Немыслимым усилием я приоткрыл глаза. Белеющий потолок с лепниной был незнакомым. Я попытался сесть, но приступ тошноты тут же заставил рухнуть обратно, на жесткую подушку – совсем не такую, как на моей съемной квартире. Неожиданно отозвалась болью еще и нога. Вчера я ударился, поднимаясь по лестнице. Секунду… по лестнице? Моя квартира на первом этаже. Где я, черт возьми?

Я осторожно повернул голову. Со стены на меня строго смотрел знакомый портрет маленького мальчика. Я выдохнул. Я вспомнил.

Вчера мы с Артуром Сальваторе, кажется, решили, что неудачу с поимкой отравителя нужно залить, и отправились в бар. Мне стоило труда уговорить токсиколога на это, но он сдался. Я попытался прикинуть, сколько мы выпили. Была ли третья бутылка премерзкого виски плодом воображения?.. И как я оказался у Артура?

Вечер и половина ночи сливались в полосу. Мы много говорили. Впрочем, скорее орали: вокруг было чертовски шумно. Черт…

– Знаете, Артур, всю жизнь хотел в большой город. Не к этим диким обезьянам и слонам, а вот в такой, как Лондон! Но политика, управление – это не мое, всегда больше любил стрелять, чем беседовать! Хотя, может… – Чувствуя, что язык заплетается, я подлил себе еще. – Да плевать.

Он не сводил с меня глаз. Он тоже пил много, но, казалось, совершенно не терял головы, даже держал спину по-военному прямо. Это особенно впечатлило меня; я подался вперед и хлопнул его по плечу.

– Люблю таких, как вы. Сам всегда хотел таким стать.

– Каким?

– А… – я нарисовал пальцем что-то неопределенное в воздухе. – Чтобы кто-то, посмотрев на меня, мог сказать: «высший класс».

Он никак не отреагировал.

– Э?..

– Что значит «высший класс»?

Я нахмурился.

– Трудно сказать. Но я чувствую. Как тигр. Тигр чует тигра. Давайте выпьем за тигров.

И мы выпили за тигров. А потом за что-то еще. И еще. Постепенно бар почти опустел, наступила тишина. Сальваторе неожиданно спросил:

– Почему вы меня позвали?

Я был честен:

– Больше некого. И… – я попробовал быть еще честнее, – подумал, что вам нужна помощь в виде чего-нибудь крепкого. Мне вот нужна.

Губы Артура вдруг скривились в нервной усмешке.

– Ненавижу проигрывать, Томас, а сегодня проиграл. Люди погибли. Вы надеялись, а я был недостаточно внимателен. Простите.

Вид стал потерянный, даже слишком. Токсиколог впервые потупился, мне вдруг стало его жаль, и я, подавшись ближе, решительно заявил:

– Вообще не ваша обязанность – быть ищейкой. Я надеялся, что вы заметите что-то, но не так, чтобы особо верил. Бестия хитра. Слишком хитра, мне уже кажется, она невидимка.

– А мне кажется, – отозвался Артур, – что разгадка слишком проста, поэтому мы не можем ее увидеть. Даже Нельсон.

Это «даже» меня покоробило.

– Он правда настолько хорош? Никак не могу в этом убедиться. Может, потому что слишком много из себя строит.

Сальваторе взглянул на плескавшуюся в стакане янтарную жидкость и ответил:

– Герберт Нельсон – хороший детектив, но не настолько, чтобы видеть простые разгадки. Сколько его знаю, он все усложняет. Это ему всегда мешало. Не только в сыске.

Мы долго молчали. Последние посетители вышли, и настала тишина – странная, давящая. Такой же безмолвной была ночная Агра: казалось, выйдя на балкон резиденции, уловишь каждый шорох, каждый вздох огромного города и простиравшихся вокруг бескрайних земель. Но в Индии причиной шорохов не могла быть крадущаяся в темноте многоликая женщина, несущая окровавленные ноты. Я оглянулся. Никого, кроме собаки под соседним столом и бармена, протиравшего стойку и не обращавшего на нас внимания.

– Расскажите об этом типе, именем которого она зовет себя, – попросил я, подпирая кулаком подбородок. Веселость уже покидала меня, ее сменяло знакомое ощущение сонливой опустошенности. – Он был таким же хорошим убийцей?

– Он вообще не убийца, насколько мне известно. Он был богат, счастлив, талантлив. Король музыки того времени, по словам Нельсона. Точнее, наследник, это место он занял вслед за Глюком, о нем-то вы слышали?

Решив не углубляться, я кивнул, и он слабо улыбнулся.

– С чего принцу завидовать нищему? Человеку, у которого не было шансов занять под солнцем место?

– Моцарт прославился, – возразил я. – Его даже я знаю. В отличие от этого, второго…

– Как и многие. – Сальваторе сдул со лба прядь волос. – Запоминают всегда таких. Тех, кто ищет место под солнцем, а не тех, кто его нашел. Сальери почти забыт в Австрийской Империи. Где-то – прослыл убийцей. А вот в Сиятельной Республике, его, я слышал, почитают. Там его родина.

– Не удивлюсь, – хмыкнул я. – Венецианцы всегда были странными. Лучше бы их проглотил какой-нибудь сосед, а не наоборот. То, как они разрослись в годы Великого Взлета, просто ужасает. У этого городишки-мышки зубищи льва!

Артур отпил из бокала.

– Если бы не они, у нас вообще не было бы воздушных кораблей. Мир был бы другим, намного… проще, полагаю, да и скучнее. А мой отец, возможно, был бы дома.

Шутить о венецианцах расхотелось. Мда, мировые перемены уходящего века, даже подняв мир к облакам, возымели прескверную изнанку. Помолчав немного, я спросил:

– Давно вы один, Артур? Почему не женились?

– А вы? С вашим положением святое дело – завести семью.

– Я… – Усмешку пришлось давить силой, – не сидел на месте. У меня была довольно опасная жизнь. Рейд за рейдом, расстрел за расстрелом, да что я вам рассказываю. Даже став политиком, не успокоился, хотя, казалось бы, что может быть скучнее политики?

Последняя фраза ему явно понравилась: уголки губ на секунду приподнялись в улыбке.

– А я вот проявил упрямство. Был недостаточно примерным сыном.

Удивленный этой откровенностью, я хотел задать вопрос, но в последний момент решил подождать. Артур продолжил сам:

– Родители ждали, что я женюсь на одной девушке. Она дочь старых друзей семьи, и мой поступок не одобрили. Они очень хотели породниться. Чтобы у нас с той девушкой родились дети. Конечно, когда я сказал, что не люблю ее, они поняли, но… сами догадываетесь. Все и так было не гладко: им не нравилось, что я ушел в науку, что я замкнулся, да многое не нравилось. Мы отдалились. Когда одна из сестер, как раз вышедшая замуж, прислала из Эдинбурга письмо и сообщила, что у нее будет сын, родители с радостью приняли приглашение в гости – без меня. Отец был свободен. Они уехали. Улетели…

Я налил ему еще виски, но он не стал пить.

– Напали с корабля, вроде бы индийцы, хотя описать детально никто не смог. Запомнили только: молодые, были отлично вооружены. Они спикировали на небольшом бриге, прямо с палубы забрали отца, грозясь, если не пойдет, убить остальных. С ним они сразу исчезли, никого не грабили. Телеграфист дал сигнал поздно. С тех пор я не видел отца. Мать на какое-то время повредилась от горя рассудком. Сейчас здорова, но не захотела возвращаться. Так и осталась с семьей сестры.

Он замолчал. Я посмотрел на его бледное лицо, лихорадочно думая, что сказать, и сказал самое банальное:

– Я верю, что он жив. Глупо похищать такие мозги, чтобы просто от них избавиться!

Ответ прозвучал очень тускло.

– А я знаю, что он жив. После похищения в Эдинбург пришла записка от неизвестного, где он говорил, что отец в безопасности. Но они не отпустят его, пока он не спроектирует для них корабль с аэродинамической железной обшивкой. Это все. Никакого торга.

– И… сколько прошло времени?

– Пять лет, мистер Эгельманн. Но это не все, что вам, наверное, нужно знать. В конверте с запиской лежала и карточка, очень похожая на недавние. С подписью S.

«Она опасный враг». Так Сальваторе сказал однажды. Сказал, а я не послушал. Но черт возьми, почему же теперь…

Кровь прилила к голове. Кулаки сжались сами; я, вскочив, треснул ими по столу и навис над токсикологом.

– Какого черта вы молчали?!

Волна гнева его нисколько не испугала. Лицо по-прежнему было каменным, он даже не шевельнулся. Голос зазвучал еще холоднее, чем раньше.

– Я не глуп, мистер Эгельманн, чтобы утаивать подобное от королевской службы разведки – расследованием занималось именно это ведомство. Они тогда не обратили должного внимания на карточку…

– Понял. – Я опустился на место. Мне стало стыдно за вспышку. – Простите. Но то, что вы молчали, когда моя цель – поймать ту женщину…

– Как видите, я рассказал.

– Но не сразу, а сейчас, когда… – я прищурился, – выпили две бутылки.

– Хотите правду? – Сальваторе закусил губу. – Я боюсь за него. Вот и все.

У меня не было отца. Вообще не было никого, за кого я мог бы беспокоиться в случае исчезновения: все окружение детства состояло из таких же голодных озлобленных мальчишек, принесенных в подолах сестрами милосердия или шлюхами. Еще была пара сравнительно сердобольных женщин, заботившихся о нас, и полдюжины контуженных солдафонов, тех, что не могли уже быть на линии фронта, но не растеряли тяги к муштре и растили в грязных бараках нас – «на убой». Они не особо надеялись, что, даже научившись стрелять, узнав основы стратегии и поняв, с какого бока подходить к лошади и летучей лодке, мы выживем. Ни к кому из них я не привязался и с огромной радостью, едва разменяв шестнадцать, ринулся на фронт. Я не тяготился одиночеством. И совсем перестал ощущать его, когда смерть стала завтракать и ужинать со мной за одним столом. Может, именно поэтому я не был «высшим классом». Но я понимал Артура.

Перегнувшись через стол, я схватил его за плечи и встряхнул.

– Послушайте, такого не случится. Мы освободим его.

– Все, кто когда-либо пытался искать его, говорили это. Но не находили никаких следов. Даже разведка.

– Я не все, Артур. И, слава Богу, я не глупее засидевшейся в кабинетах разведки.

Я качнулся из стороны в сторону, не удержав равновесия. Сальваторе качнулся на стуле вместе со мной, хмыкнул и придержал меня, в свою очередь взяв за плечи.

– Я вам верю. Пойдемте по домам. О делах лучше говорить на трезвую голову.

Дальше я помнил, что он, шатаясь, волок меня на плече и ловил кэб. Помогал подняться по лестнице, на которой я навернулся… и вот я просыпаюсь в его доме. Смотрю на портрет, где он с родителями и сестрами, мать держит руку на его плече. Артур улыбается. Вроде серьезен, а вроде… счастлив?

Что-то было не так. Да, точно: когда мы уходили накануне, Сальваторе развернул портрет к стене. Сейчас семейство – снова лицом. А ведь едва ли у токсиколога вчера нашлись силы перевесить эту махину. Особенно после того, как он тащил меня.

Я прислушался: ни шагу. Окна были закрыты, но по комнате, казалось, гулял сквозняк. Я приподнялся, оглядел полупустую комнату. У дивана стоял стол, в двух местах прожженный кислотой. Я усмехнулся. А потом взгляд упал на небольшой конверт на самом краю. На конверте была моя фамилия. Я взял его и извлек записку на тонкой дорогой бумаге. Такой же знакомой, как почерк, которым были выведены слова.

Ниже была реалистично нарисована полицейская гондола и приписано:

«Кстати… не знаете, где лучше всего спрятать корабль?»

– Томас?

На пороге стоял растрепанный Артур с двумя стаканами в руках.

– Доброе утро. – Я взглянул на него поверх записки. – Как ваша голова?

Он прошел в комнату, присел на край дивана и протянул мне один из стаканов, заполненных каким-то густым напитком медового цвета.

– Думаю, примерно как ваша. Болит.

Поднеся стакан к носу, я поморщился: запах был не то чтобы неприятным, но острым. Слишком острым для моего нынешнего состояния.

– Что это? И что там? – почти простонал я.

– «Устрица прерий». Сырое яйцо, виски, перец, уксус. Мертвого на ноги ставит.

Набравшись мужества, я кивнул и сделал глоток. Вкус оказался своеобразный, но что-то в составе – скорее всего, виски – слегка вернуло меня к жизни. Сальваторе наблюдал с усмешкой, но нахмурился, заметив письмо.

– Выходили на улицу?

Я мотнул головой.

– А вы?

– Нет. – Он взял лист и рассеянно пробежал строки. – Вы говорили кому-то, что проведете ночь у меня?

– Артур, я сам несколько минут назад не знал, что провожу ночь у вас!

– Черт… Значит, она как-то вас нашла.

– Почему-то не удивлен.

Токсиколог поднялся и вышел из комнаты. Я слышал, как он хлопает дверями, проверяя замки. Вздохнув, я откинулся на подушку и сделал еще глоток спасительной отравы, постепенно примиряясь с ее запахом и вкусом. Когда Артур вернулся, мир уже казался мне сносным. На вопросительный взгляд Сальваторе покачал головой.

– Ничего. И… кажется, вы могли понять, что лучше его не трогать.

Он глядел на портрет. Я отставил стакан и страдальчески потер висок.

– Ворочать картины? Сейчас? Если не заметили, я…

– Простите. – Он явно смутился. – Думаете, это… она?

– Возможно. – Я перевел взгляд с его расстроенного лица на счастливое лицо мальчика с портрета. – Но тут она права.

– Что?

Он уже шел к картине. Я окликнул:

– Артур. Оставьте.

Сальваторе вопросительно обернулся. Взгляд пронизывал насквозь. Я начал жалеть, что лезу, но и сдавать назад было бы глупо.

– Вы – тот, кто вы есть, – тихо произнес я. – И вам от этого не откреститься. Но семья останется семьей. Развернутая картина ничего не изменит.

Сальваторе молчал. Я уставился в свой пустой стакан. Дурак, к чему это было?

– Томас.

Я вскинулся. Доктор из Калькутты неожиданно улыбнулся.

– Может, вы и правы. И так или иначе, – улыбка увяла, – сейчас это не главная проблема. Есть план? Снова слежка?

Все было по-прежнему. А может, даже чуть лучше. Я нервно усмехнулся и, поднявшись, направился к стойке с телефоном.

– Хорошая мысль. Позвоним в Скотланд-Ярд.

Бестия сказала, конфеты ей надоедают. Интересно… как бы она оценила этот ядреный коктейль?

Утро в газетных архивах Королевской библиотеки не было бесполезным. Теперь я знал все о взлете и падении Хлои Нормы Лайт, первой женщины в Парламенте. Оставалось понять одно: действительно ли это связано с происходящим сейчас в Лондоне? Клубок предстояло разматывать примерно с середины. Мой путь лежал в паб, ютящийся близ доков, – «Три пенни». Там когда-то прятался от полиции контрабандист Август Марони.

Паб встретил тишиной: посетителей в раннее время не было, лишь из глубины помещения доносились какие-то звуки. Пройдя по грязному полу и потревожив пару упитанных крыс, я достиг стойки. Хозяин заведения неспешно расставлял бутылки на дальней полке. Услышав шаги, он обернулся.

– Чего надо, мистер? Ищете кого? – Он вытер со лба пот.

– Да. Билли.

Хмурый взгляд не отрывался от меня. Я повторил:

– Билли. Сам знаешь.

Имя было названо случайно. Я не сомневался, что среди отребья, регулярно трущегося здесь, какой-нибудь особенный Билли непременно найдется. Мне нужно было всего лишь завязать беседу. Хозяин заведения прищурился.

– Билли будет завтра. Передать что-то?

– Есть вести, которые не передают.

– Понимаю, – помедлив, отозвался мужчина. – Вот только… – Он приблизился и навалился на стойку локтями, – не похожи вы на посыльного. И нечего вам здесь делать. Проваливайте.

Голос звучал пока мирно, но я знал: скорее всего, мой собеседник вооружен, а Темза достаточно глубока и достаточно быстро течет. Тем не менее я повторил жест – навалился на стойку и пристально посмотрел в крупное лицо.

– Неплохо. Вот только я никуда не уйду. Можешь не беспокоиться, те, кого ты покрываешь, меня не интересуют. Пока.

– Ищейка, – процедил сквозь зубы мужчина, облизнув губы. – Не было печали…

Я кивнул с улыбкой.

– Ищейка. И со странностями. Знаешь, люблю на досуге послушать… о покойниках. И многое прощаю за хорошие рассказы. Понял?

Настороженная агрессия разбавилась изумлением. Мужчина даже перекрестился.

– Не совсем, мистер. Какие покойники?

Я снова усмехнулся.

– Один тип, который лет семь-восемь назад обретался тут. Мне даже плевать, кто заправляет теперь его делами с оружием, сепаратистами и прочим…

– Мистер! Тише!..

Я милостиво понизил голос в ответ на этот вопль: он обещал скорую капитуляцию.

– Меня интересует женщина, с которой он спал, и молодая девушка с изуродованным лицом. Не думаю, что сведения дороги тебе как память. Поделись – и освободишь себя от многих проблем.

Он нахмурился. Я молчал, готовясь в случае любого неадекватного действия врезать в зубы. Но он уже решился; сцепив в замок пальцы, поднял взгляд и ответил:

– По рукам. Вот только знаю я о Марони мало. Не такой был человек, чтобы трубить на каждом углу. А девчонка…

– До девчонки дойдем. – Я опустился на деревянный табурет. – Начинай.

Марони явились примерно в начале июня. На фоне разношерстной и не всегда приличной публики заведения они выделялись: кутили в меру, не дебоширили, шлюхами не интересовались. Поначалу многие принимали братьев за переодетых констеблей, но быстро засомневались: простоват ход, слишком демонстративно чистоплотными были эти типы.

О них знали мало: только что итальянцы, а прибыли из Индии, провернули что-то с черной торговлей. Скорее всего, просто залегли на дно, прежде чем растрачивать денежки. Среди местных нашлось немало желающих напроситься «в дело», которое, судя по виду новых постояльцев «Трех пенни», приносило доход. Но и младший Август, и старший Джулиан всех сторонились. У них явно были где-то свои, в чужаках они не нуждались.

Хозяин уже тогда слышал странное неанглийское слово «мафия» и поступил здраво: предоставил братьям лучшие комнаты, угощал алкоголем «за счет заведения», не дерзил. Велел девочкам быть поласковее, но без дозволения не переходить того, что в опрятном мире леди и джентльменов звалось устоями. Братья этого не любили, могли и ударить. Хозяин «Трех пенни» совсем не хотел проблем.

Постепенно к Марони привыкли. Они избегали публики, особенно Джулиан: он коротал дни за книгами, которые таскали ему чумазые мальчишки. Август был общительнее, хотя нет, неверное слово. Скорее Август любил шум и не мог долго обходиться без чужих голосов. Он нередко сидел за стойкой, потягивал что-нибудь – как правило, вино, – и слушал, просто слушал. Вокруг контрабандиста образовывался небольшой «мертвый круг»: никто не знал, что будет, если потревожить его королевское одиночество в грязной говорливой толпе. А потом заявилась она.

Смуглая девушка вошла в «Три пенни», как вошла бы в класс своей гимназии. Ведь, судя по виду, она наверняка училась именно в таком заведении: юбка на ней была простая, рубашка белая, туфли начищены. Она смотрела вперед, пока ей свистели и улюлюкали в спину. Вот она уже пересекла «мертвый круг» и приблизилась к Августу Марони.

– Я хотела бы с вами поговорить.

Итальянец усмехнулся. Хозяин думал: застрелит нахалку, как от мухи отмахнется. Но он только уточнил, отставляя бокал:

– А знакомы ли мы, юное создание? Ты не из здешних. Как ты меня нашла?

– Поболтала немного с книгоносами. Они ведь ходят к вашему брату?

Кто-то потребовал выпивку; хозяин отвлекся, а когда вернулся к стойке, разговор уже шел вовсю. Лицо Марони странно побледнело, он забыл о вине и как раз спрашивал:

– Да за кого ты меня принимаешь, милая? За жиголо?

«Милая» улыбалась. Улыбка была странная, не по себе от таких. Слова звучали желчно:

– Это же не только деньги. Если вы связаны с Индией, как тут болтают…

– Стой! – Марони терял всякую учтивость. – Это уже точно не твое дело.

– И все же? В конце концов, это… еще и недурное развлечение. Разве нет?

Некоторое время Марони молчал, сверкая глазами куда-то в пустоту, наконец снова пригубил вино и все же ответил:

– Может, и сойдемся. Вот только надо поболтать еще. Ты не раскрываешь всех карт.

Девушка покладисто, понимающе кивнула.

– Что ж. Подумайте, ну а завтра я с вами свяжусь. Доброго дня.

Она грациозно встала и направилась к выходу; вслед уже не свистели. И хозяин «Трех пенни» отлично помнит, что именно с этого началось худшее.

Пэтти-Энн варила кофе. Уже на пути к кухне я услышала пение – арию все из той же «Волшебной флейты». Теперь Пэтти мнила себя Папагено и гремела вместо музыки приборами. Едва я вошла, она обернулась.

– Как спалось?

Я пожала плечами, рассматривая ее аккуратно расчесанные, уложенные волосы.

– Неплохо… А где мистер Нельсон?

Пэтти двусмысленно фыркнула и оправила платье.

– Расстроена, что он спал не с тобой?

Она засмеялась, отвлекаясь от кофе на поджариваемый хлеб. Я не стала комментировать оскорбительное предположение и просто сообщила:

– Мы сегодня наверняка понадобимся Эгельманну. Не хочу попасть под горячую руку.

Пэтти сдвинула брови.

– Сначала завтрак. Приведи себя в порядок, а я накрою.

Я в замешательстве уставилась на нее. О таких вещах, как прическа и тонкости туалета, у меня никогда и речи не шло, пока не выпью кофе и не почувствую себя человеком. Завтракать я привыкла в древнем отцовском халате; я буквально выросла в нем и только недавно окончательно перестала тонуть в длинных полах и рукавах. Я потерла лоб.

– Как бы сказать… для данного времени суток я одета очень прилично.

Пэтти, расставляя кофейник, кастрюлю с овсянкой и несколько тарелок с ветчиной, тостами и сыром, вздохнула.

– Клянусь Богом… Вы с моим братом живете в столице, а повадки как в глухой провинции. В Вене не так.

Опускаясь за стол и беря приборы, я тихо ответила:

– Здесь не Вена, Пэтти. По крайней мере, мы не поджигаем дома.

Она закусила губу. Я, понимая, что повела себя нетактично, собиралась извиниться. Но морщинки на низком лбу уже разгладились; Пэтти будто спохватилась:

– Да что я, в Вене-то прожила недолго. Просто это чудесный город, Лори, и хочется иногда вернуться туда. Кстати… – Она с надеждой заглянула мне в лицо, – что с тетрадью?

Здесь мне было чем порадовать ее и загладить вину.

– Договорилась с приятелем, знающим итальянский: как только встретимся, отдам тетрадь ему и узнаю, что это. Так где Нельсон?

Пэтти уже отвлеклась на кашу, ответ прозвучал довольно невнятно.

– Ушел с утра, ничего не сказал. Только предупредил, что заниматься «идиотскими кондитерскими» сегодня не намерен, так и передать. У него важные дела.

От возмущения я уронила ложку. Какого черта этот… сыщик меня подводит? Раз уж Эгельманн поставил нас в упряжку, можно было и пожертвовать делами, просто ради того чтобы новый сумасбродный шеф Скотланд-Ярда не лишил нас обоих лицензий! Нет. Как только закончим «сладкое дело», съеду. Лучше жить в борделе и по ночам слушать стоны моих девочек и мальчиков, чем оставаться в сумасшедшем доме с элементами зоопарка.

– Но, – от нерадостных мыслей меня отвлек голос Пэтти-Энн, – сегодня вместо него можешь располагать мной.

Я вынырнула из-под стола, положила ложку на салфетку и взяла с тарелки хлеб.

– Спасибо, Пэтти. Но боюсь, Эгельманн не перепутает тебя с твоим братом. Так что…

Раздался стук дверного молоточка. Пэтти выскочила в холл и вскоре вернулась, ведя за собой чумазого мальчишку в истрепанной одежде и нахлобученном на нос дырявом цилиндре. Лицо было частично то ли в саже, то ли в грязи, лишь по количеству сережек в ушах я узнала цыганенка Джека, помощника Артура. Мальчик помахал и, бесцеремонно пройдя к столу, ухватил кусок хлеба и два ломтя ветчины.

– Я это… – Прежде чем приняться за счастливо найденный завтрак, он решил все же доложить: – Мистер Сальваторе и мистер начальник полиции просили передать, что ждут вас через час в «Викторианской пышке» – это кофейня на Бейкер-стрит.

Я знала заведение, находящееся неподалеку от дома знаменитого Холмса. Что ж, мальчики выбрали старый сценарий, неудача ничему их не научила. Снова будет напичканное бесполезной полицией помещение? Но кое-что удивило меня еще больше.

– Мистер Сальваторе и мистер Эгельманн тебя послали? Они вместе?

Джек, занятый едой, неопределенно пошевелил пальцами и, проглотив кусок, ответил:

– Дома у мистера Сальваторе он был. Еще мистер Сальваторе просил вас взять вещь, которую вы должны отдать. Вот.

Попутно стащив со стола два куска сыра и начатую бутылку молока, он протопал мимо Пэтти в коридор. Только звук захлопнувшейся двери вывел мою новую соседку из оцепенения.

– Кто это? – возвращаясь за стол, спросила она.

– Джек. Странный, но, как Артур говорит, умница. Пора собираться, путь неблизкий, а, судя по туману… – я кинула взгляд в сторону окна, – гондол сегодня не будет.

– Лори. – Пэтти допила кофе и подняла на меня взгляд. – Я с тобой. Надоело дома.

– Мы будем вести слежку, и…

– Я тихонько! – Она схватила меня за рукав. – Совсем-совсем!

Спорить не хотелось, настроение испортилось окончательно. Поэтому я кивнула и отправилась собираться. Причесываясь перед зеркалом, я смотрела на отражение. За последние дни я осунулась, немного похудела и выглядела очень сонной. Хорошо, что Жерар не планировал пока фееричных постановок и не нуждался в помощи. А еще… как только все кончится, устрою себе опиумный вечер. Хорошо бы все кончилось сегодня.

Пэтти тем временем пришла в небывалое оживление. В Вене кофейни, кондитерские и «шоколадные дома» были основным местом досуга, надевать туда полагалось лучшее, и поэтому, когда по лестнице, подпрыгивая, сбежало завитое существо в платье с турнюром и шляпке, я не особенно удивилась. Пэтти деловито потерла руки.

– Что берут на слежку? Лупу? Бинокль?

Я покачала головой, спрятала револьвер и направилась к двери.

– Внимательность, терпение и логику.

И еще странную тетрадь, которую я всю дорогу не решалась выпустить из рук.

«…Последняя нота – удивительно задорная – тает в воздухе. Публика, даже не дав тишине укрепиться, аплодирует. С места дирижера мне прекрасно видно: у многих в зале сияют глаза, исчезла некоторая сонливость, в какую погрузило их предыдущее сочинение. Определенно, я сделал правильный выбор, завершая программу вечера: есть особое, неповторимое, энергичное очарование в третьем концерте Баха. Хотя все партии здесь струнные, звучание пестро играет, сродни радуге. Но если радуга рано или поздно исчезает с неба, музыка Баха незримо живет уже больше полувека. Я вовсе не согласен с теми современниками, кто считает ее безнадежно устаревшей. Жаль, Баха редко исполняют. Даже этот концерт, если бы не случайная находка, мог бы пылиться в одной из библиотек Бранденбурга, как пылился почти все предыдущие полвека.

Лоррейн Белл неспешно шла к нам, опираясь на трость, а вот долговязой фигуры Нельсона я что-то не замечал. Зато за Синим Грифом семенила маленькая дамочка в пышном платье, постоянно дергала ее за рукав и что-то спрашивала. Мисс Белл кратко отвечала. Заметив меня, она прибавила шагу, и вскоре обе сели за столик напротив нас.

– Ах, двойное свидание! – воскликнула дамочка.

Сейчас, когда она приблизилась, я заметил, что все ее лицо в маленьких родинках, как у Нельсона. На немой вопрос мисс Белл пожала плечами.

– Он занят. Это Пэтти-Энн, его сестра, недавно приехала из Вены. Пэтти, это мистер Томас Эгельманн и мистер Артур Сальваторе.

– И вы взяли ее на слежку? – процедил сквозь зубы я, радуясь, что новых посетителей пока нет.

Мисс Белл подозвала девушку в форменном платье и заказала себе и Пэтти кофе с марципанами. На меня она внимания упорно не обращала. Зато эта, вторая, буквально металась взглядом с меня на Артура, выбирая жертву. Я поморщился: не любил подобных дам, шума больше, чем толку. Мисс Белл наконец глянула на меня и с расстановкой произнесла:

– Не знала, что вы предпочли бы свидание с Падальщиком. Соберите со дна мозга остатки воспитания и закажите выпить. – И, вновь потеряв ко мне интерес, она обратилась к Артуру: – Вот.

На стол легла черная папка; токсиколог взял ее и открыл. Внутри лежала тетрадка. Скользнув внимательным взглядом по строчкам на старой бумаге, он нахмурился.

– Похоже, вы правы. Забираю?

– Конечно.

В кондитерскую вошли двое джентльменов и остановились у стойки, рассматривая пирожные за чуть отодвинутым стеклом. Хозяйка заведения, как и мы, не сводила с новых посетителей взгляда. Пэтти-Энн Нельсон подпрыгнула на стуле и нетерпеливо вытянула шею. Я не удержался:

– Слежка потому и называется слежкой, что вашего интереса никто не должен обнаружить.

– Ах, простите… – Она хлопнула ресницами и обратила взгляд на Артура. – А сколько вы знаете языков, мистер Сальваторе?

– Помимо английского только немецкий. И итальянский с латынью, что, по сути, одно и то же, мисс.

Пирожные принесли, и я заказал какого-то сливочного ликера. Синий Гриф внимательно смотрела через мое плечо на вход. Я чувствовал: она обеспокоена, но не мог понять, чем именно. Невольно я разглядывал ее с всевозрастающим интересом. Примечательная женщина. Не в моем вкусе, но все же… Лицо чертовски занятное, этот изгиб губ, линия подбородка. А если вспомнить, что рассказывал мне Артур по дороге…

– При себе револьвер? – тихо спросил я.

Она рассеянно кивнула. Мне вдруг показалось, что думает она об этом Падальщике, которого я собирался в ближайшее время если не лишить лицензии, то отчитать. Моих приказов еще не ослушивались. Я хмуро плеснул принесенного ликера прямо в кофе.

Посетители за соседним столом – девушки чуть младше мисс Белл – обсуждали какую-то постановку в театре на Сэнт-Джеймс сквер. Еще дальше студенты склонились над исписанными листами. Больше никого. Неожиданно чертова Пэтти-Энн снова подала голос:

– Мистер Сальваторе, простите любопытство, но не ваш ли отец – разработчик модели воздушного беспарусного корабля с двойным винтом?

Эта ходячая нелепость знает такие длинные слова? Удивление переросло в раздражение, едва я увидел лицо Артура. Я ожидал резкости, но токсиколог лишь кивнул.

– Да, мисс.

– Здорово! Моему второму мужу была интересна эта тема, он собирал копии чертежей Джеймса Сальваторе, и…

– Он был бы польщен, мисс. – Артур опустил голову. – Но боюсь…

– Пирожное? – Мисс Белл спешно придвинула напарнице блюдо. – Совсем как в Вене. Угощайся.

Странно, но Пэтти-Энн, кажется, поняла: примолкла. Я облегченно улыбнулся и спросил мисс Белл:

– Ничего не пришло в голову по поводу отравлений?

Пригладив волосы, она отозвалась:

– Через закрытую витрину яд не подсыплешь, сделать это, когда официант проносит поднос, тоже трудно. Пройти над столом и бросить горсть порошка…

– Ерунда. – Артур отпил кофе. – Невозможно, чтобы этого не заметили ни посетители, ни полиция, ни мы.

– Она вам больше не писала? – негромко спросила мисс Белл. – Хоть кому-нибудь?

– Нет.

Я опустил взгляд и стал изучать разводы на стенках чашки. Они напомнили мне человеческие фигуры на фоне леса, я даже потер глаза. Мне вдруг вспомнилось…

– Что с вами, Томас? – Артур насторожился. – Вам плохо?

Я покачал головой. Дамы тоже таращились с любопытством, и я улыбнулся. Тут же зажурчал грудной голос Пэтти-Энн:

– Это же свидание… ну займите нас беседой! В Вене…

– Вы не в Вене, – резче, чем это позволял хороший тон, произнес я.

– Что за день, мне напоминают об этом уже второй раз! И слежка какая-то не…

– Пэтти. – Мисс Белл одернула ее и поймала мой взгляд. – Правда, мистер Эгельманн. Глупо сидеть впустую. Если уж вам так нужно, чтобы мы ждали отравителя, то хотя бы расскажите что-нибудь. Например, про Индию или про вашу молодость.

– Я и сейчас молод. – Я невольно рассмеялся.

– Тогда юность?

– Она была скучной. Вырос в приюте английских миссионеров, куда меня подбросил неизвестно кто, наша хозяйка-еврейка поделилась фамилией. Потом фронт. Северная Африка, Индия… Ничего примечательного. Хотите послушать про казни пленных?

Пэтти сморщила нос, Лоррейн криво усмехнулась. Почему-то не оставалось сомнений: какие бы ужасы я ни рассказал, она не впечатлится. Да и Артура вряд ли занимали истории, в подобных которым он участвовал сам. Я снова заглянул в чашку и увидел все те же образы на стенках. Кое-что наконец пришло мне в голову.

– Артур, а вам случайно не знакома шумерская мифология?

Судя по удивленному виду, он не поверил ушам. Неужели я создавал впечатление полного дуболома? Наконец Сальваторе ответил:

– Римляне и греки мне ближе, у них прекрасная культура. Шумеры были, на мой взгляд, диковаты. А что, Томас, любите мифы?

– Один. – Я плеснул себе ликера в уже опустевшую чашку. – Это история о необычной дружбе.

– Опять? – заинтересовалась мисс Белл. – В нашем расследовании их многовато. Там кто-то кого-то убил?

– Нет, мисс. Она не имеет к делу отношения. Но я не умею занимать беседой, и больше мне нечего предложить. Если тема вам не подходит, я могу поведать о пытках бедуинов. Они отрезают…

– Мы любим мифы. – Мисс Белл хитро улыбнулась.

В лавку вошла пара с детьми. Мы наблюдали за ними, пока они не сели за столик. Я продолжил:

– Я плохой рассказчик, так что будет кратко. У шумеров был великий царь по имени Гильгамеш. Гордый и отважный, он все время совершал подвиги. Он любил сражения и пиры, а его буйства временами были настолько сильными, что гневили высшие силы. Однажды они решили бросить Гильгамешу вызов, столкнув с героем, равным ему по силе. Они создали Энки́ду. Дикий полузверь, не знающий о своем предназначении, он сторонился людей, но однажды все же покинул лесную чащу. – Делая передышку, я отпил из чашки. – Когда Гильгамеш и Энкиду столкнулись, завязался бой. Он длился семь дней и семь ночей, но никто не смог победить. Героям осталось одно – заключить мир и породниться.

– Как у древних все легко, – хмыкнула мисс Белл. – Если бы частные сыщики делали так же.

– Мило! – Пэтти-Энн отпила из своей чашки, не сводя с меня глаз. – А это все?

Мы снова отвлекись: вошла пожилая чета с тявкающей собачонкой. Мальчик из прислуги забрал их верхнюю одежду, и женщина направилась к столику. Старик – судя по блеклой рыжине, ирландец, – последовал за ней позже: он, подойдя к хозяйке заведения, что-то сразу заказал. Ничего подозрительного он не делал, и я развернулся к дамам и Артуру.

– Потом они совершали подвиги вместе: убили быка богини Иштар, срубили священный кедровый лес, победив его мрачного стража и построив великий флот, сделали еще многое. Боги поняли, что совершили ошибку. Вместо того чтобы ослабить Гильгамеша, они сделали его сильнее. Тогда они собрались на совет, где решили наслать на царя смертельную болезнь…

– Ненавижу богов! – Пэтти-Энн стукнула кулаком по столу. – Вечно все портят.

Мисс Белл промолчала. Задумчиво молчал и Артур. Я надеялся, он меня все же слушает, ведь рассказывал я, в основном, для него, с некоторым посылом. Я закончил:

– Энкиду увидел это во сне и стал молить богов пощадить Гильгамеша. Он забрал проклятье на себя, а вскоре мучительно умер. Всю оставшуюся жизнь Гильгамеш искал пути вернуть его, страшился и одновременно ждал смерти. После нее он встретился со своим другом в царстве мертвых. Ну, по крайней мере, я надеюсь.

– Боже! – Пэтти-Энн захлопала так, что на нее обернулись. – Великолепно, мистер Э…

Лоррейн сунула ей в рот пирожное и закончила:

– …Эмберг.

Когда остальные посетители о нас забыли, мисс Белл вдруг тепло улыбнулась мне.

– Неплохо. Надеюсь, это не единственное, что вы прочли за свою жизнь?

Дьявол. Она была близка к истине, в чем я и признался без особого стыда:

– У меня мало времени, чтение уже не кажется мне увлекательным делом. Но тот миф почему-то крепко засел в памяти.

– Этот второй, Энкиду… – медленно заговорил Артур. – Вы сказали, он не был полностью человеком? Полудикое существо, сторонившееся людей?

– Да, – ответил я. – Но у Гильгамеша не было друга лучше.

В дверях появилась посетительница – высокая, стройная, одетая в алый ледж. Некоторое время она точно сомневалась, зайти или нет, затем все же переступила порог и расстегнула несколько пуговиц плаща. Пройдя к стойке, она заговорила с хозяйкой, как раз раскладывавшей на блюде пирожные. Дама достала богато украшенный красный веер и начала плавно обмахиваться: в кофейне было довольно душно. Я хотел отвернуться, как вдруг услышал Пэтти-Энн:

– Знаете, ненавижу эти веера с кружавчиками, дурацкая мода. Такие огромные, а еще вечно с них сыплются блестки – на платье, на стол, в еду….

В еду. Как же все просто.

– Не с места!

Женщина застыла, но уже через пару мгновений вскинула выхваченный откуда-то револьвер. Я быстро толкнул под стол Артура, мисс Белл сделала то же с Пэтти. Две пули просвистели в воздухе, разбив светильник.

Посетители закричали. Жена старого ирландца схватилась за сердце. Артур уже целился из своего револьвера, но женщины возле стойки не было. Веер блестел на полу, среди осколков тарелки. Хозяйка заведения, прислонившись к стене, заливалась слезами и, видимо, пыталась позвать на помощь, но только открывала и закрывала рот.

– Догоняем! – Я потянул токсиколога за плечо. – Она не могла…

– Ничего не забыли, джентльмены?

Пэтти-Энн, в волосах которой белел крем от пирожных, вылезала из-под стола. Я машинально подал ей руку и только тут спохватился.

– Где мисс Белл?

– Побежала за ней, – отозвалась сестра Нельсона, отряхиваясь. – Фу, что за…

Я сквозь зубы выругался, освободил локоть от ее цепких пальцев и рванулся к двери.

– Артур, вызовите полицию. А главное – ничего не есть!

Под моими ногами что-то алело. Карточка…. На обратной стороне S. И одно слово.

«Bello».

Август Марони уходил с утра. Иногда он возвращался к полудню, но снова исчезал к вечеру. Кажется, это злило Джулиана, и, кажется, Джулиан ничего не понимал, пока однажды сразу несколько желтых газетенок не написали, что у члена парламента Хлои Нормы Лайт любовник из «отборнейших отбросов общества». Именно это выражение было употреблено.

Вскоре местные пьяницы, похрюкивая и повизгивая от восторга, уже взахлеб рассказывали, что видели «итальянского гуся» с «парламентской курицей». Джулиан Марони был в бешенстве. Когда младший вернулся, у братьев состоялся шумный разговор, в результате которого Август загремел с лестницы вниз. Но его свидания, судя по всему, продолжились. Таинственная девочка не появлялась.

…В ночь ее нового визита была гроза, и в «Пенни» собралось особенно много народу. Настроение было подавленное, в связи с недавними облавами, устроенными по случаю юбилея Скотланд-Ярда. Большей частью посетители молчали, некоторые травили байки – в основном почему-то о привидениях. Дверь распахнулась. Появилась она.

Многие начали креститься, не столько от неожиданности, сколько от того, как она выглядела: растрепанная и изуродованная, не описать, насколько. Ожоги через всю левую половину лица, глазное яблоко будто вареное, белое. При этом она улыбалась – совсем как в тот раз.

– Мне нужен Джулиан Марони. – Голос был хриплый, ниже, чем раньше.

– Он наверху. – Все, что хозяин смог выдавить. Слишком опешил.

Она направилась к лестнице. Хозяин подождал, пока утихнут шаги, перекинулся с кем-то парой слов и пошел следом: взяло любопытство. Зачем снова заявилась? Но когда он прижался ухом к нужной двери, разговор, видимо, уже подходил к завершению.

– Он обещал. Он говорил, в Семье не нарушают обещаний.

– Я не могу. Он мертв, и мертв из-за тебя!

– Я не виновата в том, что твой брат не умел пить.

За фразой последовал удар кулаком по столу и сдавленный рык:

– Не лги. Пить Август умел. А твоя чертова мать…

– Хватит. – Интонация девушки стала жесткой. – Либо да, либо полиция.

– Ты же понимаешь, что не выйдешь отсюда?

Хозяин весь напрягся. Не дай бог, поножовщина. Не дай бог, труп. Аристократка. Девчонка…

– От тебя тут скорее избавятся, если прирежешь. Что, любят тебя тут?

Молчание.

– Спасут?

Молчание. Тихий смешок, шепот:

– А вот это вам пригодится. Обещаю.

Снова молчание. Наконец ответ Марони, точнее, огрызок ответа:

– …В середине октября. Сейчас остаюсь здесь. Что я должен сделать, чтобы твой план сработал?

– Другой разговор. Пока – ничего. Дальше нужен будет труп.

– Какой?

Снова шептание, совсем не разобрать. Потом скрип: видимо, незнакомка встала, собиралась уходить. Марони снова позвал ее:

– Как ты узнала, что будет пожар?

Кажется, она хмыкнула.

– Я не знала.

Она заговорила о другом:

– Посмотри, что на столе. Лучше того, что у вас есть.

Марони молчал. Девушка снова заговорила. Больше она уже не повышала голос. Позже, проходя мимо стойки, она шепнула хозяину:

– Подслушивать нехорошо. Можно лишишься языка. Загляни в кладовку.

Сатана, если не хуже. Так он подумал, но промолчал. Когда посетители начали расходиться или засыпать прямо под столами, он прошел в кладовую, а там нашел своего пса с наполовину сожженным каким-то едким веществом языком. Ни есть, ни нормально дышать он больше не мог и вскоре умер.

Марони прожил в «Пенни» до середины осени и съехал. Больше его не видели.

– Потом еще были нападения на корабли и поезда с правительственными грузами. Помните, «Разбойничья тревога», кажется, так обозвали это газетчики?

Я кивнул хозяину. Он отхлебнул чего-то мутного прямо из бутылки.

– Я не сыщик, конечно, но интересно эти поезда и корабли иногда бабахали, быстро так, почти без шума… нет у нас пока такой взрывчатки, ведь правда? Чтобы крак пополам – и все? Так может, дьяволова девчонка…

Я усмехнулся.

– С чего вы взяли, что она что-то изобретала?

Он неопределенно пожал плечами.

– Да Джаспер мой, пес… дико она его, только язык, ничего больше. Вот же тварь…

Его кулаки сжались. Я промолчал. Я вспомнил вчерашний разговор с Лоррейн, она тоже говорила о… термических чернилах, напылении на металл, идеальных средствах для грима. Ее Фелисия любила химию. Насколько?

– Кстати, мистер. – Хозяин шумно сглотнул и вновь обратил на меня взгляд налитых кровью глаз. – А вы не первый, кто про нее спрашивает. На что вам всем гадина сдалась?

– Всем? – негромко спросил я.

– Был такой… карлик. Лицо прятал. Я не присматривался особо, тут их многие прячут. Отвалил десять гиней, между прочим, за то, что вы услышали бесплатно. – Он хмыкнул. – Правда, вроде не ищейка. Затирал, что родней кому-то приходится, то ли девчонке, то ли Марони. Теперь вот любопытно… мистер, она жива?

Я неопределенно пожал плечами, поблагодарил его и, распрощавшись, решительно направился в Скотланд-Ярд, чтобы найти Томаса Эгельманна.

Проулок уводил в глухие подворотни. Я слышала стук подошв и видела высокий силуэт впереди. Револьвер оттягивал руку, но стрельба на бегу никогда не была моей сильной стороной, а срикошетившая пуля могла меня убить. Поэтому я просто старалась не терять преступницу из виду, надеясь, что скоро кто-нибудь из горе-сыщиков присоединится ко мне.

Чертова нога подвела раньше. Боль пронзила мышцу, и я остановилась, согнувшись пополам. Проклятье… Силуэт скрылся. Женщина шмыгнула в какой-то двор.

Переводя дух, я огляделась. Плэнкет-стрит – старая, состоящая, в основном, из запущенных складов и ночлежек. Жили здесь лавочники и нищие студенты. Дворы большей частью были глухими. Мысль ободрила меня: может, дичь сама загнала себя в капкан? Стоило поторопиться, пока она не вылезла оттуда. Собрав силы, я побежала вперед. Кажется, она свернула между бледно-зеленым двухэтажным домом и кирпичной заколоченной развалюхой. И, кажется, мне повезло: через двор не выйти на другую улицу.

Я огляделась, прислушалась. Затаилась где-то? Пространство было голое, мостовая замусорена, ни одного фонаря. И тишина… Две двери заколотили, третья болталась на одной петле. Было бы глупостью соваться туда, дом казался крайне ветхим. Но над входом я различила потускневшую табличку: «Музыкальный магазин Дж. да Понте и Ко».

С верхнего этажа полились звуки фортепианной игры, и я замерла.

Я знала эту мелодию. И я должна была войти в этот дом.

Было тихо. Ученицы даже не бегали друг к дружке в комнаты тайком съесть пару конфет. Единственными, кто иногда появлялся в коридорах, были полицейские, но и они, в основном, оставались на верхнем этаже, допрашивали преподавателей.

Их интересовал тот же вопрос, что и всех нас: почему мистер Эпплфорд, самый жизнерадостный учитель гимназии, повесился, не оставив ни записки, ни завещания? Что могло толкнуть его на такой поступок? Был, конечно, слух о его несчастной влюбленности в кого-то из учениц. Но такие слухи ходили про всех.

Я не видела повешенного, но говорили, будто он вырезал у себя на коже ноты ножом для бумаг. Когда он болтался в петле, кровь капала на фортепиано. В это я не верила: в классе не было никакого крюка над фортепиано, вообще ничего, на что можно было прицепить веревку. Да, я не верила. Но почему-то представляла.

Фелис выдирала страницы из старого альбома: как и каждый год, выкидывала часть рисунков. Прекрасных рисунков, которые я выхватывала у нее; иногда мне удавалось сделать это, прежде чем Фелис рвала лист в клочья. Но чаще она оказывалась проворнее. Сегодня я потеряла рисунок, который особенно любила: там были бельчата на сосновой ветке, совсем как живые. Глядя на клочки бумаги, я хотела плакать.

– Не делай так больше, Фелис. Так нельзя!

– Почему? – удивилась она.

Обожженные руки начали выбирать следующую «жертву» в альбоме.

– Они красивые!

– Нет, они не красивые. Они кривые.

Я вздохнула и села на пол рядом.

– Ты могла бы отдавать их мне. Считай, что я камин.

На губах появилась кривая улыбка.

– Камин?

– Ну, ты отдала – и больше не увидишь. Как сожгла.

Фелисия рассмеялась и вдруг порывисто, крепко сжала мою руку.

– Какая ты все-таки чудачка, Лори. Я тебя люблю.

Из коридора мы услышали шаги; я нахмурилась.

– Полиция опять шастает…

Фелис помрачнела.

– Эпплфорд тоже был чудак. Мне его жалко. Я ведь только-только помирилась с ним.

Это было правдой. После трагедии и расставания с Кристофом Фелис, кажется, стала терпимее. Перестала ершиться, даже подарила Эпплфорду на день рождения старинную чернильницу. Правда, она больше вообще не играла Моцарта, но учитель простил ей это.

– Плохой год. – Фелис опустила глаза.

Я кивнула. Она, по-прежнему держа меня за руку, вдруг вздрогнула.

– Слушай…

Кто-то наверху играл на фортепиано. Я вздрогнула и прошептала:

– Полицейским стало скучно?

Почему-то сама я себе не верила, но Фелис, странно бледнея, кивнула.

– Да. Скорее всего.

На следующий день тело вывезли. Еще несколько ночей подряд я просыпалась от фортепианной игры – всегда одной и той же плачущей мелодии. Обычно я закрывала глаза и, перевернувшись, засыпала, но иногда лежала долго. Я вспоминала один из рисунков Фелисии. Капли крови на клавишах фортепиано и болтающуюся под потолком петлю.

Поднимаясь по лестнице, я осторожно нащупывала ногой каждую ступеньку. Снова было тихо, я слышала только свое сбившееся дыхание. Не хватало света. От этого становилось жутко: незнакомка могла выстрелить из любого угла, если, конечно, она действительно затаилась здесь. Под ногами что-то мелькнуло; наклонившись, я подняла это. Красная карточка. S.

Звуки игры раздались снова. Мелодия плакала, плакала совсем рядом. Я ускорила шаг.

Двери в коротком коридоре второго этажа были заперты; лишь одна, ближе к концу, – приоткрыта. Музыка звучала оттуда. Глупо… я сомневалась, что незнакомка сидит и ждет, да еще намеренно подсказывает, где ее искать. Заманивала, не иначе, и все же я толкнула дверь. Так, как попадались в ловушки тысячи людей во все времена.

В разбитое окно свистел ветер, всюду змеилась паутина. Комната была пуста, фортепиано играло само, точно кто-то невидимый касался клавиш. И было кое-что еще. Крюк крепился к потолку. В петле болталась женщина в алой юбке; ступни почти касались клавиш, по запястьям стекала кровь. Несколько секунд я смотрела на перекошенное лицо, потом отвела взгляд. Не может быть. Леди опередила меня? Этого не могло случиться. Этого…

– Здравствуй, Лори.

Я обернулась. На пороге стояла Фелисия Лайт. Секунды две она смотрела на меня и улыбалась, потом кинула себе под ноги лист.

– Я согласна. Сжигай.

Не сводя с нее глаз, я протянула руку. Просто протянула руку, не способная двинуться.

– Будь осторожнее, – шепнула она, рассмеялась и стремительно шарахнулась прочь.

Грохнула, но не закрылась рассохшаяся дверь. Я бросилась следом, но замедлилась возле брошенного листа. Подняла его. Перевернула. Три бельчонка сидели на кривой черной ветке, аккуратно заштрихованной в нескольких местах.

Я сделала еще шаг и упала.

Я сразу свернул в проулок, куда указали перепуганные прохожие. За мной припустили два констебля из дежуривших возле кофейни. Несясь впереди, я на чем свет ругал их: какого черта не перехватили отравительницу? В ответ я слышал нелепейшее оправдание: не было приказа, приказ был стоять и следить, прошлый шеф не любил «самоволку». Мысленно обещая себе понизить идиотов до уличных обходчиков, я ускорил бег.

Пространство становилось у́же, благоустроенных домов – меньше, постепенно начались глухие грязные подворотни. Вскоре на мостовой я обнаружил наполовину занесенную снегом заколку мисс Белл. Я на верном пути… Но куда она могла свернуть?

– Сэр, сэр!

Навстречу ковыляла нищенка, кутающаяся в лохмотья, с бельмом и большой бородавкой на лбу. Она несла корзину с цветами.

– С дороги! – рявкнул я, собираясь оттолкнуть ее. Она ухватила меня за локоть.

– Ищете мисс с тростью? – прошепелявила она.

Помедлив, я кивнул. Она вынула из корзинки и протянула мне букетик незабудок.

– Всего гинея.

– К черту твои цветы, где она? – Я снова повысил голос, наступая на нее. За моей спиной уже угрожающе сопели провинившиеся констебли. – Лучше быстро, или…

Она всхлипнула, вытерла нос рукавом и отвела глаза.

– Нельзя кричать. Вы напугали, сэр, я номер дома забыла. Простите, я пойду…

– Стоять. – Я сжал ее запястье и вынул из кармана монету. – Подавись. Куда она пошла?

– 119, – отозвалась она, сияя и демонстрируя подгнивающие зубы. – А это вам!

Вручив незабудки, она проскользнула мимо констеблей. Чертовы нищие, в Лондоне их все больше, несмотря на все законы. Я вдохнул запах цветов, отчетливый в ледяном воздухе. Странно… в Лондоне мало оранжерей. Не из Кенсингтона же цветочница их несет? Чертова девчонка. Отняла столько времени, а ведь еще искать 119-й дом, и…

Я поднял взгляд. 119-й дом смотрел на меня черными провалами окон. Из этой подворотни вынырнула уродливая цветочница. Я выругался и обернулся. Ее уже не было.

– Догнать! Задержать!

Констебли ринулись исполнять приказ. Я прошел в нужный двор и начал осматривать косые строения. Заколочено, разрушено, снова заколочено… возле одной двери я обнаружил прислоненную к стене трость. Мисс Белл оставила ее сама или… Нет, никакого «или».

За порогом я сразу споткнулся о прогнившую доску. Пахло сыростью, тряпьем и плесенью, и, казалось, весь дом заполняли звуки. Он мучительно умирал; его смерть растянулась на целую вечность. Что-то потрескивало, ухало, стонало. Я ненавидел такие места. В приюте ночью было так же. Так было в руинах древних городов Египта. Так, наверное, было в склепах. Но один звук казался чужим среди других. Музыка.

Я медленно двинулся вперед. Каждый шаг казался невероятно громким, я все время оглядывался, ожидая нападения. Но никого не было. Я пошел быстрее, по лестнице уже почти взлетел, лишь раз провалившись в прелую древесину. Я оказался в коридоре, полном закрытых дверей. Это было первое, что я заметил. Потом…

– Мисс Белл!

Она лежала на полу и напоминала механическую куклу, у которой кончился завод. Я опустился на колени и прижал пальцы к ее шее. Пульс был; я облегченно вздохнул: в первую минуту мне показалось, я нашел труп, – такой бледной мисс Белл выглядела, так странно отвернула вбок голову. Я осторожно похлопал ее по щеке.

– Очнитесь.

Чертово пианино, или что это было, продолжало играть. Я заглянул в незапертую комнату. Пусто. Ветер, тело в петле, большой ящик с клавишами. Подойдя, я откинул крышку и обнаружил механизм, состоящий из шестеренок, цепей, перфокарты, раскачивающегося маятника и молоточков. Я нахмурился: выяснять, что это, я пока не собирался. Посмотрел на повешенную и решил, что в этот раз лучше дождусь медиков.

В коридоре я снова склонился к мисс Белл. Да, там, в кофейне, я не ошибся: она красива, хоть и выглядит сейчас довольно жалко. Вытянув руку, я провел по ее волосам и тут же отдернул пальцы. Она застонала, приоткрыла глаза, и я постарался улыбнуться.

– Все в порядке. Она мертва.

– Нет. – Губы слушались ее плохо, голос дрожал. – Не мертва.

– Мертвее некуда, вон висит.

Лоррейн ничего не ответила. Она приподнялась на локте, огляделась и взяла с пола листок. Там были нарисованы три белки.

– Улика?

– Подарок. – Она вздохнула, потирая затылок. – Подождите, мистер Эгельманн, дайте прийти в себя… ничего не соображаю. Как вы меня нашли?

– Торговка цветами видела, куда вы повернули, – ответил я. – Был здесь кто-нибудь, кроме трупа?

Секунду мисс Белл размышляла, потом покачала головой.

– Наверное, мне показалось. Этого… – Она осеклась и снова уставилась на лист с белками. – Господи, Томас, это безумие!

В глазах блестели слезы, и мне это совершенно не нравилось: Синий Гриф слабо напоминала особу, которая станет хлюпать носом на пустом месте. Вздохнув, я неловко потрепал ее по плечу и попытался утешить:

– Ну, мисс Белл… если вам что померещилось, значит, ударились головой. Вам еще…

– Вы не понимаете. Я видела…

– Фелисию Лайт, не так ли? – раздался ровный голос за моей спиной.

Я обернулся. По лестнице в сопровождении констебля поднимался Нельсон – с таким видом, будто все происходящее совершенно понятно, и единственное, чего не хватает для разгадки всех тайн, – его присутствия. Черт возьми…

– Явились, – сбиваясь на что-то среднее между рычанием и шипением, произнес я. – Не припомню, чтобы освобождал вас на сегодня, мистер Нельсон.

– Вы справились без меня. – Сыщик позволил себе формальную улыбку и опустился рядом с мисс Белл: – Как вы?

Она не отвечала, глядя на приоткрытую дверь, из-за которой по-прежнему слышалась музыка. Нельсон взял мисс Белл за запястье и взглянул на меня.

– Осмотрели труп? Думаю, стоило бы это сделать.

Вполне определенный намек, чтобы спровадить меня подальше. Я не жаловался на зрение: глаза сыщика сузились, едва он заметил мою руку на плече Синего Грифа. Пожалуй, кому-то стоило думать раньше; теперь я уходить не собирался.

– Это не моя обязанность, Нельсон. Если вы забыли, я начальник Скотланд-Ярда. Констеблю Моррису я бы ее тоже не доверил. – Я смерил взглядом дуболома, стоявшего за спиной сыщика и ожидавшего приказов. – Но буду благодарен, если осмотр начнете вы сами, хоть это и значительное нарушение устава. И, как я уже сказал, вы в данный момент должны подчиняться. Работайте.

Говоря, я с нескрываемым удовольствием наблюдал за смазливым лицом Падальщика. Кажется, он собирался ответить, но неожиданно вместо него заговорила Лоррейн.

– Томас прав. Нужно осмотреть тело. Идемте.

Она высвободилась от нас обоих, поднялась и первой направилась к двери. Сыщик глянул ей вслед, потом посмотрел на меня. Он тоже все понял и не преминул отомстить:

– Мистер Эгельманн, если это «не ваша обязанность», подождите внизу подкрепление. Они ведь могут начать ломать дверь какого-нибудь другого дома и перепугать округу. Констебль Браун скоро приведет их. Кстати… цветочницу не нашли.

– Ясно, Нельсон. Идите работать.

Сухо кивнув напоследок, я приказал Моррису следовать за сыщиком, а сам начал спускаться по лестнице. Я клокотал от гнева: как смел этот графский сынок говорить со мной в подобном тоне? Мисс Белл не лучше… Два самонадеянных идиота явно забыли о том, кому подчиняются, и о том, что, вообще-то, только что провалились: единственная подозреваемая убита, связующая с Леди нить упущена. Мы снова там, где были до «сладкого дела» – перед кучей трупов, морем красных карточек и отсутствием зацепок.

С этими мыслями я и ждал прибытия свежих сил Скотланд-Ярда. Глядя в затянутое облаками небо, я постепенно приходил к нелегкому решению: после того, как уничтожу самонадеянную дрянь с ее синдикатом, вернусь в Агру. Мне уже донесли: мой преемник неважно справляется с обязанностями. Там, в Индии, мне будут рады больше, там я буду нужнее. Этот город принадлежит кукловодам и богачам, мне здесь вовсе не место. И к черту «мистера Моцарта».

Со стороны лестницы раздались поспешные шаги. Вскоре Лоррейн Белл поравнялась со мной. Глаза опять странно блестели, руки дрожали, да и хромала она сильнее, чем обычно.

– Подайте трость, мистер Эгельманн.

Я послушался и с беспокойством глянул на нее.

– Вы какая-то белая. Трупов боитесь?

Она провела ладонью по набалдашнику и покачала головой.

– Я ухожу. Мы с мистером Нельсоном не сходимся в методах и гипотезах.

Она решительно зашагала прочь. Я спросил вслед:

– В чем это выражается?

Не оборачиваясь, она бросила:

– Он верит в оживших мертвецов. Я – нет.

Механический музыкальный инструмент туманного происхождения, труп и карточка на полу – все, чем я располагал. Мои знания по судебной медицине, конечно, недотягивали до знаний специалистов Скотланд-Ярда, но даже беглого осмотра оказалось достаточно, чтобы понять: скорее всего, отравительница повесилась без чужого вмешательства. Следы на полу принадлежали только ей и – ближе к порогу – мисс Белл. Посторонних, казалось, не было.

– Я не уверена, что видела ее. Я просто не могла.

– Могли. – Я вывернул очередной карман на юбке повешенной. – Я практически уверен, что Фелисия Лайт жива.

Мисс Белл приблизилась к рассохшемуся стулу, на который я забрался, чтобы осмотреть тело, и подняла голову. Она сейчас смотрела так, будто мечтала, чтобы в петле вместо преступницы был я.

– Все, что вы рассказали, – с явным усилием заговорила она, – звучало бы убедительно, если бы не одно «но»: Фелис была хорошей. Она не поступила бы так с матерью.

– Откуда вы знаете? – вежливо поинтересовался я, рассматривая вынутые из кармана мертвой мелкие монеты. – Насколько я понимаю, отношения у них были не самые теплые.

– Нельсон. – Она чуть повысила голос. – У вас «не самые теплые» отношения с семьей. У меня. У Артура. И что? Вы убили кого-нибудь? Свели с бандитом?

Ответить было нечего. Я вздохнул, напомнив:

– Ее видели в «Трех пенни».

– Пьяницы? – Лоррейн подняла крышку инструмента и начала рассматривать механизм. – С тем количеством и качеством спиртного, что они регулярно опрокидывают, они могли видеть и слышать кого угодно, начиная от Наполеона и заканчивая феями!

Я полез в последний карман и выудил оттуда визитную карточку. Бежевый картон, синие буквы… «Джорджетт Марфи. Клуб „Последний вздох“. Амери-стрит, 117». Хмурясь, я повертел карточку в руке, потом снова перевел взгляд на труп.

– Знаете клуб «Последний вздох»?

Лоррейн взглянула на кусок картона без особого интереса.

– Туда вы попадете, если не перестанете очернять мою мертвую подругу.

– Если Фелисия Лайт мертва, – я слез со стула, – откуда рисунок? Вы сами сказали, что он сделан ее рукой. И этот вензель в углу… S.

– Подделка, чтобы меня напугать. Эта женщина знает о многих наших слабостях. Вы не убедились в этом, когда вас чуть не сожрали? – Она отошла от фортепиано и прислонилась к стене. – Я вас прошу. Хватит мучить Фелис. Она… была чудесная. За все время, что я знала ее, она никому не сделала ничего дурного. Да, у нее был трудный характер, но…

– Она интересовалась Антонио Сальери, разве не так?

– Им интересовался и наш учитель музыки, и моя сестра Софи, и мой друг Кристоф, и даже профессор Кавелли. Муж вашей сестры! Пэтти говорила мне, что…

– Послушайте. – Я устало вздохнул. – Я понимаю, что вам неприятно это признавать. Но все сходится идеально. Фелисия Лайт убила свою нелюбимую мать, чтобы завладеть ее состоянием – как вы помните, оно считается утерянным. Для этого она использовала Марони, который, вероятно, погиб по случайности или же…

– Фелисии было пятнадцать! – Лоррейн сделала несколько шагов ко мне и резко схватила за грудки. – Мы были почти детьми, неужели вы думаете…

– Нет, мисс Белл, – глядя в ее блестящие лихорадочным гневом глаза, произнес я. – Может, вы в пятнадцать лет еще были ребенком. Но она уже тогда…

Лоррейн встряхнула меня.

– Вы не смеете этого говорить. Вы не знали ее!

– Если я покажу фотопортрет Фелисии, сделанный на месте пожара, хозяину «Трех пенни», вы думаете, он не узнает ее? То, что доблестная полиция не сделала этого тогда…

Она встряхнула меня еще раз, но уже слабее. Мне казалось, она еле стоит на ногах.

– Если вы хотите хоть на кого-то повесить преступления S., – шепнула она побелевшими губами, – выберите живого!

Мне это надоедало. Я сжал ее пальцы и отцепил от своего воротника.

– Хорошо. Давайте послушаем вашу версию. Кто скрывается под псевдонимом «Леди Сальери»? Кто знал, что вы дружили с Фелисией Лайт и хранили ее рисунки? У кого такие блистательные знания по химии, чтобы изобрести стрихниновые бусины и блестки, – я метнул взгляд на лежащий на краю фортепиано отравленный веер, – мгновенно растворяющиеся при соприкосновении с глюкозой? Именно так, если я верно понял, происходили отравления.

– Это мог быть кто угодно. У этой женщины уши и глаза по всему Лондону. – Лоррейн отошла на шаг. – Как вы можете? Я… я доверяла вам! Я рассказывала вам о Фелис совсем не для того, чтобы вы…

– Подождите, позвольте последний вопрос, – перебил я, снова подступая к ней. – Если она мертва… та, кого вы видели, прежде чем упасть в обморок, – следствие вашей дурной привычки? Давно у вас галлюцинации от опиума?

Она молчала. Я положил ей на плечо руку.

– Послушайте… мне жаль. И я даже допускаю чуть другую версию: афера с Марони была попыткой смягчить мать, пожар – случайностью, и именно тогда Фелисия Лайт просто повредила голову. Поэтому сейчас она…

– Нет. – Голос мисс Белл звучал холодно. – Фелисия Лайт, вернувшаяся в школу, была моей Фелис. С изуродованным лицом, брошенная, одинокая, но моя! Она не имела общего с чудовищем, которое убивает людей. И не имеет. Потому что это не она!

– Значит, вы все же признаете, что вы – наркоманка, которой пора в желтый дом?

Слова прозвучали резко. Я надеялся, что они приведут Синего Грифа в чувство и заставит наконец снова мыслить логически, как подобает детективу. Я был почти уверен в этом. И когда она дала мне пощечину, а потом толкнула в грудь, это было столь неожиданно, что я едва устоял. Лоррейн вылетела за дверь.

Первый порыв был догнать ее, но тут же я передумал. Какого, вообще-то, черта? Она неглупая девушка, обязательно примет правду, и чем быстрее, тем лучше. Будет правильнее, если сейчас она останется наедине с собой. Рано или поздно вернется. В конце концов, ей некуда идти. И я вернулся к осмотру комнаты.

Люди из Скотланд-Ярда, в том числе Артур с Дином Соммерсом, прибыли уже через двадцать минут, и я препоручил труп им. С Соммерсом я решил перекинуться парой слов отдельно, по поводу клуба «Последний вздох». Недалекий юноша не слишком мне нравился. Но это было лучше, чем иметь дело с прямолинейным тупоголовым Эгельманном, который теперь недолюбливал меня еще сильнее, чем после первой встречи. Я отвел констебля в коридор. Не успел я открыть рта, как он резко спросил:

– Где Лори?

Вопрос был более чем ожидаемый, и я остался невозмутим. Только рука машинально потянулась к горящей на щеке оплеухе.

– Она ушла.

– Мистер Эгельманн сказал, вы поссорились.

– Не совсем, – медленно отозвался я, косясь через дверной проем на начальника Скотланд-Ярда: тот, делая вид, что не замечает меня, говорил с Артуром. – Не переживайте. Думаю, застану ее дома.

– Ваша сестра как раз отправилась туда, – сказал Соммерс. – И просила передать вам, что вы… как она выразилась… безответственный круп лошади.

Он произнес это без улыбки, в голубых глазах я по-прежнему видел тревогу. Я тяжело вздохнул, попытавшись снова успокоить его и себя заодно:

– Мисс Белл нужно подумать.

– О чем? – Дин прищурился. – Надеюсь, вы не сказали ей ничего грубого? Я предупреждаю вас, что в таком случае вы будете иметь дело со мной.

И откуда у мисс Белл такая способность располагать к себе мужчин? Эгельманн роняет слюни, этот щенок бегает за ней хвостом, Артур о ней печется. И, точно заразившись, я думаю о ней явно больше, чем она заслуживает. Это уже раздражает.

– Довольно. – Я поднял ладони на уровень груди. – Позвольте уверить вас, мой юный друг, что я не сказал ничего, чего не выдержал бы ее нежный слух. Давайте о деле. Вам известно что-нибудь о клубе «Последний вздох»?

Соммерс ненадолго задумался, потом покачал головой.

– Клуб? Самоубийство не относится к распространенным у лондонцев хобби.

– А вот наша преступница, судя по всему, принадлежала именно к такому обществу. – Я протянул полицейскому карточку. – Личность Джорджетт Марфи придется выяснять.

– Придется. Что насчет Амери-стрит, 117? Мне отправиться туда?

Чтобы еще и его убило или покалечило, как полицейских, когда-то обыскивавших дом художника Блэйка? Я покачал головой.

– Займемся этим адресом позже. К моменту, как будем хоть что-то знать.

Дину идея явно не пришлась по душе. Некоторое время он рассеянно смотрел через мое плечо на работающих в комнате полицейских, потом со вздохом склонил голову.

– Ладно… тем более, в ближайшее время у Скотланд-Ярда будет немало работы в связи с последствиями «сладкого дела». Кстати. – Снова он пристально взглянул на меня. – Есть новости о… другом?

Сказать сейчас значило вызвать настоящую бурю. Ведь в одном Лоррейн была права: я не располагал доказательствами. Лишь множеством случайных фактов: похожая девушка, химические соединения, рисунок с белками, упоминания Моцарта и Сальери, мотивы убийств художников. Выглядело жутко, но не играло роли для Скотланд-Ярда, оперирующего фактами. Я солгал:

– Мои разыскания почти ни к чему не привели. Можете так и передать мистеру Эгельманну, если он будет интересоваться.

Полицейский промолчал. По его взгляду я понял, что он не поверил, но сейчас это мало меня волновало. Мы распрощались.

Вскоре я покинул заброшенный музыкальный магазин и на крыльце обнаружил букет увядших незабудок. Я подобрал его. Странно… откуда он мог взяться в середине зимы у той цветочницы, про которую сказали констебли? Полевые цветы выращивают лишь в двух местах – Викторианская оранжерея, примыкающая к Зимнему Дворцу, и Кенсингтонский биологический сад. Сорвать их там невозможно без спецразрешения. А если вспомнить вчерашний день, я на Первом Воздушном вокзале видел торговку с фиалками. Совпадение?..

Я покинул подворотню и направился по переулку к Бейкер-стрит. Было тихо, с неба снова падал снег. Я почему-то вспоминал механическое фортепиано, которое полицейские при мне выносили из дома. Музыка… музыка была всюду в этом деле, она преследовала меня, начиная с обнаруженных во дворе Скотланд-Ярда нот. Фелисия Лайт и Лоррейн Белл любили музыку, как и я. Ее обожала моя сестра, с утра до ночи напевавшая что-то: то из «Орфея и Эвридики», то из «Школы ревнивцев», то из «Волшебной флейты». Бедная Пэтти, кажется, последний муж окончательно прополоскал ее и без того слабенькие мозги. Хорошо, что он умер, как бы кощунственно это ни звучало. Моя сестра, в конце концов, не переходящий приз, и мне смертельно надоело следить за ее перемещениями из страны в страну, из постели в постель. А ведь это даже не должно было меня волновать: в детстве мы не особенно ладили, что говорить о последних годах?

– Эй, вы!

Меня одернул неряшливый парень, цыганенок Джек. Я остановился, рассматривая его поношенный цилиндр, и машинально сделал замечание:

– Со старшими нужно здороваться, мой юный друг.

Он колко, снисходительно усмехнулся. Черт возьми, совсем загордился, что работает у Артура. Я нахмурился, но Джек уже, казалось, был прежним – учтивым и робким.

– Простите, сэр, неважно соображаю, плохо спал. Не видели мистера Сальваторе? Полицейские в кофейне говорили, он сюда свернул.

– Да, 119-й дом. – Я махнул за спину. – Джек, а ты не видел случайно мисс Белл?

– Леди с палкой? – уточнил цыганенок. – Видел. Взяла кэб и просила отвезти ее к докам, сам слышал. Я пойду, сэр?

– Иди, Джек, – медленно ответил я, поднимая воротник. – Погоди… она была расстроенной?

Цыганенок поколебался, прежде чем кивнуть.

– Мне показалось, что да. Но я не знаю. До свиданья, сэр. А… – Он уставился на мой карман. – У вас там птицы обычно… откуда теперь цветы?

– Мистеру Эгельманну продала их какая-то одноглазая торговка, так я слышал. Хочешь? Они мне не нужны.

Мальчик выразительно фыркнул.

– Дались они мне. Выкиньте их лучше, мало ли, какая зараза на них.

Звучало здраво. Я бросил незабудки на припорошенную снегом мостовую и, кивнув цыганенку, пошел дальше. Обернувшись через несколько шагов, я увидел, что Джек бодрой рысцой припустил в противоположную сторону. Цветы, кажется, успело совсем запорошить, их не было видно. Метель усиливалась. Дикая для февраля.

Фонари на Бейкер-стрит золотили ложащийся белый покров. Снег напоминал цветом старую бумагу. Вроде той, которая была в дневнике, чем-то не дающем покоя моей сестре.

Я знаю, что не вправе судить влюбленных, тем более тех, кто никак не отпустит объект прежней любви, даже обретя новый. Но „выходка“, которую и не назовешь иным словом, не понравилась директору Бургтеатра. Герр Розенберг пошел на уступки Ланге лишь потому, что имел неплохие отношения с ее мужем. Он точно не сделал бы этого, узнав, что Моцарт создал для оперы еще рондо для тенора, Адамбергера. Розенберг не любит вставок и не стал бы терпеть их от Моцарта, к которому не расположен. Чтобы увериться в этом, мне было довольно небрежно оброненных слов, что уже впору ставить на афишу второе имя, забавным было бы подурить публику, которая вовсе не узна́ет Моцарта в том, чем „угостит“ их Анфусси. Мне не понравились двусмысленные высказывания, равно как не понравилась мысль, что чудесное рондо, с которым Моцарт меня ознакомил, будет включено в столь посредственную оперу. Я уже не мог ничего поделать с ариями для Ланге, но здесь еще был путь. Впервые за долгое время я нарушил собственное правило – не мешать другим делать ошибки и не встревать в чужие интриги. Я поплатился.