В коридоре я надеялся услышать два женских голоса, пусть бы даже они ругали меня на чем свет стоит. Я почти молился об этом, но не услышал ничего. Когда я показался на пороге кухни, Пэтти-Энн, сидевшая с чашкой чая, подняла красные, встревоженные глаза.

– Где Лоррейн?

Не вернулась. Я тяжело оперся о дверной косяк. Сестра смотрела на меня, теперь я заметил, что у нее дрожат руки. Я знал, что в нее сегодня стреляли и что виноват я, – потому что бросил их с Лоррейн ради похода в «Три пенни». А ведь Розенбергер предупреждал меня…

С некоторым усилием я произнес:

– Я думал, она с тобой.

Ложь. Пэтти-Энн покачала головой и поднялась.

– Она была с Эгельманном. Ты ее видел?

– Видел. Она от меня ушла.

– Куда?

– Не знаю.

– Почему?

Вопрос уже был задан громче. Сестра сделала ко мне несколько шагов. Я молчал.

– Что ты ей сказал?

Она схватила меня за плечи; для этого ей пришлось встать на носки и поднять руки, ведь она едва доставала мне до середины груди.

– Говори!

– С чего ты взяла, что я что-то ей сказал?

– С того, – прошипела она, – что знаю тебя. Вот только не знала, что ты такой трус, братец!

– Закрой рот, – огрызнулся я. – Я сказал то, что должен был. Назвал ей имя преступницы, ей это не понравилось, потому что преступница – близкий ей человек.

Пэтти прикрыла рот и отступила, медленно покачала головой.

– Есть доказательства?

– Пока нет, но…

Пэтти отвернулась и тихо произнесла:

– Когда я выходила замуж впервые, ты назвал моего жениха будущим убийцей. Он им стал. Второго назвал жуликом – он им стал. Про Фло ты сказал, что он сумасшедший, и он сошел с ума. Тебе пора научиться молчать. Ты всем приносишь одни несчастья.

Мне мучительно хотелось ударить мою сестру, но я спрятал руки за спину.

– Ты всегда защищала кого угодно, кроме меня.

– Потому что ты не нуждаешься в защите. Хотя… – оглянувшись, Пэтти фыркнула: – Лоррейн рассказала, как ей пришлось спасать тебя от тигров. Похоже, ты не умеешь платить долги.

– Мой долг уже оплачен.

– Хватит. – Она начала быстро, нервно убирать со стола салфетки и чашки. – Когда ты виноват, всегда болтаешь и редко что-то делаешь. Не желаю больше тебя слушать.

– Какая жалость. Тогда убирайся. Я тебя не звал.

Пэтти-Энн выронила чашку; та разбилась. Мелкие осколки, почти крошка, видимо, фарфор был совсем хрупкий. Выпрямившись, сестра снова взглянула на меня. Ее глаза обжигали льдом. Как мои.

– Хорошо, уеду. После того как Лоррейн вернется домой. Знаешь… мы знакомы пару дней, но я уже люблю ее больше, чем тебя. Странно, что, зная ее дольше, ты не полюбил ее хоть немного.

– Мне нужно, знаешь ли, больше времени. Точно не жалкий месяц, в течение которого ты обычно прыгаешь в чью-то…

Пэтти усмехнулась.

– Флориан говорил, для любви иногда достаточно трех минут. И потом любовь живет до смерти, а может, после нее тоже. Сентиментальный был старик, правда?

Она убрала в буфет молочник и кофейник и покинула кухню. Я слышал, как она поднимается по лестнице, и медленно сжимал и разжимал кулаки. Я должен был успокоиться. Что могла моя сестра, эта титулованная шлюха, знать о любви? Еще меньше, чем обо мне.

Я прошелся вдоль стола. На краю я увидел неубранную деревянную коробку с резным узором на крышке. Кажется, в таких лежали пряности. Я взял ее, открыл и почувствовал знакомый запах. Корица. Терпкая, о чем-то напомнившая. Нет, не о чем-то. О ком-то. Это был запах Лоррейн, только ее. Голова закружилась, я закрыл глаза.

Она – поднимает руку с револьвером и стреляет в тигра. Равнодушно, без малейшей жалости, так свойственной женщинам.

Она – промывает мои раны и дует на них с шутливым смехом.

Она – стоит посреди кабинета своего мертвого отца, с опущенной головой, сжимая в руках бутылку какого-то спиртного.

Вырывает у матери глупые любовные письма сестры, получает за это затрещину.

Касается моей щеки, наклонившись над креслом, – глаза почти такие же глубоко-синие, как и у членов нашей семьи, ресницы светлые, на губах, углы которых обычно опущены, – улыбка. От запястий до кончиков пальцев – неотступный запах.

Это невозможно было выносить. Нет, не я, не со мной, не из-за нее! Я крепко сжал коробку в ладони, потом с силой швырнул в стену. Порошок рассыпался на пол, заполняя удушливым запахом всю кухню. Я поднял воротник и вышел в коридор.

Трубка упала из руки; я попыталась вздохнуть. Легкие точно забило стеклом.

– Удивительно… моя милая Лори – наркоманка.

Ладонь в бархатной перчатке провела по щеке, и я открыла глаза. Она сидела на краю постели. Все та же – темноволосая, смуглая, с изуродованной половиной лица. Карие глаза – грустные, злые. Улыбка-рана, улыбка-оскал на темных губах. Фелис. Моя. Мертвая. Сумасшедшая. Она сняла перчатку и снова погладила меня.

– Хочешь секрет, Лори?

Я хотела говорить с ней. Хотела спросить, что случилось. Попросить прощения, что не спасла. Губы не слушались. Я не могла пошевелить даже рукой. Фелисия улыбнулась шире; пальцы скользнули с подбородка на шею. Острым ногтем она вывела что-то прямо на коже, что-то, принесшее жгучую боль; наклонившись, коснулась моего лба поцелуем. Неосознанно я вжалась в грязное покрывало, и она со смешком отстранилась.

– Какой храбрый сыщик. Совсем забыл друзей.

– Фелис… – наконец удалось разомкнуть губы. На них тут же легла смуглая ладонь.

– Молчи. А тебе интересно, какая у меня теперь фамилия?

Она потрепала меня по волосам, склонилась ниже. Я увидела выжженную бровь, и тщательно замазанные рубцы, и порванный край рта. Это никогда не пугало меня, и я грустно улыбнулась в ответ. Фелис. Здесь. Плод одурманенного воображения, но все же…

– Угадаешь? Нет, не угадаешь. Так вот… она красивая. Итальянская. Я ею горжусь.

Я знала, что будет сказано, и со стоном отвернулась. Фелисия мелодично пропела:

– Падает, падает Лондонский Мост… Нет, так просто не скажу. Пока не найдешь, где я спрятала корабль. Ищи.

Я не успела закричать. Снова разожженная трубка оказалась во рту; я вдохнула сладковатый дым. Лицо Фелис растаяло в нем, через секунду я поняла, что комната пуста. А может, прошло больше? Я не знала.

– Госпожа… вам дурно?

Лиу Панг, хозяйка притона, тоже появилась как из ниоткуда; она стояла надо мной с огарком свечи. Я была одной из немногих, кто курит наверху, а не в общем зале, к середине ночи превращавшемся в круг ада, а к концу – в подобие морга. Убогая комнатушка, где я лежала, походила на камеру, но лучше утонувшего в дыму и грязи нижнего помещения, где корчились, хохотали и плакали мужчины и женщины из самых разных слоев лондонского общества. Стоила комнатушка тоже дороже. Именно поэтому Лиу Панг была обеспокоена.

– Все в порядке. – Я откинула с лица волосы. – Приснился кошмар.

– Приготовить вам новую трубку?

– Давай.

Она ненадолго ушла, и все это время я смотрела в потолок. Мое сражение проходило удачно: я не позволяла Падальщику и его глупым гипотезам пробиться в рассудок. Шею саднило, будто я оцарапалась. И кажется, мне снилось что-то действительно странное, жуткое, то, что обычно не снится в расслабленном мирке опиумной нирваны… Неважно.

Вскоре я снова жадно курила, вытянувшись на постели в полный рост. Наконец блаженное забытье – я закрыла глаза, падая.

В женской гимназии балы давали дважды в месяц, созывая мелкую аристократию со всего городка. Не только аристократию: все, кто входил в круг друзей Попечительского совета, приглашались на красивые вечера с танцами, беседами и угощением: мороженым, а в холодное время глинтвейном. Безалкогольным для нас, обычным для взрослых. Гостей было много, некоторых я даже помнила в лицо, например, начальника блумфилдской полиции. Он всегда приходил и никогда не пил – был противником спиртного, предпочитал кислые зеленые яблоки. Довольно странно для взрослого мужчины, но все привыкли.

Тот вечер был одним из многих. Фелис, стоя перед зеркалом, оглядывала медовое платье – слишком строгое для такой молодой девушки, но прекрасно гармонирующее со смуглой кожей и темными волосами. Я крутилась рядом; оделась в светло-голубой, тоже сдержанный наряд. Мы обе недолюбливали кринолины, вообще одевались похоже, но почему-то… рядом с Фелис я выглядела, как переросшая незабудка рядом с лилией.

– В кого ты такая? – выдохнула я, шмыгнув носом и застегнув сережку.

– Какая? – Фелисия легко повернулась на носках, волна волос взметнулась в свободной прическе.

– Леди.

– Ни в кого. В себя.

– А…

Фелис вдруг взяла меня за руку своей горячей рукой и прошептала:

– Как думаешь, он придет? Я их позвала…

Я все поняла по румянцу, но сделала вид, что не догадалась, и хитро прищурилась.

– О ком это ты?

– О Кристофе!

Конечно, придет. Я была уверена и намеренно дразнила подругу, стесняющуюся своей симпатии. Фелис надула губы, еще раз повернулась вокруг своей оси и, видимо, удовлетворенная, предложила:

– Пойдем?

И мы спустились в светлую залу, полную гостей. Идя рядом с Фелис, я видела, что взгляды многих останавливаются на ней. Моя, казалось бы, тощая, нескладная подруга была очаровательна. Прическа оголяла ее шею, в походке чувствовалось странное, взрослое, грациозное достоинство. Смотрела она так, словно была королевой. Это не укрылось от нашей классной дамы. Она как раз беседовала с начальником полиции, грызшим очередное яблоко. Когда мужчина увидел мисс Лайт, он едва не выронил свою замену бокалу и отвесил нам поклон. Мы обе присели в реверансе, услышав:

– Magnificamente.

Классная дама недолюбливала Фелисию за надменный взгляд, привычку опаздывать и особенно за споры на уроках. Но умение держаться миссис Блау ценила.

Фелис прошла дальше. Темные глаза лихорадочно блестели, обводя гостей. Кажется, моя подруга начинала беспокоиться, и я ободрила ее:

– Он должен здесь быть. Должен.

– Мисс Лайт, мисс Белл!

Мистер О’Брайн, дядя Кристофа, замахал нам с противоположного конца залы. На него обернулись несколько человек, но, не обращая на них внимания, Фелис зашагала вперед; я направилась следом. Рыжие усы мистера О’Брайна топорщились, лысина блестела. Жест, которым он сграбастал и поцеловал поочередно наши руки, был куда теплее и приветливее, чем все обычные лобызания вышколенных джентльменов. Фелис улыбнулась, как и я, но тревожнее. Точно догадавшись о ее мыслях, ирландец обернулся и позвал:

– Упрямец, иди сюда! Тебя ждут!

И из толпы появился он.

Кристоф был в черном, выглядел серьезным и взволнованным. Такой красивый, в лакированных ботинках с довольно высокими каблуками, такой взрослый… не скажешь, что ему тоже двенадцать. Едва увидев нас, он на секунду остановился и, готова поклясться, покраснел, но почти сразу справился с собой и направился к дяде. Приблизившись, он поцеловал мою руку, а когда взял за запястье Фелис, румянец стал ярче.

– Не надеялся на встречу.

– А я надеялась, – просто ответила она. – У вас еще не появилось книг о Сальери?

– Увы, мисс. Поэтому я побаивался вас. И все-таки могу я… предложить вам танец?

Куда пропала ее замкнутость? Фелис смотрела на Кристофа не исподлобья, как обычно глядела на мир. Она улыбалась.

– Да.

– Каков хитрец. – Дядя толкнул племянника локтем в бок. – Но какой неучтивый! Вторая дама тоже нуждается во внимании, ей ты тоже должен танец!

Я покачала головой, ощущая досадную неловкость.

– Лучше пойду съем что-нибудь вкусное.

– Верный выбор! – хохотнул мистер О’Брайн. – Тогда ты упустил свой шанс, Кристоф! Эта дама – моя. Веселитесь.

Он обнял меня за плечи, и мы направились к столику, где стояли дымящиеся бокалы с глинтвейном. Мистер О’Брайн завладел сразу двумя. Он любил сладкое в любом виде: мог грызть кубик сахара, мог поедать плитками шоколад. Я тоже взяла бокал, но напиток казался не таким вкусным без Фелис.

– Милая мисс Белл, вас обязательно пригласят! – решив, что угадал причину моего грустного вида, пробасил дядя Кристофа.

– Не нужны мне танцы. – Я вполне искренне поморщилась.

– Глупости! – Он махнул левой рукой и чудом не испачкал глинтвейном манжету. – Всем молодым нужны танцы и музыка! Так говорили в нашем ро… – он закашлялся и сделал большой глоток, – родном доме, знаете ли, мои сестры обожали музыку.

Фелисия и Кристоф танцевали. Иногда видя подругу, я замечала ее счастливое лицо. Нет… не стоило обижаться. Она заслужила немного радости. И любви, если конечно…

– Он только про нее и говорил, – понизив голос, сказал мистер О’Брайн. – Просто щенок, честное слово! Прямо со дня, как вы к нам впервые заглянули!

– А вы не рады? – удивилась я.

– Что вы! – Он отставил опустевший бокал. – Любовь чудесна, особенно юная!

– Да. – Я вздохнула. – Хотя мы не так долго знакомы, и…

– Для любви немало, – отозвался мистер О’Брайн. – Целый бал!

Немало…

Долгожданный покой отхлынул; голова раскалывалась. Я снова посмотрела в потолок, потом с усилием присела, поджав к груди колени. Та же комната, обои отходят пластами, потолок закопченный. На подоконнике – яблоко. Ярко-зеленое, совсем как те, которые грыз начальник полиции Блумфилда. Откуда? Его не было.

– Фелисия?.. – позвала я.

Тишина. Но я по-прежнему чувствовала: да, подруга приходила, и она не была призраком. А может, была? Как и тот, кто медленно проявлялся у окна, из вихря снежинок. Кружась, снег словно сгорал; фигура обретала контуры. Темные волосы… черный камзол. Сквозь мужчину еще виднелась рама, но с каждой секундой он становился плотнее.

В его глубоком пронзительном взгляде не было злобы, но это не делало происходящее менее страшным. Диким. Абсурдным. Незнакомец вытянул руку, полускрытую белой кружевной манжетой, и я спрятала лицо в ладонях.

– Сгинь. Сгинь. Сгинь! Я ничем тебе не помогу!

Обнимая колени, я качалась из стороны в сторону. Когда я посмотрела сквозь пальцы, комната была пуста, окно – наглухо закрыто. Совершенно без сил, я сделала затяжку и откинулась на засаленную, испачканную чьей-то кровью подушку. Я хотела назад, в свои кошмарные сны. Это было лучше, чем видеть кошмары наяву.

Сальваторе подцепил пинцетом бусину и кинул в плоскую миску с расплавленной сахарной глазурью. Бусина зашипела и растворилась. Токсиколог слил глазурь в колбу и профильтровывал, потом нагрел и добавил какие-то «проявляющие» реактивы. Когда он получил белый осадок и начал растворять его в серной кислоте, я перестал следить за манипуляциями и мрачно опустил подбородок на руки.

Я все еще клял себя. Я должен был быть внимательнее; при мысли, что, если бы не толстая сестра Нельсона, мы до сих пор не догадались бы о веерах, вскипала злость. Как реактивы над этой спиртовкой, с одной разницей: образуемый осадок был черным.

– Томас, почему вы не идете домой? Или хотя бы работать?

Я вздохнул и снова посмотрел на токсиколога. Он только что отправил в колбу с раствором кристаллик какого-то вещества, и вокруг этого кристаллика образовывались сине-фиолетовые разводы.

– Потрясающе. Гениально! Удивительный яд. – Артур разве что не подпрыгнул.

Проигнорировав непонятные мне восторги, я фыркнул и признался:

– Боюсь, зарублю кого-нибудь. – Какое-то время я молчал, потом все же уточнил: – Что за дрянь вы положили последней?

– Двухромовокислый калий, – ответил он все с той же рассеянной улыбкой свихнувшегося гения. – Если это о чем-то вам скажет.

Он начал записывать в отчетные бумаги данные; волосы постоянно падали на лоб, и Артур нетерпеливо убирал их. Я покачал головой.

– Ни о чем мне это не говорит. Я не понимаю ни в сыске, ни в криминалистике, ни в дружбе, ни в любви. Вот так.

Токсиколог удивленно вскинулся.

– Еще даже не пили, а уже в меланхолии? На вас не похоже.

Я пожал плечами и поднялся, пересек лабораторию.

– Ладно, Артур. Вы правы. Мне давно пора, а вам явно надо отдохнуть, и так второй день на меня тратите. Начальник дивизиона пришлет утром человека, забрать отчеты, когда вы их допишете. Высыпайтесь, спасибо большое.

Я потянулся за плащом, но Сальваторе удержал меня, подойдя и опустив на плечо руку.

– Я заканчиваю. Уберу – и можем отправиться куда-нибудь.

Предложение было заманчивым: сейчас мне пригодилась бы компания.

– Вы говорили, что не пьете, – все же напомнил я.

– Не пью, – задув под спиртовкой огонь, отозвался он. – Только выпиваю.

Я невольно рассмеялся. Он быстро запечатал образцы, сложил реактивы в коробки и убрал аппарат перегонки. Через десять минут мы вышли на улицу, под падающий снег. Токсиколог не говорил со мной, но от его присутствия становилось спокойнее. Наконец я сам решился подать голос:

– Мисс Белл ушла так поспешно… знаете?

– Нельсон говорил. Не удивлюсь, если из-за него.

– Скажите, Артур. – Поколебавшись, я все же задал вопрос: – Они сожители?

– А что вам за дело? – Токсиколог посмотрел на меня, выразительно подняв брови.

– Просто так.

Артур неожиданно фыркнул.

– Знаете, единственный мужчина, который задавал мне вопросы о Лоррейн просто так, был ее дед. Он спрашивал, как заживает ее нога.

– Поверьте, я тоже не ставлю далеко идущих целей. – Я глубже сунул в карманы руки, поднял глаза к небу и вздохнул. – Не до того.

– Не сокрушайтесь. Даже вам эта девушка была бы не по зубам.

– А Нельсону – по зубам?

– Нельсон никогда не показывает своих зубов без нужды. Поэтому да.

У меня было иное мнение об этом пижоне, но я снова промолчал. В чем-то Артур был прав: познакомься я с Лоррейн ближе – наверняка бы зарезал ее во время первой же ссоры, или она меня. Ее легкость и вежливость были такими же обманными, как у Нельсона. И… как у таинственного господина Моцарта, о котором я старался не думать. Интересно, он уже знает, что его невеста прислала еще письмо? И знает, что «таинственная вещь», возможно, все-таки у Сальваторе? Семейные предания.

– Тетрадь, которую отдала мисс Белл… Как думаете, не связана с нашим делом?

Артур посмотрел на меня с удивлением.

– С Леди? Не знаю. Может, это вообще подделка, хотя, раз ею заинтересовался такой музыковед, как Кавелли, маловероятно. Так или иначе, сделаю перевод, а там…

– Артур, а не боитесь? – подколол я.

– Чего? – глухо рассмеялся он. – Что злобный призрак схватит меня? Томас, я материалист. Признаюсь, мне интересно было бы узнать подоплеку истории о Моцарте, если, конечно, там что-то об этом есть. Но это из общечеловеческих соображений.

– Общечеловеческих?

Артур кивнул.

– На улице конец XIX века. Мы прошли столько революций и войн, с пеной у рта вопим о просвещении и гуманизме. Мы образованы, кичимся тем, что знаем о справедливости все. Мы перестали сжигать ведьм. И некоторые верят, что один человек отравил другого из зависти, на том лишь основании, что об этом написал какой-то русский и пара газетчиков. Не глупость ли?

– Глупость.

– И к чему это привело? Та женщина…

Моему спасителю тоже не понравилась шутка про яд… Поколебавшись немного, я продолжил за Артура:

– Она верит. Возможно, свихнулась на этом.

Он кивнул. Споткнулся, я поддержал его за локоть и перевел тему:

– А корабль? В письме она говорила, что спрятала корабль. Шутила?

Сальваторе нахмурился. Его лицо побледнело еще немного, но это я списал на холодную погоду и общую усталость. Увидев подсвеченную вывеску, я указал на нее.

– Пойдемте, Артур? Промочим горло.

В помещении оказалось людно, несмотря на позднее время. Мы заказали себе эля и прошли за крайний стол, где никого не было. Буквально едва мы сели, ко мне подошел толстобрюхий хозяин заведения, протирающий на ходу большой жестяной поднос.

– Сэр, вас к телефону.

– В вашем заведении есть телефон? – удивился я.

– Конечно! – Он оскорбленно махнул тряпкой. – Нужная же вещица. Мне сказали позвать рыжего джентльмена в меховом плаще, а больше тут рыжих нет. Подойдете?

Я последовал за ним в напоминающий чулан закуток. Поднеся к уху сальную захватанную трубку, я услышал знакомый, надоевший до тошноты голос:

– Прекрасная работа, мистер Эгельманн. Моя невеста близко.

– Какая радость, – проворчал я, и собеседник хмыкнул.

– Не хотите ничего рассказать?

Я оглянулся. Шумели пьяницы, какие-то девушки хохотали, хозяин звенел кружками. Где скрывались люди этого типа, откуда он знал, где меня искать? По улице за нами ведь никто не шел. Я резко отказался:

– У меня был нелегкий день, я устал. Если хотите, чтобы я шпионил за кем-то еще, помимо Сальваторе…

– Что вы! – Мой собеседник снова хмыкнул. – Я хочу совсем другого. Предупредить. Следующее дело будет нелегким. Моя невеста придумала отличный план, Империи он понравится. Правь, Британия?

У меня пересыхало в горле. Мне хотелось верить, что он шутит, что пытается в очередной раз меня пугать, чтобы потом вдоволь посмеяться. Но, кажется, он не шутил.

– Корабль, мистер Эгельманн. Корабль и мост.

– Вы можете хоть иногда не говорить загадками?

– Любая загадка – следствие незнания, не более. Я тоже знаю отнюдь не все.

Гудки. Я швырнул трубку и вернулся за стол. Артур цепко вгляделся в мое лицо.

– Кто это был?

Несколько секунд я разрывался между ложью и правдой и вдруг выбрал второе. Набрав воздуха в грудь, я ответил:

– Незнакомец из Агры, Артур. Он преследует меня. Я… соврал. Он не член королевской семьи. Я не знаю, кто он, и не знаю, какие цели преследует.

Он нахмурился.

– Значит, и у вас все-таки есть тайны?

– А вы сомневались? – Я сграбастал стакан и поднес ко рту. – Этот тип все время появляется и исчезает. Дважды оказал мне услуги: сначала спас, потом выдал группировку. Благодаря этому я получил должность, а теперь… мне не избавиться от него. Он контролирует меня.

Артур молчал, глядя исподлобья. По тому, как пальцы постукивали по столешнице, я понимал, что он зол и сейчас задаст вопрос, который будет крайне неприятен. Вопрос прозвучал:

– Вы все делаете по его указке?

– Если вас интересует, – я постарался, чтобы голос звучал холодно, – я не его собака.

– И все же? То, что вы так ищете моей дружбы, – его задание? Ему что-то нужно от меня? От моей семьи? Отвечайте.

Нет. И так слишком много правды для одного дня. Да и мой незнакомец ничего не говорил о привязанности, которую я постепенно начинал испытывать к Сальваторе. О «вещи» – да, о дружбе – нет. И я покачал головой.

– Вы очень нужны мне.

Я не отводил взгляда, хотя мне было тошно. И Артур кивнул.

– Простите. Я мало кому доверяю, Томас.

– Понимаю. Я тоже. Выпьем за это?

Наши бокалы звякнули. Я отпил эля и вновь посмотрел на токсиколога.

– А теперь серьезно. Он интересуется нашей Леди.

– Хм. Мистер Моцарт интересуется мисс Сальери? Забавно.

– Забавно до дрожи, – отозвался я. – Он не показывает лица и манипулирует мной, она дурит нам головы и убивает кого попало. Сейчас, если верить моему «приятелю», она готовит заговор против Империи. Уйти что ли в отставку, Артур?

– Это же не ваш метод.

– Хотел бы я знать, какой метод мой.

– Нападение. – Голос зазвучал вдруг жестко, почти непреклонно.

– Как?

– Не знаю.

– Хорошо… – с тяжелым вздохом я махнул рукой мальчишке из прислуги. – Завтра я об этом подумаю. А пока давайте закажем что-нибудь поесть.

Вдоль доков ютилось множество притонов, и после пары часов непрерывного вдыхания наркотических испарений я уже едва сдерживал тошноту. Не менее отвратительны были открывающиеся картины: одни посетители заведений пели, кричали и тряслись, другие – лежали, подобно трупам, выброшенным штормом на берег блаженного безмолвия. Ходя по душным помещениям, я заглядывал в каждое женское лицо, но той, кого я искал, не было. В последнем притоне я чуть не застрелил хозяина, – так старался он меня не пропустить и грозил полицией. В ядовитом мирке кошмаров и иллюзий я был чужаком и при одной мысли, что этому мирку принадлежит Лоррейн, ощущал усиливающееся отчаяние.

Заведение было, кажется, девятым – обшарпанное, но с застекленными окнами и даже неким подобием чахлого цветника у крыльца. Едва я стукнул в дверь, она открылась. На пороге, ежась, стояла невысокая китаянка. Она близоруко сощурила и без того узкие глаза.

– Господин? Я вас раньше здесь не видеть. Трубочку?

Она говорила с акцентом, но, по крайней мере, почти не коверкала слов. Оттесняя ее в сторону, я произнес:

– Мне нужна девушка.

– Девушки продаются по соседству. – Она ухватила меня под локоть и улыбнулась. – Но у меня лучшее зелье…

– Мне нужна девушка, – повторил я. – Хромая, русые волосы в рыжину. Вы знаете ее? – Спрашивая, я обшаривал взглядом темную прихожую. На вешалке я увидел знакомый плащ, у стены – не менее знакомую трость. – Проводите меня к ней.

Китаянка в явном сомнении замерла, и я воспользовался замешательством, чтобы вынуть из кобуры и нацелить на нее револьвер.

– Без глупостей.

Неожиданно женщина рассмеялась. Подцепив дуло длинными желтоватыми ногтями, она без тени страха отвела его от своего лба и усмехнулась.

– Мисс предупреждать, что может прийти джентльмен в форме летчик, начать громко кричать и махать оружие… – Сделав легкое движение, она вдруг прицелилась двумя пальцами в мой собственный лоб. – Леди приказать строго: не пускать. Так может, господин застрелиться сам, вместо того чтобы стрелять моя?

Я закрыл глаза и выдохнул. Голова пылала, казалось, сейчас я окончательно потеряю самообладание. Женщина, не выказывая ни малейшего беспокойства, наблюдала за мной; я явно забавлял ее. Будто загнанное в клетку животное, пытающееся щериться.

– Она нужна мне. – Тихо сказал я, встречаясь взглядом с темными глазами. – Я ее заберу, независимо от того, останетесь вы живы или нет. Выбирать вам, получите вы гинею или пулю.

Она, помедлив, убрала руку от моего лба и протянула ладонью вверх. Я положил туда монету, и китаянка, развернувшись, засеменила вперед.

В большом помещении, куда мы вошли, клубился уже знакомый смрад – соединение наркотических паров, грязи, пота. Зажав нос, я следовал за хозяйкой и старался не смотреть вокруг. Лежавшая на полу женщина, чье лицо закрывали темные пряди, впилась в край моего плаща. Я отцепил ее скрюченные пальцы и ускорил шаг; она захохотала вслед, а потом хохот перешел в странно мелодичное пение: «Падает, падает лондонский мост…».

Китаянка открыла новую дверь, и снова я оказался в тишине. Узкая лестница привела на второй этаж, где были комнаты; из некоторых доносились крики и стоны. Китаянка шла спокойно, для нее все было вполне привычным. Я не мог избавиться от брезгливости в соединении с ужасом. Как в нашей развитой, просвещенной стране могут существовать такие места? И как могут сюда приходить женщины, подобные мисс Белл?

Хозяйка остановилась возле одной из дверей.

– Тут.

Она, развернувшись, пошла назад: явно не хотела получить порцию гнева мисс Белл за то, что не исполнила приказ. Я забыл о китаянке, едва со скрипом отворил дверь. Провонявшая насквозь комната была убогой, лучше всего она подошла бы какому-нибудь нищему, – да и то лишь чтобы умереть.

Лоррейн, распростертая на кровати, была бледна. Ее запрокинутое лицо ни на секунду не застывало; там не читалось и тени покоя, за который курильщики так любят опий. Ужас, боль, исступление – одна за другой сменялись искаженные эмоции. Руки с выступившими венами сжимали покрывало; иногда Лоррейн металась, будто ее терзали десятки демонов. Когда я склонился к ней, она пробормотала что-то.

– Мисс Белл…

Я взял ее за руку и легко встряхнул. Она не отозвалась, но пальцы уцепились за мои – диким отчаянным жестом, и я вдруг почувствовал: сердце щемит, где-то в районе горла. Она доверяла мне… почти провалившись куда-то в хаос, пыталась выбраться. Выбраться…

– Идите на мой голос, – прошептал я, не отдавая отчета в словах.

По ее телу пробежала новая волна дрожи. Губы, сухие и покрытые кровавой коркой, вдруг шепнули:

– Помогите ему… помогите.

Просила не за себя. За кого? Эгельманн? Артур?.. Лоррейн зашептала вновь:

– Мой смысл… Это – правильно…

Я позвал ее снова, безрезультатно. Комнату окутывали испарения; к ним примешивались запахи пыли, дешевых духов, клопов, гниющего дерева. Я поднялся и, подойдя к окну, распахнул его; с разбухшей рамы посыпались щепки. Ветер слегка прояснил рассудок, на подоконнике я заметил большое зеленое яблоко. Я взял его и повертел в руках. Интересно, это забота китаянки о клиентах?

Я вернулся к Лоррейн и опустился на край кровати. Протянул руку, дотронулся до пылающего жаром лба и покачал головой.

– Как вы так… зачем?

Я сам знал ответ. Пэтти-Энн права: я мало кому приносил счастье. И точно не принес его мисс Белл.

Кажется, ее сон стал спокойнее: больше с губ не слетало слов. Я снова сжал бледное запястье и прислушался к рваному ритму дыхания.

– Проснитесь.

Сквозняк коснулся шеи с вкрадчивостью лезвия. Я обернулся. Рядом никого не было.

– Только не умирайте. Вы ведь не умрете?

Пальцы, которые я сжимал, были тонкими. Вся фигура казалась нелепо хрупкой для сыщика. Она так и осталась той, кем родилась, – аристократкой; в мире полицейских и преступников ей было не место. Впрочем, я считал, что в таком мире не место любой женщине. Лоррейн сдвинула брови. Я накрыл ее ладонь второй.

– Ничего… Все будет хорошо. Обещаю.

Я вышел в коридор, держа ее на руках. Вопреки подобным сценам из дешевых романов, она не жалась к моей груди. Тело было окостенелым и безвольным. Я не спас принцессу от дракона, скорее выловил утопленницу из мутной реки. В холле снова показалась китаянка и окинула нас долгим взглядом. Вздохнула, подойдя, накинула на Лоррейн ее плащ.

– Хорошо делать, господин. Простить если что.

Я сухо кивнул и покинул притон. С третьей попытки удалось поймать кэб; вскоре я уже смотрел в окно на удаляющуюся реку. Голова Лоррейн покоилась на моих коленях, иногда я убирал спутанные волосы с ее лица. Мне хотелось верить, что наркотик уже не действует и она просто спит. По крайней мере, она не кричала и – это главное – дышала. Я прижался к стеклу виском. Определенно, мне пора было делать что-то. Иначе из притонов скоро придется вытаскивать меня.

Я вспомнил, как мы впервые встретились – у тела ее сестры. Можно представить более располагающее к знакомству место? Если подумать, все наши встречи происходили при мерзких обстоятельствах. И почти всегда я говорил то, что не говорят леди. Подозреваемая. Помеха. Противник. Напарник. Теперь… что-то, чего я не понимал. Что-то с запахом корицы, вишневого табака, опиума. Опиума, доводящего до тошноты. Несущего смерть.

Лори. Нелепое имя. Оно шло ей больше, чем Лоррейн. Живое. Легкое. Как след солнечного луча.

– Лори… – тихо произнес я.

В ледяном кэбе, в снегу не хватало солнца. Идите же. Идите на мой голос.

– Нельсон?..

Она шевельнулась. Приподняла голову, вцепилась мне в руку, цветасто выругалась.

– Какого черта, куда вы меня тащите?

Голос звучал глухо и хрипло. Определенно… солнечный луч проснулся не в лучшем расположении духа. И все-таки я улыбнулся вполне искренне.

– Живы.

– Конечно, я жива. – Она попыталась сесть, но упала назад. – Что могло со мной случиться?

– Учитывая, сколько вы выкурили?

– Три-четыре трубки, не больше. И я не собиралась возвращаться, вы…

Она осеклась. По остекленевшему взгляду я понял: что-то вспомнила. Подняв руку, потрогала шею, на которой темнел багровый, кровоточащий след. Не просто след. Рисунок. Скрипичный ключ.

– Она…

– Навещала вас. Да?

Теперь я старательно смотрел только в окно. Я ждал любого всплеска чувств: слезы, проклятья, новые отрицания. Но Лоррейн ответила ровно:

– Да. Я видела ее. Правда, еще я видела привидение или что-то вроде того, так что, может, я просто…

Я повернулся к ней. Продолжение угадывалось без труда.

– Нет. Знаете, сейчас в Лондоне столько чертовщины, что я не удивлен. Не бойтесь, я не скажу, что вы… – я пересилил себя, – наркоманка. Я больше никогда этого не скажу, Лори. Обещаю. Я был не прав.

Мы неотрывно смотрели друг на друга. Ее ресницы слабо дрогнули.

– Как вы назвали меня?

Я молчал. Она все-таки села, внимательно всматриваясь в мое лицо.

– Повторите?..

Слишком близко. Может, опиум, которым я надышался, давал о себе знать, но я только безмолвно, как околдованный, смотрел на ее сухие губы. И наконец, вместо того чтобы отодвинуться, просто закрыл глаза и повторил: «Лори».

Пальцы сжали мою руку. Погладили запястье, забираясь под манжету рубашки.

– Почему вы поехали за мной?

– Я виноват.

– Вас никогда это не волновало.

– Я боялся за вас.

Ее голос тут же обжег легкой насмешкой:

– Что я, как истинная наркоманка, да еще женщина, могла наделать глупостей?

Я посмотрел на наши руки. Большим пальцем она гладила мою ладонь.

– Что вы могли пострадать, – твердо ответил я. – Я не должен был оставлять вас с этой правдой наедине. Я…

Она покачала головой и выпустила меня; отодвинувшись и закутавшись, прислонилась к спинке сидения.

– Но это моя правда. Я ее заслужила. И я выдержу.

Мне нечего было ответить, каждый сам выбирает свою битву. Некоторое время мы молчали, потом она с тяжелым вздохом произнесла:

– Я верила ей как себе. Она верила мне. Неужели она сошла с ума, Нельсон? Почему?

– Про многих сумасшедших можно сказать, что причина их безумия понятна?

– Почти ни про одного…

Стучали по мостовой лошадиные копыта, проплывали мимо блеклые постройки, падал снег, лепясь к стеклу. Лоррейн устало прикрыла глаза и замолчала.

Вскоре кэб остановился у нашего дома, и, открыв дверцу, я помог ей выбраться. Ее шатало; она опиралась на меня. На лестнице она покачнулась, и я снова хотел подхватить ее на руки, но она запротестовала. Дверь открылась. На крыльцо вышла Пэтти-Энн. Морщась от промозглого ветра, она пропустила нас в коридор и снова повернула защелку. В свете газового светильника она смотрела то на меня, то на Лоррейн и молчала. Выражение обиды так и не исчезло из ее глаз. Я тихо сказал:

– Извини, Пэтти. Ты… и так слишком много потеряла. Давай не будем терять хотя бы друг друга.

Ее розовые пухлые губы дрогнули.

– Ничего, братец. Я никогда не забываю о том, что ты лошадиная задница.

Она улыбнулась и, развернувшись, снова направилась к лестнице.

Пошатываясь, я добрела до гостиной и опустилась в кресло, склонила голову, позволяя волосам упасть на лицо. Тошнило, голова раскалывалась. Руки и ноги были ледяными, настолько, что онемели пальцы. Я молча прислушивалась к шагам. Падальщик ходил по гостиной: задергивал гардины, зажигал свет. Он не заговаривал со мной, а я по-прежнему ощущала ком в горле. Никогда еще я не чувствовала себя такой дурой. Хотя мой мир ведь рухнул, может, мне и простительно.

– Если бы Кристоф не уехал, ничего бы не случилось. – Это был мой собственный голос, сиплый и несчастный. – Она вышла бы за него, родила, может, стала бы членом Парламента как мать, и…

Зачем все это? Из глаз потекли слезы. Я мотнула головой, еще сильнее занавешивая лицо спутанными, грязными волосами.

– Мисс Белл.

Падальщик опустился на колени напротив меня, отвел насколько прядей в сторону, и я увидела его глаза. Без колючей насмешки, обеспокоенные, внимательные. Близко. Очень близко. Я торопливо отстранилась.

– Извините. Я жалкая дохлятина, да?

– Дохлятина?.. Нет. – На губах появилась странная, тоже очень усталая улыбка. – Идите спать. Завтра поговорим.

– Кажется, я выспалась на всю жизнь.

Нельсон покачал головой, по-прежнему не сводя с меня взгляда.

– Что вам снилось?

Я могла быть честной – с ним и с собой.

– Ничего хорошего. Что ж… пойду наверх.

– Доброй ночи. – Он поднялся и быстро отступил к камину.

Шатаясь, я побрела в коридор, к лестнице. Поднимаясь по ней, я смотрела на украшающие стены картины. Странно, никогда не обращала на них внимания, а ведь чего здесь только не было. Сосновый лес, египетские гробницы, парадные портреты Наполеона и его маршалов на фоне Парижа, венецианский вид – лодки, канал, мосты. Каждая картина казалась маленьким миром, куда можно проникнуть. А у меня был только серый город.

Первое, что я сделала, – вымыла волосы и смыла запах притона. Позволила потокам воды вернуть телу хотя бы подобие жизни. В комнате я постояла перед зеркалом, изучая саднящий след на шее, – силуэт ключа проступил особенно отчетливо. Я глубоко вздохнула и отошла. Уснуть я так и не смогла. Думала о Фелис.

Слабая улыбка, нервные пальцы, пронзительные глаза, в которых нередко появлялось загнанное выражение. Оно исчезало, когда моя бедная подруга была рядом лишь с одним человеком. Тоска по нему тоже всколыхнулась в сердце. Где наш Кристоф? Жив ли? Почему оставил нас? Эта свадьба была бы лучшим у Фелис в жизни… и в жизни у него. Я улыбалась, уходя в воспоминания глубже, ища то, что совсем забыла за эти восемь лет.

Кристоф был уморительно серьезным. С самого начала, в свои двенадцать, всегда оставался джентльменом. Ему было не до каверз, на которые так горазды мальчишки. Сдержанность и обаяние заставляли даже девушек из старших классов обращать на него внимание. Он и выглядел старше нас с Фелис, казалось, ему уже лет четырнадцать. Таким он запомнился мне навсегда – ребенком, мастерски играющим взрослого. Всегда аккуратно причесан, всегда улыбается, застегнут на все пуговицы. Носит цилиндр и – что было для Блумфилда редким – начищенные дорогие ботинки с широкими и высокими, дюйма в три-четыре, каблуками. На таких устоит не всякая дама. Обувь делалась по специальному заказу. Почему? Причину я поняла быстро: только это позволяло Кристофу быть выше долговязой Фелис; он стеснялся роста. Когда он был на этих своих лошадиных копытах-каблуках, я ему доставала до плеча. Правда уже к четырнадцати я неожиданно сильно вытянулась. Переросла обоих своих друзей, став самым настоящим слоненком.

Кристоф же, хотя в мистере О’Брайне было никак не меньше шести футов, рос медленно. Но какого бы роста он ни был, его любили. Первые полгода я переживала, что он выбрал не меня, но печаль прошла с влюбленностью в какого-то учителя. Я примирилась. Меня никогда не предпочитали другим. Почти.

Мысли вернулись к сегодняшнему дню, точнее к человеку, который был неуловимо похож на Кристофа. Гроза преступного мира. Падальщик. В нем все было неправильно: самодовольство, острый как бритва ум, дурацкая привычка хватать за плечо, когда взбредет в голову что-то сказать. Не было ничего, что хоть немного бы мне в нем нравилось. Он злил, не прилагая к этому особых усилий; раздражать и презирать весь окружающий мир было, казалось, его жизненным кредо. А сейчас я вспоминала, как он нес меня на руках и гладил по волосам. То, что его отчужденность вдруг сменялась заботой, почти нежностью, меня поражало. Его умение любить было погребено под логикой и сарказмом, как цветы под снегом. Вспоминая рассказы о Холмсе… да, Шерлок тоже был таким, только нежности в нем было еще меньше. Хотя откуда я знаю? К кому ему ее проявлять, не к Ватсону же?

А забавно: по-настоящему меня всегда тянуло только к холодным людям, что на страницах книг, что в жизни. Холодным был Артур, и Фелис, и Кристоф. Падальщик – тоже. Я чувствовала себя настоящей дурой, перебирая воспоминания и раз за разом возвращаясь к затхлому воздуху грязной комнаты, призраку у распахнутого окна и…

Моя попытка вырваться провалилась – так тому и быть. Что бы я ни говорила, мне хорошо в этом доме. Где в круглом чердачном окне светится витраж, а под крышей живут двенадцать голубей. Где каждое утро мы с Нельсоном сидим друг против друга за столом и читаем одни и те же колонки в одних и тех же газетах. Стараемся не встречаться взглядами и все равно иногда смотрим – он на меня, я на него. Настороженно – только бы напротив не перехватили взгляд.

В дверь постучали.

– Войдите, – крикнула я, не поднимаясь.

Наверняка Пэтти, узнать, жива ли я и не нужна ли помощь. Но вместо нее в комнату вошел Падальщик. Он держал спину прямо, как всегда. Совсем как Артур. Наверное, Легион во всех укоренял эту беспощадную привычку – не сгибаться.

– Не вставайте. – Он оглядел меня. – Я просто хотел убедиться, что вы в порядке.

Ну ку́рите снова. Не выбросились из окна. Наверняка что-то такое… Да плевать.

– Мне лучше. – Я улыбнулась. – А вы? Почему не спите?

Он приблизился и остановился рядом, потом опустился на край кровати.

– Иногда я не сплю по несколько дней. Особенно когда думаю.

– И о чем же вы сейчас думаете? О… – с некоторым усилием я выдавила: – Фелис? Простите, сейчас я не могу ничего рассказывать, мне нужно…

Он неожиданно покачал головой и прервал меня:

– Обещайте.

– Предать ее? – прервала в свою очередь я, горько усмехаясь. – Обещаю. Уже нет выбора.

Я успела заметить: на секунду его кулаки сжались.

– Говорите лишь о ней. Не слушаете меня.

Но в голосе не было ожидаемой желчи. Наклонившись, сыщик протянул руку. Когда она сжала мою, я вздрогнула, но не шевельнулась.

– Обещайте больше не сбегать вот так. В притоны. И в кошмары.

Я всмотрелась в его глаза, пытаясь понять, насколько серьезен этот тон. Может быть, Падальщик ударился обо что-нибудь? Или выпил? Я покачала головой.

– Вы странный. Не хотите больше избавиться от меня?

– Лори. Заткнитесь сейчас же. Или я вас убью.

Я вздрогнула. Не от нелепой угрозы, произнесенной почти ласковым голосом, на такие угрозы оба мы были горазды. Нет… другое. Лори.

Ты можешь носить имя, которое будет казаться тебе самым простым и незамысловатым. Но однажды ты встретишь того, у кого оно прозвучит иначе. Зовом. Глухим криком. Заклинанием. На губах Падальщика «Лори» звучало чем-то чужим. Новым. Странным. Именем из холодного параллельного мира, в котором он существовал отдельно от меня. И, видя его глаза, я не была уверена, что хочу это изменить.

– Нельсон?

Пальцы скользнули по моему локтю и остановились на плече.

– Боитесь меня, мисс Белл?

– Такого – боюсь, – призналась я, отворачивая голову.

– А я боюсь вас.

Зажмурившись, я почувствовала, как он взял меня за подбородок и снова повернул лицо к себе, касаясь большим пальцем скулы. Вздохнуть не получилось. Я безмолвно поддалась, позволяя снова меня подхватить, осторожно обнять, сжать пальцы – и опустить обратно. Теперь его дыхание было совсем близко. Я открыла глаза и дотронулась до впалой щеки.

– Сердитесь на меня? – тихо спросил он.

– Нет. Но это сейчас.

– Тогда разрешите мне…

– Идите на мой голос.

Я улыбнулась. Наклонившись, он коснулся губами моих губ. Неуверенно, может, боясь, что я немедленно вырвусь, а может, что попытаюсь его стукнуть. Я не двигалась. Не решалась обнять, не решалась ответить. Он отстранился.

– Простите. Это было лишним.

Я провела по его волосам. Черным, вьющимся, мягкие, как мех какого-то хищного животного, которое – раненое и усталое – зачем-то ластилось ко мне, другому раненому зверю. Что будет, когда оно очнется и наберется сил? Когда поймет, что сделало? Когда никакая ласка ему снова не понадобится? Впрочем… плевать. Сейчас – плевать.

Мой мир рухнул. На его развалинах я вольна делать что угодно. Говорить с призраками. Курить крепкий вишневый табак. Целоваться.

– Не было. – Я опустила руку и прислонила к его груди. – У вас сердце бьется…

– Раньше не билось? – Он улыбнулся.

– Может, и билось. Но, скорее всего, вы только что где-то его купили.

Он тихо рассмеялся, я рассмеялась в ответ. Сжала пальцами воротник и, вновь приподняв голову, сама прижалась к губам Падальщика. Пальцы коснулись моих волос, и я наконец обняла его, расслабленно откидываясь назад. Пары опия еще не выветрились из моей головы. Когда он ответил на поцелуй, комната пропала.

Мы были на тихой лондонской улице, под проливным дождем. Даже этот дождь не мог заставить нас отстраниться друг от друга. В стороне, разрезая серость и синеву непогоды, светилось круглое витражное окно нашего чердака.