Глава 21
Прошел месяц, а точнее 32 дня. Инне так никто и не позвонил из администрации. Шеф предлагал пока остановиться на отснятом и смонтированном. Советовал заявить это в эфир как можно быстрее. Но ведь договоренность с Разиным была, что сначала посмотрит он сам. Передумал? Не хочет встречаться? И все-таки он как-то изменился в последних сюжетах. Да, архивные врезки ушли. Он активнее представлен в новостях. Выступает публично. Стал чуть манернее, что ли, демонстративнее, сосредоточеннее. Неуловимо изменилась улыбка, глаза… Вроде бы все так, но что-то не так. Подумалось было, а может, это дублер. Ведь слухи о таких постоянно ходят. Или это уже ее рассудок? Многоликий Разин уже мультиплицируется в одном кадре и переполняет емкость внутренней флешки? Неожиданный дефицит информации приводит активного журналиста в состояние, близкое к наркотической ломке.
Тут к ним в Останкино приезжал новый замглавы президентской администрации, неожиданно сменивший долго курировавшего СМИ Норкина. Позадавал несколько нелепо осторожных вопросов. Походил по студиям, по аппаратным, при этом постоянно двигая шеей и поднимая нос, будто принюхиваясь к чему-то наверху. Инне показалось, что так чаще всего ходят, посещая не телестудию, а животноводческий комплекс. Воспользовавшись случаем, она хотела спросить у него, когда все-таки можно было бы рассчитывать на обещанную встречу с Разиным, на продолжение работы. Но он сам, увидев ее, увидев впервые в жизни, проявил осведомленность, подошел и попросил понять и подождать нужного времени. При этом глаза его были будто бы расфокусированы, расплывались так, как если бы оператор при съемке на старенькой аппаратуре перепутал расстояние до объекта.
Спустя день ее вновь вызвал Журден и предложил внезапно освободившееся место в лондонском корпункте: «Вам же так понравилась Англия». Еще вчера она могла бы только мечтать о таком месте. Другая жизнь, другие деньги, другие возможности. А сейчас? Она взяла за правило дорабатывать все до конца. Бросать незавершенное нельзя. Это была правда. Но, наверное, не вся. Похоже, что такого «разини» или даже такой Розины у Разина еще не было. Она окончательно удивила Журдена вежливым обещанием подумать.
На дверях дома ее ждало объявление об отключении горячей воды на десять дней. Трубы ведь у нас любят чистоту больше, чем люди. А заботиться о тех и других слишком накладно. Плох тот горожанин, который не может совместить эту профилактику с отпуском. Да и медицина давно твердит о пользе контрастного душа: неделю теплый – неделю холодный.
Собралась заехать к отцу. Давно в этой суете толком не общались, а поделиться есть чем, хотя бы своими подозрениями. Отец всегда ее понимал. Поймет и сейчас. Но вдруг прямо после выезда из двора какой-то идиот на черном тяжелом джипе без номеров врубился в ее машину и, не остановившись, погнал дальше. Сама она не пострадала. Сработала подушка безопасности. Но капот и передние крылья ее «опеля» поднялись, как у божьей коровки, собравшейся полетать. Дождалась гаишников, подписала протокол об аварии с «неустановленным транспортным средством в виде черного джипа», с досады позвонила отцу, манишка которого была спасительна в любом возрасте. Машина была застрахована, ее забрали в ремонт. И вот она, предупредив об опоздании, уже едет к отцу на метро.
Давно привыкшая к передвижению исключительно на авто, она пыталась вспомнить, когда последний раз спускалась в подземку, вот так стояла на эскалаторе, толкалась в проходах, вдыхала отдающий давним детством теплый запах шпал. В середине дня здесь было на удивленье многолюдно. В основном за счет деловито спешащих куда-то, обремененных различной кладью пенсионеров и напряженно озирающейся праздно-приезжей рабочей силы. Ровно посередине платформы, резко выбиваясь из общей динамики, будто в рапиде плыли тоненькие фигурки срочников-солдат в топорщащейся полицейской форме и с непомерной величины резиновыми дубинками. Призрачные, бледные и бесстрастные, как дети Гамлета. Дневной дозор.
Остановки в поезде по радио объявляли забавно картавившие детские голоса, и это слегка развеяло тягостность ее мыслей. Ехать до пересадки надо было всего три остановки. Но вот первая же станция после перехода, объявленная по-английски серьезным женским голосом, вызвала у Инны еще большую улыбку: «Улица Найтин оу файв года». Она оглянулась вокруг. Кроме нее никто не улыбался. Привыкли. А ведь это символ нашей переходной эпохи – мы все живем на этой «Улице Найтин оу файв года».
Андрей Васильевич Иволгин после развода обитал в однушке с балконом в старом сталинском доме, непременно шутя по этому поводу, что у него скромная площадь, зато солидная кубатура, а творцу в первую очередь нужен воздух, место для полета мысли, творец ни в коем разе не должен ощущать свой потолок.
Мебель он предпочитал исключительно антикварную. По крупинке собрал ее по свалкам и комиссионкам и сам отреставрировал. Гостей встречало высокое трюмо с фигурными ножками и тронутым благородным сумраком зеркалом в искусной резной оправе. Каждый смотрящий в него вполне мог представить себя титулованной моделью Боровиковского или Тропинина и гордо ощутить свою причастность к частице единой летописи времен.
В комнате был дубовый обеденный стол, который в будни играл лишь роль подручного у своего письменного коллеги, в благородном мундирном зеленом сукне вальяжно располагавшегося у окна. Он с почтением держал разложенные в определенном порядке книги, документы и готовые страницы и по мере необходимости предоставлял их в распоряжение сурового начальника.
Зато в праздники все менялось. Обеденный стол, раздвигаясь, наряжаясь в белую, вышитую кружевными цветами скатерть и любуясь собой в трюмо сквозь гостеприимно распахнутые двери, уверенно занимал все пространство своими шаткими одутловатыми ножками, и уже чиновный собрат, прикрытый газетным фартуком, обслуживал его дополнительными припасами.
Горка орехового дерева явно кичилась своим итальянским происхождением и, конечно же, принимала в свое лоно исключительно посуду с родословной, выходившую в свет только по праздникам. А пролетарии ежедневного рациона скромно теснились в кухонном шкафу. Справа от стола была неприметная раздвижная кушетка.
Остальное пространство занимали книги – мерцал тусклой позолотой Брокгауз и Ефрон, три полки забрала бордовая «Британика» и две кофейное академическое собрание Пушкина, на остальных соперничали оттенками благородной кожи издания прежних веков. Современных книг было немного, в основном с дарственными надписями. Они вповалку тусовались на стеллаже в коридоре, как не прошедшие дресс-код основного собрания, но при этом все же не заслужившие вечной ссылки в деревенский дом своего хозяина.
Собираясь к отцу, Инна предполагала, что он уже мог по обычаю рвануть на свое калужское рыбацко-грибное раздолье. И по телефону сразу же спросила:
– Ты не в деревне?
– Еще нет. Только вчера защищались мои дипломники.
– Ну, про оценки спрашивать не буду. И так знаю, что все получили «отлично». И сколько их было на этот раз? Десять? Двенадцать?
– Ну что ты? На такие подвиги я уже не способен. Всего семь. Ты же знаешь, последнее время я стал придирчивее относиться не только к парням, но и к девушкам. Сам удивляюсь, с чего бы это? А вообще-то мне их жалко. Хорошие, целеустремленные ребята. Учатся, постигают, творят. А потом понимают, что после вуза их ждет картина Репина «Не ждали». И начинают искать любые тропы за рубеж. Ей богу, горько это видеть. Сирот за рубеж, видите ли, не отдаем. А готовых специалистов – пожалуйста! Сводить роль Родины к роли суррогатной матери – последнее дело.
Она знала, что студенты отца любили, а он, в свою очередь, их, помогая чем может и после окончания вуза годами общаясь с ними в «Фейсбуке». И эта коллективная любовь во многом компенсировала ему нехватку единственной. Любимая дочь, которую в детстве укачивал под все возможные и невозможные колыбельные, вплоть до ласковой «Катюши», теперь тоже сама по себе. Она постоянно укоряла себя, что редко заезжает, мало звонит, делится новостями. И он деликатно старался не занимать ее молодое кипучее время, радовался ее успехам на расстоянии. Надо бы, надо по-другому, но настоящая работа на телевидении действительно практически суточная.
Едва выйдя из лифта, Инна поняла, что ее ждет традиционное отцовское каре ягненка в фирменном соусе, свежие овощи и непременно аргентинское красное сухое вино. «Кулинария – это неотъемлемый компонент подлинного мужского таланта. Как сопутствующий газ при добыче черного золота», – любил говаривать Иволгин-старший, добавляя при этом, что «в свою очередь, золота чернее, чем наша сегодняшняя литература, просто-напросто не бывает».
Вешая плащ в прихожей, Инна случайно смахнула с полки несколько оплаченных квитанций ГИБДД. Поднимая, улыбнулась:
– Все лихачишь, папуля?
– Сам не пойму причины, – притворно развел руками Андрей Сергеевич. – Подозреваю, что нашу фамильную фотогеничность мой старичок «Санта Фе» решил регулярно примерять и на себя. Вот сейчас купил я какой-то антирадар. Может, поможет. Скорее бы в путь, в деревню, в глушь… А то уже изнемогаю от этой жары и неизбежно закрытых окон.
– А что с окнами?
– Целых две напасти. Снизу какой-то курильщик объявился. Смолит жуткую махорку. И потом еще комары. А они ведь здесь не те деревенские увальни, которые простодушно по прямой летят, садятся, обстоятельно готовятся и ждут, когда их прихлопнешь. Столичные упыри, похоже, удачно вписались в рынок, будто тоже радарами обзавелись, маленькие, злые, меняют курс, как штурмовые вертолеты, и, кажется, особенно ненавидят именно коренных москвичей. Недаром американцы когда-то пытались использовать их в качестве биологического оружия.
Мельком заглянув в комнату и пройдя на кухню, где был педантично, включая букет с любимыми Инной ромашками, сервирован стол на двоих, она с радостью убедилась, что ничего здесь не изменилось.
– Ну что, что на этот раз печалит твое прелестное чело, дочурка? – после первого глотка вина и обязательной церемонии оценки приготовленного блюда спросил отец.
Пока Инна сбивчиво делилась с ним своими мыслями, наблюдениями и выводами, Андрей Васильевич не проронил ни слова. Он давно принял как аксиому, что в первой половине жизни нормальный человек учится говорить, а во второй – слушать. Журналистская и педагогическая практика только подтвердила это. Ни вопросами, ни репликами, ни даже мимикой не надо нарушать течение информации. Повторы, паузы собеседника вовсе не раздражают умелого слушателя, а лишь дают дополнительное время для анализа.
– Значит, ты считаешь, что с президентом что-то произошло и его роль сейчас выполняет двойник? Вполне может быть. Но что, по большому счету, это меняет? Времена Железной Маски, так мило описанные Дюма, когда от человека на престоле действительно зависело все и вся, давно прошли. Это французский король был «сир», а нынешний президент – «балан-сир». Его задача обеспечивать спокойствие богатых и гасить недовольство бедных. Экономика в пользу богатых, идеология в пользу бедных. Так было всегда. Разве не так? Только раньше короля играла свита. Президента – нет. Свиту знали в лицо. А теперь изобретен аутсорсинг. Власть на аутсорсинге. У кого она? У силовиков? Вряд ли. У банкиров? Может быть. Но скорее у тех, кто владеет недрами. Нами правят какие-то десять недритят. И мы об этом можем только догадываться. Здесь не театр, не крикнешь «Автора!», да и крикнешь, что толку? Авторы здесь на поклоны не выходят.
Меня, знаешь ли, подмывает начать по-пушкински: «Видел я трех царей». Ну, правда, применительно ко мне – пятерых. Считая и генсеков, и президентов. Брежнев был, наверное, искренний мужик. Во всяком случае, под конец жизни. Помню, однажды на съезде комсомола отодвинул приготовленную бумажку, начал говорить про недостатки и вдруг закончил – «ну а с транспортом у нас совсем…» Замолчал и сел в дремучем, как брови, раздумье. Тассовцы побледнели и забегали. Ну, конечно, в газетах появилось: «Товарищ Брежнев на фоне громадных успехов отметил и отдельные недоработки». С Леонидом Ильичом я даже состоял в переписке – сочинял ему письмо от имени комсомольцев и молодежи Москвы. А спустя годы в одной компании встретил того, кто писал мне, комсомольцу и молодежи, ответ.
Вот с Горбачевым я здоровался за руку один раз, совершенно случайно заработав при этом себе сразу несколько врагов из числа литературных генералов. По-моему, я тебе это не рассказывал. А если рассказывал, то ты меня просто останови. Иногда мне кажется, что вместе с волосами седеет и память. Хорошо хоть не выпадает пока. Так вот. Я был ответственным за какой-то юбилейный вечер в Доме Союзов. Должен был прибыть Сам. Все писательское начальство ждет его в комнате президиума за сценой. Я в очередной раз решил выйти проверить готовность, двинулся к двери, и тут она открывается и появляется Горбачев во главе внушительной свиты. От неожиданности делаю шаг назад, потом думаю, что это я так трушу, и делаю шаг вперед. Он мне первому жмет руку, заглядывает в глаза, спрашивает о делах. Рука теплая, улыбка приветливая, взгляд чистый. Затем идет к советским классикам. А мне, как положено по протоколу, чередой подают руки и другие выдающиеся деятели партии и государства. Только это уже выглядело какой-то процедурой официального соболезнования – руки плоские и холодные, будто воблу на базаре перебираешь, а их настороженные глаза боятся даже на мгновенье потерять вождя.
Ну и что, спрашивается, вышло из этого теплого горбачевского рукопожатия, приветливой улыбки, чистого взгляда? Я тогда поверил, даже в партию вступил, на районной конференции собрал восторженные аплодисменты, кандидатом в делегаты съезда выбрали. И где теперь эта партия? Где эти делегаты? Где страна?
Еще Василий Розанов писал, что «в России всегда была великая литература и скверная жизнь».
– Но, может быть, иначе и не было бы великой литературы, папа?
– Может быть. Вот ты говоришь – «Разин, Разин», и в мире только это и слышно – «Разин, Разин». А что, собственно, Разин? Ты мне скажешь, с нами вновь стали считаться за рубежом? Соглашусь. Но стали ли с нами вновь считаться здесь, внутри рубежей? Для всякого вождя есть опасность перехода из лидера, реально действующего активного человека, в символ, именем которого оперируют совсем другие люди. И при этом он, даже замечая, вовсе не всегда сопротивляется, с годами просто уставая от государственной ноши, теряя КПД, в ответ на ежедневную осанну делегируя кому-то часть своих функций и ответственности. Ты не задумывалась, почему в ряде стран президенты – фигуры достаточно праздные, почетные, представительские, а реальная власть у других? И иногда эти другие живут совсем в других странах…
А так мы вопреки отечественной истории вполне достигли народного примирения и народного единства. Правит страной Разин. А Пугачев с Михельсоном совместно банк держат…
Ну да ладно, дай только человеку в моем возрасте да на кухне поговорить за власть, и его уже и не остановишь. Эх, сколько уж эта кухонька-то выдержала. И политики в ней под аккомпанемент дрожащей посуды вещали, и народные артисты после Сандунов под гитару пели.
Но вернемся к делу. Пойми, твоей версии двойника я вовсе не отрицаю. Это вполне может быть, это даже очень продуктивно… Как говорится, «отряд не заметил потери бойца, им главное яблочко съесть до конца». А представь, к примеру, если бы так в свое время поступили члены ГКЧП. Не было бы ни легендарных Форосов, ни уличных торосов, ни лишних вопросов. Все было бы совсем по-другому. Без дрожи в руках и холодного пота. И, кстати, я не удивился бы, если через какое-то время дублера незаметно сменил бы сам оригинал. Бо-о-льшой оригинал…
– Так что же делать, папа?
– Ты знаешь, меня за жизнь этот вопрос уже так замучил, – хмыкнул старший Иволгин. – Еще на школьном экзамене спрашивали «Что делать?». А потом и на вступительном в университет опять Чернышевский попался. Что делать? Что делать? Я понял одно – надо, чтобы не тебя вопрос преследовал, а ты его. Что я тебе могу посоветовать? Нужно как можно скорее прекращать эти сны Инны Андреевны. Нужны действия, нужна активность. Это же твой характер. И перестань уповать на разъяснения от президентской администрации. Стены Кремля веками надежно хранили тайны. Поэтому делать тебе там нечего. Там пусть копают те, кто ищет библиотеку Ивана Грозного. Искать надо там, где потерял. Это классика. Бери отпуск и езжай на Кавказ. Может, что-то услышишь, что-то откопаешь невзначай. А не найдешь, так развеешься, отдохнешь, подышишь свежим воздухом. Только будь аккуратной и, конечно же, не лезь в саму резиденцию, не играй в эти телевизионные расследования.
Когда-то со мной на журфаке учился студент из маленькой африканской страны. Его звали Хадрик, и он постоянно хвастался, что его дядя – президент. И вот вдруг мы слышим по радио, что в его стране произошел переворот и президента Стивенсона казнили. Встречаем его на факультете со скорбными минами, а он веселый такой. Мы ему говорим, ты что, не знаешь? Да нет, говорит, знаю. Просто президентом другой мой дядя стал.
– Это ты к чему, пап?
– Это я к тому, что хотя у нас и не маленькая африканская страна, свои хадрики, свои кадрики тоже есть. Будь осторожна. И если что, звони, я в деревне ловлю карасей. А телефон, ты же знаешь, у меня всегда с собой.
