IV. Пещера
Не свет, но видимая тьма,
Являвшая глазам кромешный мрак.Мильтон, «Потерянный рай»
Осень, 97 г. П. З.
23
Он вернулся к Эми, наконец-то. Вернулся к ней во снах.
Иногда они оказывались в одном месте, иногда – в другом. Они были историей того, что произошло, были событиями и ощущениями прошлого, проигрываемыми заново, они были путаницей, компиляцией, наложением образов, которые, сменив порядок, казались чем-то совершенно иным. Они были ее жизнью, ее прошлым и настоящим, перемешанными между собой, они настолько овладевали ее сознанием, что, просыпаясь, она пугалась, понимая, что на самом деле существует в обычной реальности, состоящей из твердых объектов и в линейном времени. Будто мир бодрствования и мир снов поменялись местами, и мир снов казался намного более живым и ярким, таким, что воспоминания о нем не угасали, сколько бы она ни шла путями яви. Она могла наливать воду из чайника, читать детям, усевшимся в круг, мести листья во дворе, и вдруг, безо всякого предупреждения, ее сознание погружалось в иные ощущения, будто она соскальзывала, пробивая оболочку видимого мира и опускаясь в течение незримых подземных рек.
Карусель, вращающиеся огни, звон, звенящая, как колокольчики, музыка. Вкус холодного молока и сахарной пудры на губах. Залитая синим светом комната, ее сознание, погруженное в лихорадку, звук голоса – голоса Уолгаста, аккуратно выводящий ее из тьмы.
Вернись ко мне, Эми, вернись.
Самым ярким из всех был сон с комнатой – грязной, затхлой, груды одежды на полу, контейнеры с несвежей едой повсюду, безжалостно орущий в углу телевизор, женщина, которая, как понимала Эми, приходилась ей матерью – это она осознавала с безнадежной тоской, – которая лихорадочно ходит в этой тесноте, собирая вещи с пола и бросая в сумки. Эми, милая, давай просыпайся. Эми, нам надо идти. Они уезжали, ее мать уезжала, покидала ее, мир раскалывался надвое, в одной части – Эми, в другой – ее мать, и момент этой разлуки становился неестественно долгим, как будто она глядела на мать с кормы лодки, уходящей от причала. Она знала, что там происходило, в этой комнате, там, где начиналась когда-то ее жизнь. То, что она видела, было сродни рождению.
Но там были не только они двое. Уолгаст тоже был там. Бессмыслица, Уолгаст появился в ее жизни позже. Однако логика сна была иной, она состояла в том, что его присутствие было постоянным, но совершенно незаметным. Уолгаст был там просто потому, что он был. Поначалу Эми ощущала его присутствие, не как телесное нечто, будто призрачное свечение, ощущение, повисшее надо всем. Чем сильнее она чувствовала, что мать от нее уходит по каким-то срочным, совершенно личным причинам, которых Эми не знала и не понимала – просто случилось нечто ужасное, – тем сильнее становилось ощущение его присутствия. Ее охватывало глубочайшее спокойствие, она смотрела на все с отстраненностью, понимая, что эти события, пусть они и казались живыми и реальными, на самом деле произошли очень давно. Она одновременно ощущала их, будто впервые, и в то же время вспоминала о них, была и действующим лицом, и наблюдателем, и вдруг видела, как Уолгаст сидит на краю ее кровати, а матери нигде нет. Он был в темном костюме и галстуке, но с босыми ногами. Пристально глядел на свои руки, держа их перед собой и сомкнув кончики пальцев. «Вот церковь, вот шпиль, дверь откроешь, людей встретишь», – напевал он, сплетая пальцы, все, кроме указательных. «Привет, Эми».
– Привет, – сказала она.
Прости, что меня не было. Я скучал по тебе.
– Я тоже по тебе скучала.
Пространство между ними изменилось, комната погрузилась во тьму, в которой существовали лишь они двое, будто двое актеров на залитой лучами прожекторов сцене.
Что-то меняется.
– Да, я тоже так думаю.
Тебе понадобится идти к нему, Эми.
– К кому? К кому мне надо идти?
Он отличается от остальных. Я это сразу понял, как только его увидел. Стакан чая со льдом. Он больше ничего не хотел, просто прохлады в жару. Он любил ту женщину всем сердцем. Но ты же это знаешь, так, Эми?
– Да.
Океан времени – вот что я ему сказал. Вот, что я могу тебе дать, Энтони, – океан времени.
Его лицо внезапно наполнилось горечью.
Знаешь, всегда ненавидел Техас.
Он не мог посмотреть на нее. Эми чувствовала, что для этого разговора это не требовалось. Да и не было дозволено.
Я вот про базу отдыха подумал. Мы двое читали, играли в «Монополию». Парк Плейс, Бордуок, Мервин Гарден. Ты меня всегда обыгрывала.
– Думаю, ты поддавался.
Он усмехнулся.
Нет, просто ты всегда выигрывала, по-честному. И Джейкоб Марли. «Рождественская песнь», которая тебе так нравилась. Я думал, ты всю книжку на память помнишь. А ты помнишь?
– Я все помню. Помню день, когда снег пошел. Когда мы «снежных ангелов» делали.
Он закован в цепи, скованные его жизнью.
Уолгаст внезапно нахмурился озадаченно.
Такая печальная история.
Река, подумала Эми. Великая река прошлого, извилистая.
Я так без конца могу говорить.
Уолгаст поднял взгляд в темноту.
Понимаешь, Лайла? Вот чего я хотел. Это все, чего я хотел, ничего больше.
Пауза.
Ты… ты знаешь это место, Эми?
– Не думаю, что оно где-то есть. Думаю, что я просто сплю.
Он едва заметно кивнул.
Что ж. Мне это кажется правдой. Теперь, когда ты это сказала, это обрело смысл.
Он глубоко вдохнул и медленно выдохнул.
Странно. Так много всего, что я не могу вспомнить. Ты знаешь, каково это. Будто у тебя осталась лишь малая часть тебя самого, и ты за нее держишься. Но теперь все становится яснее.
– Я скучаю по тебе, папа.
Знаю, что скучаешь. Я тоже по тебе скучаю, больше, чем ты можешь себе представить. Не думаю, что мне когда-нибудь в жизни было так хорошо, как с тобой. Жаль, что я не смог тебя спасти, Эми.
– Но ты сделал это. Ты спас меня.
Ты была просто маленькой девочкой, одна во всем этом мире. Я не должен был позволить им забрать тебя. Я пытался, но недостаточно. Это и было настоящее испытание, знаешь. Узнать себе настоящую цену, как мужчине. Я всегда слишком многого боялся. Надеюсь, ты сможешь простить меня.
Ее захлестнула печаль. Как ей хотелось утешить его, обнять. Но она понимала, что, если попытается сделать это, если сдвинется хоть на шаг, сон рассыплется и она снова окажется одна.
– Я простила. Конечно же, простила. Хотя и прощать было нечего.
Я так много тебе не рассказал.
Он напряженно глядел на свои руки.
Про Лайлу, про Еву. Нашу маленькую девочку. Ты была так на нее похожа.
– И не надо было, папа. Я знала, знала. Я всегда знала.
Ты сделала мое сердце наполненным, Эми. Вот что ты со мной сделала. Наполнила пустоту, где до тебя была Ева. Но я больше не смогу спасти тебя, как не смог спасти ее.
Эти слова будто послужили сигналом. Образ комнаты начал размываться, а пространство между ними стало увеличиваться, словно превращаясь в огромный зал. Ее вдруг охватило отчаяние.
Хорошо было вспомнить все это с тобой, Эми. Если ты не против, я бы задержался здесь на некоторое время.
Он покидал ее, он удалялся, уменьшаясь.
– Папа, умоляю. Не уходи.
Моя отважная девочка. Моя храбрая Эми. Он ждет тебя. Он ждал все это время, на корабле. Все ответы там. Тебе нужно прийти к нему, когда придет время.
– Какой корабль? Я не знаю ни про какой корабль.
Но ее мольбы были тщетны. Сон исчезал, и Уолгаст уже почти исчез. Он был на самом краю обволакивающей их тьмы.
– Папа, умоляю! – вскричала она. – Не оставляй меня. Я не знаю, что мне делать.
В последний момент он повернулся к ней и встретился с ней взглядом. Его глаза, сверкающие, пронзили ей сердце.
Не думаю, что я когда-нибудь покину тебя, Эми.
