10. Юмьерские утесы
– И что, Терсоно справился?
– Концентратор меня заверил, что да, физически – более чем, вопреки его возмущенным заявлениям, что он чуть не разорвался. Однако же, по-моему, это косвенно подтверждает, что на силы, наделяющие его волей, возложена задача сохранения его достоинства, чем, собственно говоря, они обычно и заняты.
– И все-таки ему удалось отцепить вагончик от дерева?
– Да, но возился он долго, а работу выполнил отвратительно: разодрал грот в лоскуты, сломал мачту и срубил половину дерева.
– А что с трубкой Циллера?
– Перекушена. Концентратор ее починил.
– А-а. Я как раз думал, не подарить ли ему новую.
– Сомневаюсь, Квил, что он оценит ваш подарок, принимая во внимание, что его берут в рот.
– По-вашему, он решит, что я пытаюсь его отравить?
– Вполне возможно.
– Ясно. М-да, до счастливого конца мне далеко.
– Увы, да.
– Кстати, как далеко нам идти?
– Еще три-четыре километра. – Кабе взглянул на солнце. – Как раз к обеду успеем.
Кабе с Квиланом шли по тропе на вершине утеса, на полуострове Вильстер, что на Плите Фзан. Справа от них, в тридцати метрах ниже, бился о прибрежные утесы Фзанский океан. Вдали, на туманном горизонте, мелькала россыпь островков, а чуть ближе к берегу рябящее кружево волн рассекали рыбацкие лодки и какой-то корабль.
С моря дул холодный ветер. Полы плаща хлестали Кабе по ногам; шумно хлопала, развеваясь, ряса Квилана, идущего первым по узкой тропинке в высокой траве. Слева пологий склон холма спускался к поросшей травой равнине, на краю которой начинался лес облачных деревьев. Впереди виднелся скромных размеров мыс, а за ним высился горный хребет, тянущийся вглубь материка и расколотый зарубкой ущелья, куда убегала, раздваиваясь, тропа. Для прогулки они выбрали самый утомительный маршрут, проходящий по открытой местности, вдоль вершины прибрежных утесов.
Квилан повернул голову, посмотрел вниз, на волны, что бились о груды валунов у подножья скал. Соленый запах моря был знаком до боли.
– Опять воспоминания одолевают, Квил?
– Да.
– Ты ходишь по краю. Смотри не упади.
– Постараюсь.
С молчаливого серого неба сеял легкий снежок, падал на внутренний двор монастыря Кадрасет. Квилан, предпочитая одиночество и молчание, шел в самом конце вереницы монахов, возвращавшихся со сбора хвороста. Все уже скрылись в тепле молитвенной залы, где горел очаг, а Квилан только-только закрыл за собой двери бокового входа, прошел по тонкому слою снега на брусчатке двора и уложил вязанку дров в общую поленницу под крытой галереей.
Он вдохнул свежий аромат древесины и вспомнил, как однажды они с Уороси сняли охотничий домик в Лустрианских горах. Топор, найденный в домике, затупился; Квилан заточил его о камень, надеясь поразить Уороси своими талантами, но как только замахнулся расколоть первое полено, топор соскочил с топорища и отлетел в кусты. Он в точности помнил ее смех и – когда ей показалось, что он смутился, – поцелуй.
Они спали на моховой лежанке, укрывшись меховыми шкурами. Он вспомнил, как однажды морозным утром (среди ночи огонь в очаге угас, и к утру дом выстудило) они совокуплялись: он оседлал ее, нежно закусив зубами мех на затылке, медленно двигался в ней и над ней, наблюдал, как пар ее дыхания клубится в солнечном луче и тянется через комнату к окну, замерзая на стекле завитками рекурсивных шаблонов, – порядок, возникающий из хаоса.
Он вздрогнул и сморгнул холодные слезы.
Обернувшись, он увидел, что в центре монастырского дворика кто-то стоит и смотрит на него.
Челгрианка. Под полураспахнутым плащом виднелась армейская форма. Снег падал беззвучными спиралями. Квилан моргнул. На мгновение ему почудилось… Он помотал головой, отряхнул руки и пошел к ней, откинув капюшон траурной рясы.
Сделав несколько шагов, он осознал, что уже полгода не видел особей женского пола.
Она ничем не походила на Уороси: высокая, с темной шерстью и довольно узкими, какими-то вялыми глазами. Судя по всему, она была лет на десять старше его. Знаки различия на фуражке указывали на чин полковника.
– Могу я вам чем-то помочь, госпожа? – спросил он у незнакомки.
– Да, майор Квилан, – ответила она четко и отрывисто. – Наверное, можете.
Фронипель принес им подогретое вино с пряностями. Кабинет настоятеля, вдвое просторнее кельи Квилана, был завален бумагами, загроможден экранами и заставлен древними узелковыми плетенками – священными текстами ордена. Впрочем, свободного места хватило для того, чтобы не без удобства усадить троих.
Полковник Геджалин грела руки о бокал. Рядом с ней на столе лежала фуражка, а плащ висел на спинке кресла. В непринужденной беседе гостья рассказала о верховой поездке по древней дороге в горах и словно бы невзначай упомянула, что на войне командовала подразделением космической артиллерии.
Медленно опустившись во второе, лучшее кресло – самое лучшее предложили полковнику, – Фронипель произнес:
– Майор, полковник Геджалин приехала по моему приглашению. Она знакома с вашей биографией и историей. Полагаю, она готова вам кое-что предложить.
Хотя по виду гостьи было ясно, что ей хотелось бы уделить больше времени разъяснениям причин своего визита, она вежливо пожала плечами и подтвердила:
– Да, майор. Вы можете нам помочь.
Квилан, взглянув на улыбающегося Фронипеля, спросил у полковника:
– Кому это – вам? Армии?
– Не совсем, – ответила она, чуть поморщившись. – Армия задействована в этом проекте, но сама миссия, строго говоря, военной не является. Она ближе к заданию, которое вы с супругой выполняли на Аорме, хотя совершенно иного рода, гораздо важнее и значительно секретнее. Говоря нам, я имею в виду всех челгриан, особенно тех, чьи души ныне пребывают в чистилище.
Квилан выпрямился:
– И что мне предстоит сделать?
– Пока не могу сказать. Сначала нужно оценить вашу моральную готовность к заданию.
– Но если я даже не знаю, в чем оно…
– Майор Квилан. – Полковник пригубила горячего вина, благодарно кивнула Фронипелю и поставила бокал на стол. – Я расскажу все, на что имею право. – Она чуть напряглась. – Задание, которое собираются вам поручить, наделено исключительной важностью. Это почти все, что мне известно. Ну, на самом деле чуть больше, однако я не уполномочена об этом говорить. Миссия требует основательной предварительной подготовки. Тут я опять не имею права раскрыть вам большего. Операция санкционирована в самых высоких эшелонах власти. – Она перевела дыхание. – А причина, по которой сейчас не имеет особого значения, в чем именно заключается задание, очень проста: то, о чем вас попросят, в некотором смысле хуже некуда. – Она взглянула ему в глаза. – Это самоубийственная миссия, майор Квилан.
Он и забыл, какое острое наслаждение приносит взгляд в женские глаза, хоть это была и не Уороси; однако это наслаждение, подобно внутреннему эмоциональному воплощению некоего физического закона, создавало в нем равное и противоположное чувство печали, утраты, даже вины. Он грустно улыбнулся и ответил:
– В таком случае, полковник, я согласен. Безоговорочно.
– Квил?
– Мм? – Он обернулся; треугольный громоздкий хомомданин едва не врезался в него.
– С вами все в порядке? Вы так внезапно остановились. Вы что-то увидели?
– Ничего. Все нормально. Я просто… Нет. Нет, все хорошо. Идемте. Я проголодался.
Они двинулись дальше.
– Я только что вспомнил. Полковник сказала, что миссия самоубийственная.
– Да. То-то и оно.
– Воспоминания возвращаются, да?
– В отличие от нас. Так было задумано. На это мы оба согласились. Пока что все идет по плану.
– Значит, ты тоже об этом знал.
– Да. Из сообщения, которое записал для меня Висквиль.
– Поэтому тебя сохранили в виде резервной копии у меня в субстрате.
– Поэтому меня сохранили в виде резервной копии у тебя в субстрате.
– Ну что ж, с нетерпением жду продолжения.
Тропа вывела на вершину утеса, откуда открывался вид на город: кривой клинок белых башен и шпилей покоился в чаше лесистой долины, окаймленной меловыми утесами; от моря залив отделяла песчаная коса, о которую бились белопенные волны. Хомомданин поравнялся с Квиланом, встал рядом, массивной тушей загородив от ветра. Воздух таил намек на дождь.
На следующий день полковник, оставив в монастырском стойле и скакуна, и армейскую форму, облачилась в панталоны и жилет с кушаком Горничной, а Квилану, который должен был изображать Мастерового, выдала штаны и рабочий фартук. Оба накинули зимние плащи, серые и неприметные. Квилан попрощался только с Фронипелем.
Они дождались, пока все монахи разойдутся по отведенным местам работы, а затем покинули обитель по заснеженной тропе, что сбегала с горы между безлистыми скольчатыми деревьями, в стороне от собирателей хвороста (издалека доносилось их призрачное, приглушенное снегопадом пение), потом терялась в толще клочковатого тумана, с которым то и дело сливался серый плащ полковника, спускалась в долину, где туман сменился проливным дождем, и скрывалась в дремучем лесу, где темная листва роняла холодные капли; там, под сенью густых крон, начиналась другая тропа, а далеко внизу, в ущелье, ярилась бурная река.
Дождь постепенно стих.
Им встретился внедорожник с охотниками из касты Учитывающих, которые возвращались из леса после удачной охоты на джхехджей; охотники предложили подвезти путников, но полковник с Квиланом вежливо отказались. В прицепе высилась гора звериных туш. Внедорожник с мертвым грузом, подскакивая на кочках, скрылся в сумраке; его путь отмечала цепочка пятен свежей крови.
Ближе к закату они добрались к подножью Серых гор, где по Кольцевой трассе то и дело проносились, разбрызгивая грязь, машины, грузовики и автобусы. У обочины стоял большой автомобиль. Молодой челгрианин, непривычный к цивильному одеянию, распахнул дверцу и начал было салютовать полковнику, но запоздало спохватился. В машине было сухо и тепло; они сбросили плащи. Автомобиль выехал на трассу и двинулся к равнинам.
Полковник подключилась к армейскому коммуникатору в чемоданчике на заднем сиденье, закрыла глаза и, оставив Квилана наедине с собственными мыслями, начала безмолвно совещаться с кем-то. Он следил за движением на дороге; в сумраке мелькали освещенные предместья города Убрент. Город выглядел лучше, чем помнилось Квилану.
До аэропорта они добрались за час. На затянутой туманом ВПП их ожидал глянцево-черный суборбитальник. Квилан хотел было коснуться полковника, сообщить ей о прибытии, но она открыла глаза, отсоединила индукционную катушку с затылка и мотнула головой в сторону судна, будто говоря: «Нам туда».
Ускорение вжало его в сиденье. Он увидел огни прибрежных городов Шерджамы, Деллеунские острова в океане, искры океанских лайнеров. Наверху ярко, не мигая, сияли звезды, невероятно близкие в призрачной тишине стратосферного полета.
Суборбитальник с ревом опустился в плотные слои атмосферы. Замелькали огни, затем аппарат плавно пошел на посадку, сбрасывая скорость. В машине, которая увезла их с частного аэродрома, Квилана сморило.
Пересаживаясь в вертолет, Квилан учуял запах моря. После непродолжительного полета в дождливой тьме летательный аппарат шумно опустился посредине большого круглого двора. Квилана отвели в уютную комнату, где он сразу же уснул.
Утром его разбудили далекие крики птиц и прерывистое гулкое буханье. Он подошел к окну, распахнул ставни и увидел безбрежное небо над сине-зеленой морской гладью, кое-где перечеркнутой пенными гребнями; в пятидесяти метрах от него и в сотне метров ниже во`лны разбивались о скалистый берег. Прибрежные утесы уходили в обе стороны к горизонту, а прямо напротив них зияла огромная сдвоенная впадина, со дна которой до моря было всего метров тридцать. Стаи белых морских птиц кружили в лучах солнца, будто клочья пены, сорванные ветром с гребней волн.
Он узнал это место. Оно было знакомо по книгам и передачам.
Юмьерские столбчатые утесы составляли часть обширной береговой линии Большой Земли, главного острова архипелага Кисточка Хвоста, длинной дугой протянувшегося к востоку от Мейорина. Отвесные скалы высотой от двухсот до трехсот метров обрывались к океану, а из моря пальцами утопленников вздымались семнадцать утесов – остатки древних природных арок, некогда сотворенных, а затем разрушенных волнами и приливами.
По местной легенде, эти утесы и впрямь были пальцами несчастных влюбленных, которые покончили с собой, бросившись в океан, потому что не желали вступать в брак с другими.
Утесы носили названия пальцев; последний в ряду, самый маленький, высотой всего метров сорок, прозвали Большим Пальцем. Остальные базальтовые колонны возносились над волнами на высоту от ста до двухсот метров и были примерно такого же размера в обхвате у основания, где о них неустанно билось море; к вершине они несколько сужались.
Четыре тысячи лет назад здесь началось строительство: по воле местного правящего семейства к ближайшему столбу перекинули деревянный мост и построили на вершине каменную крепость. Могущество клана усиливалось, крепость разрасталась, строители перешли на соседний утес, затем на следующий и так далее.
Понемногу на столбах раскинулось укрепленное поселение, соединенное цепочками мостов – вначале деревянных, затем каменных, еще позже железных и стальных, – которое стало средоточием власти, местом почитания и паломничества, а также центром образования и науки. За века и тысячелетия поселения возникли на всех столбчатых утесах, кроме Большого Пальца; впрочем, даже он целое столетие служил фортом, оснащенным тяжелыми пушками. Обитатели столбов постепенно застраивали и вересковые пустоши на побережье, тянувшиеся от края скал вглубь острова.
В Последней Интеграционной войне город, как и ряд других городов планеты, был уничтожен атомными бомбами, которые полностью разрушили один столбчатый утес, ополовинили другой и оставили на берегу кратер в форме огромной восьмерки, смявший ту часть скального плато, где располагались жилые кварталы города.
Город так и не возродился. Утесы, отсеченные от берега двойным кратером, пустовали много веков, став местом экстремального туризма и приютом для горстки отшельников и миллиона морских птиц. Одно время, в период подъема религиозных настроений, на двух столбах устроили монастырь, а потом Комитет начальников штабов объявил все столбчатые утесы учебным полигоном, и все построили заново – не восстановили только мосты на остров, – но тут Ставку перенесли за пределы планеты, и военную базу законсервировали, оставив там лишь обслуживающее подразделение.
Теперь это место стало его домом.
Квилан облокотился на парапет, глядя на белое кружево прибоя в трех сотнях метров внизу, у подножья Среднего Пальца Любовника. С высоты казалось, что волны движутся очень медленно, будто их, неведомо где возникших, утомило длительное путешествие по океану.
Здесь он пробыл уже двулунный месяц. Его обучали и подвергали всевозможным проверкам. О миссии по-прежнему не было известно ничего, кроме ее самоубийственного характера. Вдобавок его могли и не взять: выяснилось, что за честь исполнить сомнительное задание боролись еще несколько кандидатов. Он согласился – на случай, если его не выберут, – подвергнуться процедуре стирания памяти, что превратило бы его в обычного монаха Кадрасетской обители, сломленного войной.
Как правило, на половине его занятий присутствовала полковник Геджалин. Боевые искусства преподавал немногословный коренастый челгрианин по имени Уолом, покрытый рубцами шрамов, – наверняка военный или из бывших, хотя чина своего он не называл. Другого наставника звали Чуэльфьер: этот дряхлый седошерстный старик во время лекций как будто преображался, забывая о немощи и о преклонных летах.
Иногда Квилан видел военных – тех, кто постоянно жил на базе, – а также немногочисленную прислугу и даже Ослепленных Невидимых, которые в годы Войны Каст сохранили верность старым обычаям.
Занимаясь своими делами, Ослепленные (верхнюю половину их лиц закрывали зеленые повязки – символ сословной принадлежности) легко и свободно передвигались по утесу, что свидетельствовало о давней привычке и умелом использовании эхолокации: звонкие щелчки когтей отражались от бетонных конструкций и пустот в камне. Здесь, на головокружительной высоте над океаном и скалами у подножья утеса, Ослепленным приходилось всецело полагаться лишь на надежность стен и неизменность архитектурных сооружений.
С утеса Квилана не выпускали. Он подозревал, что на других утесах военной базы, соединенных длинными прочными мостами, проходят аналогичный отбор его неведомые соперники и кому-то из них, может быть, повезет.
Он поднес к лицу ладонь, посмотрел на выпущенные когти. Вытянул руку, повернул ее так и эдак. Теперь он набрался сил, нарастил мускулы. Неужели для успеха миссии так важно пребывать на пике физической формы или же армия – или те, кто стоят за этим проектом, – тренирует его на всякий случай?
На обращенной к океану стороне утеса находился круглый строевой плац, с боков ничем не огороженный, а сверху прикрытый навесом из белых полотнищ, будто старомодными парусами. Здесь Квилана обучали фехтовать, стрелять из арбалета, пользоваться огнестрельным оружием и ранними моделями лазерного, а кроме того наставляли в применении как изощренных, так и грубых приемов боя на ножах, когтях и зубах. Ему дали понять, что рукопашный бой с представителями других рас может отличаться от привычного, но развивать эту тему не стали.
Однажды на утес прилетели врачи, увели Квилана в большой, но, по всему судя, редко используемый госпиталь в глубоких пещерах под базой, вставили ему усовершенствованную душехранительницу, но этим и ограничились. По слухам, агентам и исполнителям особых миссий внедряют различные устройства связи с прямым подключением к мозгу, пересаживают обонятельные луковицы для распознавания отравляющих веществ и железы для секреции ядов, подкожные боевые системы… список можно было продолжить, но ничего из этого Квилан не получил, что само по себе было любопытно.
Ему намекнули, что исполнитель, возможно, будет действовать не в одиночку. Это тоже было любопытно.
Подготовка к миссии не ограничивалась оттачиванием боевого мастерства; половину дня Квилан проводил на лекциях, сидя перед экранами или слушая Чуэльфьера.
Старый профессор наставлял его в челгрианской истории, религиозной философии времен до и после частичной Сублимации челгриан-пюэнов, а также рассказывал обо всем, что было известно челгрианской расе о жизни галактики и других разумных видов.
Он узнал массу необязательных, по его мнению, подробностей о том, как работают и что делают душехранительницы, и о том, что такое рай и чистилище. Ему объяснили, в чем заключались как откровенные вымыслы, так и подлинные заблуждения старой религии и что в ней вдохновило челгриан-пюэнов и стало реальностью, а что было отвергнуто. Он не вступал в прямой контакт с Предшествующими, но теперь лучше, чем прежде, разбирался в тонкостях загробной жизни. Иногда, вспоминая, что Уороси никогда не причастится этой сотворенной благодати, он приходил к мысли, что его избрали для миссии лишь пытки ради, что это все – изощренная, жестокая шутка, бередящая в нем раны, нанесенные гибелью Уороси.
Он узнал все возможное о Войне Каст и о причастности Культуры к вызвавшим ее изменениям.
Он кое-что узнал о тех, кто действовал за кулисами войны, и прослушал некоторые сочинения Махрая Циллера, временами такие печальные, что тянуло разрыдаться, а порою такие гневные, что хотелось что-нибудь сокрушить.
У него возникли определенные подозрения и возможные сценарии дальнейшего развития событий, но вслух он их не высказывал.
Иногда ему снилась Уороси. В одном сне они словно бы только что сочетались браком здесь, на столбчатом утесе; ветер с моря сдувал шляпы с гостей; Квилан побежал за шляпкой Уороси, полетевшей к парапету и, ударившись о побеленный бетонный бортик, сорвался с утеса, так и не дотянувшись до шляпки. Падая к морю, он набрал в грудь воздуха для крика и вдруг понял, что Уороси здесь нет и быть не может, потому что она умерла, и он сам тоже умрет. Он улыбнулся волнам, взметнувшимся ему навстречу, но не ударился о воду, а проснулся с чувством, будто его только что каким-то образом одурачили, и влага на его подушке была соленой, как морская вода.
Однажды утром он шел под белыми навесами строевого плаца, полоскавшими на ветру, направляясь на первую в этот день лекцию Чуэльфьера. Впереди на плацу полковник Геджалин, Уолом и Чуэльфьер беседовали с незнакомцем в черно-белом одеянии.
Неподалеку от них стояли еще пятеро: трое справа, и двое слева, все – челгриане в одеяниях служащих. Незнакомец был старым, низкорослым и каким-то кособоким. Внезапно Квилан с изумлением сообразил, что полосатая ряса – традиционное облачение эстодьена, ходока между мирами живых и мертвых. Старец, криво улыбаясь, опирался на длинный зеркальный посох. Мех его лоснился, будто промасленный.
Квилан хотел поздороваться с полковником, но три его знакомца чуть отступили, а эстодьен сделал пару шагов вперед.
Квилан почтительно поклонился.
– Майор Квилан, – глубоким, мягким голосом произнес старец, протягивая руку Квилану, который вдруг заметил, что одеяние челгрианина справа чересчур просторно, будто под ним что-то спрятано; этот челгрианин как раз отходил вбок, куда-то за спину Квилана, но, как только исчез из поля зрения, его тень, едва заметная в рассеянном свете под белыми навесами, вдруг стремительно сдвинулась.
Квилан окончательно уверился, что на него сейчас нападут, потому что эстодьен, дряхлый и немощный, очень странно протягивал руку, словно бы стараясь держаться подальше от каких-либо насильственных действий.
Квилан сделал вид, что припадает к руке старца, но в последний миг, пригнувшись, резко обернулся, полуприсев и выбросив перед собой руки и срединную конечность в классической оборонительной стойке.
Челгрианин в широкой рясе тоже полуприсел, готовый к нападению; закатанные рукава обнажали мускулистые руки, хотя когти он выпустил лишь наполовину. На лице, опушенном белой шерстью, мелькнуло удовлетворенное, какое-то хищное выражение; увидев, что Квилан занял оборонительную позицию, белошерстый и вовсе просиял, но тут же, взглянув на эстодьена, расслабился, присел на корточки, опустил руки и голову в некоем подобии поклона.
Квилан не двигался с места, медленно поводя головой из стороны в сторону и стараясь не терять противника из виду. Других источников опасности вблизи не было.
На миг все застыли, однако ничего не происходило, лишь издалека доносился неумолчный гул волн и крики морских птиц. Эстодьен пристукнул посохом о бетонные плиты плаца. Белошерстый непринужденно выпрямился и отошел на прежнее место.
– Майор Квилан, – повторил старец, – встаньте, пожалуйста. – Он снова простер к нему руку. – Больше никаких неприятных сюрпризов, обещаю. По крайней мере, не сегодня.
Квилан принял руку эстодьена и поднялся.
Полковник Геджалин с довольным видом выступила вперед:
– Майор Квилан, познакомьтесь, это эстодьен Висквиль.
– Ваше преосвященство, – поклонился Квилан, когда эстодьен отпустил его руку.
– А это Эвейрл, – показал Висквиль на белошерстого слева от себя; челгрианин в широкой рясе усмехнулся и кивнул. – Надеюсь, майор, вы поняли, что сегодня прошли сразу два испытания.
– Да, ваше преосвященство. Или одно и то же, но дважды.
Висквиль улыбнулся еще шире, обнажив мелкие острые зубы.
– Майор, необязательно обращаться ко мне ваше преосвященство, хотя, не скрою, мне это льстит. – Он обернулся к Уолому, Чуэльфьеру и полковнику Геджалин. – Неплохо. – Затем он смерил взглядом Квилана. – Идемте, майор. Нам есть о чем побеседовать.
– Если верить им, подобная ошибка для них крайне нетипична. Если верить им, нам должно льстить, что на нас вообще обратили внимание. Если верить им, к нам питают всяческое уважение. Если верить им, то лишь по чистой случайности ход эволюции галактик, звезд, планет и видов не вывел нас на их технологический уровень. Если верить им, все это крайне досадно, но в конечном счете пойдет нам на пользу. Если верить им, то нам желали только добра, а теперь они, как всякие порядочные люди, сознают свою неосмотрительность и считают себя в долгу перед нами. Если верить им, то бремя вины вынудит их дать нам намного больше, чем их обычная благотворительность. – Эстодьен Висквиль скупо улыбнулся, сверкнув острыми зубами. – Все это не имеет никакого значения.
Эстодьен с Квиланом сидели свернувшись на сплетенных из травы подстилках в башенке на самом краю одного из нижних уровней построек на столбчатом утесе. С трех сторон виднелось небо и океан, теплый ветер врывался в незастекленные окна, принося соленый, едкий запах моря.
– Имеет значение лишь то, что решили челгриане-пюэны, – изрек старец и умолк.
Квилан, сообразив, что его побуждают заполнить паузу, спросил:
– И что же они решили, эстодьен?
От шерсти старца веяло каким-то изысканным ароматом. Эстодьен выпрямился и глянул в окно, на океанские волны.
– Двадцать семь веков символ нашей веры учил, что души умерших, перед тем как попасть в рай, то есть на небеса, целый год пребывают в чистилище, – сказал он ровным тоном. – После того как мы – наши Предшествующие – сделали небеса реальностью, это положение не претерпело изменений. Как и бо`льшая часть связанных с ним доктрин. В каком-то смысле они стали законами бытия. – Он повернулся, с усмешкой взглянул на Квилана и снова посмотрел в окно. – Майор Квилан, то, что я вам расскажу, известно лишь немногим. И должно оставаться в тайне, вы меня понимаете?
– Да, эстодьен.
– Этого не знают ни ваши преподаватели, ни полковник Геджалин.
– Я понимаю.
Старик внезапно обернулся к нему:
– Почему ты хочешь умереть?
Квилан в замешательстве отпрянул:
– Я… в каком-то смысле не хочу умирать, эстодьен. Я просто не стремлюсь жить. Я хочу, чтобы меня не стало.
– Ты хочешь умереть, потому что твоя возлюбленная умерла, а ты сохнешь по ней, разве нет?
– Я бы дал своим чувствам несколько более сильное определение, чем сохнешь по ней, эстодьен. Однако да, ее смерть обессмыслила мою жизнь.
– Итак, в эту годину испытаний перемен для тебя не имеют никакого значения ни жизни твоих близких и родных, ни жизнь нашего общества?
– Не то чтобы никакого, эстодьен. Но этого явно недостаточно. Как ни прискорбно, иных чувств я не испытываю. Все те, кто мне дорог, кому я сопереживал… все они в другом мире, не в том, где я.
– Квилан, ты говоришь об одной самке, об одной-единственной особи, о простой челгрианке. Что делает ее такой особенной? Почему ее память – которую уже никогда не вернуть – заслуживает большего, чем живущие, чем те, кому еще можно и нужно помочь?
– Ничего, эстодьен. Это просто…
– И вправду ничего. Дело не в ее памяти, а в твоей. Ты восхваляешь не ее уникальность, Квилан, а свою собственную. Ты романтик, Квилан. Трагическая смерть представляется тебе такой же романтичной, как и мысль о воссоединении с возлюбленной – пускай даже в забвении. – Старик подобрался, словно намереваясь уйти. – Я ненавижу романтиков, Квилан. Они себя не понимают и, что еще хуже, не желают понимать – ни себя, ни других, – поскольку им кажется, что понимание лишит жизнь тайны. Они глупцы. Ты глупец. Наверное, и твоя жена была дурой… – Он помолчал. – Возможно, вы оба были романтически настроенными глупцами. Глупцами, обреченными на горькое разочарование, после того как ваш драгоценный романтизм выветрился бы через несколько лет супружеской жизни и вам пришлось бы иметь дело не только со своими недостатками, но и с недостатками партнера. Тебе повезло, что она погибла. А ей не повезло – погибла она, а не ты.
Квилан взглянул на эстодьена. Старик дышал чуть чаще и глубже обычного, но в остальном не выказывал ни малейшего страха. Безусловно, существовала его скрупулезно обновляемая резервная копия, и, будучи эстодьеном, он мог воскреснуть или перевоплотиться, где и когда пожелает. И все же это ни в коей мере не избавляло его от животного страха перед возможностью вылететь из окна в море. Если, конечно же, у него под одеждой не спрятано какое-нибудь антигравитационное устройство; в таком случае он, наверное, просто боялся, что Квилан разорвет ему горло, прежде чем Эвейрл или кто другой успеют прийти на помощь.
– Эстодьен, – спокойно ответил Квилан, – я обо всем этом думал долго и тщательно. Я винил себя во всем, о чем вы упомянули, и в куда менее сдержанных выражениях. Я уже пришел к финалу того процесса, какой вы, возможно, хотели бы инициировать подобными оскорблениями.
Эстодьен смерил его взглядом.
– Неплохо, – заметил он. – Теперь можешь высказаться подробнее и откровеннее.
– Я не выйду из себя из-за того, что мою жену обозвал дурой тот, кто ее никогда не знал. Я знаю, что она дурой не была, и мне этого достаточно. По-моему, вам просто интересно, легко ли меня разозлить.
– Похоже, что слишком трудно, – отозвался старик. – А испытания часто заключаются в том, о чем не подозреваешь.
– Меня это совершенно не интересует, эстодьен. Я просто стараюсь быть с вами честен. Я полагаю, что ваши испытания тщательно продуманы. Если это действительно так и если я делаю все, что в моих силах, но кто-то другой окажется способней меня, – что ж, так тому и быть, однако я не намерен говорить вам то, что вы желаете услышать, а не то, что чувствую на самом деле.
– Квилан, твое спокойствие граничит с излишней самоуверенностью. Возможно, для этой миссии нужен кто-нибудь напористее и хитроумнее тебя.
– Возможно, эстодьен.
Старик долго смотрел на Квилана, потом отвернулся и снова поглядел в окно.
– Павших на войне не пускают в рай, Квилан.
Квилану пришлось мысленно повторить это заявление, чтобы убедиться, что он правильно понял. Он поморгал:
– Но, эстодьен…
– Майор, была война, а не бунт или природная катастрофа.
– Война Каст? – уточнил Квилан и тут же устыдился своей глупости.
– Разумеется, – раздраженно фыркнул Висквиль и снова взял себя в руки. – Челгриане-пюэны сказали, что древние законы остаются в силе.
– Древние законы? – переспросил Квилан, смутно догадываясь, каков будет ответ.
– За павших нужно отомстить.
– Душа за душу?
Древние боги с варварской жестокостью требовали уравновесить гибель каждого воина смертью врага, иначе, пока равновесие не восстановлено, павшие не попадут в рай.
– Ну зачем же сразу предполагать такое точное соответствие, – холодно усмехнулся эстодьен. – Возможно, одной смерти будет достаточно. Одной важной смерти.
Он снова отвернулся.
Квилан долго сидел без движения и молчал. Сообразив, что эстодьен не намерен оборачиваться и продолжать разговор, он переспросил:
– Одной смерти?
Эстодьен пристально посмотрел на него:
– Одной важной смерти. Она многое может изменить.
Он отвернулся, негромко напевая какой-то мотив. Квилан распознал в нем мелодию из сочинений Махрая Циллера.
