Глава 14
Утром в субботу на территорию Степы и Ко вступила симпатичная сорокалетняя женщина. Строгий профиль делал ее похожей на богиню Минерву, круглое тело, плотно обтянутое оливковой блузкой и серой юбкой, двигалось с мощью и плавностью океанского лайнера. Ее хоть сейчас можно было ставить на обложку журнала «Современный офис». Кто же она была? Опытный эйч-ар? Суперадминистратор? Маркетолог со стажем? Нет, няня.
Семейство Соловьев и современная Минерва расположились на крохотной лужайке перед домом, куда Степа выставил стулья и табуретку вместо кофейного столика. Степа сиял, довольный (я, я нашел эту няню!). Юля всматривалась в Минерву с жадностью и волнением (неужели нашлась моя палочка-выручалочка?). Яся в кои-то веки смирно сидел на коленях у мамы и настороженно смотрел на новую тетю. Тетя после первого же вопроса взяла инициативу беседы на себя и говорила про свой подход уверенно, энергично и обильно.
— …Мой личный выбор — метод «Интеллект через чувства»! — докладывала Минерва. — Французский. Рекомендую! С самого раннего возраста формируем положительное самосознание у ребенка.
Судя по всему, няня была очень опытная. Она с легкостью формировала навыки культурного общения, ставила проблемы и задачи и развивала разнообразнейшие умения в дидактической игре, не говоря уж о том, чтоб создать эмоционально положительное настроение. Ее мягкое журчание с ритмично повторявшимися «Рекомендую!» гипнотизировало сонного Степу, как дудочка факира — змею.
Между тем Ярослав, спущенный Юлей на травку, пополз к кустам, а женщины последовали за ним.
— Двигается симметрично, в быстром темпе… Сохраняет интерес… — комментировала няня. — А ко мне ты пойдешь, детка?
Она присела и стала подманивать Ясю розовой пластиковой погремушкой. Яся переминался, являя собой иллюстрацию к тезису: «и хочется, и колется», и Степа тихо засмеялся, глядя на него. Вообще удивительно: почему Юля, искавшая целый месяц, не смогла найти никого получше сбежавшей узбечки? В то время как Степа за неделю обнаружил суперпрофи. Как будет хорошо, если они договорятся. Потому что, кроме няни, помощи ждать не от кого. Мда… Инга, увы, отпадает, теща ни в коем случае, ба отпадает… Какая же интриганка баба Майя! Завела вчера разговор о том, что у отца что-то стряслось — Степа едва не повелся! А оказалось, ничего она не знает. Что-то ей почудилось — «он так посмотрел, он был взволнован», — и она навоображала себе невесть что. Наезды налоговой, нечестные конкуренты, вор-бухгалтер, стервятники-рейдеры — что-нибудь, лишь бы пострашней. Скорее всего, она не столько сама напугалась, сколько Степу хотела припугнуть. Чтобы он побежал бегом утешать папочку… Когда же ба перестанет встревать в его отношения с отцом? Почему ей недостаточно того, что Степа ее саму любит?
Солнце пригревало, гладило горячими ладонями затылок и спину, гладило и разморило. Степа зевнул, сел на стул, прикрыл глаза на секунду — и тут же уснул.
Когда он проснулся (минут через пять?), Юля и округлая Минерва стояли, воркуя над Ясей. Степа взял жену под локоток и отвел в сторону на минуточку.
— Юль, надо брать! Берем?
— Наверно… — нерешительно сказала жена.
Степа изумился:
— Что тебе, что могло не понравиться?
— Она такая… безошибочная! Все знает, во всем уверена. Как я смогу ей что-то сказать? — промямлила Юля. — Ну, если вдруг у нас… не совпадут мнения.
Степа пожал плечами:
— Но с чего им это, не совпадать? Она же профи, нет, даже круче — профессор! Угу. Ей бы лекции читать.
Юля скорчила рожицу.
— Но если дивергенция мнений достигнет этого, критического!.. — Степа воздел палец.
— Не паясничай, я серьезно.
— …Критического значения, тогда мы будем негошиировать, негошиировать, да и высне, выснего… договоримся, короче, вот!
Степе очень хотелось уже нанять няню.
Они вернулись к Минерве, рассказывавшей Ярославу про ворону обыкновенную и прочих врановых. Держась за руки, Степа с Юлей сообщили ей, что были бы рады видеть ее няней своего сына. «Если мы вам подходим», — заволновавшись, добавил Степа. Няня-профессор заверила их, что они ей тоже понравились и подходят. Более того, оказалось, что она может приступить к работе уже послезавтра, в понедельник! Степа был на седьмом небе.
— Ура! У меня остается неделя отпуска! Да я за неделю — ух! — Степа в восторге потряс Юлю за плечи.
Ну, венчуры, готовьтесь! Выкладывайте миллион на тарелочку с голубой каемкой. Теперь — освобожденный от роли кормящей матери — теперь-то Степа заработает в полную силу.
Няня, изящно улыбнувшись, завела разговор об оплате. Она предпочитала получать деньги в конце недели.
— Насколько я помню, ваша ставка сто пятьдесят в час… — начал Степа.
— О, это мое рекламное предложение, — оживилась няня. — Пробные два часа — по сто пятьдесят в час. Потом, естественно, идет другая цена.
— Ээ… Другая цена? — глупо переспросил Степа.
— Триста пятьдесят в час. Там было указано, в анкете. Вы же видели? — обеспокоенно спросила Минерва.
Степа раскрыл рот, не нашел слов и только ударил себя по лбу. Черт!
Сто пятьдесят рублей в час, если бы няня работала полные восемь часов, вылились бы в двадцать пять тысяч в месяц. Уже это было больше запланированного, больше Юлиной музейной зарплаты, но ладно, осилили бы. А шестьдесят с лишним тысяч для их семьи были неподъемной суммой.
— Видимо, я не до конца, угу, извините, не до конца дочитал.
— Извините нас, — прошептала Юля.
— А счастье было так возможно, так близко! — сказал Степа, глядя вслед уходящей няне.
— Очень недешевое счастье, — заметила Юля.
Калитка за Минервой захлопнулась.
— Да. А у меня скоро будет недешевое это, несчастье. Пролечу мимо конкурса, и все! — в сердцах ответил Степа и ушел с крыльца в дом.
Он вспомнил, что ба Майя просила поискать ее абажур. Если что-то сохранилось из переданных ею вещей, то только на чердаке. Люк на чердак — белая заплатка посреди белого потолка — был в большой комнате. Степа расставил стремянку и полез вверх.
Чердак (точнее, половина чердака над их половиной дома) был полон пыли, и Степа, сунув в люк голову, тут же расчихался. Через крошечное, годами не мытое окно проникал дневной свет, предъявляя груды мешков и коробок под скошенной крышей.
В дом вошла Юля с Ясей. Яся, будучи спущен на пол, азартно пополз к стремянке.
— Быстрый, ты это, не тряси мою лестницу!
Степа вглядывался в украшенные паутиной глубины, но шелковый абажур не собирался выплыть сам из завалов барахла.
— Тут черт ногу сломит, — пробурчал Степа.
Он забрался наверх. Выпрямиться в полный рост было невозможно, приходилось стоять в позе гориллы. Степа решительно раскрыл ближайшую коробку и увидел стопку своих школьных дневников. М-да…
— Что ты ищешь? — донесся снизу голос жены.
Степа свесил голову в люк:
— Этот, как его?.. Абажур. Бабуля говорит, что всучила мне его лет пять назад. Угу. Теперь назад просит.
— Возможно, бабушка подождет недельку? Ты будешь разбираться тут три часа. А потом опять ночь не спать над приложением, — логично сказала Юля.
— И вы о жизни бедного Гуана заботитесь? Так ненависти нет? — вскричал Степа.
— Плюзумуа, — туманно ответила жена, уходя.
— Терпеть не могу вот этого. — Степа выбрался с чердака и спрыгнул со стремянки. — Когда вы с маман так возвещаете, ага! Что-то, видимо, такое ироничное, саркастичное!
Юля склонилась вместе с Быстрым над пластиковой машинкой.
— При этом вы обе отлично знаете, вы знаете, что я жо не парль!
— А когда-то тебе нравилось… — меланхолично сказала жена. — Помнишь, мы плыли на лодке, и я тебе стихи Верлена читала?
Степа ничего не ответил, сел рядом и стал играть с Быстрым в машинку, громко бибикая.
— Представляешь, прежняя мамочка этой няни — в смысле мама ее прежнего подопечного — летала в Париж по пять раз в год, — продолжила Юля. — Каждые три месяца — в Париж, представляешь? — Степа молчал. — Скажи, ты хотел бы со мной полететь в Париж?
Она смотрела на него так, будто у нее в кармане лежали билеты. Будто ничего нет проще. «Париж», «Париж» — жена тыкала в Степу Парижем, как красной тряпкой. Он отлично знал, что она мечтает о путешествиях. Он помнил, как она ахнула, когда отец (манипулятор со стажем) сказал, что дарил им на свадьбу поездку в столицу Франции. Как ее глаза сказали ему: «О, почему же ты отказался!» Степа почувствовал, что закипает.
— О-ля-ля, Париж! — наигранно произнес он. — То есть ты не прочь, угу. Мы с тобой, романти́к, Иль-де-Сите, туда-сюда, да?
— Да! Я бы всего этого вместе с тобой хотела!
С тобой!
— Да-да-да! — неожиданно сказал Яся, бросил машинку и пополз к Юле на колени.
— Ты вообще первым номером полетишь, угу, — заверил сына Степа и снова обратился к Юле: — Давай посмотрим, откуда мы можем взять, так сказать, финансы. Откуда грóши? Вариант первый — мой отец…
Степа сделал паузу и выжидательно посмотрел на жену.
— Э-э… Мм… Отпадает?
— Категорически! Категорически отпадает. Вариант второй — ты. М-да… Вряд ли ты в музее заработаешь на Париж. Если только музей ограбишь…
— Отпадает! — весело сказала жена.
— Остается — что у нас остается? Третий, и последний, вариант — я. Моих заработков агента хватит, м-м-м… скажем, на Феодосию. Итого — приложение. Приложение! Ты его видела, угу. Ты веришь, что оно выстрелит?
— Степа, обязательно! Ну… наверно… — помялась и смолкла жена.
— Ух ты! — поежился Степа. — Это прямо ух, это воодушевляет! Но все же, все же. Если ты действительно хочешь со мной в Париж… хочешь? — он дождался Юлиного кивка, — то я знаю, угу. Я знаю, что нам надо сделать!
Через полчаса чей-то вопрос вырвал Юлю из ее невеселых размышлений.
— Не знаете, мост через Волховку уже починили?
Рядом остановила громоздкую коляску с двойняшками бабуля-божий-одуванчик, такая хрупкая и маленькая, что ее из-за коляски было еле видно.
— Вчера мы пошли гулять — мост перегорожен! Безобразие, да? Пришлось делать крюк… Обещали к сегодняшнему… — Божий одуванчик, выкрасившая тонкие волосы в ярко-морковный цвет, трещала, и трещала, и трещала. Юля, поглядывая на нее, катала коляску с Ясей на месте, туда-сюда, и хотела бы как-то оборвать этот поток, но опытная старушка пауз в речи не делала.
К счастью, ее внуки, два человечка будто с рекламы мишленовских шин, заспорили из-за мягкой игрушки, прицепленной между двух капюшонов коляски. Младенцы тянули разноцветного жирафа за ноги и переругивались на своем лепечущем языке: «Ававу!» — «Гавада!» — «Кава! Каля!» — «А-а-а-а!»
— Нет ли у вас второй игрушки? — спросила Юля морковную бабулю. — Чтоб никому не было обидно.
— Ничего, пусть поборются! — жизнерадостно воскликнула старушка. — Маленькие, а уже понимают, что за свое надо бороться! В жизни ничего просто так не достается. Правда?
— Наверное, — промямлила Юля.
Карапузы продолжали громко ругаться, и Юля, извинившись перед морковной бабулей, быстренько покатила Ясю подальше отсюда. Она не раз замечала, что у младенцев плач заразителен.
«Почему же я не борюсь? Надо было возражать Степе, стоять на своем! Он обещал мне. Обещал сидеть с Ясей, найти няню… А я просто рохля. Нет, не умею я бороться, не умею возражать… Когда-то умела — когда я была маленькой, когда была смелой. А потом разучилась», — думала Юля.
Час назад Степа на раз-два доказал ей, что она должна вернуться домой и сидеть с Ясей, чтобы он мог закончить свое приложение. Так он повернул, что возразить ему было никак невозможно, — и она сдалась.
Прощайте, путешествия! Прощай, орел Сен-Жермена.
«Когда летала с орлом — была смелей космонавта. А в обычной жизни я как тряпочка из микрофибры, пыль вытирать. Ничего не изменилось, так?»
Юля дошла до Волховки, узкой речушки, впадавшей в большую Межу. Покатый, как кошачья спина, мост был открыт, и Юля вкатила коляску на него. Она остановилась на середине моста, присела вровень с Ясей. Соловей-младший надул губы и сосредоточенно взирал на игравшую бликами воду.
— В истории нашего города этот мост… — Юля потерлась носом о нежную щеку сына, — знаменит тем, что в девятнадцатом веке один градоначальник, раздевшись до панталон, спел на нем арию из оперы «Паяцы». Тебе, конечно, интересно, почему он это сделал, да, Ясь? Дело было в одной итальянской певице, приехавшей на гастроли. А также в неумеренном потреблении спиртных напитков. Но это не все, чем знаменит мост. Твоя мама, Яська, будучи великовозрастной девицей пятнадцати лет, отправила отсюда целый флот бумажных корабликов, причем на каждом было подписано желание. А подбила меня на это моя подруга Ким… то есть моя тогдашняя подруга.
Маша Ким. Вот уж кто был кремень, а не тряпочка. Русская кореянка, она одна из всего класса была мельче Юльки. Пять лет Юля и Маша всюду ходили парой — две Дюймовочки. Они интересовались одним и тем же, менялись свитерами и джинсами, читали одни книги, в общем, были как две горошинки из стручка вплоть до последнего года в школе. А потом случилась та ссора… А потом Маша поступила на искусствоведение в Петербургский университет и уехала. Когда-то они вместе мечтали о Питере, готовились вместе; когда рассорились, Юля охладела к этой мечте, зато Маша с решимостью стенобитного тарана пошла на штурм — и поступила, и уехала навсегда в Северную столицу.
Славься, о Фейсбук! Благодаря тебе легко узнаешь новости из жизни бывших друзей и недругов, нет нужды в сплетнях. Года два назад Ким и Юля зафрендили друг друга — и с тех пор не написали друг другу ни строчки, то есть — делала вывод Юля — Ким зафрендила ее исключительно, чтоб потешить свой любопытный нос. (Ну и сама Юля — аналогично.) Судя по фейсбучным постам, Маша Ким жила на облаке, перелетая с седьмого неба на шестое и обратно. Обойдя ораву других выпускников-искусствоведов, она получила работу в арт-галерее — солидной, достойной арт-галерее, квартировавшей на Мойке рядом с дворцом Юсупова. Она жила с мужем (или другом? без разницы) в старом центре самого европейского города России, в пятикомнатной квартире с обоями ручной росписи, с видом на канал Грибоедова, на дивной красоты мост со златокрылыми сфинксами. Ее муж владел компанией, создававшей на заказ веб-сайты. Дело его было прибыльным, и они с Машей могли позволить себе очень многое, в том числе путешествовали по свету с той же легкостью, с какой другие люди ездят на дачу. Ким регулярно публиковала фотографии с подписями вроде: «А на Мальте уже цветет миндаль…» или «Предвкушаю!! Мы в Лондоне, сегодня вечером идем на концерт Бьорк!» Юля читала и кусала губу. Невозможно было отрешиться от мыслей, что если бы они не рассорились… или если б Юлька нашла в себе силы сделать это в одиночку… или если бы родители поддержали ее… в общем, если бы после школы она поступила в Петербургский университет, не домский, то после этой развилки судьба пошла бы совсем иначе. Вот оно, в глаза лезло несбывшееся: столичная карьера, прогулки по дворцовым набережным, набитые деньгами карманы, полеты не во сне, а наяву… звон колоколов Биг-Бена, влажный воздух Сан-Франциско, ароматы марсельского буайбеса — все это живьем и полной чашей.
Юля погладила Яську по тонким волосам. Он недовольно прогудел что-то, желая двигаться дальше.
— Как думаешь, если б я оказалась в Питере, могла бы я в той, параллельной жизни встретить Степу? — тихо спросила она Ясю. — И чтобы потом появился ты… Я многого хочу, да?
— Агггр! — взревел Ярослав и стал раскачивать коляску.
Юля поспешила скатиться с горбатого моста и пошла вдоль речки. Ивы свешивали зеленые струи листвы к воде, склоны заросли травой. Стоявшие вдоль речки Волховки здания в основном были построены до двадцатого века, эти особняки и усадьбы радовали глаз пастельными тонами, колоннами, гипсовыми атлантами и прочей архитектурной роскошью.
Узкая, вилявшая вдоль реки грунтовая дорожка была слишком длинным путем для тех, кто шел с целью, но приятным променадом для всех гулявших просто так: мам с колясками, отпущенных на волю детей и тех туристов, которым не хватило достопримечательностей Межи: Кремля, полудюжины церквей, ажурного речного вокзала и прочего. Не прошла Юля и пяти минут, как наткнулась на троих граждан заграничного вида и сопровождавшего их гида.
Двое седеющих мужчин, один в темно-розовом джемпере, другой в оливковом пиджаке и с шейным платком, повязанным в стиле Браммела, не могли быть приняты за россиян не столько из-за манеры одеваться, сколько потому, что непринужденно, без всякой опаски держались за руки. Дама рядом с ними, смотревшая на мир из-под роскошной и огромной, как колесо, белой шляпы, походила на графиню старинного европейского рода, переместившуюся на берег Волховки прямиком из казино Монте-Карло. Зато молодой мужчина с красной ряхой, будто только что вышедший из бани, был стопроцентно местным. Он указывал иностранцам на классицистскую усадьбу Мещерских и вещал на сносном английском:
— Особняк купца Старогодова был выстроен с купеческим размахом…
Туристы перегородили дорожку, и Юле пришлось остановиться.
— Позвольте пройти, — негромко сказала она, но иностранцы не поняли, а гид не услышал.
— Кроме колонн и медальонов с цветочками, в нем нет ничего интересного, поэтому поворачиваемся и смотрим на противоположный берег… — бодро продолжал гид.
Юля неожиданно для себя рассердилась.
— Во-первых, вы мешаете мне пройти! — воскликнула она на английском. — Во-вторых, эту усадьбу построил для себя князь Мещерский и с ней связана масса всего интересного!
Красномордый гид осекся, а иностранцы повернули головы к Юле, как по команде.
— А что именно? — спросили они.
— Да, что именно? — нагло поддакнул гид.
Пришлось рассказать. Бал, на котором побывал сам Александр Первый, причем, по легенде, он поскользнулся во время танца и расшиб нос; капельки августейшей крови, впитавшейся в паркет, прикрыли персидским ковром и показывали всем дальнейшим гостям. А последнее правое окно, видите, с кованой решеткой, — там поселили бывшего воеводу, героя войны двенадцатого года, когда он сошел с ума… бедняга. Посмотрите на фронтон, видите барельеф с танцующими музами? Справа от них позднейшее добавление — танцующая на задних лапах кошка. Последняя из мещерских престарелая княжна обожала кошек до безумия и держала в усадьбе то ли пятьдесят, то ли сто пятьдесят зверьков. Кошки плодились, дрались, сбегали и возвращались, стаями скакали по мраморной лестнице, раздирали когтями шелковый штоф на стенах и доводили слуг до исступления. Все это продолжалось, пока не случился пожар. Княжна задохнулась в дыму. Говорили, что хозяйку сгубила ее любимица-кошка: опрокинула ночью подсвечник…
Яся начал возмущаться: ему надоело, что коляска стоит на одном месте. Юля пошла дальше вдоль реки, но позвала с собой и туристов. Она рассказала про особняк купца Старогодова, разбогатевшего на торговле чаем, затем перешла к бывшей церкви Ильи-пророка Обыденского, воздвигнутой в честь избавления от засухи и ниспослания дождя, а в советское время превращенной в фабрику зонтов. Возле обезглавленного храма Юле нужно было поворачивать направо.
— Как вы рассказываете! Задержались бы! — сказал гид.
Краснолицего крепыша ничуть не смутило его фиаско, как ни странно, он был только рад Юлиному вмешательству.
— Хорошего понемножку, — сказала Юля.
Честно говоря, ей самой не хотелось расставаться. Она вспомнила, как водила экскурсии по музею — для детей, для взрослых, и как ей это нравилось. Эх! Когда еще случатся ее экскурсии!
Элегантная дама милостиво поблагодарила ее, глядя из-под шляпы, щеголь в шейном платке поцеловал руку. Переговариваясь на португальском, иностранцы двинулись дальше, а незадачливый гид задержался на минуту.
— У-у, какой славный малыш! Щеки сумоиста. Откуда твоя мама… Откуда вы все это знаете?
— Читала. Многое моя преподавательница в институте рассказывала, удивительных познаний дама. И вообще — я люблю истории про наш город, — вздохнула Юля.
— Возьмите визитку. — Краснолиций сунул ей свою визитку, невзирая на отнекивания. — Выйдете из декрета — позвоните. Нам такие люди нужны.
К Гороховой улице Юля подошла, настроенная решительно. «Я потерплю без Парижа, только дай мне вернуться в музей! Ты обещал!.. Между прочим, моя работа тоже важна!» — бормотала она про себя.
— Степа-а! Мы дома, — вошла она с Ясей на руках.
— Дагаду-у! — поддержал ее Соловей-младший.
Из беленькой комнаты донеслось невнятное бурчание. Муж появился только минуты через три. Волосы у него стояли торчком, будто он вытягивал себя за них из неведомых болот, а глаза сверкали. Он налетел на Юлю, приподнял ее и чмокнул с оглушительным звуком: «Мма!» — опустил, подхватил Ясю и затанцевал с ним нечто невообразимое.
— Ай уонна би лавд бай ю! — пел муж, смотря на Юлю. — Джаст ю, ноубади элс, бат ю! Ай уонна би киссд бай ю! Эло-о-о-оун!
Каждый дикий танец Степы был не похож на другой и вообще мало на что похож. Двигался он уморительно, как тощий медведь, которому выдали комический номер в мультфильме: махал руками-ногами-локтями, крутился, вращался, подкидывал попу, подкидывал Ясю, поигрывал бровями, удивительным образом попадая в ритм. Обычно Юля над ним ухохатывалась, но сейчас она была настроена на битву. Она скрестила руки на груди и смотрела исподлобья, стараясь удержаться от улыбки.
— Значит, киссд бай ми, — нарочно скрипучим голосом сказала Юля.
— Угу! — Он остановился. — Я два дня ломал голову, как мне доделать фидбэк в интерфейсе, чтоб летало и понятно было. Юзабилити, понимаешь, должна быть юзабильной. Все мозги сломал. А сейчас — бумс! Осенило!
— Как хорошо, — тихо сказала Юля.
Она присела, расправляя на полу сбившиеся полосатые дорожки. Степа приобнял ее за плечи и троекратно поцеловал в темную макушку.
— Это все мой Воробей! Это Воробей меня отпустил на волю, и у меня сразу — ого-го! Голова заработала, крылья расправились. Я теперь прямо точно, да, еще дня три — и оп-ля, эпп закончен! — говорил вверху Степа.
Юля не смогла бы никому объяснить, почему она не верит, что какое-нибудь из приложений Степы станет хитом, осыпет их деньгами и тому подобное. Возможно, дело было в том, что он почти все вечера проводил за компьютером, столько времени тратил на свое хобби — а ведь мог эти часы отдать ей и Ясе! — что она прониклась к его приложениям глухой и ревнивой неприязнью.
Из беленькой доносилось гудение системного блока, в углу успокаивающе тикали большие напольные часы, через приоткрытое окно летели вопли мальчишек с улицы. Юля поднялась с пола, обняла Степу, пряча от него лицо, и потерлась головой о его плечо.
— Я тебя поздравляю, — сказала она. — Поиграешь пять минут с Быстрым?
Она пошла к кухонному столу готовить обед. Стоя спиной к мужу и сыну, Юлька наливала воду в стальную кастрюлю, чистила кабачки и тыкву… Кап, кап — падали ее слезы на зеленые бока кабачка. Подождет работа. И магический орел подождет, а если не захочет ждать, если перестанет машинка производить чудеса… ну, так, значит, так. Потому что Юля не станет вырывать у любимого Степы свои часы свободы.
— Ты чего тут? — сзади подошел муж. — Ты плачешь? Что, что случилось?
— Ничего, — шмыгнула носом Юля.
— Тебя кто-то расстроил? Ой-ей-ей. Ну, ну! Я же вижу, что-то случилось, да?
— Это все кабачок. Наверно, гибрид с луком. Глаза ест.
Степа прижался грудью к ее спине, обнял.
— Не, это так не, это не пойдет. Рассказывай. Молчишь, партизан-воробей? — Юля закусила губу. Все же ей было обидно и жаль себя. — Но если не случилось, то… это из-за меня? — развернул ее Степа. — В смысле, что я уговорил тебя, уломал с работы уйти?
— Мне это непросто. Но я справлюсь, — дрожащим голосом ответила Юля, высвободилась из его рук и стала рубить на куски кабачок. — Отойди, пожалуйста.
Муж отошел и сделал несколько кругов по комнате, взволнованно стреляя в нее глазами.
— Еканые пиксели! Нет слов! Мда… — бормотал Степа.
Он схватил пригоршню кабачковых брусочков, бросил в рот и яростно захрустел.
— Ничего не поделаешь, — сказал он сам себе, а потом бухнулся на пол рядом с Ясей. — Быстрый, береги маму. Угу. Береги ее, драгоценную нашу! — взъерошил его тонкие каштановые волосы и стремглав убежал в беленькую.
Юля молча смотрела на захлопнувшуюся перед ней дверь.
Через секунду дверь открылась, и оттуда высунулась голова Степы.
— Меня нет. Угу. До десяти вечера воскресенья меня нет.
— Хорошо, — сказала Юля, хотя ничего хорошего в этом не было. Она снова шмыгнула носом и вернулась к овощам.
— В понедельник пойдешь на работу! — Из беленькой снова высунулся Степа.
Юля беззвучно ахнула и обернулась.
— Отрываю от сердца! Угу. Еще неделю я — кормящая мать. Мать-мать-мать!
— Ты лучшая кормящая мать в мире. — Расплываясь в улыбке, Юля подошла к двери комнаты.
Она положила ладонь на щеку Степы, высунувшего из-за двери голову. Провела рукой назад, к его затылку, а затем привстала на носочки и поцеловала его — долго-долго, пока у них обоих не сбилось дыхание.
— Это хлам! Богдан, ну пойдем отсюда! — взмолился Иннокентий.
На скромной овальной площади, окруженной бывшими купеческими особняками (почему она называлась «площадь Восстания» — это была отдельная история), в воскресенье выстроился лабиринт из картонных коробок, складных табуреток и складных столиков. Лабиринт не скрывал сокровища, а выставлял напоказ: на коробках, столах и картонках лежали старые пуговицы и брошки, шкатулки и хрустальные флаконы, видавшие виды кастрюли, ненужные книги, поношенные шляпы и тому подобное. Между извилистых рядов блошиного рынка бродили граждане Домска, изучая товар с лениво-хищным видом и вступая в праздные разговоры с продавцами.
— В этом хламе есть свои драгоценности, — ответил Богдан, выуживая из кучи начищенную медную турку. — Надо только поискать!
Турка, колода Таро, сверкающая граненая пробка от исчезнувшего графина — Соловей вертел их в руках и откладывал обратно.
— Прекрасное воскресное развлечение, — сказал он.
— Если в результате этого развлечения у меня дома появится гжельский сервиз или чучело бобра… — надменно произнес Кеша. Его двухметровая фигура в сером костюме возвышалась над прочими покупателями, как гранитный памятник.
— А что, есть бобер?
— Вон! — указал Иннокентий. — Ты хоть отдаленно представляешь, что ищешь?
— Естественно! — возмутился Богдан. — Подарок! Я ищу подарок для удивительной женщины. Как думаешь, это подойдет? — Он показал на хрустальный башмак клоунской модели.
— Эта пепельница? — воздел бровь Кеша. — То есть, во-первых, она курит, во-вторых, у нее отвратительный вкус.
— Нет, я думал об аллюзии на… — покрутил рукой Богдан, — ну там, хрустальная туфелька, Золушка, принц. Нужно что-то романтичное.
— Иди в ювелирный. Или куда вы там, миллионеры, ходите.
— Не спорю, путь привычный. Но это было бы слишком просто. И вообще, я нынче не в настроении швырять на ветер пару штук баксов. Сколько стоит открытка? Сто рублей? Давайте.
Богдан купил старинную и невероятно слащавую открытку: толстенький купидон, которому колчан прикрывал причинное место, держа в руке букет роз, стучался в чье-то увитое плющом окно; у босых ног купидона почему-то валялись два пухлых, как подушечки для иголок, алых сердца.
— Мрак! — прокомментировал Иннокентий, сунув свой совиный нос в открытку.
— Это ей тоже могло бы понравиться… — пробормотал Богдан, глядя на фаянсовый сосуд, расписанный сиреневыми цветочками. — Похоже на супницу, но почему только одна ручка?
— Это ночной горшок, — любезно пояснил продавец. — Уникальная вещь! Крышка сохранилась, ни трещинки, ни скола! Видите клеймо: 1902 год.
— Бери, Богдан, — посоветовал Кеша. — Твоя пассия растает.
— Хм… — лукаво заулыбался Богдан.
Он узнал у продавца цену, выторговал себе скидку и отсчитал деньги.
— Ты серьезно? — спросил Кеша. — Кто она, твоя удивительная женщина? Почему ты думаешь, что она не наденет горшок тебе на голову?
— Прежде всего, горшок я купил не ей, — довольно ответил Богдан, пока продавец заворачивал объемистый сосуд в бумагу. — Эту радость я найду кому подарить. А кто она… Она куколка. Ее сорок два года никогда ей не дашь. Фигура такая, что могла бы танцевать в «Мулен Руж», завлекать японцев. В голове — битком куриные перья.
Иннокентий неодобрительно покосился на друга.
— Ясно. Дело вкуса. Лично мне неинтересно с курьими перьями в кровати кувыркаться.
— Ты поэт, а я циник. Тем не менее до кровати мы пока не дошли… — протянул Богдан, останавливаясь у виниловых пластинок.
— Кто знает, дойдете ли? — поддел Кеша. — Не такой уж ты неотразимый.
— Ха! Милый мой! — воскликнул Соловей. — Я могу с тобой поспорить, что через пару дней я уже буду тестировать пружины в ее матрасе! — Честно говоря, Богдан был несколько раздосадован, так как еще в пятницу вечером собирался протестировать эти пружины, да не вышло. — Прелесть Вероники в том, что она абсолютно предсказуема. Во-первых, она меня не особо хочет. Но она никого не хочет, она такая… рыбонька. Внешность зажигалочки, а внутри — рыбонька. Даст она мне не сразу (она же приличная женщина), а после третьего свидания. Моя задача — втиснуть эти три-четыре свидания в ближайшие дни. Все просто.
— Почему после третьего? — заинтересовался Кеша.
Богдан пожал плечами:
— Хрен его знает. Так положено! Какая-то у них, видимо, книга есть про третье свидание.
— Ску-учно. Как по рельсам.
— Тебя на эти рельсы никто не зовет.
— И не понимаю, почему она тебе даст, если не хочет? — раздраженно спросил Кеша.
— Потому что в общении с такой дамочкой главное — создать впечатление, что ты совершенно от нее без ума. Влюбился по уши. Тогда она думает: о, этим-то я смогу крутить, как хочу! Ей такое очень льстит. И где-то в ней трепыхается надежда, что моего жара хватит на двоих, что ее вялое сердечко тоже что-то почувствует, если я буду искрами сыпать, — говорил Богдан, пока они с Иннокентием фланировали по коленчатым блошиным рядам.
— Ладно, ей это зачем, я уяснил. А тебе зачем? — спросил Кеша. — По-моему, она тебе даже не нравится.
— Ух ты! — Богдан рванул к очередной выставке старья. — Какой абажур!
Абажур был богатый. Оранжевый, с куполом шириной примерно с автомобильное колесо, шелк у него был заложен в складочки, а понизу шла млечная бахрома. Под таким абажуром могли бы распивать чаи купчихи Кустодиева.
— Кеша, ведь это вылитый абажур деда Альберта! Моего деда. Летом мы вокруг него каждый вечер на веранде собирались… — Богдан кружил вокруг абажура, как сеттер, учуявший дичь, едва ли не обнюхивал его, а уж шелк и бахрому не преминул пощупать. — Ах, какое время прекрасное было! Только они, дед и бабка, так умели вокруг себя семью собирать. А ты знаешь, Кеша, ведь это может быть не просто похожий, а тот самый абажур! Потому что моя мама его сбыла с рук по легкомыслию, сама не помнит куда. Представляешь, если тот самый?! — возбужденно говорил Богдан. — А я нашел! Я! Я нашел! Надо будет его рассмотреть внимательней, и мать насчет особых примет расспросить…
Он купил абажур не торгуясь. Ночной горшок, тщательно запакованный в серую бумагу, передал Кеше, а сам понес громадный абажурище. Интерес Богдана к блошиному рынку был полностью удовлетворен, и они двинулись к машине.
— Теперь картинка сложилась, Кеша. Без абажура было бы не то. А теперь я за следующее воскресенье спокоен.
— Что будет в следующее воскресенье? — рассеянно спросил Невзоров.
— День рождения моего сына. Соберемся все вместе, одной семьей под оранжевым абажуром. В том самом доме, где я вырос, — мурлыкал на ходу Богдан, обнимая двумя руками шелковое колесо.
— Так вы вроде бы рассорились? Ты рассказывал, что сын… э-э… — Иннокентий запнулся и закончил смущенно: — Что-то он затаил не пойми почему.
Богдан поморщился. Ему было неприятно вспоминать, как вчера вечером, наклюкавшись, он жаловался Кеше, что сын его не понимает, что относится к нему, как к чужому, что прогнал и запретил появляться. Его, Богдана, отца — прогнал! Да еще внука увидеть не дает, прямо хоть воруй этого младенца! Нет, сейчас свою пьяную откровенность было вспоминать стыдно.
— Это все ерунда, — уверенно сказал он. — Каприз момента. На день рождения он меня пригласит, за это я тебе могу поручиться. И отмечать будет там, где я попрошу, — у моей матери. Так что через неделю будем все сидеть под этим самым абажуром, — Соловей приподнял оранжевого монстра, — как миленькие.
— И тут у тебя все спланировано! — хмыкнул Иннокентий. — Ну, дай бог, дай бог.
Они загрузились в машину и поехали к Кеше, на проспект Мира. Богдан припарковал «богиню» во дворе пыльно-розового дома, и Невзоров пошел к себе, а Соловей отправился к ближайшему цветочному киоску. Там он купил большой букет самых дорогих, махровых розовых тюльпанов, на открытке с купидоном размашисто написал: «Вы не видели мое сердце? По-моему, вы унесли его с собой…» — и вложил открытку в благоуханные недра букета. Он вызвал такси и попросил таксиста отвезти букет к тому дому, до которого он провожал риелторшу в пятницу ночью.
— Алло, Вероника… — нежно пропел Богдан, — вы ведь дома?.. как мне повезло… а я только что отправил вам сюрприз…
Вероника хихикала, как девчонка, млела и, конечно же, согласилась выйти, принять сюрприз. Богдан спросил ее, что она делает этим вечером, но оказалось, что Вероника сегодня занята домашними делами. «Помариновать меня хотите, барышня? — подумал Богдан. — Извините, у меня на это времени нет».
Закончив разговор с Вероникой, он сразу набрал другой номер.
— Алло, это вы праздники организуете? А певец у вас есть? — деловито спросил Богдан. — Певец и гитарист, мне серенаду нужно устроить. Срочно. Сегодня же!
