Глава 20

Вернувшись в палату, он застал мальчика, спавшего напротив, уже сидящим, причем в довольно странной позе. Поджав ноги под себя, в левой руке он держал тарелку с кашей, а в правой японские палочки для еды, которыми удивительным образом умудрялся ритмично переправлять содержимое тарелки в рот, при этом не отводя глаз от потолка. Лицо его выражало полнейшее спокойствие и безразличие к окружающему.

Для знакомства с соседями по палате скромного «Борис» было вполне достаточно. Сосед у окна действительно оказался Миша. Михаил Троганов. Когда он протянул руку, из-под рукава пижамы показался еще и якорь. Он служил когда-то на флоте, ходил в автономки на подлодке. И, видимо, с тех пор был крайне добродушен и словоохотлив.

– Куришь, Боря? Нет? Вот и я бросил. Амба! Ну все равно, пойдем прогуляемся. Тут сейчас с минуты на минуту хлорка-уборка начнется. Только туда, где курить положено, нельзя. Там теперича «Бой в Крыму, все в дыму, ничего не видно». Ты я вижу не местный? У нас тут нынче сигареты мало кто курит. Дороговато. Все табак у себя на огородах сажают. И самокрутки крутят с этим самосадом. Под прикрытием одной такой цигарки рота может незаметно в атаку пойти. А мэр наш, оборотистый такой, подсуетился, цех организовал по производству курительной бумаги, из которой теперь все и крутят, а потом пакеты еще начал делать бумажные, экологически чистые. Экологически-то да, а вот экономически-то нет. Денег намыл немерено. Грузовички купил. Уже в соседние регионы пакеты и бумагу поставляет.

Выйдя из палаты, Миша повел Разина к окну в торце коридора, аккуратно взял его за локоток, заглянул в глаза:

– Ты с чем лег-то? Только честно.

– Да вот, понимаешь, вроде бы под лавину попал, отлежался, подлечили, но про себя ничего не помню. Амнезия, говорят… – уверенно, но неторопливо начал Разин.

– Ну, если так, то так, – прекращая расспросы, поднял крупные ладони собеседник. – Мужик ты вроде как наш, не блатной. Поэтому и решил предупредить. Я-то тут уже старожил, абориген, так сказать. Многие к нам с похожим диагнозом попадают. Не помнят про себя ничего. Амнезия, мол. А сами просто надеются укрыться от банка там, или приставов, или какого другого долга. Так вот врачи их быстренько вылечивают… С помощью очень авторитетных консультантов. Приходят двое плечистых таких, в белых мятых халатах. После их визита больные выздоравливают, как мухи…

– Смешно да? – И сам тут же заразительно засмеялся. – Это я где-то в книжке прочел – «выздоравливают, как мухи». Ну, коллекторы это, сечешь? У них здесь все схвачено. Так что, если укрыться решил, лечь на дно, то тут это не проходит. От них, паразитов, никуда не скрыться. Запеленгуют на раз. Раньше вообще прямо по палатам ходили. Но после того, как Виктор, ну тот, что напротив меня у окна лежит, на них с вилкой бросился, они новичков стали уже в ординаторскую вызывать, ну как бы на консультацию.

– А что он на них с вилкой-то?

– Ну, это особая история. Жалко мужика. Его у нас в городке все знают и уважают. С ноля приличный бизнес на умирающей фабрике организовал. Людям хорошо платил. Оборудование закупал. С бандитами сражался и не подчинился им, отстоял производство. Потом банк лопнул. Опять выстоял. Машину свою даже продал, чтобы зарплату выдать. На него и покушения были, после одного месяц в этой вот больничке провалялся. Но ничего, вышел, начал дела налаживать. Позарез нужны были инвестиции. А какие у нас тут инвесторы, блин? Слово-то ненашенское. Ваучеры давно кончились, а средняя зарплата – пятнашка. И тут приходит к нему некий приезжий коммерсант по фамилии Гладких – как он рассказывал, даже такой нарочито «гладких, мягких и сладких» в одном лице – и предлагает заплатить вперед за год аренды двух кабинетов и половины склада серьезную сумму налом. Но и у Виктора-то все хозяйство тоже в аренде было и права сдавать он не имел. Предложил вариант ввести этого Гладких в состав своего общества с ограниченной ответственностью с долей, равной вносимой сумме.

«Натюрлих!» – говорит тот и через день, в пятницу вечером, приносит деньги. Но не как договаривались, в рублях, а в немецких марках тысячными купюрами. Мол, снял из банка, а вы уж сами, если надо, поменяйте. Вот тебе и «натюрлих»! Виктор зовет своего бухгалтера. Она подтверждает, что в валюте приходовать не может, а поменять можно только в понедельник. Тогда этот сладкий Гладких просит пока написать ему расписку о том, что Виктор взял у него такую-то сумму в марках до такого-то дня. Виктор поколебался было, но деньги-то нужны, а взять больше негде. Ну и ничего не подозревая, выдал ему эту бумагу. Потом, конечно, деньги поменяли. Оформили все как положено, он вселился. Через неделю зашел к Виктору в кабинет с распиской, сказал, что все мол, абгемахт, ну, порядок в смысле, показал расписку, тут же на его глазах разорвал и кинул в урну. А через пару дней на тебе – дефолт. Курс рубля к немецкой марке ниже пояса. И этот Олег Гладких куда-то смывается, как с палубы в шторм. А еще через месяц в своем почтовом ящике Витя находит повестку в суд по поводу долга господину Гладких О. В. Звонит ему по мобильному. А тот отвечает, что у него есть долговая расписка. И еще нагло ухмыляется: «Я уничтожил ксерокопию, но вы это не докажете. А оригинал уже в суде. И вы мне теперь должны эту сумму по новому курсу». Вот так-то!

Самого Гладких он больше не видел, за него ходил какой-то язычник, ну адвокат по-нашему, постоянно нырял в кабинет судьи, шептался с заседателями. В результате Виктор суд проиграл. На имущество наложили арест. Пришлось продать свою квартиру и дачу, а жилье взять в ипотеку, причем угораздило же его не в рублевую, а в валютную. Тогда ведь из каждого утюга уговаривали – «берите ипотеку, берите ипотеку». И что? И потек курс рубля, расстелился по горизонту дальше некуда. А глава Госбанка, вишь, заявляет, мол, никто не виноват, кроме вас самих, решили нажиться на курсе валют, а это рынок. Но рынок – это выбор. А выбор был прост – если тебе полсотни лет исполнилось, либо два поручителя, либо бери в валюте. Вот он и взял, решив на всякий случай никого не обременять обязательствами. Честный мужик! А потом начали досаждать нанятые банком коллекторы. Причем приходили, когда дома была только жена, угрожали, подъезд изрисовали. И однажды у нее не выдержало сердце. «Скорая» приехала поздно. После похорон Виктору стало уже все равно. Ипотечную квартиру продал, деньги забрал банк. Хотел было уйти вслед за женой. Но тут вот «скорая» успела. Так здесь и оказался.

– Подожди, подожди, но ведь государство специально предусмотрело помощь ипотечникам, попавшим в тяжелую ситуацию, выделило деньги, фонд учредило, – уверенно засомневался Разин.

– Только вот про это, про помощь государства, давай не будем, не популярная это здесь тема. И при Викторе не дай бог тебе что-то подобное ляпнуть. У него теперь все государство – вот здесь, размером с простыню на койке. Я вот думаю, горе многих людей нашего поколения еще в советской школе заложено, в том воспитании, в прививке к справедливости…

– А этот странный парень, который ест палочками? – Разин решил воспользоваться разговорчивостью Михаила, чтобы узнать и о четвертом обитателе палаты.

– Это Георгий Шамин, Гоша. Жалко, жалко парня… Его у нас тут называют Го-Ша-Мин. С ним разве что знаками объясниться можно. Сам-то, конечно, чистый русский, но по-русски перестал разговаривать. Только сутками чертит какие-то иероглифы, что-то тихонечко поет и играет в го. Это игра такая восточная. Сложнющая и бестолковая, я тебе скажу.

А как вышло-то? Его родители, вроде достаточно милые люди, ты их еще увидишь, хотели обеспечить надежное благополучие сыну. Святое дело. Но только для этого усиленно учили его китайскому, японскому и хинди, даже неоднократно возили туда, в Поднебесную. И ему это нравилось. Он за пять лет действительно классно овладел этими языками и даже их обычаями и привычками. Олимпиады выигрывал, в любой вуз дверь ногой должен был открывать. Но вот напасть, после сдачи ЕГЭ он вдруг в один миг и совсем напрочь забыл русский. Вот, понимаешь, напрочь. Сначала думали, что шутит, придуривается. Но нет. Поэтому с ним сейчас только знаками. Только так. Врачи тоже уж третий месяц бьются. Переводчиков приглашали. По букварю пытались. Но они ему – «Мама мыла раму». А он им – «Рама Кришна рама…»

Миша, видимо, увидел недоумение в глазах Разина и успокоил:

– У нас тут много чего повидать можно, Борис. Вот в соседней палате лежит местный наш журналист Пенкин. Работал в газете, сочинял статьи всякие, говорят, даже неплохо, а потом бросил, ушел с работы и начал каждый день писать письма президенту. До сих пор пишет.

– И что?

– А ты сам загляни. У него над койкой в рамочке висит диплом «Книги рекордов Гиннеса». Красочный такой. Больше его писем президенту, оказывается, во всем мире никто не написал. Уникум! Раньше ведь многие у нас писали. А теперь успокоились. Не то чтобы жизнь наладилась. Просто перестали завидовать и жалеть. Тем более что иногда приходится жалеть тех, кому еще недавно завидовали… Ну ладно, давай в палату возвращаться. Скоро обход. Кстати, ты кроссвордики сюда никакие не прихватил?.. Вот это зря. Это у нас местная валюта такая… Хотя, прости, какие тебе с твоей амнезией кроссвордики…