Глава 8
– Ну, вы-то должны помнить, в семьдесят втором году температура тоже долго держалась за тридцать, ни окно, ни форточку не откроешь, – продолжил Иволгин, когда они втроем, преодолевая смог, перебежали к его «Санта Фе». – Тоже горели окрестные леса и торфяные болота. А кондиционера в машине, как и самой машины, у меня тогда еще не было.
Впрочем, я гари хлебнул немного. Может, не такая все-таки была концентрация или консистенция, а может, иное было здоровье. Скорее, и то, и другое. Но, главное, спасла командировка. Причем, – поднял вверх от руля указательный палец рассказчик, – и до сих пор одна из самых памятных и экзотических. Угадайте, куда?
– Ну, не на Бали же? – усмехнулся Нелюбов. – Нет, не на Бали, и не на Маврикий! А в простой советский Калмыкий. Вряд ли бы выпала когда иначе такая командировка на долю девятнадцатилетнего сотрудника. На десять дней, да еще с этаким полусвободным заданием – найти по слухам оставшихся еще там «двадцатипятитысячников», питерских пролетариев, приехавших проводить коллективизацию.
– Опять питерских? – не преминул подметить Родов.
– Ну нынешние-то по меньшей мере миллионники и не с Путиловского, – подыграл Нелюбов.
– Это точно. Да еще надо было посмотреть, как проходит уборочная страда, написать о передовиках-комсомольцах, кстати, они все почему-то оказались с немецкими фамилиями. В такие командировки ездили обычно куда более именитые коллеги. Но все опытные и именитые тогда из потной и дымной Москвы стремились куда-нибудь к влаге моря, или чистоте Сибири, или даже прохладе Севера.
Самолет летел с двумя посадками. В Воронеже было 35 градусов, в Волгограде – 40, а в Элисте все сорок пять. Столь необходимый для визита в обком комсомола галстук воблой распластался в сумке, а вот костюму, кроме стати его обладателя, деваться, как вы понимаете, некуда, хотя это было крайне некстати.
Иволгин взглянул на своих пассажиров:
– Кто-нибудь из вас, ребята, был в Калмыкии? Нет? Я тоже больше там никогда не был. Так вот, добравшись до гостиницы, которая, как и положено тогда, ну, вы-то знаете, называлась «Россия» и являла собой бетонное подобие дефицитного чешского серванта, выложил я перед молоденькой дежурной паспорт, командировочное. А в ответ вдруг услышал, что номеров нет, могут только предоставить раскладушку в коридоре.
«Как так? Я же бронировал! Я работать приехал!..» После моих бурных возмущений девушка исчезла за портьерой, и оттуда послышался чей-то отчетливый шепот: «Ты что? Сдурела?! Это же из центральной газеты!»
Через мгновение она появилась снова и, лаская меня щелочками глаз, складывая домиком загорелые ладошки, с интонацией, с которой в то время произносили фамилии Пушкина и Евтушенко, а теперь Киркорова и Билана, воскликнула: «Так это вы и есть… (благоговейная пауза) товарищ Иволгин?!» «И я, и есть!» – отвечаю. «Вот, пожалуйста, ваш ключик. Третий этаж. Номер люкс. Анкетку можете потом заполнить».
Номер люкс отличался креслом в дополнение к стулу, письменным столом с лампой и еще трехногим журнальным столиком, на котором располагался не раз, видимо, терявший взаимодействие с ним треснутый телефон и пустой графин без стакана. К вечеру выяснилось, что и деревянная кровать в числе конечностей почему-то имела перед постояльцем лишь самое минимальное преимущество. Стремление к рачительной экономии обнаружилось и в ванне. На высоте чуть более тридцати сантиметров зияла целая россыпь реликтовых дыр.
Но это, как вы понимаете, были уже позднейшие наблюдения, а тогда первым делом надо было стянуть прилипший к рубашке пиджак и спасти начинающую мумифицироваться полость рта. Жажда не мучила – обуревала!
На этаже оказался буфет. За стеклом – обильные горки закусок. Даже осетринка и икра. А рядом традиционный набор бутылок – коньяк, водка, «Солнцедар». Вы, конечно, помните этот напиток, уверенно завоевавший если не сердца, то печени советских обывателей. Человек, которому это название ни о чем не говорит, уже тем и должен быть счастлив. Спрашиваю: «А что можно у вас попить холодненького?» – «Чай». – «Но я же спрашиваю холодненького».
«Он остынет», – невозмутимо и резонно ответствовала буфетчица, напоминавшая каменные изваяния у входов в провинциальные краеведческие музеи. «Боюсь, к тому времени я тоже. Причем навсегда.
А где все-таки можно достать чего-то еще?» – «Попробуйте внизу, в ресторане», – с неосознанной еще мною загадочностью произнесла буфетчица-сфинкс.
Перед тем как последовать ее совету, забежал к себе в номер, чтобы сделать то, чего в незнакомом городе делать категорически не рекомендуется. Схватил граненый стакан, открыл кран, хлебнул, но… тут же судорожно выплюнул обратно. Из водопровода радостно рвалась наружу теплая, чуть мутноватая и уже вовсе не чуть соленая жидкость. Рванулся вниз.
В стеклянных дверцах нижней полки моей гостиницы-серванта дремал солидный лампасоносец с ухоженной камергерской бородкой. Сам он не шевелился, только зрачки быстро сканировали проходящего и мгновенно отключались – Руслан и мертвая голова.
Ресторан был почти пуст. Только в противоположной стороне за сдвинутыми столами отмечалась победа местной команды «Уралан» над еще более грозным и именитым соперником.
Время было уже обеденное, и я решил заодно уж и перекусить, заказал подошедшей официантке салат и лангет, а затем попросил и что-нибудь попить.
«А что бы вы хотели?» – вдохновила молоденькая официантка. «Минералочки, пожалуй». – «Минералки нет». – «Ну, тогда лимонадику какого-нибудь». – «Тоже нет». – «Сок?..»
Издали, наверное, могло показаться, что мы играем в какую-то детскую угадайку, причем я заметно проигрываю и начинаю нервничать.
Не хотелось бы в первый день дышать пивом на комсомольских лидеров республики, но делать нечего. Впрочем, сомнения были излишними. Пива тоже не оказалось. А какой смысл был тогда заказывать лангет? Заметив явное разочарование на моем лице, официантка вдруг участливо спросила: «А вы не местный?» – «Нет, только что прилетел из Москвы. Журналист». – «Остановились в гостинице?» – «Да». – «Тогда могу… – нагнув бюст к моему лицу, обдав жарким настоем дешевых духов и мясных специй, приглушив голос, почти прошептала моя нимфа изобилия, – могу предложить шампанское, холодненькое. Официально его тоже нет. Я вам две бутылочки заверну из своего резерва. Вы здесь покушаете, а в номере у себя запьете».
Командировка начиналась классно, правда? Номер люкс, жажду утоляю шампанским… И еще на какую-то победу рассчитывает официантка, по-кутузовски в последний момент вводя в дело свежие резервы? Действительно «запьете тут в номере». Но делать-то нечего. Поднялся к себе. Растерзал фольгу, открыл, сделал один глоток, другой, третий, а вторую бутылку поставил в ванну. Для этих целей она за неимением холодильника вполне годилась.
Гостиница по традиции была рядом со зданием местной власти. Два железобетона. Стоило только перейти небольшой парк. Может, я спешил, но показалось, что встречные и поперечные мужчины передвигались по аллеям в каком-то энергосберегающем режиме. Женщин вообще не было видно.
Второй секретарь республиканского комитета комсомола, как сейчас помню, Геннадий Кушелев оказался прямым и добродушным парнем с внушительной комплекцией десантника или морпеха и приятным, улыбчивым лицом. Он сразу же по-хозяйски уточнил, как устроился журналист, есть ли какие-то проблемы. Я, не задумываясь, выпалил наболевшее: «Пить очень хочется». На что тут же услышал: «Не волнуйся, старик. Все будет!»
Видимо, Геннадий имел свой опыт общения с прессой. Или сказался запах выпитого мной шампанского. Пришлось пояснить. Секретарь легонько хлопнул себя по лбу и расхохотался: «Ну конечно, мы-то привыкли тут. «Жигулевское» пьешь? Подожди минутку! У меня, понимаешь, секретарша заболела». И вышел из кабинета. А вернувшись, показал мне бумагу. В ином случае я бы постарался оставить ее на память. На бланке с печатью и росписью управделами Совета министров республики значилось «Бронь на…» и от руки – «пиво 1 ящик».
Половину означенного «спецпайка» уже через пару часов доставили в гостиничный номер. Снова пригодилась наполняемая на двадцать сантиметров ванна.
Ну а вечером действительно «все было». Да так было, что выезд в первый район пришлось на день отложить. Подвел меня, скорее всего, местный чай под названием «джамба» – пытаясь сделать приятное хозяевам, я выпил аж две пиалы этого специфического кочевого коктейля, в котором наличествовали, пожалуй, почти все знакомые мне жиры, белки и углеводы. Созвучие с известным видом борьбы оказалось не случайным. Это был захват желудка с переворотом и болевым приемом.
Поездка на газике в степной Ики-Бурульский район запомнилась разве тем, что от выхлопной трубы загорелась было сухая стерня, да тем, что на нас чуть не наскочило обезумевшее от жары стадо сайгаков.
Вторым районом был выбран вовсе не такой засушливый Яшалтинский. Там и земледелие урожайное, и передовой рыбколхоз.
Первым секретарем райкома комсомола оказался небольшого роста суетливо-деловитый калмычок-хомячок, так я его определил с первого взгляда за круглое личико, сутулую фигурку и постоянную деловитую суетливость.
Во время нашего первого разговора телефон на его столе звонил с десяток раз. Он аккуратно брал трубку и, не слушая собеседника, важно произносил одну фразу: «У меня товарищ из ЦК. Перезвоните!» Я было поправил его – «из органа ЦК ВЛКСМ». «Ничего, так лучше», – последовало в ответ. Все понял. Авторитет в районе – великое дело, ни у кого же нет в данный момент «товарища из ЦК», а у него есть!
Для начала поехали в передовой колхоз. Пообщались с немцами– комбайнерами. А потом уже без них, сидя на коврах в тени яблонь колхозного сада, в течение трех часов я выслушивал от чиновных калмыков, а руководителями района были исключительно они, слова уважения к Москве и не менее искренние уверения в том, что именно водка – «безусловно, лучшее жароутоляющее средство». А я вспоминал удивившую меня в первый день манеру ходьбы элистинцев, наверняка апологетов этой чрезвычайно распространенной здесь оригинальной и привлекательной теории.
Переночевав в райцентре, мы наутро выехали к рыбакам. Их председатель, молодой и компанейский парень, старше меня ну лет на пять-шесть, взял меня на траулер, показал, как и что ловится. За вечерним застольем в честь столичного гостя мы быстро перешли на «ты». Да и угощенье к тому располагало. Уха из осетра, рыбные копчености и солености, раки, но, главное, черная икра – прямо так скромненько килограммчик в деревянной бадеечке с деревянной же ложкой. Я, естественно, приналег на нее, как на нежное воспоминание нежного детства, когда мы с дедом запросто ели эти бутерброды на морских прогулочных пароходах и речных трамвайчиках. И тут внимательный хозяин вдруг заметил, чтобы я не особо налегал на икорку-то.
Я удивился – ставят на стол бадью, соблазняют, а потом ограничивают. Так в упор и спросил: «А чего, жалко, что ли?» В ответ председатель усмехнулся: «Да чего там жалко! Тут вот недели две назад писатели к нам морем приплывали. Ну, мы их встретили вот так же, икорки за ужином поставили. Так на следующий день мероприятие не состоялось, они из кают выйти не смогли. С икорочкой-то, особенно свежей, надо осторожненько, осторожненько… А так чего жалко?! Я тебе ее хоть ведро дам!»
«Ну, так уж и ведро!» – помню, решил подначить его после пятой граненой стопки. «А чего там, запросто! Да запросто!» – расхорохорился тоже уже несколько хмельной хозяин. Потом поговорили еще о том о сем, еще выпили, закусили и разошлись далеко за полночь.
И представляете, едва только я проснулся в своей комнате в гостевом домике, встал, оделся, в дверь деликатно постучали. Вошедшая женщина поставила у порога эмалированное ведро, укрытое марлей: «Председатель велел передать!».
Я, совершенно искренне забыв о подробностях вчерашнего трепа, отодвинул краешек марли и увидел… икру. Ведро икры! Черной! Насилу вспомнил вчерашний сюжет. «Нет, это я не могу принять», – начал я говорить входящему в комнату секретарю райкома. А тот, загрузив глазки в режим часов-ходиков (на меня – на ведро, на меня – на ведро) и раздвинув губы в умильной улыбке, уже махал короткими ручками, говоря, что брать надо, так принято, отказ – это обида. «Зачем? Вы нам так понравились. А для него, председателя, это сущий пустяк». Было заметно, что «хомячок», безусловно, рад услужить гостю за чужой счет. Да и я понял, что в своем первоначальном решительном отказе уже вполне достаточно уважил этикет. А ведро икры в Москве… Это ж сон. Причем «Дядюшкин сон»…
В Яшалте выяснилось, что в столицу Калмыкии уважаемый журналист вернется не на «газике», а на самолете – спецрейс и всего три пассажира! Прибыли на летное поле, земля которого от жары потрескалась, как лед в половодье. Из Ан-2, а по-народному – «кукурузника», вылез крепкий загорелый пилот, в летной фуражке, но по пояс голый – жара. Ну а дальше была просто песня – «он сказал “Поехали!” и махнул рукой…»
Внутри сиденья располагались по стенкам. Я выбрал левый борт рядом с иллюминатором, два моих попутчика-калмыка в светлых пиджаках, соломенных шляпах и при портфелях сели напротив. Рейс длился сорок минут. Погода была безоблачной, да и высота полета небольшая, что располагало к наблюдениям, хотя картина на земле могла заинтересовать лишь структуральнейшего колориста, посвятившего жизнь нюансам серовато-желтого и очень-очень бледно-зеленого.
Рейс краток, по сути, взлет – посадка. Внизу тучной отарой потянулись серые домики калмыцкой столицы, и вдруг от шасси нашего самолета отрывается и исчезает в желто-зеленой неизвестности одно колесо, почему-то решившее опередить нас на встрече с землей. Я встряхнул головой, уж не задремал ли, но нет. Сколько мог, провожал его взглядом. Причем, заметьте, без паники, с интересом, ибо ничего подобного не видел. Лишь потом явилась резкая мысль, что оно еще пригодилось бы. А дальше уже как снежный ком – что садиться придется без него, а тогда это уже посадка аварийная, и пилоты должны сначала покружить над аэропортом, израсходовать горючее, сообщить на землю, а затем уж идти на снижение, планируя и сохраняя при касании посадочной полосы крен на один борт. Мысль о возможной гибели странным образом оборачивалась в сознании резкой досадой – ну ладно, погибну, но почему именно в Калмыкии? Я уже готов был поделиться богатым опытом книг и фильмов с пилотами, но заметил, что мы и впрямь начали кружить над аэродромом.
Взглянул на попутчиков. Те о чем-то оживленно переговаривались, не глядя за борт. А хоть бы и глядели – у них справа-то все в порядке. Это у меня слева проблемы. Предупредить? А вдруг начнут паниковать? А вот об икре-то позаботиться точно надо. Сначала крепко зажал ведро между ног. Зафиксировал распятые на поручнях руки, чуть наклонил голову… Но тут вспомнил о портфеле. В его желтой кожаной утробе кроме личных вещей еще находился фотоаппарат «Салют» со сменной оптикой. Казенный! Дорогущий! Отодвинул ведро и зажал между ног портфель с дорогой аппаратурой. Дорогой? Дороже ведра черной икры?! Без прежней решительности подвинул ведро к себе, отодвинул портфель. Затем, прикинув все комбинации, нашел оптимальное решение – пятками плотно прижал под сиденьем к борту портфель, а между стопами стабилизировал ведро. И, довольный обретенным консенсусом, впервые за эти минуты поднял глаза на попутчиков-калмыков. Те, судя по лицам, наблюдали за мной давно. Снисходительно и подбадривающе улыбались – человек, мол, молодой, неопытный, похоже, впервые на самолете летит, волнуется, суетится. У них ведь колесо есть, это у меня нет.
Ну а дальше все просто было. Ан-2 коснулся земли, причем правым шасси, слегка загасил скорость, затем сделал какого-то «козла» налево, подскочил и замер. Калмыки, не удержавшись, полетели в сторону кабины. Что-то дзинькнуло, что-то хрястнуло. Я не сдвинулся ни на сантиметр, не потерял ни одной икринки. Мало того, сидел так еще несколько минут. Затем уже после калмыков и пилотов ступил на шаткие, предательски дрожащие ступеньки трапа. И в этот же день в Москву! В Москву!
В холодильнике – тогда у меня еще маленький «Саратов» был – убрал оказавшуюся совершенно лишней полку. И целый месяц меня на моей Большой Грузинской неотвратимо посещали жизнерадостные старшие коллеги.
Впрочем, Юра, и тогда я не мог последовать твоему мудрому рецепту осветления ухи из книги 1953 года по очень простой причине – отсутствия денег на компоненты, необходимые для приготовления самой ухи.
Вот, кстати, и приехали. Вы ведь в моем холостяцком приюте еще не были?
– Хорошо у тебя, – едва войдя в квартиру, вздохнул Нелюбов. – А моему совместному с венгерским банком ипотечному имению, кажется, приходит конец.
«Люди носят деньги в аптеку, а критик придумал себе ипотеку», – не преминул тут же съязвить поэт Родов.
– Шутки шутками. А наша ипотека – слово однокоренное ипподрому. Даешь годовые круги и, взмыленный, неизменно возвращаешься на место старта. Четыре года плачу, а должен ровно столько же, сколько брал.
– Это как? – переспросил Иволгин.
– А так. Без поручителей взять удалось только в швейцарских франках, причем три раза увеличивали процент в процессе утверждения. А я нашел уже квартиру. Согласился. Ну что было делать? Наши банки, как правило, пятидесятилетнего с лишком человека считают лишь условно живым. Да, пожалуй, и условно человеком, если берешь ипотеку. Редко, кто такому дает кредит. А если дают, то вот так.
– При этом наш премьер любит называть банки кровеносной системой экономики, – хмуро констатировал Андрей.
– По этой логике и присосавшийся к тебе клещ или комар – тоже неотделимая часть твоей кровеносной системы. Только вот иногда это приводит не просто к чесотке и головной боли, а к менингиту и далее, – вставил Родов.
– А франк, друзья мои, с тех пор неутомимо ползет в родные Альпы. Курс и проценты прожорливо съедают все, что выплачиваю. Кормлю непреодолимо братскую Венгрию. У себя-то для угро-финноговорящих они такой процент не назначают. Там чуть что – народ сразу революционную поэзию Шандора Петефи вспомнит. А у нас что? У нас и так Разин – президент.
– Кстати, твой банк случаем не именем их знаменитого земляка называется? – не удержался Родов.
– Ты имеешь в виду Листа?
– Нет, старик, благородного пана Дракулу.
