Я проснулся под стук колес и посмотрел в потолок, потом – на часы. Половина пути была позади; я проспал больше восьми часов и все равно чувствовал себя разбитым. Мне не хотелось на «рандеву» – так графиня I. назвала завтрак в вагоне-ресторане, о котором мы договорились накануне, перед тем как разойтись по вагонам.

Я лежал недвижно, вспоминая дневник, точнее, то, что от него осталось. Строки, написанные сначала счастливым и спокойным, потом – уже надломленным человеком. Человеком, потерявшим друга. Человеком, которого некоторые обвиняли в смерти этого друга. Человеком, у которого не было ничего общего с той женщиной. Я вспомнил еще одну находку, сделанную при изучении генеалогического древа Моцартов. Об этом я успел телеграфировать Нельсону, прежде чем сесть в поезд. Если бы только…

Проводник постучал в дверь купе.

– Сэр, вы просили разбудить вас к восьми!

– Спасибо! – крикнул я, медленно сел и свесил ноги с койки.

Я ехал один: в это время года трансъевропейские экспрессы ходили полупустые. В вагоне, кроме меня, было лишь шесть пассажиров. Почувствовав, что мерзну, я начал одеваться. За окном проносилась рассекаемая поездом лесистая местность, без каких-либо следов человеческого жилья. Иногда леса сменялись заснеженными пустошами; глядя на них, даже невозможно было определить, какое государство мы проезжаем.

Привычно сжав в ладони тигриный клык, я подумал о Томасе. Я не без оснований покинул Лондон тайно, Эгельманн должен был это понять. Я надеялся, что не попаду под волну его гнева, вернувшись. Интересно, хватился? Может, и нет. Мы еще не стали друзьями, он всего-то пил со мной и проводил ночь под моей крышей. Мне казалось, для дружбы нужно больше. Хотя если вспомнить Сальери и Моцарта, все может начаться со случайных разговоров. А если Гильгамеша и Энкиду, – то и со случайных драк. Я усмехнулся и выбросил мысль из головы. Нужно было быть начеку.

– Артур, я бы и не догадалась, что вы соня! – Графиня, уже сидевшая за столиком с тарелкой овсянки и блюдом тостов, благодушно улыбнулась. – Вы производите впечатление жаворонка.

– Обманчиво. – Я поклонился и сел напротив. – Хорошо спали?

– Да, благодарю, нигде не сплю лучше, чем в поездах, – отозвалась она, рассеянно дотрагиваясь пальцем до крупного аметиста в своей серьге.

Подошедшему официанту я заказал только крепкий кофе. Графиня подняла брови.

– У вас плохой аппетит, мой мальчик?

– По утрам – обычно да.

– Это плохо, завтрак – самое важное время дня.

Давно никто не говорил со мной в подобном тоне. Пожалуй, я не слышал этих воркующих заботливых ноток с отъезда матери. Мысль заставила нахмуриться, но тут же я нашел силы бодро ответить:

– Видимо, не в моем случае.

Разговоры с попутчиками в поездах почти всегда случайны. Мы знаем, что, скорее всего, судьба более не столкнет нас с этим человеком, только поэтому такие разговоры иногда откровеннее, чем стоит себе позволять, и откровеннее тех, что мы ведем с друзьями. Я не разрешал себе ничего подобного, и наша с графиней беседа текла вяло; обсуждали мы случайные темы: от положения на Балканах до театра. Постепенно я успокаивался; вчерашние странные подозрения оставляли меня. Но вдруг графиня с улыбкой спросила:

– Простите, что спрашиваю, Артур, но не страдаете по Лоррейн?

Удивленный, я поставил чашку, из которой собирался отпить.

– Нет. Нисколько.

Мне не нравился ее взгляд. У немногих пожилых людей он остается таким цепким, внимательным, будто покалывающим. Глаза графини блеснули лукавым любопытством.

– Она говорила мне о вас множество вещей. Жаль, что ваш союз не удался.

– Насколько я знаю, у нее сейчас…

– Мистер Нельсон? Да-да, помню этого джентльмена. Не могу не отметить, у мисс Белл странный вкус.

– Зато он дорожит ею, – холодно отозвался я.

– Да? – Графиня разглядывала чаинки на фарфоровом дне. – Я рада, если так, но…

– У Нельсона не бывает случайных связей. Если он позволяет кому-то быть рядом, значит…

– Вы хороший друг. – Она снова глянула на меня, чуть склонив голову.

– Я констатирую то, что вижу. Не более.

Брови, ощипанные в ниточку, взлетели. То ли я уязвил ее, то ли развеселил, понять было трудно. Она помедлила, намазывая джемом тост, потом продолжила:

– Тогда вы не обидитесь, если я тоже скажу, что вижу? Мистер Сальваторе, современные молодые люди так любят скрывать чувства. Вечно стараетесь казаться отчужденным… Поверьте, ваша душа мало интересует меня как место, куда я могу влезть, и тем более как место… – она деликатно кашлянула в ладонь, – отхожее. Я лишь выказала уважение к дружбе. Я очень ее ценю. Она – редкий прелестный цветок на лужайке жизни.

– Простите, – вздохнул я. – Вы правы. Просто наша дружба давно… остыла.

– Дружбе, да и любому общению, это свойственно временами. Не переживайте.

Она улыбнулась шире, начала есть хлеб и замолчала. Я смотрел на свою чашку с кофе. Странно… что-то необычное исходило от этой женщины: то отталкивающее, то располагающее. Я никак не мог определиться, как отношусь к ней, но одно понимал отчетливо: опасность где-то близко. Неужели все же от нее? Или… Нет.

Окна брызнули осколками. Люди закричали, некоторые, защищая головы, бросились на пол; другие вскочили. В первый миг я подумал, что произошел сход с рельсов, но почти сразу заметил: вровень с поездом неслась воздушная гондола. Гондола, обитая железом.

Кто-то уже истошно вопил.

Вооруженные люди в темной одежде, с закрытыми тканью лицами, появились быстро и бесшумно. Я сосчитал – четверо. Четверо сипаев изучали лица; угрожающий блеск клинков заставил моментально сесть двух поднявшихся было мужчин, на одном из которых была форма Легиона. Я по-прежнему стоял и, к удивлению своему, видел: старая графиня тоже стоит.

Сипаи смотрели на нас. Я смутно догадывался, кого они ищут, и оказался прав. На плохом английском один потребовал:

– Все на пол, кроме, – взгляд остановился на моем лице, – тебя.

Откуда они узнали о вещи, оставленной в купе? Выяснять было некогда, я лишь кивнул. Люди вокруг опускались на колени, потом ложились и как будто стараясь сжаться. Этих нескольких секунд было достаточно, чтобы вспомнить, сколько патронов в моем револьвере. Как только последние пассажиры – женщина с ребенком – легли на присыпанный осколками пол, я взвел курок, вздернул оружие, развернулся и сделал четыре выстрела.

Упали двое; двое других бросились. Я выстрелил снова и попал одному в правое предплечье, он отступил. Второй атаковал тальваром, и когда я увернулся, лезвие с пугающей легкостью разрубило стол. Лихорадочно оглядевшись, я схватил трость графини – не частично деревянную, как у Лоррейн, а металлическую. Следующий удар я принял на нее.

В Легионе мне редко приходилось сражаться, а если приходилось, то с использованием огнестрельного оружия. Фехтовать я почти не умел и получил рану в предплечье при следующем броске сипая. Его напарник, пришедший в себя и перекинувший тальвар в левую руку, подступал, зажимая меня в ближний угол. Кровь заливала рубашку, стекала по ладони и делала пальцы липкими. Я по-прежнему сжимал трость графини в другой руке. Я благодарил судьбу уже за то, что лишь немногие из чертовых индийских дикарей умели обращаться с револьверами. Иначе у меня не было бы шанса вообще.

Когда клинок взметнулся снова, устремляясь ко мне, прогремело два выстрела. Первый выбил оружие из руки ближнего сипая, второй добил его раненого товарища. Бросаясь на обезоруженного индийца, я успел заметить: графиня I., стоя на коленях и цепляясь за стол одной сухощавой рукой, держала в другой «кольт» – один из тех недавно вышедших в продажу «малышей», которые легко умещались даже в дамском ридикюле. Ее палец все еще был на спуске, она внимательно следила, как я пытаюсь прижать противника к полу. Когда мне удалось это, я спросил:

– Кто тебя послал? Зачем?

Сипай выругался на своем наречии и забился. Я ударил его, но, не потеряв сознания, он подался вперед и толкнул меня в грудь. Тут же из глаз посыпались искры. Лобовая атака. Предсказуемо. Графиня выстрелила и промазала: молочник, каким-то чудом не разбившийся раньше, разлетелся осколками в десятке дюймов от сипая. Уже оказавшись на полу, я видел, как индиец бежит к выбитому окну и ожидающей его гондоле. Там наверняка были и другие. Сейчас они ворвутся, а у меня уже нет сил… На этой мысли мои глаза закрылись. Последнее, что я успел ощутить, – поезд дернуло назад.

Оказалось, я потерял сознание лишь на минуту или полторы: когда мокрый платок коснулся лба и я открыл глаза, люди еще только поднимались на ноги. Поезд остановился; вся посуда лежала черепками, в которых матово отражалось солнце. Чьи-то дети плакали, мужчины успокаивали испуганных жен, несколько человек бежали из вагона – видимо, сообщить о случившемся. Впрочем, в этом не было необходимости: я сомневался, что преследующая поезд гондола осталась незамеченной, хотя все и произошло очень быстро, за жалкие три или четыре минуты.

Несколько сопровождавших поезд полицейских ворвались в вагон и начали градом сыпать вопросы. Где они были раньше? Я прикрыл глаза, но, едва графиня снова попыталась протереть мне лицо, поднял здоровую руку в запрещающем жесте.

– Отойдите.

– Мистер Сальваторе…

Я посмотрел в ее испещренное морщинами лицо и покачал головой.

– Дамы вашего возраста нечасто стреляют даже в наше время. Кто вы, графиня?

Не отводя глаз, она тихо ответила:

– Поверьте, что бы вы ни подумали, это не так. Я на вашей стороне.

– А на чьей же я? Откуда вам это знать?

Она ждала. Но объясняться с ней я не собирался. Сев, я лишь с расстановкой произнес:

– Я понятия не имею, что нужно от меня этим людям. У меня нет ни золота, ни секретных чертежей, ни тайн. Я простой эксперт, работающий в полиции.

– Артур, я знаю о вас и ваших друзьях все, и я прошу…

– Что знаете? – Я понимал, что говорить таким тоном со старыми дамами недопустимо, но не мог сдержаться. – Вы работаете на кого-то? Кто подослал вас? Кто научил владеть оружием? Зачем вы наняли Лоррейн, если сами умеете защитить себя?

Она мягко приподняла руки, будто капитулируя.

– Вы просто переволновались, вы ранены. Позвольте мне объяснить. Человек, интересы которого я представляю…

Она была права. Рана болела все сильнее, накопившаяся многодневная усталость тоже не придавала ни сил, ни ясности ума. Но я отчетливо понимал: рядом кто-то, кто очень хочет, чтобы я поверил во все, что услышу. И я знал, что лучший вариант сейчас – ничего не слышать. Выдохнув через нос, я твердо произнес:

– Ваш человек ничего не получит, во всяком случае, от меня. И обещаю, Лоррейн все узнает, едва я прибуду в Лондон. Лучше не попадайтесь ей на глаза. Она ненавидит лгунов.

Ставшая привычной улыбка графини стерлась. Ее сменила снисходительная усмешка.

– Не сомневайтесь, Лори узнает. И вы тоже, глупый мальчик. В свое время.

Видя, что полицейские приближаются, графиня поднялись и отступила. Губы ее были сжаты в нитку, пальцы комкали платок с такой силой, будто она хотела его порвать. Вода капала на дорогие туфли. Молоденький безусый констебль вопросительно взглянул на нее.

– Вы знаете этого мужчину?

Она равнодушно покачала головой.

– Просто завтракали вместе. Его ранило, когда эти страшные люди на нас напали. Какой ужас, даже на поездах уже стало опасно путешествовать!

Она прижала руку ко лбу в театральном жесте, который, однако, показался театральным только мне, а у юноши вызвал сочувственную улыбку.

– Увы, леди, такое случается.

Графиня вновь мельком глянула на меня и произнесла:

– Разболелась голова, пожалуй, пойду прилягу.

Полиция сразу потеряла к ней интерес. Двое направились в сторону по-прежнему жавшихся к стенам людей, двое пошли ко мне. Поезд тронулся; я отчетливо услышал короткий гудок, а потом звенящая тишина заполнилась ритмичным постукиванием. В разбитых окнах замелькала зеленая полоса леса, теперь казавшегося враждебным и опасным.

Мне помогли подняться и задали тот самый вопрос, которого я боялся:

– Пассажиры рассказали, как все произошло. Что эти люди от вас хотели? Вы связаны с ними?

Графиня лгала, значит, буду лгать и я. Зажимая кровоточащую рану, я изобразил самое спокойное и непонимающее выражение лица, на какое только был способен.

– Может, месть? Я работаю в Скотланд-Ярде.

– Вот как? – Старший из полицейских нахмурился, переглянулся с напарником, будто делая какое-то ожидаемое заключение. – Интересно. Вам нужна медицинская помощь, сэр, прошу пройти с нами в пятый вагон. Кстати, мы уже недалеко от Кале. Если я понимаю правильно и вы – Артур Сальваторе, то вас встретят.

Томас. В очередной раз выкинул что-то, чего я не ждал. Решил перехватить меня на пути в Лондон. Я уже не мог понять, радоваться или злиться.

– Сначала проверю вещи. Пройдете со мной до купе?

– Юргинс, проводи мистера Сальваторе, – отдал распоряжение старший.

Констебль кивнул и пошел следом. Впрочем, времени можно было и не тратить. Окно оказалось цело, купе не тронуто. В моих вещах не копались, тетрадь не искали. Тогда… зачем эти люди напали на поезд? И… кто в действительности их прислал?

Ночь прошла в бессмысленных поисках; мы не обнаружили железных кораблей. Верфи и доки встречали либо тишиной, либо бранью рабочих. План Эгельманна не удался, мы никого не застали врасплох. Промозглый рассвет уже близился, небо светлело. Туман наконец отступил, день обещал быть ясным. Но я хотел одного – проспать его.

Все, кто участвовал в ночном рейде, возвращались в Скотланд-Ярд. Усталые, злые, сонные лица мелькали в коридоре и во внутреннем дворе. Джил тоже выглядела скверно: волосы грязные, под глазами круги. Она даже не болтала; сейчас все ее внимание было приковано к раскаленной керосинке. На ней мы пытались согреть маленький чугунный чайник, один из тех, что в холодные зимние ночи брали с собой обходчики.

Я немного злился: она ухитрилась опоздать. Правда, Лоррейн опаздывала чаще и сильнее, но все же… Лори я готов был многое прощать.

– О чем думаешь? – Джил посмотрела на меня; я поспешно покачал головой.

– Ни о чем. Ну как тебе работа констебля?

– Терпимо. – Она вяло махнула рукой. – Почти как на вокзале, только люди из себя больше корчат. Один твой Нельсон…

– Он не мой, – перебил я.

– …и эта Синий Гриф, – как ни в чем не бывало продолжила Джил, – сразу видно аристократку.

Я молчал. Разговор в кабинете Эгельманна прошел почти спокойно, без повышенных тонов. Правда, начальник Скотланд-Ярда не сразу смирился с тем, что ему более ничего не удастся скрыть от Падальщика, да и сам детектив, похоже, не горел желанием выкладывать все, что удалось узнать в клубе. Мы крайне неохотно обменялись информацией. Я сомневался, что обещание работать вместе, которое Эгельманн и Нельсон дали друг другу, будет исполняться в точности.

– И я знала, что ваша Леди – тоже из их породы! – Джил прервала мои мысли. – Только подумай, Соммерс! Эта теория… бред сумасшедшего! Всех богачек стоит пораньше отдавать замуж, чтобы рожали детей и успокаивались!

Я невольно усмехнулся.

– А что делать с такими, как ты?

Джил потрогала чайник и, зашипев, отдернула руку. Понялась на ноги, пошла рыться в столе. Вернувшись, плюхнула на стол вскрытую бумажную упаковку чая, поставила две жестяные кружки и начала бросать прямо в чайник черные листья. Все это время она молчала, наконец ответила:

– У таких, как я, – своя судьба.

– Почему ты здесь, Джил? – спросил я то, что уже спрашивал.

– Я этого хотела, – твердо ответила она. – Больше жизни. Как отец.

– Так ты дочь полицейского? – удивился я. – И как же ты оказалась на вокзале?

Она отвела глаза.

– Как все. Зато теперь здесь. И без всякой школы. Многие так смогли?

Я усмехнулся и покачал головой. В последние годы все больше англичанок шли в Скотланд-Ярд, но попасть сюда им по-прежнему было сложнее, чем мужчинам: если нас нанимали без особых проволочек, то они оканчивали перед этим трехлетнюю школу. А туда могли поступить лишь по рекомендательному письму – от полицейского-мужчины. Этот пережиток прошлого уничтожить никак не удавалось, хотя многие в Парламенте отзывались о нем отрицательно. Обойти его редко удавалось, и едва ли удалось бы Джил без покровительства Эгельманна.

Джил снова подняла взгляд.

– Хочешь мою душещипательную историю – такую, что Диккенсу не снилось?

Тон у нее был сердитый, взгляд колючий, но я неожиданно почувствовал что-то вроде жалости. Наверное, она хотела кому-то рассказать, так почему не мне? Да и время – предрассветный час после бессонной ночи – лучшее для откровенностей.

– Ну давай. – Я взялся за чайник и, осторожно подняв его, начал разливать нам чай.

Мелкая дешевая заварка проливалась через носик; напиток в скудном газовом освещении казался мутным, почти как вода в Темзе. Я сделал глоток. Джил зевнула, прикрывая рот, посмотрела в свою чашку и начала:

– На самом деле все совсем не так трагично. Я была уличной девчонкой, как многие. Воровала, ночевала в подворотнях, ела что придется. Один раз вечером меня поймал на краже констебль. Я испугалась, думала, отдаст в этот… работный дом. – Она скривилась. – Я очень не хотела туда, плакала, в ногах ползала. Он молча поднял за шкирку и куда-то повел. Долго шли, прошли два полицейских участка, а он все не останавливался. Быстро ходил, я еле успевала. Пришли к бедному старому дому с грязным крыльцом, поднялись по лестнице. В комнату. Я еще больше испугалась, подумала, знаешь, что попала к одному из этих, которые… ну понимаешь… любят маленьких. В угол зажалась, ждала, что сейчас подойдет и начнет… а он сел в старое провалившееся кресло и спросил, просто так, спокойно: «Будешь моей дочерью?». Я не сразу, конечно, поверила, боялась долго, так ведь только в книжках бывает… а он добрый. У него одна комнатушка была, так половину для меня отгородил. И всегда для меня еда, даже если для себя нет. И читал мне сказки. Ты знаешь, Дин, мне было уже целых девять лет, а мне раньше никто не читал. Как было хорошо. В школу отдал…

Джил говорила, и сердитое замкнутое лицо смягчалось. Она глотнула чая, собралась с мыслями и продолжила:

– Его ранили, когда мне семнадцать было. Вылечили, но работать он уже не мог. Ужасные боли, приходилось под вечер колоть морфий. Это стоило дорого – купить его, и врачу мы платили, иногда приходилось посылать за ним ночью… – Джил замолчала, вертя в руках кружку. – Неважно тебе знать, как мы мыкались и как я бросила учиться. Пошла на вокзал в забегаловку. Все надеялась, что однажды он подпишет мне рекомендацию в школу, и я стану как он. А он не хотел, боялся, что со мной случится то же, что с ним. Он умер… – Голос Джил дрогнул, зазвенел обидой. – Сослуживцы исполнили его волю, никто не помог мне, не написал чертово письмо. Давали мне деньги, наняли комнату получше нашей старой, оплачивали ее, хотели на курсы машинисток засунуть. Светлое будущее. Без пуль.

– А ты не пыталась обманом попасть в школу?

– Пыталась, зря, меня туда даже пускать перестали. Знаешь… – Она допила чай, – я, наверное, просто невезучая. Такое случается.

– Да брось, вовсе ты не…

– Это ты брось, Соммерс. – Джил рассмеялась. – Есть люди, которым все само идет: деньги, ситуации, знакомства. По мелочи, но идет, а из мелочей складывается успех. Вот… Эгельманн. Посмотри. – На всякий случай она понизила голос. – Солдафон без мозгов. Сирота. Пошел служить не в самые престижные войска. У нас сейчас все хотят летать и плавать ближе к Европе, никто не хочет глотать индийскую пыль. Дослужился до того, что стал сначала комендантом крепости, потом вообще резидентом. Его могли убить, покалечить, взять в плен, он мог просто плюнуть и дезертировать. Или присоединиться к заговорщикам, чтобы урвать куш побольше, как эти ваши Марони. Но все обошло его. Как?

– Не думаю, что повезло, – осторожно возразил я. – Эгельманн упрям.

Джил насмешливо скривила уголок рта.

– С ним служили сколько, ты думаешь? Не одна тысяча человек. Уверена, были терпеливые и храбрые, были те, кому повезло с происхождением, покровителями… Где они?

Я молчал. Я предпочитал не размышлять об удаче: все равно меня она не баловала. Видимо, решив, что мое молчание – знак согласия, Джил напористо продолжила:

– А другим всего надо добиваться самим. За что бы рискованное ни взялись, если есть хотя бы небольшая вероятность попасться, – они попадутся. Как я. Зато если добьюсь успеха… это будет навсегда.

– А чего ты хочешь добиться? – поинтересовался я.

Она опустила подбородок на скрещенные руки.

– Поглядим. Пока хочу, чтобы здесь меня приняли. Знаешь, всегда страшно приходить в новое место. Особенно женщине.

– Справишься. – Я постарался улыбнуться как можно теплее. Честность напарницы удивила меня и заставила посмотреть на нее чуть по-новому, терпимее, теплее.

Джил подняла бесцветные тонкие брови, потом подмигнула.

– А ты, Соммерс? Хочешь пооткровенничать? Кем был, что делал?

Конечно, откровенность в нашем мире – тоже разменная монета: ты мне, я тебе. Но я был к такому не готов; Джил могла исчезнуть в любой момент, и я не хотел, чтобы с собой она унесла что-то из моих тайн.

– Мне нечего рассказать, я работаю здесь почти с окончания приходской школы. Начинал обходчиком, за девять шиллингов в неделю, потом перевелся в Уголовный департамент. Познакомился с Лори, и… все.

Видимо, она поняла. Досадливо прикусила губу, потом, видимо, плюнула и просто поинтересовалась:

– Семья хоть есть?

– Я рос с матерью, потом она умерла. С тех пор один. И мне неплохо.

– Вижу. – Джил повозила зачем-то кружку по столу. В коридоре прогрохотали шаги: еще кто-то вернулся с рейда в Скотланд-Ярд. – Знаешь, Соммерс, а я рада, что в начальники мне достался ты. С тобой просто.

Единственным, что пришло в голову в качестве ответа, было:

– С тобой тоже, Джил. Спасибо.

Рассвет приближался, здание заполнялось людьми: те, кто ночью спал, тоже занимали свои места. Наша безрезультатная вахта кончилась; короткие рапорты были написаны и положены на нужный стол. Мы с Джил, попрощавшись, разошлись по домам.

Из цветущей провинции Блумфилд давно превратился в город-призрак: почти все жители перебрались, кто в Лондон, кто в Статфорд, кто и дальше. Дома обветшали, заколоченные лавки смотрели мерзлыми провалами окон и витрин. Было удушливо тихо.

Я закуталась в шарф и пошла быстрее. Привет, мой город. Остов гимназии, улица, бывшая когда-то променадной, дикий парк с развалинами фонтанов. Все бесцветно мертвое, мертвое настолько, что нечего даже похоронить. Да, мой город, я тебя не жаловала, но ты столько лет был мне домом. Мне и моей лучшей подруге, двум обычным девчонкам.

Нельсон не приближался, но я слышала шаги за спиной: он неотступно шел следом. Я замедлилась, ожидая, что он догонит меня, но он лишь сделал то же самое. Расстояние между нами не сократилось. От этого стало только хуже. Падальщик хотел, чтобы я что-то поняла. Сама. Я нашла силы гордо вздернуть подбородок и вновь пошла быстрее.

Начались Холмы Знаний, – так называли в Блумфилде квартал, где было особенно много книжных лавок. Наш холм и нашу лавку я узнала легко: голубая краска еще не совсем облупилась, витрина уцелела. Рассохшаяся дверь легко открылась, я заглянула внутрь и не увидела ничего, кроме трех сломанных стеллажей. Я отступила и столкнулась с Нельсоном.

– Извини, – буркнула я и отошла в сторону. – Ты уверен, что найдешь здесь что-то?

Он кивнул.

– Как называется это место?

Я пожала плечами. Мы называли лавку Кристофа просто книжной, это значилось и над входом. Подняв голову, я увидела: табличка, украшенная нелепыми гипсовыми цветами, тут. Цветы забавляли нас с Фелис; они не подходили ни серьезному Кристофу, ни его обстоятельному дядюшке.

– Можно одолжить трость?

Я, по-прежнему в каком-то оцепенении, кивнула. Нельсон взял палку, занес…

– Стой!

Что-то жалобно зазвенело, прежде чем разбиться. Мне показалось, это была моя память. Под ноги посыпались осколки лепестков и листьев.

– Что ты делаешь?! – почти взвизгнула я.

Он ударил металлическим набалдашником по гипсовым лилиям. Еще раз. И еще. Вне себя от ярости, я вырвала у Нельсона трость и тоже замахнулась, подумывая повторить удар, только уже с черепом сыщика.

– Нельсон, это наш магазин! Как ты…

Он поднял руку и указал на вывеску.

– Так как, говоришь, он называется?

Я проследила за взглядом сыщика. Под цветами скрывалось слово; теперь я могла легко его прочесть. Бешено заколотившееся сердце ухнуло от горла вниз.

Именно так. Буквы серебрились на нотных линейках. В углу была еще крохотная гравировка: «От Ме-Ме, вашей сестрички и матушки». Трость выпала из моей руки.

– Это невозможно.

Падальщик молчал, разгребая осколки сапогами.

– Почему…

– Вчера пришла телеграмма от Артура, очень интересного содержания. Но многое было ясно и без нее.

Я слушала, но не слышала, только смотрела на надпись. С усилием отведя от букв взгляд, я наконец медленно произнесла:

– Эти цветы всегда были здесь. Фамилия торговца была О’Брайн. И…

– Она сказала бы «Bello» или что-то вроде того, да?

Мы обернулись, когда раздался этот голос. На холм поднимался цыганенок Джек.

Он шел вразвалку, спрятав в карманы руки. Лицо было грязное, волосы стояли дыбом даже под старым цилиндром, в ушах блестели сережки. Джек выглядел, как всегда, когда я заставала его у Сальваторе. И как в последний раз, когда я его видела.

– Где ты был? – Я бросилась к нему, борясь с желанием схватить за плечи и встряхнуть. – Тебя и Артура ищет полиция, и…

– И найдет, – с улыбкой ответил он. – Я… гулял.

Кое-что все же изменилось: цыганенок казался выше дюйма на два из-за новых ботинок. Он по-прежнему улыбался, безмятежно качаясь с носков на пятки, и, посвистывая, явно ждал расспросов. Невольно я сжала руку приблизившегося Нельсона и… почувствовала, что пальцы сжались в ответ. Падальщик побледнел и вдруг попятился, увлекая меня за собой.

– Что с вами, сэр? Не узнаете?

Что-то с Джеком было не так, и постепенно я понимала, что именно. Взгляд. Пристальный, холодный и очень, очень взрослый. Объяснение нашлось тут же, с разительной готовностью: конечно, мальчик переживает за исчезнувшего Артура, Артур для него как родной отец. Да. Переживает. Возможно, следил за нами, не решаясь подойти. Бедняга. Пытаясь побороть тревогу, я ласково улыбнулась.

– Джек, как ты нас нашел?

Джек не ответил и отвечать не собирался. Еще некоторое время он смотрел на нас, потом подошел ближе. Задумчиво оглядев магазин, печально вздохнул.

– Как все изменилось, как запущено. А вы варварски сломали мою вывеску, мистер Нельсон. Впрочем…

Джек не закончил. Он жестом фокусника извлек из рукава белоснежный платок с монограммой и стал стирать грязь с лица. Потом аккуратно расстегнул и снял серьги, рассовал по карманам. Извлек из нагрудного гребень, стащил цилиндр и расчесался – так, что вихры легли аккуратным прибором, обнажив лоб и позволив мне наконец увидеть глаза.

Яркие синие глаза, обычно скрытые длинной криво остриженной челкой.

– Джек…

Он подмигнул.

– Не узнаете, мисс Белл? Или мне звать тебя Лори, моя девочка? А голос? Помнишь?

И я его узнала. Как легко оказалось меня одурачить. Грязным лицом, сережками, ботинками без подъема. Развязными манерами и клеймом «уличный оборванец». Но главное – знанием. Ему должно быть уже больше двадцати, как и мне. Больше двадцати.

– Кристоф О’Брайн… – прошептала я.

Падальщик с кривой улыбкой похлопал в ладоши и поправил:

– Точнее, Кристоф Энгельберт Моцарт. Сын Энгельберта Клауса Моцарта и Мейры Динарии О’Брайн, охотников за сокровищами и авантюристов. И… видимо, наследник их немалого награбленного состояния?

Джек долго и внимательно всматривался в сыщика, наконец соединил ладони шпилем и кивнул.

– Верно, Нельсон. О’Брайн – фамилия дядюшки по матери. Он любезно поделился ею со мной, решив, что «Моцарт» слишком на слуху. Отец тоже ее скрывал, даже в годы учебы, а после женитьбы взял фамилию мамы. Теперь пора поговорить о делах, верно?

Я на всякий случай еще немного отступила и взялась за рукав пальто Нельсона. Мои колени, пальцы – я вся дрожала.

– Кристоф, погоди. Я помню тебя… Как ты…

– …не поменялся? – Он дурашливо насупился. – Бестактно. Но справедливо.

Улыбка померкла. Падальщик сделал шаг вперед, жадно вглядываясь в Кристофа. Казалось, он все еще до конца не верил глазам и подтвердившимся догадкам.

– Обратная прогерия, – наконец почти прошептал он. – Или точнее, синдром ретардного старения. Один случай на…

Кристоф прищурился.

– Несколько десятков тысяч человек. Я вас явно недооценил. Снова верно, Нельсон. – Взгляд переметнулся на меня. – Я болен, Лори. Но если ты спросишь, на сколько лет я чувствую себя, то мне даже не тридцать, а около сорока. Идеальный возраст для осознания прежних ошибок, не так ли?

Ощущение нереальности накрыло меня тошнотой. Впрочем… какая нереальность, где? Ведь все просто. Очень просто. Достаточно было вовремя открыть глаза.

Я обогнала его в росте еще в начале учебы: в нем было чуть больше пяти футов без каблуков. Я не видела его с щетиной на подбородке; не помню, чтобы до конца сломался голос; он не страдал от так характерных для юнцов воспалений на коже…

– Кристоф! – Слезы готовы были вот-вот вырваться. – Как ты…

Невозможно было смотреть ему в глаза. Такого же оттенка, как у Нельсона, но с совсем другим выражением – намертво вмерзшей боли. Наверное, та боль была и раньше, просто улыбка скрывала ее, как половину вывески скрывали гипсовые цветы. Никто не смеялся и не шутил, как Кристоф О’Брайн, – настоящий ирландец, лишь по недоразумению обделенный рыжей шевелюрой. И теперь я ненавидела себя за прежнюю слепоту.

– Это началось… Господи, когда это началось? Как?..

Он улыбнулся, но боль не исчезла. Я лишь почувствовала ее когтистые пальцы ближе.

– Трудно сказать, Лори. Когда вы с Фелис прибыли в город, мне было семнадцать. Я рос медленно и выглядел младше сверстников, но еще рос, хотя уже тогда знакомый доктор говорил, что я развиваюсь странно. Я стыдился этого. Я солгал вам, сказав, что мне…

– Двенадцать. А ведь ты показался нам старше, – тихо ответила я. – Ты был таким умным, таким…

– Нет. – Горькая усмешка исказила мальчишеское лицо. – На самом деле я был тем еще дураком, но эту историю рассказывать рано. Сейчас поговорим о другом.

– Кристоф…

– Довольно, – перебил он. – Я здесь лишь потому, что больше не могу управлять вами на расстоянии. Карты пора раскрыть. История кончается.

– Управлять? – Я дернулась. Меня словно ударили. – Что это значит?

– Вы подбросили Розенбергеру шкатулку? – неожиданно встрял Падальщик.

Почему именно этот вопрос?.. Несколько секунд друг моего детства думал, потом довольно кивнул и нахлобучил цилиндр обратно на макушку.

– Я ведь выбрал сначала его. Но он предпочел сбежать. Жаль…

– Он жив? – быстро спросил Нельсон.

Кристоф снисходительно хмыкнул.

– Конечно, печет свои штрудели. Не заблуждайтесь на мой счет, я не монстр. Теперь пора отправляться на встречу с моим союзником. Там и поболтаем… И договоримся.

– О чем? – глухо спросила я. «Управлять. Управлять», – все еще стучало в висках.

Его глаза вдруг потеряли тоскливое выражение, оттаяли. Передо мной был прежний Кристоф, тот, с которым мечтала танцевать на балу каждая девочка Блумфилда от десяти до шестнадцати лет. Я знала ответ. Кажется, Нельсон тоже.

– Вы ищете Леди, и мы должны вам помочь. Верно?

– Именно. – Он направился по холму вниз, жестом приглашая идти следом. – Хотя скорее я хотел бы, чтобы вы не мешали. Именно поэтому вам лучше все узнать заранее.

Усилившийся ветер играл рваными полами плаща Кристофа. Мальчик, который никогда не вырастет, шагал по промерзшей траве уверенно и прямо. Он не сомневался, что мы, двое взрослых, пойдем за ним. И Нельсон пошел, мягко утягивая меня за собой.

– Ну. Вперед.

«Это мой выбор. Мой смысл. Это – правильно». Впервые заветные слова-молитва не отозвались ничем. К черту. Я не стала холодным умным сыщиком, которым хотела стать. Разбуженные воспоминания рвались наружу, раздирая рассудок грязными когтями. Моя глупая симпатия к этому мальчишке, его верная любовь к моей подруге, непринужденный смех его дяди, спокойно лгавшего нам и угощавшего лучшим в мире печеньем. Чем больше я думала, тем хуже становилось. Ублюдок. Ублюдок разрушил, однажды исчезнув, все, что у нас было, а теперь вернулся и вел себя так, будто сам продумал и разыграл самый злой балаган, какой только можно придумать. Нет. Я не скучала по нему. Не сожалела о его мнимой смерти и не верила в его возвращение. Я просто…

– Ненавижу!

Когда я подскочила, он обернулся и получил удар в нос, резкий и сильный. Мне показалось, хрящи хрустнули, но Кристоф даже не упал. Он лишь качнулся и застыл, закрываясь рукой.

Нельсон оттащил меня, явно боясь, что я брошусь снова, но я уже не хотела бросаться. Ярость отступила. Слез не было, и всю грудину заполняла давящая пустота. Давай же. Застрели меня, предатель. Ты наверняка вооружен.

Мгновения тянулись. Кристоф все стоял, сутулясь и заслоняясь локтем. Потом отвел от лица руку и вскинул взгляд, наверное, такой же мертвый, как у меня.

– Справедливо, – тихо произнес он, вытирая кровь. – Даже мало. Я ждал раньше, Лори. И уже испугался, что в отличие от меня ты выросла.

Подбежав снова, я сжала худое плечо и встряхнула.

– Ты не можешь так с нами поступать, Кристоф. Ты обманул! Ты…

Усталая улыбка вновь всколыхнула мое бешенство.

– Что ты хочешь, Лори? Я… люблю ее. И верну. Я обручусь с ней, мое влияние и…

Я закричала ему в лицо. Крик взорвался в пустоте заброшенного города.

– Обручишься? Любишь? Она убийца, Кристоф! Она сломалась! Спятила! Из-за тебя!

Я сорвала голос и прижала ладони ко рту. Нельсон, до того молчавший, неожиданно тихо поддержал меня:

– Поздно вернулись. Вашей невесте грозит в лучшем случае виселица, и едва ли она по-прежнему мечтает выйти за вас замуж. Или за кого-либо другого.

Герберт привлек меня к себе. Руки сомкнулись на моих лопатках, защищая, закрывая, грея. Уткнувшись в его воротник, я зажмурилась. От крика начинала болеть голова, ноги едва держали. Накатывало странное равнодушие ко всему, что скажет дальше Кристоф, что бы он ни сказал. Голос, который я услышала, звучал ровно и спокойно:

– Фелис верит, что является потомком одного из величайших в истории людей… разве Марони не рассказал? Для этого мы и выслеживали его несколько недель.

– Каждый во что-то верит, – отозвался Нельсон. – Но думаете, маленькая Кити Рочестер, которая выучила ноты в три года и сочинила симфонию в пять, знает что-то о гении и злодействе? Что она достойна смерти от яда в пирожном? Я так не считаю. Вы хотите, чтобы мы помогли найти Леди, – это вы сказали. Еще есть то, что вами не сказано. Я требую всего одного ответа прежде, чем мы сделаем еще шаг. Вопрос прост: зачем?

Я отстранилась от Падальщика и посмотрела на Кристофа. Тот молчал, глядя под ноги, наконец, будто сделав над собой немыслимое усилие, разомкнул губы:

– Я увезу ее. Если ее найдет кто-то другой, она умрет. Эгельманн ее не пощадит.

– И будет прав, – отрезал Герберт.

Меня обдало холодом. Кристоф вдруг фамильярно подмигнул.

– Что думаешь, Лори? Хочешь, чтобы наша Фелис умерла? Чтобы ее вздернули прилюдно на площади? Придешь посмотреть? Уже под именем леди Нельсон?

– Я… я не…

Слова не дались; я сделала единственное, что могла, – покачала головой. Почувствовав, что Нельсон пристально смотрит на меня, я прошептала:

– Прости. Я… очень, очень хочу ее хотя бы… понять.

Я боялась взглянуть на Падальщика. Я знала, что увижу презрение и разочарование. Кого я защищала? Сумасшедшую, убившую больше людей, чем все, кого я арестовала. Террористку, возможно, держащую в заложниках отца нашего друга. Мой благородный сыщик, потомок адмирала, офицер Легиона не мог принять такое. Речь ведь шла не о сентиментальной слабости. Речь шла о преступлении, возможно, о государственной измене. И о настоящей подлости.

– Что ж, мистер Моцарт, не будем спешить. – Нельсон заговорил, и у него был странно бесцветный голос. – Нам остается выслушать вас. Что дальше, останется на мое усмотрение. Надеюсь, вас это пока устроит? Отлично. Идемте.

Я обернулась. Сыщик отвел взгляд и прошел мимо меня. Теперь он шагал с Кристофом, а я плелась следом – тяжело хромая, едва успевая. Я не сводя глаз со спины Падальщика.

«Позови меня назад. Позови». Как тогда. И как это нелепо. Он не слышал меня, так же как мать.

– Держитесь. – Он вдруг помедлил и протянул руку. Я оперлась на нее, попыталась заглянуть ему в глаза, но следующие слова заставили потупить голову. – Мисс Белл.

Дальше мы шли в молчании. Я почти не видела двух экипажей, стоявших на краю дороги. Не слышала фырканья лошадей, даже показавшийся знакомым герб на дверцах не привлек моего внимания. Я смотрела, как Падальщик забирается в экипаж, что стоял ближе. Когда я собралась последовать за ним, Кристоф удержал меня.

– Поедем в другом. Мистер Нельсон не соскучится, у него будет компания. Ну-ка… – Он помог мне влезть по ступенькам и, запрыгнув следом, крикнул: – Трогайте! Домой!

Графиня пристально смотрела из окна вагона первого класса. Я отвернулся, но, идя по перрону, все равно ощущал ее взгляд. Даже когда мы взлетели и я в последний раз увидел поезд сверху, казалось, она смотрит. Щурится в небо, как старая кошка на падающий снег.

Меня плохо перевязали: снова засочилась кровь, едва я в обществе двух полицейских забрался в гондолу. Я зажимал рану ладонью и ощущал, как рубашка постепенно промокает. Голова по-прежнему кружилась, но это я мог потерпеть. Главное было не думать о боли и тошноте слишком много. Вообще ни о чем не думать.

Я прикрыл глаза, сделав вид, что забылся сном. Я надеялся услышать, о чем будут говорить констебли, но они молчали. Один вел гондолу, другой просто сидел слева от меня и шумно сопел, видимо, мучаясь простудой. Был ли у них приказ не раскрывать при мне рта, или они опасались пропустить опасность, – я не знал. Оба выглядели мрачными. У каждого было по массивному револьверу и еще по карабину; мне это не нравилось – тяжелое вооружение для полиции столь низкого ранга. Тревожный знак.

Когда я очнулся от сна, в который действительно провалился, они по-прежнему молчали. Я стал смотреть на свинцовое полотнище моря, сменившего уютные французские городки. Туман встретил нас на подлете к Британии, затем сгинул, разгоняемый ветром. Я поежился. Мокрые бинты и рубашка под плащом уже стали холодными. Полицейский рядом со мной опустил навес над гондолой и вновь скрестил на груди руки. Я тихо спросил его:

– За последние дни в Лондоне случилось что-нибудь серьезное?

– Случилось, сэр, – помедлив, ответил он. – Железные корабли видели над городом.

– Железные?

– Именно, – вступил в разговор второй, внезапно оживляясь и оборачиваясь. – Настоящие! С них не стреляли, но, говорят, было хорошо видно, как блестит обшивка. И кто мог построить их, ведь это невозможно…

– Стэнли, лет сто назад люди вообще не летали! – возразил первый полицейский, вынимая из кармана платок и сморкаясь. – Хотя интересно… кто мог такую махину поднять, железо-то не деревяшка…

Гондола неспешно плыла вперед. Я снова смотрел на спящие городки, теперь английские, но мало отличные от прежних. Полицейские препирались; я уже их не слушал. Одна лихорадочная мысль овладела мной. Был ли человек, способный сконструировать корабль из стали? Был. День за днем я винил себя в его исчезновении и возможной гибели. Говорил слова, которых не сказал, пока рос с ним в одном доме. Под его защитой.

Башни Лондона замаячили вдали; гондола поднялась выше и полетела быстрее. Туман рассеялся, но, как ни странно, в воздухе было мало кораблей. Полицейский пояснил:

– Обыски, сэр. Гражданские полеты ограничены. Мистер Эгельманн ищет место, где та женщина прячет железные суда. Я слышал, все обыскивают, Королевскую верфь…

– Она не используется, – возразил я. – Там ничего не строят. Там же только…

– Их последний недостроенный корабль «Северная звезда» и малютки-гондолы, – кивнул полицейский. – Но мистер Эгельманн все равно велел проверить, там так редко кто-то бывает с момента, как…

– Мы помним, – глухо оборвал его напарник.

Полицейские примолкли. Разговоры о самой мрачной странице современной истории Лондона были не в чести. Их обходили стороной, как обходят темные проулки в Уайтчепеле.

Мелкие капли дождя начали падать с неба. Несколько я поймал, высунув из-под навеса ладонь. В глубокой задумчивости я представлял…

– Мы прибыли. Вас ждет мистер Эгельманн.

Гондола приземлилась во дворе Скотланд-Ярда. Часовых было двое, еще двое маячили у местных лабораторных корпусов. За спинами каждого тоже были винтовки. Обычно здесь ходил один легковооруженный человек. Я огляделся и направился к крыльцу центрального здания. Констебль, тот, что сидел рядом во время полета, пошел следом. Я уверил его:

– Не беспокойтесь, я знаю, где кабинет.

Полицейский вздохнул. Лишний раз видеть Томаса ему не хотелось, это читалось на лице. Секунду или две он колебался, потом все же поднялся на несколько ступеней.

– Приказ – доставить лично. У меня уже два выговора, еще один – и разжалуют.

Кивнув, я толкнул дверь. В очередной раз я поразился тишине и зашагал вперед, по коридору к лестнице, машинально пытаясь уловить хоть один посторонний звук. Везде было заперто, лишь изредка невнятная речь долетала до ушей. Побыстрее поднявшись, я прислушался вновь – то же самое, только к монотонному говору добавлялся иногда стук печатных машинок. Здесь находились архивы и картотеки, где тишина царила и раньше, – наверное, поэтому прежние шефы Скотланд-Ярда выбрали этот этаж для кабинета. Широкая дверь с золоченой табличкой была прикрыта. Я постучал и тут же услышал знакомый рык:

– Кто?!

– Томас, это я.

Он вырос на пороге спустя несколько мгновений – бледный, с извечной щетиной и помятым лицом. Тяжело опершись о дверной косяк, посмотрел на меня красными воспаленными глазами.

– Ваш эскорт, – я постарался улыбнуться, – был неожиданным, но очень ко времени.

– Принс, свободны. – Не ответив, он обратился к полицейскому рядом со мной. – Хотя стойте. – Более цепкий взгляд задержался на моем плече. – Принесите из лабораторного корпуса антисептик и перевязочные материалы.

– Не нужно, Томас.

Он сжал мою руку в своей и грубо встряхнул. Я охнул, почувствовав, как новая порция крови хлынула из потревоженной раны.

– Не нужно, Артур? Пошевеливайтесь, Принс.

– Есть, сэр, – отозвался констебль.

Мы остались наедине. Томас пропустил меня, указал на стул. Я сел, откинувшись на жесткую спинку, и прикрыл глаза. Я слышал, как Эгельманн меряет шагами кабинет. Он не заговаривал. Мельтешение и молчание раздражали, и наконец, не выдержав, я спросил:

– Что не так, Томас? Заявление о моем отъезде предоставлено с нужной датой. Я хотел избежать шума, моя поездка в Вену была удачной.

– Мне уже телеграфировали о вашем «удачном» возвращении. – Он остановился напротив, его тень упала на меня, и я открыл глаза. – Вы понимаете, что вас могли убить?

– Понимаю, – отозвался я. – Но все прошло хорошо.

Я вытащил из саквояжа две тетради. Эгельманн мельком глянул на них, и снова колючий взгляд впился в меня.

– Не думал, что у нас настолько разные представления о понятии «хорошо».

Тон, которым это было сказано, заставил усмехнуться. Томас прошел к столу, вынул из ящика небольшую плоскую бутылку и отвинтил крышку, выпустив на волю запах виски.

– Пейте. – Он резко, почти зло протянул бутылку мне. – Вам не помешает.

Напиток обжег горло, прогоняя холод и даже немного притупляя боль. Начальник Скотланд-Ярда взял тетрадь с переводом и начал пролистывать. Иногда глаза задерживались на каких-то строчках, но лицо хранило равнодушное, даже брезгливое выражение.

– И ради этого он… – пробормотал Эгельманн и осекся. Вернув дневник на стол, он наклонился. – Вам лучше?

Это прозвучало уже не так раздраженно. Я посмотрел ему в глаза и кивнул, он облегченно улыбнулся, но тут же опять нахмурился.

– Не дурите больше. Мне не трудно выделить вам в помощь пару человек. Вы даже не представляете, как ваш отъезд все взбаламутил. Мы тут себе места не находили!

Он забрал бутылку, прилично хлебнул и поставил на стол. Вернувшийся констебль принес медикаменты и поспешил ретироваться. Проводив его рассеянным взглядом, Томас глянул на часы и негромко сказал:

– Мне звонил мистер Моцарт. Он хочет встретиться.

– С вами?

– Сказал, с нами. Через двадцать минут пришлет экипаж. Но вы можете не ехать, я солгу ему, что не застал вас.

– Томас. – Когда он приблизился, я встал и положил руку ему на плечо. – Вы настолько плохого обо мне мнения? Думаете, я отпущу вас на встречу с таким человеком? В разведку так не ходят.

Поединок взглядов продлился лишь несколько секунд. Томас сдался, хмыкнул и нервно, по-мальчишески взъерошил себе волосы.

– Что ж, спасибо. Тогда следует заняться вашей раной сейчас. Помочь?

Отказавшись, я снял плащ, расстегнул жилет и принялся за рубашку. Рука слушалась неважно; Эгельманн с пристальным вниманием наблюдал за мной, будто ожидал, что я в любой момент потеряю сознание.

– Вы точно можете ехать?

– Не сомневайтесь. – Кивнув, я отвинтил пробку от пузырька с йодоформом. – Это даже несерьезно для рубящего удара. Крови много, но ничего не задето. Главное – перевязать. Медики в поезде сделали это ужасно, но я благодарен уже за то, что они предварительно все промыли.

Я начал избавляться от бинтов; в одном месте они присохли, в другом наоборот, по-прежнему были сырыми. Кривясь от боли, я наконец освободил рану и окинул взглядом. По-хорошему ее следовало промыть еще раз, прежде чем заново обрабатывать, но времени не осталось. Йодоформ отвратительно жегся. Я привычно стиснул зубы, утешаясь тем, что если бы требовались швы, было бы хуже.

– Давайте все же помогу. – Эгельманн взял бинты, и я благодарно протянул ему руку. – Удивительно, как философски вы к такому относитесь, на гражданской-то стороне.

– К увечьям? – уточнил я. – Свыкся. Вы, наверное, за службу столько раз были ранены, что тоже привыкли видеть их?

– На себе – да, – сухо отозвался он. – Но когда кто-то, кого ты записал в друзья, истекает кровью, тут не привыкнешь. Особенно, если друзей особо нет.

Он закрепил повязку и отступил. Сделал новый глоток из бутылки с виски, протянул мне и нервно, но добродушно подмигнул.

– Подобная сентиментальность не положена шефу полиции, но я действительно рад, что вы живы. Одевайтесь, нужно спускаться.

Я накинул на плечи рубашку. Томас глянул на болтавшийся на шнурке тигриный клык.

– Все еще приносит удачу?

– Вполне.

– А это приносит удачу мне. – Он снял со стены тускло блеснувший тальвар.

Когда мы вышли, за воротами уже ждал экипаж, запряженный двумя серыми лошадьми. Заметив нас, возница помахал, и мы приблизились. Томас распахнул дверцу, серебрившуюся каким-то гербом, и обернулся.

– Уверены, Артур?

– Уверен. В конце концов… Гильгамеш и Энкиду ведь совершили пару подвигов вместе, прежде чем умереть?

Он рассмеялся. Возница хлестнул лошадей; экипаж сорвался с места. На город снова опускался густой туман.

Лечь днем оказалось плохой идеей. Растревоженные бессонной ночью мысли никак не хотели покидать меня. Я проворочался в постели где-то полчаса и встал; голова гудела, как старый чайник, и я уже понял, что сон сегодня обойдет меня стороной. Одевшись, я подошел к окну и окинул взглядом облачное небо. Пожалуй, стоило прогуляться, может, зайти куда-то перекусить: кажется, в последний раз я ел что-то вчера днем. Еще хотелось навестить Лори. Это я и решил осуществить прежде всего.

Выйдя из омнибуса у знакомого дома, я впервые обратил внимание на чердачное окошко-розетку из мелких цветных стеклышек. Это удивило меня: не подходило строгому, даже временами чопорному Нельсону. Поднявшись по ступеням, я постучал.

– Иду! – прозвенел женский голос. – Нет, бегу, бегу!

Мелкая, быстрая семенящая поступь не напоминала хромающие шаги Лори. Дверь распахнулась. На пороге стояла Пэтти-Энн, маленькая сестра Нельсона, – черноволосая, с усыпанным родинками лицом. Она широко распахнула синие глаза.

– Ой… полиция? – Взгляд переместился на цветы в моих руках. – С букетом?..

– Я не на службе, – поспешил успокоить ее я, уже жалея и об опрометчивой покупке нескольких белых кустовых роз, и о том, что надел форму. Ничего другого, пригодного к ношению в такую хмарь, у меня просто не было. – Я хотел бы увидеть Лоррейн.

Девушка задумчиво поправила толстую длинную косу.

– Ее нет. Они с моим братом уехали.

– Вот как? – Я постарался скрыть разочарование. – Что ж, спасибо. Возьмите. – Я отдал ей букет. – Передайте, пожалуйста, что я…

– Подождите! – Она сдвинула брови. – Не уходите! Они, может, скоро вернутся. Лори будет вам очень рада.

– Я не…

– И вид у вас какой-то больной! – Короткие пальчики уже схватила меня за рукав. – Давайте вы со мной пообедаете, не люблю есть одна! А потом я вам заварю чая с шиповником, я привезла сушеные ягоды! Из Вены!

Я сконфуженно попытался отказаться:

– Совсем не нужно…

– Мистер Соммерс! – Она широко улыбнулась. – Над городом летают страшные корабли, моего брата и его невесты-детектива нет дома, и я одна боюсь! Как полицейский вы обязаны меня защитить. И попробовать мою телятину и куриный суп.

Невеста? Захотелось немедленно уйти. Но я нашел силы рассмеяться и кивнул.

– Что ж, придется исполнять свой долг.

Просияв, Пэтти втянула меня в коридор. Я снял мундир, повесил и вслед за ней прошел в большую кухню.

– Здесь есть что-то среднее между гостиной и столовой. Но мы вечно толчемся тут, хотя, может, это неплохо, – оживленно сообщила она. – И готовить тут здорово, Австрия намного более отсталая страна, там и плитку-то нормальную не найдешь…

Я рассеянно кивнул, продолжая думать о Лори.

– Куда уехала мисс Белл?

– Они в Блумфилде, так брат сказал мне утром. Наверное, Лори вам говорила, это городок, где она училась.

– Да…

– Сходите, вымойте руки, по коридору направо.

Когда я вернулся, на столе уже стояли тарелки и лежали приборы. Букет в небольшой вазе был здесь же.

– Почему вы такой расстроенный, мистер Соммерс? – спросила Пэтти, садясь напротив меня.

– Просто Дин.

– Хорошо. Дин.

– Не обращайте внимания, трудная ночь.

Она кивнула. Некоторое время мы ели молча. Поглядывая на девушку, я чувствовал, что она хочет что-то сказать, но не решается. Наконец она подняла глаза.

– Вы тоже к ней неравнодушны, да?

Повисла тишина. Я не знал, что ответить, не думал, что вопрос будет в лоб. Я забыл, что в мире аристократов подобные разговоры ведут за тарелкой супа, с таким же непринужденным видом, с каким говорят о погоде и политике. Пэтти потупилась.

– Простите. У меня нет никакого такта. Просто мой брат и она…

– Они действительно помолвлены? – выдавил я.

Она натянуто улыбнулась.

– Я поспешила. Но я очень хотела бы надеяться, хотя прошло мало времени.

Я кивнул и поспешно произнес, надеясь сменить тему:

– Вы чудесно готовите.

– Спасибо, давно этого не делала. Муж был против. – Она отставила пустую тарелку и вытерла губы салфеткой. – Слушайте, Дин, что вы теперь будете делать?

– О чем вы?

– О Лори. – Она быстро смяла салфетку. – Поймите меня правильно, она…

– Не понимаю. – Я в упор взглянул на нее. – Мы с мисс Белл друзья. И останемся ими, даже если… когда… она выйдет замуж за вашего брата. Но если вы полагаете, что я попытаюсь отговорить ее от такого решения, то вы совсем меня не знаете.

Она вздохнула, как мне показалось, с облегчением. Стало противнее.

– Поверите или нет, – снова с усилием заговорил я. – Никогда не уводил чужих невест. Нет такой привычки.

Пэтти нервно усмехнулась и вдруг похлопала меня по руке.

– Вот и славно. Вы еще найдете свою леди. Я вот была замужем целых шесть раз.

Она выглядела юной, совсем девочкой – может, из-за полноты, может, из-за маленького роста. Но шесть обручальных колец на тонкой цепочке доказывали, что она не врет. Как и стерильный тон, которым она говорила о чужих чувствах.

– Никогда бы не подумал.

– А вот такая я! – Она засмеялась уже искреннее и встала. Я окликнул ее:

– Пэтти, скажите мне одно. Лори… счастлива?

Я не был уверен, что могу задавать такие вопросы. Слова вырвались сами, и я знал, что услышу не то, на что смутно и подло надеюсь. Наклонившись, Пэтти понюхала розы – с рассеянным и задумчивым видом, трогая пальцами лепестки. Наши глаза встретились вновь.

– Им хорошо вместе. Могут убить друг друга, но им хорошо. Правда. Думаю, это счастье. У меня… давно так не было.

Она поправила ворот и задела цепочку с кольцами – они звякнули, ударившись друг о друга. Звук показался мне неожиданно громким. Я встал и, надеясь, что ничем не выдал того, что меня обуревало, произнес:

– Это все, что я должен знать. Мне пора, спасибо за гостеприимство.

– А телятина? – Она беспомощно хлопнула ресницами. – Дин, я вас обидела? Боже, какая я дура. Поймите… я не знаю, как говорить о таких вещах! Лучше бы вы все сказали Лори, она ведь должна знать, правда? Она вас любит, она часто про вас вспоминает, и…

Она говорила быстро, но наконец мне удалось ее прервать:

– Не нужно. Я просто надеялся на то, на что не следовало. Думаю, пора прекратить.

Пэтти-Энн заморгала; кажется, она решилась дара речи. Щеки покраснели, пальцы опять затеребили цепочку.

– Извините, что потревожил вас. Честь имею.

Я вышел в коридор. Странно, но – может, из-за слишком долгого бодрствования, – я ничего не чувствовал. В конце концов, я знал все, что мне сказали, знал, уже когда Лори переехала в дом с чердачным окном из цветного стекла. Все было ожидаемо и сбылось.

Застегнув мундир, я вышел за порог. На крыльце сидела птица, рыжий голубь. Он нахохлился; правое крыло безжизненно волочилось по земле; на лапе не хватало пальца. Я на миг остановился, глядя на него. Откуда он здесь, почему пришел умирать к этому дому? Я спустился по ступеням, а странная мысль все не давала покоя. В Лондоне слишком быстро умирают даже птицы, что говорить о какой-то там любви?

Дверь за спиной распахнулась, выскочила Пэтти. Кажется, она вскрикнула, увидев голубя. Я чуть ускорил шаг.

– Дин, подождите!

Я не обернулся. Длинная улица уводила меня все дальше. Небольшая площадь, где обычно стояли гондолы, сегодня была забита кэбами, и вскоре я уже забрался в один из них.

– Куда вам, сэр?

Я колебался лишь секунду или две. Забыл даже, насколько кэб дороже омнибуса.

– Первый Воздушный.

Я не знал, почему хочу именно туда, причина не оформилась в затуманенной голове. Пульсировало одно желание – напиться. Забыть Лори, забыть непринужденную беседу о любви. Копыта застучали по мостовой. Глянув в окно, я увидел на перекрестке силуэт, как мне показалось, торговки цветами. Рассмотреть внимательнее я не успел. Возница хлестнул по мокрым спинам лошадей, и кэб помчался быстрее.

Эгельманн и Артур удивленно глядели на меня. Начальник Скотланд-Ярда даже поднял свои широкие брови.

– Никогда бы не подумал, что таким длительным ожиданием мы обязаны всего лишь необходимости встретить вас.

Я сухо кивнул и сел напротив. Я видел, как Кристоф Моцарт с приятнейшей улыбкой усаживает Лори во второй экипаж. Его лошади тронулись, следом помчалась наша карета. Блумфилд остался позади, а с ним… к черту, не хотелось даже в мыслях произносить, что еще погребено в развалинах прошлого Лоррейн. Я сжал кулаки, что не укрылось от Артура.

– Что-то… – он сделал паузу, – идет не по плану?

Я снова промолчал. Не по плану шло все, и главным в крушении этого несуществующего плана было вовсе не внезапное появление преступника, о котором я не знал ничего, кроме имени. Я повернулся к Сальваторе.

– Уже видели его лицо?

Тот покачал головой.

– Он прятался под капюшоном. А вы?

Проклятье. Я всегда был прям и честен с ним, возможно, прямее и честнее, чем стоило. А сейчас я вдруг понял, что не могу. Сообщить Артуру, что главной загадкой дела Леди, нашей невидимой тенью и неизвестной угрозой был нищий мальчишка, помогающий ему в лаборатории? Мальчишка, которого он жалел и хотел однажды устроить в университет, обеспечить его будущее, как делают любящие отцы? Эта привязанность казалась мне слабой заменой настоящей семье, но я не осуждал ее, не смел. И я солгал, покачав головой.

– Почему вы не в экипаже с мисс Белл? – тихо поинтересовался Артур.

– Так получилось.

Он не стал допытываться. Он вообще не любил задавать лишних вопросов, предпочитал выждать. Зато Эгельманн, прищурившись, немедля поинтересовался:

– Неужели уже довели ее и разругались?

Издевка и торжество в интонации заставили задохнуться от злости. Светлые хищные глаза сверлили мое лицо, но я ответил, удивляясь ровности собственного голоса:

– Не вашего ума дело. Лучше скажите, зачем мы понадобились человеку, с которым вы водите дружбу, вопреки законам Империи?

Улыбка Эгельманна напоминала скорее оскал.

– К сожалению или к счастью, он не делится со мной планами.

Чувствуя назревающую ссору, Артур протянул мне тетрадь.

– Я завершил перевод для вашей сестры. И, похоже, нам тоже лучше ознакомиться. Томас сказал, что он интересовался… – мрачный тон заставил меня вскинуть взгляд, – этой вещью. Дневником Антонио Сальери. Хотите прочесть?

Я не хотел. Мне было плевать на Сальери, сама фамилия теперь вызывала горечь и злость, но вовсе не из-за композитора. Из-за ненормальной женщины, возомнившей себя мстителем непонятно за что. Преступницы и интриганки, которую я повесил бы своими руками, несмотря на все напыщенные разговоры о жалости и понимании, заблуждениях и ошибках. Логичные, гуманные разговоры, отвечающие догмам церкви. Мне было плевать на гуманность. На доброту. На чужую любовь. Важным осталось одно: моя отвернулась.

Стоило представить, как Кристоф Моцарт перетягивает Лори на свою сторону, – и захлестывало неудержимое желание вздернуть его рядом с его чертовой невестой. Конечно, он знает, что сделать, какие воспоминания разбудить, какие слова произнести. Лори, умная и справедливая, сдастся. Она любила эту дрянь. Обоих. Этого уже не изменить.

– …Чего он хочет? – услышал я как сквозь туман голос Артура.

– Уехать из Британии. С ней вместе.

Ответ удивил токсиколога: он явно обращался не ко мне. Удивленным выглядел и Эгельманн, но уже через мгновение рыкнул:

– Вот оно что? Не бывать. Я ее повешу.

– Для начала поймайте, – осадил его я, но внутренне неожиданно почувствовал облегчение, даже благодарность. Эгельманн озвучил мою мысль и был на моей стороне.

– Слушайте. – Шеф Скотланд-Ярда оглядел нас. – Он на полном серьезе хочет заручиться нашей поддержкой в каких-то новых махинациях?

– Думаю, он не оставит нам особого выбора, – глухо сказал Артур. – Он следит за нами столько времени. Он спас вашу жизнь, Томас. И… – тень легла на его лицо, – если «союзник» – та, о ком я думаю, то мою тоже. Что касается вас, Герберт… вы ведь примете сторону мисс Белл, верно? И что получится?

– Охотники на тигра превратятся в спасителей этого тигра? Черта с два!

– А если мы услышим что-то, что переубедит нас?

– Меня не переубедит ничего, – отрезал Эгельманн. – Окажись этот мистер Моцарт хоть принцем, хоть разведчиком, хоть святым, но он просто сумасшедший.

Сальваторе выжидательно посмотрел на меня. Я отвел глаза.

– Вы ошиблись. Я не приму сторону мисс Белл, я приму сторону закона. И меня тоже… – я почувствовал ком в горле, – ничего не переубедит.

– Браво, Нельсон! – Эгельманн хлопнул меня по плечу. – Не ждал от вас такой принципиальности! Уважаю!

Артур промолчал. Он выглядел хмурым и сосредоточенным. Немигающий взгляд устремился в окно, и я этот взгляд хорошо знал. Таким Артур становился, когда хотел исчезнуть. Скрыться очень надежно, от всех вокруг.

– У вас есть идеи, что делать? – наконец спросил токсиколог.

Если бы я знал. Что-то подсказывало мне, что разговор с Моцартом кончится отнюдь не мирно. Как бы ни разглагольствовал Эгельманн, о чем бы ни думал я сам, у нашего противника были свои рычаги, чтобы надавить на нас. Помедлив, я ответил:

– Выслушать. Не спорить. Не дать ему нас убить. И уже тогда думать дальше.

Артур кивнул. А вот Эгельманн, не слыша нас, сосредоточенно смотрел в окно. У него план явно уже был. Свой. И пока он почему-то не собирался им делиться.

Я сжалась в углу и зажмурилась, но даже сквозь сомкнутые веки чувствовала внимательный взгляд Кристофа. Лошади тронулись; сразу понеслись быстро. Я не двигалась, скованная тупым оцепенелым равнодушием. Мисс Белл.

– Ты изменилась, Лори.

Голос звучал тихо и высоко, почти по-мальчишески. Если не открывать глаз, можно было поддаться иллюзии: мне двенадцать, Кристофу тоже, мы едем куда-то в Лондон. На мне гимназистская форма, мои волосы еще не стали жидкими и жесткими, нога здорова. Я не умею целоваться и не умею стрелять. А дома папа. Живой.

– Ты ненавидишь меня. Да?

Я открыла глаза. Кристоф улыбался мне, как раньше, так, будто мы виделись только вчера. Мне снова захотелось ударить его. Точно угадав мысль, он грустно рассмеялся.

– Ты лгал все время, что мы дружили.

– Пойми, Лори. – Он опустил взгляд. – Я действительно верил, что вылечусь. И что вернусь. Но…

– Ты должен был рассказать! – перебила я. – Сразу! С самого начала!

Кристоф покачал головой. Он не кричал на меня в ответ, а почти шептал.

– А разве подобная болезнь – не клеймо? Двенадцать – не десять, все уже хотят взрослеть. Я… все надеялся, что это ошибка. Глупость, так не бывает. Похоже на сюжет книги или желтой статейки: нестареющий мальчик. Вечный мальчик. И вот, мне больше двадцати, а вы верите, что пятнадцать. Я мог еще строить иллюзии? Ох, Лори…

Он потер подбородок – острый, безупречно гладкий. Детский.

– Те, с кем я когда-то учился, брили усы, заводили детей. А я… выйди я на улицу без каблуков и джентльменского наряда с подплечниками, – мне едва дали бы четырнадцать. Даже ты, Лори. Что говорить о Фелис? Она стала бы моей женой, зная все это? Зная, что не родит от меня, что, скорее всего, я не смогу даже…

Он зажмурился и вдруг тихо застонал. Румянец, вспыхнувший было на щеках, исчез, кожа словно посерела. Некоторое время он молчал, потом шепнул, поднимая глаза:

– Прости. Это гадко. Прости, я…

Мы говорили будто о разном. На разных языках. С разных сторон одного кошмара.

– Ты исчез, когда она нуждалась в тебе, Кристоф, неужели ты не понимаешь? Она думала, ты сбежал, узнав, что пожар изуродовал ее, что она лишилась состояния!

Он протяжно рассмеялся. Я и сама теперь знала, какую сказала чушь. Марони получал от Фелис не только взрывчатку, но и деньги. Она сама наняла его брата, подтолкнула к матери. И… еще одна догадка все еще не прижилась в рассудке. Нет, Фелисия не могла. Она заплатила бы слишком высокую цену своим уродством, если бы действительно замышляла убить мать. Нет… Она же вернулась в школу, пыталась жить дальше, только потом…

– Она бы не сделала всего, что сделала, если бы ты был рядом, – тихо и упрямо сказала я. – Она отступилась бы.

– Как же сильно ты ее любила.

– Сильнее, чем ты. – Слова сорвались с губ сами. Кристоф усмехнулся.

– В отличие от тебя я знаю: Фелисия не поворачивает назад. Она хотела избавиться от всех, кто мешал ей. Не просто избавиться.

– Конечно, вы знаете ее намного лучше, чем я, мистер Моцарт.

В ответ я вложила всю скопившуюся горечь; он прозвучали хрипло и жалко. С ним захлебнулась моя обида. Кристоф внимательно взглянул на меня, потом опустил глаза.

– Мне было все равно. Я готов был помочь ей.

– Помочь? – прошептала я. – Убивать людей?

– Узнать правду об ее предке. Понять его душу. Она ведь глубже, сложнее высоколобой пьески, написанной русским.

– Как осточертели эти разговоры о предках. – Я откинула голову на спинку сиденья. – Кристоф, однажды я сказала ей, что все эти люди давно умерли и равняться на них глупо, какими бы хорошими или плохими они ни были. Но…

– Фелисии нужно узнать. Он никого не убивал.

– Нормальным образованным людям это прекрасно известно, – холодно отозвалась я. – Ты не открываешь истины. Сальери с Моцартом всего лишь жили в одно время.

Кристоф сцепил руки в замок.

– Чуть больше. А для века интриг – намного. Тетрадь, привезенная Артуром…

Мне все еще хотелось ударить его, хотя бы словами, и я перебила:

– Кстати об Артуре. Уже представляешь, как приятно ему будет узнать, что почти родной сын просто пользовался им?

С прежним спокойствием Кристоф обратил глаза к окну.

– Это мое дело. Мое и его. Он был нужен мне по многим причинам, и главная – далеко не крыша над головой.

– Кристоф, а хоть кому-то ты сказал за свою жизнь правду?

– Говорил Фелисии. Когда клялся в любви.

Мы замолчали.

– Так… что с Сальери? – спросила наконец я, понимая, что не выдержу тишины. – Как все началось? Почему ты… вы…нет, не то… Ты следил за нами? Ты знал, кто такая Фелисия? То, что ты подружился с нами это…

– Случайность. Лучшая из возможных, – мягко ответил он. – Если бы ты знала.

Мы уже подъезжали к Лондону. Кристоф явно колебался, поглядывая на часы. Наконец, решившись, он придвинулся ближе.

– Судьба всегда сводит тех, кто должен встретиться. Всегда, Лори.

Судьба всегда сводит тех, кто должен встретиться. Я знал это. Так же хорошо, как знал историю своей семьи.

У Вольфганга Амадеуса Моцарта были два сына. Младший пошел путем отца, а старший предпочел музыке чиновничество. Франц Ксавьер и Карл Томас были разными, но одно – некоторая нелюдимость, тень загадочной полузабытой трагедии, – объединяло их. Оба не женились и не завели семей. У Франца Ксавьера все же был ребенок от малоросской скрипачки. Моя прабабушка была очень красивой. И так же, как прадед, любила музыку.

Младший сын Моцарта жил в Лемберге. Россия, став «крылатой» и присоединив эти земли, сделала его приграничным центром разрастающегося воздушного кораблестроения. Корабли влекли Франца по многим причинам; главная – рассказ старого учителя, Антонио Сальери, о мечте отца однажды взлететь. Забавно… Вольфганг Амадеус, мой предок, казался воплощением открытости, фривольности, даже необузданности, но вот о его мечтах почему-то почти никто не знал. На самом деле он был человеком глубоко одиноким, и минуты его безмятежного подлинного счастья считаются по пальцам. Это можно понять, слушая некоторые его сочинения.

Музыкантов после Франца в нашем роду не было. Были врачи и корреспонденты, послы и аптекари, полицейские. Потом был искатель приключений, мой отец. Студент самого робкого десятка, который однажды просто сбежал с любимой и изменил свою жизнь.

Я мог бы многое рассказать об их с мамой путешествиях по затерянным городам, дрейфующим кораблям-призракам, селениям дикарей, но обо всем этом можно прочесть и в старых газетах. Мои родители прекрасно умели исчезать. Я помню их смутно, самое яркое воспоминание, – мне было три года, и они прощались со мной, прежде чем отправиться в Японию и утонуть. Для меня они остались силуэтами, пахнущими пряностями, порохом и старыми книгами, но я всегда восхищался ими. Дядя знал о них десятки историй. Из-за этого во мне и проснулся интерес к старым легендам.

Джозеф О’Брайн – мой дядя – всегда говорил, что в семье он должен был родиться девочкой, а сестра – его «Ме-Ме» – мальчишкой. Мама была ураганом, он – рассеянным добряком. Совершенно не умел врать, чего стоило ему скрывать, что я… ненормальный.

Дядя воспитывал меня в отсутствие родителей и взял опеку, когда они погибли. Состояние должно было отойти мне после совершеннолетия; пока же дядя распоряжался им, и я ему доверял. У него не было семьи, только я, и он сделал для меня все, что мог. Он не отвернулся, даже узнав о… болезни. Лишь в тот, последний, год, когда я решил покинуть страну, он не выдержал. Он не мог принять моего решения, жалел Фелис и тебя. Я отписал ему часть имущества в обмен на молчание, смертельно оскорбив этим, навсегда порвав нашу связь. Уже много лет он живет там, где и мечтал, в Австралии. Но я спешу.

Дядя когда-то выбрал Блумфилд как тихий городок, где не расползаются слухи. Мы жили спокойно, а потом появились вы. Я почувствовал что-то, уже когда Фелис попросила у меня книгу об Антонио Сальери. Тогда я еще мало знал и о собственном предке: корни глубже, чем родители, меня не интересовали, легенда об отравлении Моцарта казалась страшилкой. Да и весь тот XVIII век не вызывал любопытства. Как и ты, Лори, я был юн и больше жил настоящим или близким прошлым.

Фелис же с самого начала относилась к этому иначе. Жила далеким веком, упивалась им, ненавидя фамилию Лайт и обожая другую – Сальери. Однажды после бала она рассказала мне об этом: что мать боится легенд, что заставляет скрывать имя отца и не дает заниматься музыкой. И что она, моя Фелис, ненавидит «этого шута, которого записывают в ангелы». За само его существование. Безумство, но я… понял. И скрыл от тебя. Прости.

Я не рассказал ей правду о себе: что, может, то, что мы встретились, – не случайность. Я боялся спешить, хотел выяснить больше. Насколько хорошо знали друг друга те двое? Враждовали? Дружили? Об одном из них осталось слишком много взаимоисключающих историй, о другом – ничтожно мало. Прочтя все, что на поверхности, я стал искать глубже. Мне повезло: попалось упоминание кого-то из современников, что Сальери вел дневник. Я начал охоту – еще осторожную, я был ограничен и в средствах, и в передвижении. Но я представлял, сколько узнаю с этих страниц, я бредил ими. Почти так же, как бредил Фелис.

Мне исполнилось двадцать один, и я понял, что не выздоровею. Максимум год – и Фелис увидит, что со мной не так. Какая это мука – быть вечно юным, больше всего на свете мечтая вырасти. Мы раздавали деньги врачам, ученым, даже спиритуалистам-целителям, обещавшим помощь, – при условии, что помощь будет тайной. На это ушла четверть состояния. Ничего не помогало. Я решился. Я сделал Фелис предложение и подарил шкатулку с секретом, который еще раскрою. На следующий день я ступил на пароход. Я еще верил. В Восток. Землю просвещенных.

Я надеялся, что за летние месяцы достигну хотя бы чего-то, тогда напишу, что задерживаюсь в путешествии. Я побывал в Китае, в закрытой Японии, в дальних уголках Индии. Лекарства и ритуалы, снадобья и медитации, молитвы. Я не излечился. И не стал возвращаться. Когда все же решился, Фелис была уже мертва. Я остался без нее, без дяди и тебя, без жалкой пародии на смысл бороться.

Многое могло кончиться тогда, но не кончилось. Потому что больше я не был один. Никогда. У меня появился союзник, Лори. Союзница. И тебе пора узнать, кто это.