— Ничет о не понимаю. Абсолютно ничего!

Взволнованный, еще не пришедший в себя после случившегося, я сидел на лавке в избе у Дениса, старательно скручивал папиросу. И никак не мог скрутить; рвалась бумага, просыпался табак…

— Кто эти люди — больные? Ненормальные? — Наконец я закурил, затянулся жадно — Ничего не могу понять… А ты? — я в упор посмотрел на Дениса. — Ты-то хоть понимаешь что-нибудь?

— Так я ж тебе уже говорил, — усмехнулся он сумрачно, — мы — это один мир, а они…

— Да, да, знаю, — нетерпеливо перебил я его, — но это еще не объяснение. Существуют же все-таки какие-то общечеловеческие нормы! И во все века и у всех народов спасти товарища считалось доблестью, было делом святым. А у этих сонных идиотов — наоборот…

— Не так все просто, — покачал головой Денис. — И люди эти вполне нормальные. Вполне! Кое в чем они, пожалуй, даже поумнее нас с тобой. Ну а если они порою выглядят идиотами, так тут виною всему их дьявольская религия…

Он посмотрел на меня внимательно.

— Ты вообще-то знаком с языческими культами?

— Немного… И в основном — с культами северных племен.

— Ну, это все похоже, — махнул он рукою. — Схема всюду одна. Мир туземцев делится на три части — подземную, земную и небесную. На небе и кое-где на земле живут добрые духи. Но их немного. А все остальное — царство злых… И в общем-то разницу между Добрыми и Злыми — провести трудновато. Все азиатские духи без исключения мстительны, ревнивы. И постоянно требуют жертв. Понимаешь? Вот тут-то и причина… И с этим охотником — как было? Ты припомни! Человек упал по дороге в горы, сразу же после камлания… А это что значит? Это значит, что духи потребовали жертву. И естественно, спасать упавшего в такой момент было нельзя азиатам. Было грешно! Потому-то они и сами не двигались, и тебя держали…

И потом, помолчав, добавил, усмехаясь:

— И скажи еще спасибо, что вели себя с тобой вежливо.

— Н-да, понятно, — проговорил я. — Хотя нет, постой… Объясни мне, кстати, такую вещь: почему упавший охотник никого ни разу не позвал на помощь? Он ведь все время молчал, вот что было самое жуткое! Все время молчал.

Ну, во-первых, упавший знал, что ему все равно никто не поможет, — сказал задумчиво Денис. — И к тому же он сам, конечно, верил в то, что приговорен, отдан в жертву. И, в сущности, почти уже мертв..

— Стало быть, он и не искал спасения?

— Стало быть так.

Какой странный фатализм, пробормотал я. И вдруг осекся, вспомнив северные поверья о таинственном «Мюлене».

Когда-то, скитаясь по Якутии и Чукотке, я слышал о Мюлене. И даже читал о нем кое-что в старых сибирских журналах. Но все это в ту пору мало меня интересовало. Слишком много было других проблем… И вот оказалось, что все прочитанное и услышанное надежно хранилось в моей памяти. Материал не забылся — он как бы ждал своего часа. И это понятно, тогда ведь я был простым бродягой. А теперь стал писателем, журналистом. И, стало быть, час этот пробил!

Уже много веков по всей Восточной Сибири ходили легенды и слухи о таинственных Мюленах — полузверях-полулюдях, — внезапно появляющихся весною и исчезающих куда-то поздней осенью… Куда? Среди некоторых якутских племен бытовало мнение, что существа эти — злые духи, скрывающиеся в пещерах Станового хребта. Зиму они якобы спят и выходят наружу с началом лета. И переезд через Становой хребет считался поэтому особенно опасным.

Впрочем, эти духи появлялись и в других местах, по большей части — на побережьях морей. И нападали на охотничьи стойбища и на жилища оленеводов — крали пищу, угоняли оленей. А иногда похищали женщин.

Бродили они обычно поодиночке. И вот любопытная деталь! Это всегда были только мужчины. Ни жен их, ни детей не видел ни разу никто.

И когда в сибирской прессе поднялся разговор о Мюлене — произошло это в начале нашего века, — этнограф-якутовед Г. Ксенофонтов заявил, что пресловутый Мюлен — существо мифическое, сказочное. И не случайно он всегда — мужчина! Это такой же похотливый самец, как и многие другие языческие демоны. Как, например, древнегреческий Пан или Фавн. Тот тоже ведь скитался по лесам в одиночку, пугал народ и преследовал женщин… И потому Мюлен, или Чучуна, как его иногда называли в Якутии, по мнению Ксенофонтова, «должен быть отнесен к первобытным верованиям якутов и отчасти к народному фольклору».

Все было бы просто, если бы не одна существенная деталь. Дело в том, что с Мюленом в разных местах и в различное время сталкивались лицом к лицу многие. И нередко убивали его! А ведь дух бесплотен и, стало быть, бессмертен!

Причем в эвенкийской и якутской тайге множество свидетелей такого рода убийств.

Проблемой Мюлена занимались также известный исследователь Сибири профессор Петр Драверт, этнограф Дмитрий Тимофеев и другие. Ими был произведен опрос этих свидетелей… И дело это, надо заметить, оказалось хлопотливым, нелегким. Все осложнялось тем, что в народе было не принято рассказывать о встречах с Мюленом и, тем более, о расправах с ним. Таежники упорно скрывали факты убийства, боясь уголовной ответственности. В советский период боязнь эта особенно возросла. И потому большинство такого рода сведений записано было со слов немощных стариков, либо людей тяжко больных — чувствующих, что жить им все равно осталось уже немного…

И повсюду таежники, рискнувшие пойти на откровенность, давали один и тот же портрет и описывали сходные детали.

Каков же на самом деле облик загадочного этого монстра?

Он невысок ростом и очень темен лицом. Шапку он не носит, ее заменяют косматые, длинные развевающиеся волосы. Одет он в звериные шкуры шерстью наружу. Вооружен луком и копьем. Чрезвычайно быстро бегает. При нападении оглушительно свистит. И бросает камни из пращи.

Реальное существование Мюлена можно было считать доказанным! И иркутский профессор Драверт вполне резонно предположил, что речь здесь идет не о духе и не о фольклорном образе, а о древнем пещерном человеке, странным образом сохранившемся на Севере.

Вместе со своим учеником Тимофеевым Драверт в 1929 году выступил на заседании Западно-Сибирского отдела географического общества и прочел нашумевший свой доклад о Мюленах. Профессор призывал спасти живые древнейшие человеческие существа Северной Азии — взять их под охрану закона… По его мнению, явление это было уникальным и имело огромное научное значение. И его призыв вызвал многие отклики. Число приверженцев Драверта мгновенно возросло.

Но и противников у него несмотря ни на что имелось немало. И возглавлял их все тот же Ксенофонтов. Дравертовская мысль об особой дикой породе людей, о «живых неандертальцах», представлялась ему абсолютно фантастической. Он утверждал, не без основания, что несколько десятков отдельных особей не могли бы преодолеть тысячелетия, пережить ледниковый период и сохраниться до наших дней.

Но тут же возникли возражения…

Если Мюлены существуют, значит это целое племя. И достаточно численное, чтобы поддерживать свой вид в природе. Они должны иметь жен и детей, иметь какое-то хозяйство, устраивать стоянки с кострами… И странно, что всего этого ни разу никто не смог обнаружить.

Аргумент был веский. Это признавал и сам Драверт. И при всем своем старании он так и не смог выбраться из тупика…

В самом деле, почему Мюлен никогда не бывает с семьею? И куда он скрывается осенью? Ведь не может же все-таки человек впадать в зимнюю спячку, как барсук или бурый медведь!

Та часть Станового хребта (Джугджур), где, по мнению якутов, обитает это существо, представляет собою пустынную высокогорную страну, малопригодную для жилья. Зверья в ней почти нет. Рыбных озер тоже не имеется. Так что вполне понятно, почему Мюлен проникает в иные, обжитые места и ворует у других туземцев пищу. Но отчего же он ворует только летом? В самый, так сказать, легкий сезон? Полагалось бы вроде бы наоборот — зимою…

И в конце концов — кто же это? Персонаж легенд и сказок? Или возникший из бездны доподлинный Демон? Или же и впрямь троглодит, пещерный житель, родственник «снежного человека»?

Точные ответы на все эти вопросы найти было не так-то просто. Ученый спор затянулся надолго; с начала его прошло тридцать с лишним лет.

Спор этот затянулся. И тут имелись свои причины! Не следует забывать, что речь идет о Северной Азии, о стране далекой и дикой.

Советская власть пришла туда поздно и, главное, она шла особыми путями. Путями «Гулага». Самое крупное в республике управление арктических лагерей «Дальстрой» возникло в 1937 году и распростерлось от Восточно-Сибирского моря до берегов Охотского.

Действия милицейских властей там напоминали кое в чем действия оккупационной армии. Они следили за общим порядком и контролировали работу золотых приисков. Их интересовало именно золото и прочие ценные металлы, а вовсе не жизнь туземных племен. Оба этих мира — цивилизованный и примитивный — почти не смешивались. Они существовали как бы в разных измерениях… Однако вся огромная территория «Дальстроя» превратилась как бы в особую «запретную зону». На многие районы Крайнего Севера было наложено жесткое милицейское табу.

Но время шло и несло свои перемены; железный механизм режима понемногу расшатывался. И с каждым годом в орбиту ученых споров и поисков вовлекалось все больше специалистов. И опыт их суммировался. И в конце концов древняя тайна раскрылась!

На Крайнем Севере — у береговых чукчей важную роль в экономике играет весенняя охота на припае. Туземцы промышляют там морского зверя: нерпу, белуху, моржа. Промысел этот выгоден, но зато опасен.

Лед в конце зимы слабеет, а ветер, наоборот, становится особенно яростным! И большинство ветров дует там весною на запад. И случается так, что под их ударами береговой припай ломается, рушится. Ледяные поля начинают дрейфовать и порою уносят зазевавшихся охотников.

Впрочем, это все не так уж безнадежно. Чукча — истинный сын Севера! — во льдах не пропадает. Он может продолжать там охотиться, ловить рыбу. Да и мороза он не боится; особая «сплошная» меховая одежда позволяет спать на снегу… Главная беда тут в другом. В том, что по чукотским поверьям охотник, унесенный льдами, оказывается во власти злых духов. И становится с этих пор «терраком», проклятым!

И он, такой, уже не имеет права возвращаться домой! Душа его пожрана духами и как бы подменена. В сущности, это — живой мертвец. Оборотень. И его начинают бояться и ненавидеть в родном селении все. В том числе и мать, и жена, и дети.

И поразительно: потерпевший прекрасно это знает и принимает случившееся как должное. Душа его, в самом деле, как бы перерождается. И когда дрейфующую льдину прибивает течением к берегу, то на землю сходит уже не человек.

Сходит странное существо — одичалое, пугливое, злобное, на лице которого виден волчий оскал…

И все же общий внешний облик Мюлсна на удивление совпадает с образом чукчи-охотника. На Чукотке как раз ведь и носят глухую одежду мехом наружу. И волос, как правило, там не стригут. И тамошние юноши специально упражняются в быстром беге. И есть еще одно доказательство: метание камней из пращи. Якуты, эвены и юкагиры искусства этого вовсе не знают. Зато на Чукотке оно распространено широко.

Может возникнуть вопрос: отчего же современный чукча всегда вооружен столь примитивно? Но это объясняется просто. Израсходовав патроны, охотник поневоле карабин свой бросает. Зато пращу, копье или лук со стрелами он изготовляет легко. Материал для этого у него всегда под руками. В приморской тундре спокон веков луки делают из полярной карликовой березы, тетиву — из оленьих жил, древки стрел из плавника, а наконечники к ним — из рыбьей кости.

И вот теперь, наконец, становится окончательно ясным, почему Мюлен одинок. Женщины и дети на ледовый промысел никогда не выходят. Это — дело мужчин.

Он исчезает с приходом зимы… И это тоже понятно! Одинокий, отверженный, полубезумный, долго скитаться он ведь не может. И рано или поздно гибнет от пули, от голода. Или же просто от тоски.

Между прочим, за последние тоды Мюлены стали появляться все реже и реже. И этому есть свое объяснение. Ведь отныне на помощь промысловикам приходит в случае нужды передовая техника — специальный флот, полярная авиация.

Я вспомнил обо всем этом и подумал, что жестокие обычаи, превращающие человека в «террака», распространены в Сибири широко и имеют общие исторические корни. И эти корни уходят в Центральную Азию. Сибирское шаманство несомненно зарождалось где-то в здешних местах или же неподалеку… И еще я подумал о том, что когда гудят шаманские бубны, то они не веселят и не радуют, а скорее, грозят. Безусловно, язычники близки к природе. Но эта близость их — странная. Они не столько верят природе, сколько боятся ее. И вся повседневная их жизнь проходит под властью страха.

И в общем-то я ошибался, надеясь увидеть здесь благоденствие, счастье, покой.

Ошибался — как и всегда почти и во всем…

Так я размышлял, покуривая. И глядел в окно. Оно было обращено к востоку. Там разгорался день; косматое негреющее солнце выкатывалось из-за гребней гор. Где-то за ними лежал покинутый мною мир — тоже далеко не рай! — мир противоречивый, сумбурный, во многом бредовый… Со своими пиратскими империями и политическими лагерями. Со своими демонами и своими «терраками». Еще не так давно — два года назад — таким терраком был я сам. Но все же сумел спастись и выбраться из беды. И мой дальний мир несмотря ни на что был гораздо ближе мне и понятней, чем здешний, и сейчас он звал меня. Пора было возвращаться!