Глава 19
«Скорая» из районной больницы, которую ждали с утра, приехала только после обеда. Худенький небритый фельдшер в голубой распашонке и такой же небесной бандане и тучный, чудом помещавшийся между рулем и сиденьем водитель бурно сетовали на поломку машины, из-за которой и случилась задержка.
– Мне уже больных некуда сажать, целый склад запчастей вожу. И ладно бы новые детали. Шило на мыло меняю, побираюсь то там, то здесь, – махал руками шофер. Имя у него было Рафаэль. «Это могло бы еще как-то компенсироваться фамилией Рубенс», – с улыбкой подумал Разин, глядя на внушительные формы водителя.
Настроение было хорошее. Он долго благодарил своих целителей-хозяев. В том числе и за одежку, которую они ему как-то умудрились подобрать – поскольку размеры мужа были слишком велики, а жены – маловаты. Но майка, спортивные штаны и ветровка все же нашлись, составив комплект, который можно было назвать если и не «Чудо Юдашкина», то сокращенно «Чудо-Юдо» вполне. Так что «мистер президент» с неофициальным визитом отбывал в б/у одежде, на б/у машине в районную б/ульницу.
Ему действительно было неловко, что нечем расплатиться с Валерием и его супругой.
– Ладно, ладно, – утешал его врач. – Я не в больнице. Я – не бедняк… Стану им только, когда никому не нужен буду. И ты – не пациент, а гость. А у нас в Грузии гость считается посланником от Бога. – И, широко улыбнувшись, добавил: – И, судя по твоему состоянию, передать мой обратный привет Всевышнему ты сможешь еще очень нескоро!
Поначалу Разина определили на брезентовые носилки, но уже через десяток километров езды по заплатанному и ухабистому асфальтовому серпантину он попросился пересесть на откидной стульчик. Ощущения от движения на носилках слишком напоминали ощущения саночника. Охочий до новых впечатлений Разин однажды опробовал этот спуск на олимпийской трассе. Очень похоже, но с двумя существенными отличиями. Там он был в шлеме и двигался ногами вперед. Впрочем, в медицине ногами вперед двигаются обычно только в самом финишном заезде.
Со стульчика уже можно было и оглядеться, поинтересоваться окрестностями. Они ехали вниз по горной дороге, и на каждом повороте старенький «уазик», как всякий работающий пенсионер, будто бы задумывался: «А стоит ли?». Но представив печальную альтернативу, презрительно фыркал на обочины и продолжал движение.
Ярко светило солнце. Хотя, может быть, и не очень ярко. Время-то уже шло к закату. Просто Разин от него уже отвык. Он провел правой рукой по отросшим усам и бороде – новый, только осваиваемый им жест. Жест боярской мудрости и интеллигентской неуверенности. «Теперь, как барбудос, не буду сбривать их до победы, до выхода из сложившейся ситуации. А пока я что – просто Борис… Этакий дальний родственник скульптора Неизвестного и филолога Непомнящего. Надо без спешки прийти в себя, все взвесить и затем уже наметить план дальнейших действий». Сосредоточиться немного мешало то, что шофер с фельдшером всю дорогу развлекались веселыми песенками по магнитофону. Большинство из них были Разину незнакомы. Как, например, та, в которой какой-то иностранец, скорее всего японец, видимо, впервые побывавший в России, бесконечно делился своей радостью с родными: «Ой, мама, Шикотан, Шикотан!..» Как Разин ни вслушивался, разобрать дальнейший текст, как, собственно, и язык песни, ему так и не удалось.
Ехали долго, сначала миновали какой-то перевал, а затем медленно и постепенно стали спускаться в большую зеленую долину. Горы отступали к горизонту и набухали синевой. Вот, за окном уже замелькали бело-серые домишки, и дорога стала увереннее гримироваться под асфальт, начали попадаться и встречные машины.
Въехали на территорию больницы. Свернули налево от ворот. Истосковавшиеся по чтиву глаза выхватили табличку «Паталогоанатомическое отделение». А следом и «Приемное». Рядышком. Не очень оптимистично, зато психологически верно – memento mori однозначно располагает пациента к дисциплине и послушанию.
Если бы Разину довелось сразу после злосчастной лавины очнуться здесь, это наверняка избавило бы его от целой кучи опасений и сомнений. Поскольку лучшего места убедиться, что ты в России, чем районная больница, трудно себе представить. При виде обшарпанной штукатурки, восставшего против беспросветного существования линолеума, при ощущении всепроникающей целительной смеси хлорки и кислой каши любые вопросы должны были полностью развеяться – ты дома.
Сергей уже давно решил не баловать информацией о себе сразу при поступлении. Скажи сейчас, что президент, и, вполне возможно, ему светила бы четырехместная вип-палата вместе с местными Ельциным, Цезарем и Наполеоном. Ведь вон он, настоящий-то президент Разин, каждый день на телеэкране. Без всяких усов и бороды и уж точно не в штормовке с чужого плеча. Нет, надо выждать и здесь-то тем более не отступать от своего правила, своей, давно всеми подмеченной фирменной президентской паузы. Любая ситуация в корне меняется, если затем воспользоваться этой паузой решительно и вовремя. Опытный самбист никогда сразу не отвечает на прием соперника. Надо почувствовать ослабление внимани, и вот тогда! Настоящий азарт профессионала вовсе не в процессе, а в результате.
Ну а сейчас и сам Бог велит не торопиться или, как там писал поэт, «остановиться, оглянуться на том последнем этаже, где вам доводится проснуться»? Разыграем старую добрую киноклассику – «упал, очнулся, скрытый перелом».
Женщина в приемном отделении, впрочем, и не проявила никакого особого интереса, взглянула на часы, зевнула, слегка прикрыв рот ладошкой:
– Документов, стало быть, никаких нет. Фамилию, возраст, адрес, место работы не помнишь. Про жену не спрашиваю – самое время забыть. Ну, Борис так Борис. Для начала достаточно. А там разберемся.
Размашистый прочерк почти по всем графам. Вес, рост, возраст – на глазок. Краткость их знакомства заметно порадовала спешащую домой женщину в белом.
Дежурный врач, как позже выяснилось, гинеколог, тоже сказала, что осматривать его не будет. Лишь уточнила, нет ли жалоб, и отправила, как сама выразилась, в костюмерную. Здесь Разину была выдана полная лечебная экипировка – то есть майка, из которой, как из гоголевской шинели, последовательно выросло несколько поколений местных жителей, видавшие не одно жестокое поражение трусы боксера-профессионала и байковый маск-халат, максимально сливающийся с любой окружающей действительностью.
Ужин прошел уже давно, но в маленькой столовой ему подогрели тушеную капусту с котлетой, которая отличалась от гарнира не цветом и вкусом, а, пожалуй, лишь большей твердостью. Впрочем, это могло быть уже специальное меню для больных амнезией, которым трудно что-то с чем-то сравнивать в своей жизни.
Сергей, конечно же, плохо представлял себе методики возвращения памяти, но, гоняя во рту эту пищу, вдруг подумал, что, возможно, эффективно работала бы именно продуктовая методика. Пациенту последовательно дают попробовать разную снедь – от простейшей до элитарной и даже экзотической. У рецепторов и желудка, скорее всего, есть ведь и своя память. То, что не вызовет ни удивления, ни протестной мимики – это привычная еда, а стало быть, уверенно вычисляется и уровень жизни, и возможная среда обитания. Можно сужать круг по привычкам, традициям. Например, насколько легко завязывает галстук, культура речи, почерк, грамотность. Кстати, если предложат расписаться, надо не забыть после буковки «Б» пустить какую-то забористую волну.
Пришедшая Разину идея если и не продвинула медицину, то, во всяком случае, способствовала механическому продвижению пищи в глубь его организма. Все съеденное он для верности, будто Муму в омуте, утопил в неизвестном доселе кисловато-пресном сереньком отваре из алюминиевой кружки.
В палату его проводили уже в темноте и, не включая света, приоткрыв дверь в освещенный коридор, определили на кровать слева от входа. Он долго ворочался с боку на бок на непривычном матрасе, подкладывал под тощую подушку то один, то другой локоть. Ему виделись добрые и умные глаза его пса, его Тони. Он поднимал свои веки и снова прикрывал их… Горизонтальное положение, мигающая противопожарная лампочка на потолке, ритмичные звуки, издаваемые соседями, напомнили привычную атмосферу ночного авиаперелета… Только вот теперь он за бортом…
Проснулся по обычаю рано. Впрочем, на этот раз обычаю заметно помогла радостная проба голоса утренних медсестер с музыкальной настройкой хозинвентаря, выходившего на утреннюю прогулку по палатам. Говорят, что архитекторы оперных театров долго бьются над акустикой, чтобы достичь одинакового звучания на каждом зрительском месте. Странно, как легко это получается у зодчих наших больниц.
Оглядевшись, Разин понял, что его соседей этот утренний переполох вовсе не тревожил, из чего сделал вывод о том, что они не новички в сем богоугодном заведении.
Палата была четырехместная, что в принципе по ритмичным раскатистым аудиомаячкам утомленных мужчин еще вчера верно определил Разин. Две койки по сторонам окна и две у них в кильватере, ближе к двери. Небольшой столик, на котором, потеснив графин со стаканами, поместился скромный серенький телевизор. Незалежность каждой кровати символизировали втиснутые между ними тумбочки цвета капучино с бодрящими имбирными вкраплениями.
То, что ему досталось место слева от двери, Сергей уже оценил. Привыкший спать на правом боку, всегда мог уютно предпочесть компанию стенке. Поразило постельное белье – свежестью и даже некой изысканностью. По бело-голубому полю в обилии цвели крупные ромашки, над которыми витали безумно красивые беззаботные бабочки. Края ромашковых угодий разделял не менее любопытный рефрен – темно-синие, дрожащие линии кардиограмм. Все это по философии неведомого хлопчатобумажного дизайнера должно было создавать целебную гармонию небесной красоты и внутреннего здоровья, единство вечного и преходящего.
Рассмотреть соседей у окна было пока невозможно. Оба отвернулись к стенке, до упора натянув на себя одеяло. А вот предупредить знакомство с одним из них, погадав по ручке, точнее высунувшемуся запястью, было можно и даже забавно. Две первые буквы татуировки были «МИ…». Миша? Митя? А может, «Милу люблю»? Или вообще – «Миру мир». Впрочем, это уже никак не уместится без перехода на вторую руку. А вот марка вертолета или нота – вполне. Но музыкант, если бы уж взялся, то наколол бы целый аккорд, а то и всю первую часть «Аппассионаты»…
Более-менее полноценным для обзора был только один объект – напротив. Светловолосый, еще безусый юноша, почти мальчик. Он спал без подушки, чуть выпятив губы и подложив обе ладошки под щеку. Чего ему с таким ангельским личиком делать в неврологии?
Углубиться в размышления ему не дала медсестра. Войдя в палату, она быстро разложила по тумбочкам бумажные самокрутки с лекарствами и позвала Разина на анализы.
У него взяли кровь из вены и пальца, а также мочу, исследование которой вполне могло окончательно прояснить, чем все-таки замутнена его память. Потом был рентгеновский кабинет с некогда серым, а ныне вытертым до блеска штыка оборудованием и кабинкой врача, узким окошечком и массивной бронированной дверью, напоминающей фашистский дот времен войны. Это ощущение дополняли и картонные контейнеры с немецкими надписями, занимавшие примерно половину просторного помещения. Конечно же, это были не боеприпасы, а новое рентгеновское оборудование, что легко определил Разин, свободно владевший как немецким языком, так и цифрами, затраченными на обеспечение новой техникой районных больниц страны. Судя по четкости ватерлинии от ежедневной влажной уборки на нижних коробках, оборудование было поставлено в срок, года два назад, Минздрав не подвел.
Пока его обряжали в свинцовый фартук и долго со скрежетом нацеливали последнюю модификацию гиперболоида инженера Гарина, Разин все же рискнул спросить:
– А чего новым-то оборудованием не пользуетесь?
– Пользовались бы, кабы кто его смонтировал. Один мастер из краевого центра год назад приезжал. Посмотрел посмотрел, сказал, что чего-то там не хватает. А потом узнали, что это чего-то еще на мильон тянет. Вот так и стоит, числится.
– Так вы бы написали.
– Конечно. И мы написали, и нам написали. Все как положено… Как положено, так и лежит.
Потом была колоннообразная женщина лет пятидесяти, врач-невролог. Она посадила его на стул перед собой. Долго вглядывалась в глаза. Будто уточняя прицел, ежесекундно меняла положение очков на переносице. Долго, как настройщик, стучала молоточком по коленкам. Затем медленно поводила им перед глазами Сергея, словно внедряя в сознание воспоминания о возможной профессии кузнеца или слесаря. И наконец заговорила:
– А почему вы решили, что вас зовут Борис?
– Ну, мне так кажется…
– А что-нибудь еще вам кажется?
– Вроде бы нет…
Пока он твердо решил больше ничем не радовать лечащего врача. Ей ведь и самой будет приятнее, если ее искушенный профессионализм станет раз от разу приносить закономерные плоды в дальнейшем.
Впрочем, явная немногословность Разина отразилась в письменности целителя обратно пропорциональным образом. Она, будто переводя на русский китайские иероглифы, очень увлеченно исписывала страницу за страницей, изредка приостанавливаясь, бросая снайперский взгляд на отдельные части сидящего перед ней тела, поднимая бровь и удовлетворенно причмокивая.
