие воздушные шары к каждому кустику, развесили чудо-яблоками на яблоне и на липе, привязали связки к крыльцу и калитке. Юлька со Степой жили вместе уже полгода и ночь накануне свадьбы провели все в той же большой кровати в миниатюрной красненькой. Юля не собиралась идти на поводу у суеверия, что, мол, в утро свадьбы жених не должен видеть невесту. Ночевать ради этого у родителей? Нет, спасибо.
Часа в два они вместе поехали в загс на Степиной «девятке», помытой в честь праздника. И не иначе как в честь праздника машина завелась с первого раза. У казенного дома уже стояли родители Юльки и полдюжины прочих родственников, две ее подруги и друзья Степы и Майя Александровна. А вскоре прямо с вокзала приехала Степина мама со своим мужем (они пять лет назад переехали в Питер). Когда регистраторша произносила привычные пафосные слова, Юля едва не морщилась от безвкусицы момента. Но вот Степа взял теплой рукой ее за руку — и банальность стала неважной, будто кто увернул громкость.
Через опущенное стекло машины вливался ветер, шины шумели по гравию, взвизгнули на повороте: «Ж-жена!» Еще поворот: «Ж-женаты!» На всей недлинной Гороховой пахло ягодным вареньем, которое варила соседка.
«Подвиньте стол. Да, немного влево. Мне сумку негде поставить, ведь не стану я ее класть на пионы, правда?»
Первой попросила передвинуть стол величественная Майя. Юлька открыла рот, чтобы предложить положить объемистый ридикюль куда-то еще, но не осмелилась. Степа крякнул, но тут же ринулся двигать. Затем, разумеется, оказалось, что стулья Юлиных дяди и тети слишком тесно придвинуты к яблоне. «Нет, если втянуть живот, я вполне помещусь…» Еще передвижка. Отчего место Юлиной матери въехало в клумбу нарциссов. Одна перестановка влекла за собой другую, как падение одной из костяшек домино заставляет упасть всю выстроенную змею. Наконец как-то устроились. Правда, стулья невесты и жениха втиснулись в куст малины… Степа обрывал ягоды и подсовывал их Юльке, перепачкал ладони и манжеты в малиновом соке… «Ем с руки», — вполголоса говорила Юлька. «Ой как мне повезло с женой», — причитал Степа. А потом она его кормила с руки малиной, а потом он уронил ягоду ей на платье, и сок из спелых пузырьков тут же брызнул красными точками на белое. Отвязавшийся от липы шар улетел в небо.
Нет, она бы не променяла свою свадьбу на любую другую!
Через день Степа заметил царапины на плече у Юльки. Где ты так? Ну как — малина… Степа был в рубашке и пиджаке, он не заметил. А на Юльке — платье с голыми плечами. И весь свадебный вечер малиновый куст колол ей ветками спину, царапал плечи. «Почему ты молчала?» — расстроившись, спросил Степа. Глаза у него стали виноватые, как у натворившего дел дворняги. Хотя он не был ни в чем виноват. И Юля не знала, что ответить ему. Почему она всегда молчит?
— Вот машина-бибизи! Метр едешь, два вези! — распевал Степа.
Он сидел за рулем своей «девятки», припаркованной во дворе, а на коленях у него сидел Яся. Точнее, Яся вертелся юлой у него на коленях.
— Ясь, руль невкусный. Угу, невкусный… Ладно, грызи, если хочешь. Да, тут стрелочки. Стрелочки. Вот если удастся завестись, ага, если вдруг, хотя я не гарантирую… тогда эта стрелка покажет скорость. Нет, не надо выдирать этот рычажок! Нет! Яся, не надо! Упс… А я говорил. Эх, Степаныч, моя бибизи и так на ладан дышит, а тут еще ты, понимаешь, прошелся Годзиллою…
Степа вытащил Ясю из машины (Ярослав был этим недоволен, он-то видел, что еще многое осталось необгрызенным и неотломанным), и, зевая, прошелся с сыном на руках по саду.
— Давай сказку расскажу. Да. Хочешь? Молчишь? А я все равно. Все равно расскажу. Значит, жил да был… Иван-Богатырь. Вообще это он сам себя так прозвал, а другим по барабану: богатырь так богатырь, называйся как хочешь. Угу. И страсть как хотелось Ивану заполучить поросеночка. Кто-то хочет завести лабрадора, кто-то — шпица, а бывает, позарез нужен бернский зенненхунд или грызеншнауцер. А Иван — скромный. Ага. Хотел всего лишь поросеночка. И вот сбылась у него мечта: подарила ему жена поросенка. Да не какого-нибудь, а такого славного, румяного, такого прямо смышленого поросенка, что Иван-Богатырь прослезился на радостях. Да! Поросеночек сначала лежал на боку и кушал, кушал и рос, кушал и рос. И когда он немножечко подрос, выросли у поросеночка крылышки. Смотрит Иван на эту розовую мордашку и ахает: ну прямо ангел с крыльями, а не поросеночек! Ангел, угу.
Жили они припеваючи. В смысле, поросенок по дому порхает, жена за ним смотрит, а Иван-Богатырь на работу ходит да с работы пряников им приносит.
Как-то раз говорит жена Ивану: «Позвали меня на слет рукодельниц. Вышивание крестиком, подшивание ноликом. Уж такие темы завлекательные, так мне хочется поехать! Отпусти меня, Иванушка!» Иван подбоченился, рукой махнул: «Поезжай! Богатырь я или кто? Богатырь. Я и сам со всем справлюсь».
Отпросился Иван с работы в отпуск, стал за поросенком да за хозяйством следить. А поросенок, оказывается, такой неуемный! Быстрый, как Миг-истребитель, и неуемный. Начнет Иван суп варить — поросенок в кастрюлю нос сует. Вздумает пироги испечь — поросенок прямо в печь влетает. Угу. Уж Иван его воспитывает-воспитывает, а все без толку. С утра до ночи Иван бегал за поросеночком да орал: «Не лети на огонь! Не плюй в колодец! Не дразни гусей! Не суй пальцы в розетку! Не ешь это, брось, фу, кака!» Причем поросеночек — он то и дело норовил со двора улететь, приходилось сачком его ловить. Ага, как бабочку. К вечеру поросеночек налетается, ложится в кроватку и засыпает ангельским сном. А Иван валится на постель как бревно. М-да… даже сапоги снять нет сил.
Неделя прошла, другая пролетела. Стал Иван-Богатырь уставать пуще прежнего. Пойдет днем с поросеночком на прогулку, если спросит кто: «Как поживаешь?» — Иван отвечает: «Лучше и пожелать нельзя!» А сам больше всего хочет упасть да лечь, свернуться калачиком да соснуть часок. А ему нет, нельзя спать, ему надо за поросенком смотреть! Как-то раз заметил Иван: подметки у него совсем износились. Странно, думает, сапоги-то новые… Поменял он подметки, не прошло и трех дней — снова подметки сношены, сапоги стоптаны. Что за ерундень?
Ну живут Иван с поросенком дальше. Уж месяц прошел, а жена все со своими затейницами-рукодельницами крестики-нолики обсуждает. Позвонил ей Иван, спрашивает: «Когда возвращаться будешь, любезная моя? Очень ждем тебя!» А сам думает: «Если вечером не вернется, я не знаю, что делать буду. Ага. Сил моих нет никаких, а спать так хочется, что хоть спички в глаза вставляй». Жена вздыхала-вздыхала, а потом как зарыдает: «Не могу я без рукоделия жить! Этот слет — мне что свет в окошке! Отпусти ты меня, дорогой, еще на месяцок, прошу-умоляю. Ты ведь богатырь, тебе же нетрудно за поросеночком нашим глядеть». Ну что делать? Назвался богатырем, полезай, в смысле, давай соответствуй. Да и жену жалко. В общем, отпустил Иван жену еще на месяц.
Месяц тянется, будто век. Поросеночек летает, подрастает. А Иван с лица спал, с боков схуднул, только и знает, что сапоги стоптанные менять. «Что такое? — думает Иван. — Будто черти ночью сапоги мои воруют да изнашивают». Взял как-то вечером Иван-Богатырь муху волшебну, что видеозапись умела делать, да посадил себе на рубаху. Уснул он, утром проснулся, просит муху: покажи, муха, что ночью было. И увидел Иван, что ночью пришел к нему спящему царь-колдун Джопс — лысый, в черной кофте, в синих портках и с волшебной ай-палкой. Говорит Джопс: «Ну-ка, докажи, что ты богатырь! Пойдем со мной!» Привел Джопс Ивана на площадь, а там уже богатырей — тьма-тьмущая собралась. На вид все хлипкие, очкастые. Иван думает: «Хе, этих-то я быстро поборю». Посередь площади стоит столб высокий, едва-едва тучи не задевает. А на столбе, на самой верхушке, — златое яблоко. Кто за пять минут долезет до верха — тот и яблоко драгоценное получит, и почетное звание Богатыря-с-Гарантией.
Полез Иван на столб. Лезет, старается. А столб гладкий, руки-ноги скользят, да еще спать хочется — страсть. Лез-лез Иван — не долез за пять минут. Взмахнул ай-палкой царь-колдун, скинул Ивана со столба да сказал: «Раз проиграл — пляши теперь до утра». Пляшет Иван, сапоги стаптывает, а рядом с ним целая толпа очкариков ногами об землю стучит — и у них не вышло златое яблоко достать.
Увидел это все Иван и понял, почему второй месяц просыпается с дырками на подошвах. И такая его злость разобрала! На царя Джопса, который золотом да почетом заманивает. На жену, которая его одного бросила. На поросеночка, который где хочешь летает, передохнуть не дает. Злился Иван, злился, а поделать ничего не может. Джопс — царь, ему не накостыляешь. Жену со слета не вернуть, она дома зачахнет. А поросеночек — вообще ангел с крыльями, ага, такого на цепь не посадишь. Что делать?
Иван, пусть богатырем он оказался сомнительным, был совсем не дурак и соображал неплохо. Вбил он себе в сапожные подошвы гвоздики махонькие. А вечером напился кофию наикрепчайшего, чтоб не спать. Ночью приходит царь-колдун Джопс — Иван лежит в кровати, глаза закрыл, будто сон его сморил. Привел Джопс Ивана на площадь, к столбу, говорит: «Что, хочешь ты богатства да уважения? Тогда лезь. Я всем даю новый шанс, хочешь — хоть до старости будешь лазить». Полез Иван на столб ловко, как кошка. У него ведь гвоздики на подошвах! Цап-царап — и за две минуты до самого верха долез! Взял Иван в руку яблоко златое, помахал Джопсу да очкарикам, которые внизу стояли, махонькие. И тут такая его зевота разобрала! Он же, получается, второй месяц без сна, без сна и в сплошной беготне… Зевнул Иван раз, другой, и на этом силы его закончились. Упал Иванушка с самого верха — да на землю сырую. И умер.
А жена с поросеночком на его могилке посадили герань и резеду, вышло очень красиво.
