22. Под маской
Спустившись в метро, я вернулся обратно в западный Лондон. Моей целью было здание из красного кирпича на Фулэм-Пэлас-роуд, в пяти минутах от хаммерсмитской развязки. Кстати, его там уже нет – снесли, когда строили новый бизнес-центр, Эльсинор-хаус. По странному совпадению здесь расположено издательство «Харпер Коллинз» – они публикуют американские издания моих книг.
Место, которое я посетил в тот день, выглядело нарочито скромно: матовые стекла, никакой вывески. В ответ на мой звонок раздались сердитое жужжание и щелчок открываемой двери. Под наблюдением видеокамеры я вошел в пустую приемную с голыми стенами и кафельным полом, напоминающую поликлинику или какое-нибудь необычное отделение больницы, к тому же недавно закрытое. Сперва мне показалось, что здесь никого нет, но тут раздался чей-то голос, зовущий меня по имени. Завернув за угол, я вошел в кабинет Роберта Корнуоллиса, который в этот момент наливал две чашки кофе. Кабинет был так же пуст, как и остальная часть здания: стол и практичные стулья с обивкой, далекие от удобства. В углу на тумбочке кофемашина, на стене календарь.
Это было то самое учреждение, которое упоминал Корнуоллис в нашу первую встречу: за консультацией клиенты приезжают в Южный Кенсингтон, а сами тела привозят сюда. Где-то неподалеку расположена часовня, «место скорби», как выразилась Айрин Лоуз. Комната, в которую я вошел, не предлагала ни малейшего утешения. Я прислушался. Мне не приходило в голову, что мы будем одни, хотя день клонился к вечеру, – видимо, все ушли домой. Вообще-то я позвонил Корнуоллису в офис, но он настоял на том, чтобы встретиться здесь.
Похоронный директор тепло приветствовал меня и предложил сесть. Он выглядел более расслабленным, чем раньше, – в пиджаке, однако галстук снял и даже расстегнул две верхние пуговицы.
– Я и понятия не имел, кто вы такой, – признался Корнуоллис, подавая мне чашку (я назвал свою фамилию по телефону). – Писатель! Надо сказать, я под впечатлением! Когда вы приходили ко мне – в офис и домой, – я предположил, что вы сотрудничаете с полицией.
– Так и есть – в какой-то мере.
– Нет, я думал, что вы сыщик. А где мистер Готорн?
Я отпил кофе. Он положил сахар, не спросив меня.
– В отъезде.
– Значит, послал вас вместо себя?
– Нет. Честно говоря, Готорн не знает о моем визите.
Корнуоллис задумался.
– По телефону вы сказали, что пишете книгу.
– Да.
– Странно… Я думал, что полицейское расследование, особенно расследование убийства, осуществляется в режиме секретности. И про меня напишете?
– Возможно.
– Не хотелось бы. Вся эта история с Дайаной Каупер и ее сыном и так ужасно неприятная, тем более не стоит втягивать сюда мою компанию. Кстати говоря, наверняка найдутся и другие участники, которые станут возражать против публичности.
– Да, придется получить их разрешение. А если кто-то будет против, всегда можно сменить фамилии. – Я не стал добавлять, что преспокойно могу писать о реальных людях, если информация о них находится в общем доступе. – Вы хотите, чтобы я изменил ваше имя?
– Даже настаиваю.
– Что ж, могу назвать вас, скажем… Дэном Робертсом?
Корнуоллис странно посмотрел на меня и улыбнулся.
– Сто лет не пользовался этой фамилией.
– Знаю.
Он достал пачку сигарет. Я и не предполагал, что он курит – хотя да, какая-то пепельница была на столе в другом кабинете. Корнуоллис прикурил и затушил спичку резким движением кисти.
– Еще вы упомянули, что звоните из театральной академии.
– Верно, я был там – встречался с…
Я назвал фамилию заместителя директора, но это ему ничего не сказало. Я отпил еще немного кофе и поставил чашку.
– Вы не говорили, что учились в академии.
– Наверняка говорил.
– Нет. Я присутствовал при всех разговорах с Готорном. Вы не просто учились в академии – вы учились на одном курсе с Дэмиэном Каупером и даже играли вместе.
Я был уверен, что Корнуоллис станет отрицать, но он и глазом не моргнул.
– Я больше не вспоминаю об академии. Это не та часть моей жизни, о которой хочется помнить, – да и вообще, к чему? Когда вы пришли ко мне в офис в Кенсингтоне, то ясно дали понять, что ваше расследование – точнее, расследование мистера Готорна – движется в направлении той аварии в Диле.
– Здесь вполне может прослеживаться некая связь, – возразил я. – Вы были на том семинаре, когда Дэмиэн рассказывал об аварии? Кажется, он использовал тот случай для отработки какого-то приема?
– Вообще-то, да. Это было давно, и я, конечно же, все забыл, пока вы не напомнили.
Корнуоллис обошел вокруг стола и присел на край, возвышаясь надо мной; в его очках отражался резкий неоновый свет.
– Дэмиэн принес игрушку – красный автобус – и проиграл ту песенку. Он рассказал о том, что случилось и какое впечатление это на него произвело. Знаете, он даже гордился тем, что мать, сбившая двоих детей, первым делом подумала о нем и его карьере. Удивительные люди, не правда ли?
– Вы играли с ним в постановке «Гамлета», – напомнил я.
– Да, на основе классического японского театра: маски, веера… Какая нелепость! Дети с большим самомнением! Впрочем, в то время это имело для нас огромное значение.
– Все говорят, что вы были очень талантливы.
Корнуоллис пожал плечами.
– Одно время я хотел стать актером…
– А стали гробовщиком.
– Мы уже обсуждали этот момент у меня дома. Семейный бизнес: отец, дед… помните? – Тут ему в голову пришла какая-то идея. – Я хочу вам кое-что показать – наверняка будет интересно.
– Что?
– Не здесь, в соседнем кабинете.
Корнуоллис встал, ожидая, что я последую за ним. Именно это я и собирался сделать, но почему-то не смог подняться.
Это был без преувеличения самый страшный момент в моей жизни. Я не мог пошевелиться. Мозг посылал ногам сигнал: «встать» – а ноги не слушались. Руки превратились в инородные предметы, приделанные ко мне, но никак не связанные со мной. Футбольный мяч вместо головы, вздетый на бесполезную груду мышц и костей, а где-то внутри груды в панике колотилось сердце, словно пыталось вырваться наружу. Я никогда не смогу описать тот жуткий, тошнотворный страх. Я сразу понял: меня чем-то отравили, я в смертельной опасности.
– Вам нехорошо? – озабоченно спросил Корнуоллис.
– Что вы… наделали? – Даже мой голос звучал ненатурально, и губы не слушались.
– Вставайте.
– Не могу!
И тут он улыбнулся – хладнокровно и жутко.
Медленно, очень медленно Корнуоллис подошел к столу, достал из кармана платок и заткнул мне рот.
– Я на минутку, – сказал он. – Только принесу кое-что.
И вышел из комнаты, оставив дверь открытой.
Я по-прежнему ничего не чувствовал, кроме страха. Попытался замедлить дыхание. Сердце все еще колотилось. Я был слишком напуган, чтобы осознать очевидное: я беззаботно вошел в «царство смерти» – и результатом будет моя собственная смерть.
Вернулся Корнуоллис, толкая перед собой кресло-коляску – видимо, на ней перевозят трупы, хотя, более вероятно, пожилых родственников, пришедших попрощаться с покойным. Он тихо насвистывал себе под нос, на его лице – уже без очков – застыло странное, пустое выражение. Я смотрел в его блестящие глаза, на аккуратную бородку, редкие волосы и понимал, что это всего лишь маска, скрывающая жуткого монстра, только сейчас показавшегося на поверхность. Он знал, что я не могу пошевелиться, – должно быть, подсыпал мне что-то в кофе, а я, дурак, выпил. Хотелось настучать себе по голове. Это ведь он задушил Дайану Каупер, порезал на кусочки ее сына… Но почему? И почему я сразу не догадался – ведь все было так очевидно!
Корнуоллис наклонился, и на секунду мне почудилось, будто он хочет меня поцеловать. Я отпрянул, но он лишь поднял меня и перетащил в кресло. Я вешу примерно восемьдесят пять килограммов, так что ему пришлось остановиться и передохнуть. Затем он поправил на сиденье мои ноги и, по-прежнему насвистывая, выкатил меня из кабинета.
Мы прошли мимо открытой двери часовни. Я успел заметить свечи, деревянные панели, алтарь, на котором мог быть крест, менора или еще какой-нибудь религиозный символ. В конце коридора находился грузовой лифт, достаточно просторный, чтобы вместить гроб. Корнуоллис втолкнул меня внутрь и нажал кнопку. Когда двери закрылись, я почувствовал, что вся моя жизнь осталась позади. Лифт дернулся и поехал вниз.
Двери снова открылись. Мы попали в просторное помещение с низкими потолками и неоновыми лампами. В дальнем углу стояли шесть серебряных шкафов – холодильники для хранения тел. В другом углу располагалось нечто вроде операционного блока: металлический стол, рядом тележка со скальпелями, иглами и ножами; на стене полки с сосудами темного цвета. Корнуоллис подвез меня к столу спиной к лифту. На полу – серый линолеум, в углу ведро со шваброй. Все увиденное наполнило меня свежим ощущением ужаса, и невозможность пошевелиться лишь усиливала этот ужас.
– Не стоило вам сюда приходить, ох не стоило…
Его спокойная, деликатная манера речи была наработана годами и соответствовала той роли, которую он играл, – только теперь я осознал, что это всего лишь роль и передо мной теперь раскрывается настоящий Роберт Корнуоллис.
– Я ничего не имею против вас лично, однако что поделать – вы сами решили сунуть свой нос в мои дела! – К концу фразы он повысил голос чуть ли не до визга. – Зачем надо было спрашивать про академию? – продолжал Корнуоллис, немного успокоившись. – Зачем рыться в прошлом? Вы пришли сюда задавать глупые вопросы… Что ж, я отвечу, а потом разделаюсь с вами – хотя очень не хочу.
Я попытался заговорить, однако мешал платок. Корнуоллис вытащил его изо рта, и я обрел голос.
– Я сказал жене, что иду сюда… И секретарше! Если со мной что-нибудь случится, все узнают!
– Если найдут, – парировал он безразличным тоном.
Я собирался продолжать, но он поднял руку.
– Хватит, не хочу больше ничего слышать! Все уже неважно… Я лишь объясню.
Корнуоллис уставился вдаль, собираясь с мыслями, легонько касаясь щеки кончиками пальцев. Что происходит, вообще? Я же писатель! Это все не со мной!
– Можете себе представить, какой жизнью я живу? – спросил вдруг Корнуоллис. – Думаете, мне нравится эта работа? Каково, по-вашему, день за днем сидеть и слушать, как несчастные людишки ноют о своих несчастных покойных матерях, отцах, бабушках, дедушках? Организовывать похороны, кремацию, гробы, надгробия, – а за окном сияет солнце, и жизнь идет стороной? На меня смотрят и думают: вот скучный человек в скучном костюме, никогда не улыбается и говорит правильные вещи: «…Примите мои соболезнования, ах, мне так жаль, вот, пожалуйста, возьмите салфетку…» На самом деле мне хочется врезать им по носу, потому что это не я, не таким хотел я стать.
«Корнуоллис и сыновья» – моя судьба. Мой отец был гробовщиком, и дед, и прадед, тетки и дядья… В детстве все вокруг были одеты в черное. В качестве развлечения меня водили показывать катафалк, едущий по улицам. Я смотрел на отца за ужином и думал: вот он провел целый день в обществе мертвецов, и эти самые руки, что обнимают меня, касались мертвой плоти. Смерть – наша жизнь, ею поглощена вся семья. И самое худшее – однажды я стану таким же, потому что все распланировано за меня, даже вопросов не возникало. Мы же «Корнуоллис и сыновья», а я кто? Я – сын.
Меня дразнили в школе. Фамилия запоминающаяся, не то что какой-нибудь Смит или Джонс, привлекает внимание. Достаточно раз пройти мимо заведения – куда-нибудь в магазин или на автобус, – и все запомнят. Меня звали мертвецом и гробовщиком… Спрашивали, спит ли мой отец с трупами… или я… Им было интересно, как выглядят покойники без одежды. Встает ли у них? Растут ли ногти? Половина учителей считала меня странным – не потому, что я и в самом деле был странным, а из-за семейного бизнеса. Другие ребята обсуждали университет, карьеру… У них были мечты, у них было будущее. Только не у меня. Мое будущее было в буквальном смысле в могиле.
А самое смешное – у меня была мечта. Странно, как все в жизни складывается, правда? Однажды мне дали небольшую роль в школьной пьесе: я играл Гортензио в «Укрощении строптивой». Я обожал Шекспира, богатый сочный язык, которым он создавал целый мир! Мне так нравилось стоять на сцене в костюме, при свете софитов, перевоплощаться в другую личность… Мне было пятнадцать, когда я понял, что хочу стать актером, и с этого момента мечта поглотила меня целиком. Я хотел быть не просто актером, нет! Я хотел стать звездой! Я не буду Робертом Корнуоллисом, я буду другим человеком – вот моя судьба!
Родители, как ни странно, разрешили попробовать. Потому что не сомневались – у меня нет ни малейшего шанса. Втайне они посмеялись надо мной, но подумали – пусть его, перебесится и вернется к семейным традициям. Не сказав им ни слова, я подал документы в театральную академию, «Уэббер Даглас», ЦДШ и «Олд Вик» в Бристоле, и готов был пытаться до бесконечности. Не пришлось. Знаете, почему? Потому что я оказался талантлив. Чертовски талантлив! Когда я играл, буквально оживал! Я легко поступил в академию. Сразу после прослушивания стало ясно – меня возьмут.
Я издал нечленораздельный звук – к тому времени яд поразил голосовые связки. Наверное, я собирался умолять его о пощаде, хотя и так было ясно – пустая потеря времени.
Корнуоллис нахмурился, взял один из скальпелей, блестящий в свете неоновой лампы, затем подошел ко мне и без малейших колебаний воткнул прямо в меня.
Я в изумлении уставился на ручку, торчащую из моей груди. Самое странное – даже не сильно болело, и крови совсем немного. Я просто не мог поверить, что он это сделал.
– Я же сказал – не хочу ничего слышать! – объяснил Корнуоллис, снова срываясь на визг. – Так что заткнитесь, ясно?!
Он постепенно успокоился и продолжил как ни в чем ни бывало:
– С самого первого дня в академии меня приняли по заслугам. Я назвался Дэном Робертсом – всем было наплевать, тем более что и так нужен сценический псевдоним. Я не упоминал настоящего имени, никогда не рассказывал о семье… И я больше не был «мертвецом». Я был Энтони Хопкинсом, Кеннетом Браной, Дереком Джейкоби, Иэном Хольмом! Каждый раз, входя в здание, я чувствовал, что нашел себя. Счастливейшие три года в моей жизни!..
Вы правы – и не поймите меня превратно: мне нравился Дэмиэн Каупер. Поначалу я им восхищался, но лишь потому, что не знал толком. Я считал его другом – лучшим другом – и не видел холодного, амбициозного ублюдка, каким он был на самом деле.
Я покосился на скальпель, все еще бесстыдно торчавший из меня. Вокруг расплывалось красное пятно шириной с ладонь, не больше. Рана пульсировала. Меня затошнило.
– Все начало проясняться на третий год обучения, когда возросла конкуренция. Мы притворялись друзьями, делали вид, что поддерживаем друг друга, но когда дошло до финальной постановки и прослушиваний перед агентами, тут-то все сбросили маски. В академии не осталось ни единого человека, который не был бы готов столкнуть лучшего друга с пожарной лестницы, если бы это помогло заключить контракт. Ну и, разумеется, все подлизывались к педагогам. У Дэмиэна это особенно хорошо получалось: улыбался, говорил правильные вещи, а сам не выпускал из поля зрения главный приз. И знаете, что он придумал в итоге?
Корнуоллис сделал паузу, какое-то время смотрел на меня, затем схватил второй скальпель и снова воткнул – на этот раз в плечо.
– Угадайте, что? – взвизгнул он.
– Обманул вас! – прошептал я первое, что пришло в голову, лишь бы не молчать.
– Не просто обманул! Когда меня выбрали на роль, Дэмиэн пришел в ярость – он-то думал, что возьмут его! Он уже читал монолог Гамлета на прослушивании – всем хотел продемонстрировать, как он хорош, однако повезло мне! Роль моя! Это был мой последний шанс показать миру, на что я способен, а он со своей сучкой меня подставил! Они сговорились и специально меня заразили, чтобы я не смог приходить на репетиции.
Я не совсем понял, о чем он; впрочем, в этот момент мне было все равно. Торчащие скальпели делали меня похожим на быка, пораженного тореадором; раны болели все больше и больше. Теперь я уже не сомневался, что умру.
Корнуоллис ждал. Опасаясь, что молчание разозлит его еще больше, я пробормотал:
– Дженнифер Ли…
– Она самая. Дэмиэн использовал ее против меня, но я с ней разобрался и заставил за все заплатить.
Корнуоллис захихикал. Передо мной наяву предстал самый убедительный портрет типичного сумасшедшего.
– Я заставил ее страдать, а потом она исчезла. Знаете, где она теперь? Могу сказать, пожалуйста… Только если захотите ее найти, придется выкопать семь могил.
– Вы убили Дэмиэна, – прошелестел я с трудом. Казалось, сердце сейчас взорвется.
– Да…
Корнуоллис сложил ладони вместе и наклонил голову, словно молился. Было в этом что-то вычурное, излишне манерное: игра актера для единственного зрителя.
– Говорили, что на прогоне «Гамлета» я был великолепен, – продолжал он. – Но я не смог играть Гамлета, потому что заболел. В итоге пришлось играть Лаэрта, и в этой роли я тоже был великолепен. Беда в том, что у Лаэрта мало реплик, всего шестьдесят строк текста. Большую часть времени он проводит за сценой. В результате меня не взял тот агент, на которого я рассчитывал, и карьера так и не сложилась. Я старался! Держал форму, посещал курсы театрального мастерства, ходил на прослушивания… Не сработало.
В Бристоле я целый сезон играл Фесте в «Двенадцатой ночи». Казалось, вот тут-то все и начнется… Увы. Я был так близок! Меня три раза вызывали на прослушивание «Пиратов Карибского моря», а в итоге отдали роль другому. Были сериалы, новые пьесы… Я все ждал, но почему-то ничего не выходило. Время шло, я старел, деньги заканчивались, месяцы перетекали в годы… Наконец пришлось признать: что-то во мне сломалось, и виноваты в этом Дэмиэн и Дженнифер. Безработица для актера все равно что рак: чем дольше тянется, тем меньше шансов исцелиться. А моя чертова семейка все это время сидела на заднем плане и ждала, когда же я сдамся и приползу обратно.
Агент отказался от меня. Я начал пить. Просыпался один в грязи, без гроша в кармане и понимал, что жизни нет. И вот до меня доходит, что я больше не Дэн Робертс, а опять Роберт Корнуоллис. Я надеваю темный костюм и присоединяюсь к своей кузине Айрин в Южном Кенсингтоне. Все. Игра окончена.
Он умолк, и я испуганно поежился, ожидая очередного скальпеля – первые два невыносимо жгли плоть. Однако Корнуоллис был слишком поглощен своим рассказом.
– Вообще-то у меня неплохо получалось. Разве бывают жизнерадостные гробовщики? Несчастье как нельзя более подходило к моей роли. Я встретил Барбару на похоронах ее дяди – романтично, не правда ли? – и мы поженились. Я никогда ее не любил, просто так надо. У нас трое детей, и я пытался быть хорошим отцом, но, по правде говоря, они для меня – посторонние предметы, я их не хотел. Ничего этого не хотел… – Он криво улыбнулся. – Слышали, Эндрю сказал, что мечтает стать актером? Смешно… И как ему только в голову пришло? Разумеется, я не допущу. Сделаю все, чтобы защитить его от этого ада.
Ад – вот точное слово, описывающее последние десять лет моей жизни. Мне удалось разыскать Дженнифер. Однажды, когда я уже больше не мог терпеть, я пригласил ее на ланч. Она стала моей первой жертвой, и, признаюсь честно, я испытал глубокое удовлетворение. Считаете меня монстром? Вам не понять, что она сделала со мной – что сделали они с Дэмиэном… Вот с кем я на самом деле хотел разобраться: Дэмиэн Каупер, получающий награды, снимающийся в Америке, приобретающий все большую известность… Я понимал, что это всего лишь мечта – он вне досягаемости. Как к нему подобраться?
Представьте, что я почувствовал, когда в один прекрасный день ко мне пришла его мать! Муха в гостях у паука, совсем как в стишке! Я ее сразу узнал – она приходила в академию и на премьере «Гамлета» была, даже похвалила мою игру. И вот она сидит передо мной и устраивает собственные похороны! Конечно, Дайана меня не узнала, да и с чего бы? Я сильно изменился за десять лет: волосы поредели, борода, очки… Да и кто обращает внимание на гробовщика? Люди, имеющие дело со смертью, живут в тени. Никому не хочется нас признавать… Ну вот, она выбирала гроб, музыку, псалмы и даже не заметила, что я сидел как парализованный.
Понимаете, меня вдруг поразила одна простая мысль: если я ее убью, Дэмиэн приедет на похороны, и тогда я смогу до него добраться! Именно это я и сделал. Дайана указала свой адрес, так что я без проблем ее нашел и… А потом, пару недель спустя, я зарезал Дэмиэна в его понтовой квартирке. Вы не представляете, какое удовольствие мне это доставило! Я постарался избегать его на похоронах, передал все личные контакты Айрин. Вы бы видели лицо этого ублюдка, когда я назвал свое настоящее имя! Он все понял еще до того, как я взялся за нож. И он знал за что! Жаль, нельзя было помучить его подольше…
Я с надеждой ждал продолжения. Еще многое осталось необъясненным, и пока он говорил, я был в относительной безопасности. Однако Корнуоллис умолк, и мы оба вдруг поняли, что ему нечего больше сказать.
Мои руки и ноги до сих пор не двигались. Интересно, что он мне подсыпал? Хоть меня и парализовало, чувствительность сохранилась. Боль в руке и в груди распространялась все дальше, на рубашке расплывалась кровь.
– Что… вы намерены со мной… сделать? – выдавил я с трудом.
Корнуоллис тупо уставился на меня.
– Я тут ни при чем, я всего лишь писатель! Готорн попросил написать о нем… Если вы меня убьете, он сразу поймет, что это вы! Наверняка уже понял! – Слова давались с трудом, но мне казалось, чем больше я говорю, тем выше мои шансы остаться в живых. – У меня жена и двое сыновей. Я понимаю, за что вы убили Дэмиэна Каупера – он был ублюдком, я согласен. Но я – другое дело, я не имею никакого отношения…
– Конечно же, я вас убью!
Корнуоллис схватил третий скальпель, и мое сердце провалилось в желудок. Лицо гробовщика слегка побагровело, взгляд расфокусировался.
– Неужели вы думаете, что я оставлю вас в живых после того, как все вам выложил? Вы сами виноваты! – Он взмахнул скальпелем, рассекая воздух, словно в доказательство. – Больше никто не знает об академии…
– Я рассказал куче народа!
Он медленно приближался.
– Не верю. Да и неважно… Лучше бы вы сочиняли свои паршивые детские книжонки и не лезли, куда не надо!
В последний момент Корнуоллис принял профессионально-задушевное выражение лица: гробовщик любезно приветствует нового клиента. Он скользнул по мне взглядом, соображая, куда бы ударить…
И тут незаметная до того дверь распахнулась, и в комнату кто-то вошел. Я с трудом повернул голову. Готорн держал перед собой плащ, словно щит. Я понятия не имел, как он здесь очутился, но был безумно рад его видеть.
– Положи на место, – скомандовал Готорн. – Все кончено.
Корнуоллис стоял передо мной, буквально в паре метров. Он перевел взгляд с Готорна на меня и принял решение: поднес скальпель к своему горлу и резко провел горизонтальную черту.
Хлынула кровь, заливая грудь, стекая в лужу на полу. Корнуоллис все еще стоял на ногах, и выражение его лица до сих пор снится мне в кошмарах: он торжествовал, ликовал, праздновал победу… Наконец тело рухнуло на пол, конвульсивно дергаясь; кровь продолжала расплываться вокруг.
Больше я ничего не видел – Готорн схватился за кресло и развернул меня. В этот момент я услышал где-то наверху успокаивающий вой сирен.
– Господи! Что ты здесь делаешь?
Готорн присел передо мной, в изумлении уставившись на торчащие скальпели. Скажу вам честно: никогда Ватсон не смотрел на Шерлока Холмса с таким обожанием, никогда Гастингс не восхищался Пуаро больше, чем я боготворил Готорна в эту самую секунду. И прежде чем отключиться, я успел подумать: как мне повезло, что он со мной…
