Если империализм был высшей и последней стадией капитализма, то кто-то и в угнетенных империализмом странах капиталистической периферии, и в его бастионах должен был возглавить победное шествие народов к апофеозу развития человеческого общества — социализму в форме советской сталинско-брежневской модели.

Такая роль, естественно, предназначалась «пламенным революционерам, верным друзьям СССР» — коммунистическим партиям и на Западе, и на Востоке. Именно они — в идеале — должны были стать авангардом борьбы за освобождение своих народов на Западе от гнета буржуазии, а на Востоке — от колониального или полуколониального ига, создавая себе социально-политическую базу среди рабочих и других трудящихся.

Большевики считались как бы одной из секций Коммунистического интернационала, в который на тех же правах входили другие партии-секции. Одной из главных задач зарубежных коммунистов была защита интересов и безопасности Советского Союза — страны, где взяла в руки власть одна из секций Коминтерна и откуда шла поддержка других секций, конечная цель которых — пролетарская революция и приход их к власти в своих странах. Эти идеалы не вызывали до поры до времени сомнений ни у советских, ни у зарубежных коммунистов. Разве не сказали еще классики, что «рабочие не имеют отечества»? Разве поддержка СССР не соответствовала интересам «своих трудящихся» и делу освобождения от колониального гнета своих стран? Лояльность по отношению к СССР была в принципе составной частью убеждений «настоящих коммунистов».

В 20–40-х годах реальные процессы, проходившие в СССР, лишь немногих из зарубежных коммунистов отталкивали от их мессианской идеи. Образ страны победившего социализма, доносимый до них советской пропагандой, начисто заслонил реалии сталинского режима. Те из иностранных коммунистов, кто жил в СССР, уцелел в период «чисток» 30-х годов и сохранил убеждения и идеалы, переживали трагический надлом: разрыв между лозунгами и реальностью был слишком велик. Кое-кто превратился либо в манкуртов, которые с постоянством магнитофона повторяли изречения «вождя народов», либо в циников, готовых ради выживания и куска хлеба с маслом на все. Судьба отдельных арабских, турецких, иранских коммунистов, сгинувших в сталинских застенках, еще ждет своих исследователей.

Коммунистические партии стали действовать в Турции с 1920 года, в Иране — с 1920-го, в Египте — с 1921-го, в Сирии— Ливане — с 1924-го, в Палестине — с 1921-го, в Ираке — с 1934 года. В странах Магриба сначала они были секциями Французской компартии.

Известно, что британские и французские колониальные администрации в арабских странах действительно были озабочены распространением большевистских идей. Представитель британской администрации в Ираке писал, например, в начале 20-х годов: «Семена большевизма распространяются… в Месопотамии и Индии не меньше, чем среди турок…» События показали, насколько преувеличенными были эти опасения, но меры по уничтожению «семян большевизма» принимались самые энергичные.

После Первой мировой войны самые правые политические силы были представлены исторически обреченными традиционалистскими лидерами, выражавшими интересы местных феодально-помещичьих кругов, дискредитированных сотрудничеством с Западом (например, королевские режимы в Египте или Ираке, шахский режим в Иране). Конечно, любые обобщения грешат неточностями, и в эту схему не попадают режимы Аравии, кроме Йемена, или религиозно-политические лидеры Судана или Ливана.

Другое общественно-политическое течение — либерально-буржуазное — заимствовало идеалы на Западе и ставило целью перенести в свои страны модели западного социально-политического устройства. Они боролись за независимость, но предпочтительно мирными методами. Когда Запад в лице руководителей Великобритании и Франции, не расставшихся с имперскими иллюзиями, замешкался с военно-политическим уходом из региона, то либерально-буржуазные партии, уже погрязшие в политиканстве, соглашательстве, беспринципных компромиссах, вступили в полосу долгого и глубокого кризиса. Судьба египетской партии Вафд или сирийских буржуазных партий тому свидетельство.

Революционно-демократическое, согласно советским определениям (а точнее — революционно-авторитарное), крыло национально-освободительного движения быстро воспринимало и более отчетливый национализм, родившийся в Западной Европе и перенесенный на местную почву, и революционные организационные структуры компартий, а также некоторые их идеалы и иллюзии. В 30-х годах устремления представителей революционно-авторитарного течения в арабском мире в чем-то перекликались с кемализмом в Турции, но условия для их успешной деятельности созреют лишь в 50–70-х годах. Пока же в каирском пансионате пламенный проповедник идеи арабского возрождения и арабского единства Саты аль-Хусри пишет свои работы, обосновывая теорию панарабизма, а молодые офицеры — члены кружка, в который вхож Гамаль Абдель Насер, — мечтают о величии Египта и в спорах определяют туманные очертания его будущего политического устройства.

На смену религиозным реформаторам рубежа веков Джалал ад-Дину аль-Афгани и Мухаммеду Абдо пришли фундаменталисты, «братья-мусульмане» и другие, которые еще создадут могущественное социально-политическое движение. В 20–30-х годах они были сильны, но не господствовали на политической сцене.

А что же коммунисты? Пожалуй, в спектре течений политической мысли и политической организации на Ближнем и Среднем Востоке они могли бы занять более видное место, чем то, которое фактически заняли. Они нигде не добились сколько-нибудь значительного успеха в период между двумя мировыми войнами. Почему? Ведь заложили же основу будущих потрясающих успехов их идеологические братья в Китае и Вьетнаме.

Видимо, ответ не может быть односложным и будет разным в зависимости от страны. Утверждают, будто отсутствие в странах региона сформировавшегося рабочего класса лишало компартии социальной базы. Но, во-первых, она не возникла и с формированием многочисленного пролетариата в ряде стран, во-вторых, и большевики в России, и коммунисты в Китае опирались отнюдь не на кадровых рабочих, точнее, не только на них. Пожалуй, даже репрессии во всех странах региона против коммунистов в 20–30-х годах, которые разрушили структуры компартий, находившихся в процессе становления, лишь частично объясняют дело: ведь и китайские и вьетнамские коммунисты также подвергались репрессиям.

В Турции Мустафа Кемаль, названный впоследствии Ататюрком, создав тоталитарный режим и переняв некоторые советские структуры и методы (однопартийность, этатизм), не мог потерпеть существования независимой политической организации с чуждой ему идеологией, потенциально большими амбициями, политическими симпатиями, явно направленными вовне. До настоящего времени, а может быть, навсегда останется тайной, был ли лидер-основатель Турецкой компартии Мустафа Субхи с группой своих товарищей уничтожен по приказу Мустафы Кемаля, или какой-нибудь местный шеф безопасности «проявил инициативу», или просто их фелюга случайно перевернулась в Черном море. Но вряд ли судьба компартии в Турции была бы иной, останься они живы.

В Иране коммунисты, принявшие самое активное участие в создании Гилянской «советской» республики, запятнали себя преступлениями во имя коммунистических идеалов, скопированных с «военного коммунизма» Советской России.

В Палестине коммунисты на первых порах поддержали сионистскую колонизацию и оттолкнули потенциальных сторонников — арабов. В Сирии, Ливане и Египте среди основателей движения слишком много было представителей религиозных и этнических меньшинств — евреев, греков, итальянцев, что уменьшало доверие к ним со стороны открытых для коммунистических идей слоев арабского населения.

Повсеместно коммунисты оказались дважды заклейменными — как атеисты и как люди, ориентирующиеся на СССР, даже «агенты» СССР. Второе клеймо, опасное для политического деятеля в Турции и Иране с их антирусскими и антисоветскими традициями было пока что несущественным в арабских странах. Атеизм же коммунистов, безусловно, обрекал на поражение их попытки завоевать доверие масс. Впрочем, категоричные утверждения были бы неточными и здесь: ведь лаицизм и даже явный антиисламский настрой кемалистов не помешали им безраздельно удерживать власть в Турции три десятилетия.

Пожалуй, очень много вреда коммунистам Ближнего и Среднего Востока нанесли установки Коминтерна, затем Коминформа и просто теории, лозунги, заявления КПСС, оторванные от реальной действительности, обрекавшие зарубежные компартии на сектантскую замкнутость и потерю доверия со стороны масс. До 1935 года, то есть до VII конгресса Коминтерна, действовала установка на борьбу с «соглашательской буржуазией».

В Западной Европе коммунисты боролись против социал-демократов, расчищая путь фашизму, а в странах Ближнего и Среднего Востока — против «реформистской буржуазии», то есть против тех сил, которые стремились к достижению или укреплению политической независимости, но отнюдь не с помощью тех средств и методов, которые устраивали коммунистов.

Затем главным врагом стал фашизм, и компартии быстро сменили тактику. В условиях, когда нацистская пропаганда на Ближний Восток была направлена против Великобритании и Франции, олицетворявших здесь западный империализм, и носила антиеврейскую окраску, подыгрывая чувствам арабских националистов, очередное колебание коммунистов не укрепило их политических позиций. Советско-германский договор о ненападении позволил коммунистам участвовать вместе с пронацистскими деятелями в антианглийском восстании Рашида Али аль-Гайлани в Ираке в 1940 году. Но после вторжения Германии в СССР врагом снова стали державы оси, и коммунисты мобилизовали своих сторонников на поддержку Советского Союза.

Крушение нацизма во Второй мировой войне, выдающиеся победы СССР и превращение его в державу с глобальными амбициями, навязанный им триумф социализма в странах Восточной Европы и самостоятельная победа коммунистов в Китае, подъем коммунистического движения во Франции и Италии — все это предопределило резкий взлет интереса к марксистско-ленинским идеям на Ближнем и Среднем Востоке, открыло возможности для укрепления компартий и расширения их влияния. Правда, если в арабских странах симпатии к СССР шли по восходящей, то в странах северного пояса дела обстояли по-другому. В Турции после неуклюжих советских угроз и территориальных претензий господствовали антисоветизм и русофобия. В Иране, правда, несмотря на все ошибки советской политики, главным врагом оставалась Великобритания и антизападные настроения были сильнее антисоветских. Но лидера либерально-буржуазного движения Мосаддыка объявили «лакеем империализма», повернули против него Народную партию Ирана и облегчили военный переворот, организованный в 1953 году ЦРУ.

После 1945 года коммунизм стал популярной доктриной в прокуренных салонах египетской, сирийской, ливанской интеллигенции, приобрел популярность среди части профсоюзных деятелей. Как это часто бывало в арабских странах, идеи приходили не непосредственно из СССР, а из Франции и Италии, где почти любой интеллектуал объявлял себя «красным» или хотя бы «розовым». В те послевоенные годы марксизм обогатил спектр политической мысли и политических движений в странах региона.

После войны, возможно используя опыт Сталина, сотрудничавшего с православной церковью и мусульманскими религиозными деятелями, коммунистические партии, хотя и не все, спрятали свою враждебность к исламу. Одновременно они пытались приспособиться к национализму. Взятый еще в 30-х годах курс на арабизацию компартий особенно усилился после войны и дал кое-какие результаты.

Позиции коммунистов вновь, как и до VII конгресса Коминтерна, ослаблялись лозунгами, исходящими из Москвы, о «соглашательском характере» буржуазных националистов и необходимости «борьбы с ними». Но смена руководства в СССР после смерти Сталина и приход к власти Никиты Хрущева принесли не только частичное осуждение сталинизма, но и теорию об «обширной зоне мира», то есть о том, что стали называть «третьим миром». Благодаря импульсу, полученному из Москвы, а также собственному опыту коммунисты — слишком поздно! — обрели некоторую гибкость.

Общая обстановка в арабском мире — новые формы борьбы с Западом, болезненная трансформация общества, порождающая новые противоречия, в том числе и классовые, растущий престиж и влияние СССР, — казалось бы, расширяла возможности и влияние компартий.

Компартии провозглашали свою готовность сотрудничать со всеми антиимпериалистическими, то есть антизападными, силами, создавать народные фронты. В разное время отдельные коммунистические лидеры или их сторонники становились даже членами правительств в Иордании, Ираке, Сирии, Египте, Судане. Но нигде компартии как таковые не добились реальной власти. Примеры Ирака и Судана, где наблюдались всплеск коммунистического влияния и потом его крушение, наиболее характерны. Оказалось, что националистические революционно-авторитарные силы обходят и отбрасывают коммунистов на третьестепенные роли. И насеристы, и баасисты, и Фронт национального освобождения Алжира переняли у коммунистов элементы их организационных структур, некоторые лозунги и жаргон. Для них оказались привлекательными такие черты советской социально-политической модели, как однопартийная система, обеспечивающая сравнительно долгосрочную устойчивость власти, всемогущество государства, проникновение государства в экономику (что соответствовало традициям арабо-османского общества), форсированная индустриализация, мобилизация масс для определенных кампаний, эффективный репрессивный аппарат, милитаризация общества и государства. Они были готовы заимствовать элементы сталинско-брежневской модели, во-первых, благодаря видимым признакам советской военной мощи, во-вторых, благодаря усилиям советской пропаганды и, в-третьих, благодаря негативному отношению ко всему, что приносилось западной пропагандой. Если западная пропаганда чернила Советский Союз, то у людей, настроенных отрицательно по отношению к Западу, уже это вызывало обратную реакцию. А раз так, то можно было закрыть глаза и на экономический детерминизм, и на материалистические законы истории, и на атеистическую пропаганду в Советском Союзе и воспринять от советской модели, от советского социализма или даже от советского коммунизма кое-что для себя полезное. Улемы из «Аль-Азхара», которые всегда действовали вместе с истеблишментом, будь то насеровский или садатовский, подтвердили фетвами, что противоречий между исламом и социализмом не только не существует, но социализм с самого начала был воплощен в исламе. Такими словами, как «социализм», «борьба с эксплуатацией», «классовая борьба», пестрят насеровская Хартия национальных действий в Египте, баасистские программы, Национальная хартия Алжира. В таких условиях коммунистам оставалась роль более изощренных в лозунгах попутчиков, готовых за толику власти, или видимость участия во власти, или просто за право на существование сотрудничать с революционно-авторитарными режимами, служить им.

Практика показала, что такая тактика коммунистов была наиболее приемлемой для СССР, обеспечивала революционно-авторитарным режимам лучшее взаимопонимание с советским руководством. Скоро стало ясно, что советские руководители готовы продолжать межгосударственное сотрудничество, несмотря на преследование своих идеологических братьев, предпочитая лишь, чтобы репрессии не заходили слишком далеко и, во всяком случае, не были кровавыми.

«Арабский социализм» оказался более подходящим знаменем для радикальных сил, потому что он лучше приспосабливался, хотя и временно, к исламу, к традиционным ценностям арабского общества. Ему не надо было быть атеистическим, даже если он — как баасизм — носил светский характер. Он признавал частную собственность и отвергал диктатуру пролетариата. Он больше вписывался в националистические установки арабских левых лидеров. Интернационализм им был чужд, потому что они боролись за укрепление национальной независимости, величие или достоинство своих стран или «арабской нации» в целом. Социализм был скорее идеологической одеждой, без которой, например, обошлись Ататюрк и кемализм в Турции, создавая формы государственности, политические и общественные институты, идеологические доктрины, экономические структуры, достаточно близкие тому, что в 50–60-х годах стали делать арабские левые, но без применения самого слова «социализм».

Появление нового исторического феномена — революционно-авторитарных антизападных режимов — потребовало подкрепить идеологически советские внешнеполитические установки. И советские обществоведы, как обычно, стали искать аргументы в священном писании классиков и обратились к высказываниям В.И. Ленина. Без труда было обнаружено, что еще в 1921 году в беседе с монгольской делегацией Ленин говорил о возможности перехода отсталых стран к социализму путем революционных преобразований, носящих «некапиталистический характер» и посему «преодолевающих целый исторический этап развития общества». На VI конгрессе Коминтерна в 1928 году Куусинен предложил вернуться к положению о «некапиталистическом развитии», что было поддержано делегатами.

Так возникло понятие «некапиталистический путь развития». Оно пребывало на задворках марксистско-ленинской теории социалистической революции и диктатуры пролетариата, пока не появилось в новом, расширенном обличье после XX и XXII съездов КПСС. Затем оно видоизменилось — появились концепции «национальной демократии», «революционной демократии», «социалистической ориентации».

Инициаторами возрождения концепции «некапиталистического пути развития» и ее толкователями выступили старые коминтерновцы Б.Н. Пономарев, И.И. Потехин, Р.А. Ульяновский. К ним присоединился и более молодой цековский «идеолог» К.Н. Брутенц, и большая группа обществоведов, как искренне верящих, так и тех, кто стал разрабатывать эту теорию сугубо в научно-спекулятивных целях. Мелькали такие понятия, как «государство социалистической ориентации», «авангардные партии», «революционно-демократические режимы». Обновленные догмы держались крепко, и еще в 1986 году на XXVII съезде КПСС о концепции «социалистической ориентации» говорили с положительным оттенком.

Группа сотрудников ИМЭМО под руководством В.Л. Тягуненко попытались назвать основные критерии «социалистической ориентации»: сосредоточение власти в руках групп, выражающих интересы и взгляды трудящихся, и отстранение от политической власти крупной и средней эксплуататорской буржуазии; решающая роль государственного сектора в экономике; ограничение развития мелкого частнопредпринимательского капитала; ликвидация феодального и помещичьего землевладения, социальная направленность аграрных преобразований, развитие сельскохозяйственной кооперации; ограничение деятельности иностранного капитала; союз рабочего класса социалистических государств с трудящимися массами «третьего мира»; создание условий для перехода к социалистическим общественным отношениям.

Какого-либо широкого распространения концепции советских обществоведов в самих странах с революционно-авторитарными режимами не получили.

Для коммунистов и левых марксиствующих деятелей, близкой к ним молодежи, интеллигенции советский идеал начал тускнеть в 60-х годах, хотя для их собратьев на Западе крушение иллюзий началось со второй половины 50-х годов, точнее, с XX съезда КПСС. Жестокие реалии советской жизни и сталинского преступного прошлого доходили до коммунистов и других левых в странах Ближнего и Среднего Востока. Многие из них традиционно черпали марксистское вдохновение из западных источников. В 60–80-х годах на Западе уже непоправимо упал престиж Советского Союза как модели для подражания, интеллектуалы отворачивались от советской версии коммунизма, от своих компартий, некоторые — в пользу югославской, кубинской или китайской модели. Компартии искали свой, еврокоммунистический путь существования. Вместе с ними стали искать себе подходящие идеологические примеры и арабские, турецкие, иранские левые. Ортодоксальных коммунистов, ориентирующихся на СССР, потеснили и слева (маоисты, поклонники Маркузе, последователи Че Гевары), и справа (сторонники еврокоммунизма, демократического социализма, социал-демократии). Но пока ось общественно-политической жизни в странах Ближнего и Среднего Востока смещалась с конца 50-х до начала 70-х годов влево, у коммунистов оставались шансы для выживания и, возможно, для ограниченного укрепления своих позиций. Их положение осложнилось, когда обстановка начала радикально меняться в 70– 80-х годах, а они сами, как и советское руководство, остались в плену старых лозунгов.

Советская политика на Ближнем и Среднем Востоке, в которой государственные интересы (хотя, как правило, в идеологизированной форме) обычно преобладали, нередко ставила компартии в трудное положение. Коммунистам в египетском концлагере Абу Заабаль было трудно принять тезис об «объективно прогрессивном» характере советской помощи Египту и понять, почему в «Правде» появляется статья «Радость на берегах Нила», которую с удовольствием цитирует Каирское радио, в то время как коммунисты подвергаются в заключении унижениям и избиениям. Примерно так же реагировали коммунисты в Турции и Иране на расширение экономического и политического сотрудничества СССР с этими странами, а значит — с существовавшими там режимами.

Неоднозначный, а порой и противоречивый характер советской политики порождал внутрипартийные конфликты и способствовал многочисленным расколам в компартиях, хотя вряд ли можно считать, что был главной их причиной. В партиях появлялись соперничавшие группировки, стремившиеся к руководству, и при этом ярлыки типа «советский ревизионист» или «маоист» были скорее зашифрованными обвинениями в адрес друг друга, чем свидетельством реальных политических убеждений.

50–60-е годы говорили о, казалось бы, угасании роли ислама как политической силы на Ближнем и Среднем Востоке, хотя возрождение ислама в Турции, скрытая сила шиизма и шиитского духовенства в Иране, опора на ислам в монархиях Аравийского полуострова — все это должно было бы помешать исследователям делать столь категорические выводы. Однако даже такой видный исследователь Ближнего Востока, как Уолтер Лакер, писал в середине 50-х годов: «Ислам постепенно перестал быть серьезным соперником коммунизма в борьбе за души потенциальных и нынешних элит в странах Ближнего Востока».

Возрождение политизированного ислама для многих было неожиданным. Но это была реакция мусульманского общества на кризис либерально-буржуазных, буржуазно-авторитарных, традиционалистских, но также и революционно-авторитарных моделей политической системы.

К концу 60-х — началу 70-х годов на Ближнем и Среднем Востоке все яснее проявлялись неудачи господствовавших политических течений и идеологий, их политической, социальной и экономической практики. Естественно, что в разных арабских странах, а также в Иране и Турции это проявлялось на различном уровне и в различных формах. Раздробленность арабского мира, провалы всех попыток объединения лишь подчеркивали кризис панарабизма или общеарабского национализма. Великое единство, которое проповедовал Саты аль-Хусри, которое стало мечтой арабских радикалов в 50–60-х годах, не состоялось. Поражение 1967 года в войне с Израилем было поражением и арабского национализма. Националистические чувства после полууспеха 1973 года стали больше принимать характер странового или регионального национализма — египетского, сирийского, иракского, йеменского, магрибского.

В Иране национализм стал идеологией шахского режима — коррумпированного, прозападного, антиисламского и отторгаемого иранским обществом. Попытки возродить паниранизм, апеллируя к былой славе древних иранских империй, не находили отклика у глубоко религиозного иранского населения и тем более были чужды другим народам этой многонациональной страны.

Несколько иным было положение в Турции, где национализм оставался символом веры главных политических сил вплоть до марксиствующих леваков. Достаточно вспомнить волны националистических чувств в связи с событиями на Кипре. Но он был низведен с первых ролей в либерально-буржуазных и религиозных партиях. Национализм как идеология укрепления национального суверенитета Турции, сохранившейся на развалинах Османской империи, против правительств западных держав, сменился на более либеральный национализм защиты национальных прав, политических и экономических интересов страны, устремившейся к Западу с целью теснейшего с ним сотрудничества. Правда, этот же национализм становится жестким и порой беспощадным, когда он обращался против этнических меньшинств, особенно греков и курдов.

К началу 70-х годов в арабских странах от Алжира до Ирака и Южного Йемена арабский социализм не создал саморазвивающейся, нормально функционирующей экономической и социальной системы, и поэтому его политические, прежде всего государственные, структуры переживали перманентный кризис. Революционно-авторитарные эксперименты затормозили, исказили, но не остановили развития рыночных отношений, не смогли обеспечить достаточного национального согласия, несмотря на определенные успехи в обеспечении большего социального равенства. Нараставшая стагнация советского общества, уменьшение его социальных и экономических возможностей ставили под вопрос оправданность копирования элементов советской социально-политической и экономической модели.

Коммунизм, и раньше не являвшийся серьезной политической альтернативой, был оттеснен с авансцены политической жизни. По-прежнему он ассоциировался с Москвой и атеизмом, и ни то ни другое не было привлекательно ни для политических элит, ни для масс.

Однако капиталистическое развитие, которое шло в странах и с революционно-авторитарными, и с правонационалистическими, и с (нео)традиционалистскими режимами, создавало растущую напряженность в обществе.

Социальный статус широких слоев населения, а для многих и материальное положение, ухудшался в связи с развитием капитализма, идущего порой в уродливой, болезненной форме. Западное вмешательство, внедрение капиталистических отношений означали и наступление на морально-этические нормы, выработанные в рамках религиозных традиций. В этих условиях широкие слои населения находили в исламе форму протеста против навязываемого им извне образа жизни с его поклонением золотому тельцу, с дальнейшим углублением разрыва между богатыми и бедными.

Не только массы, лишенные доступа к образованию, но и многие представители образованных слоев в мусульманских странах, будучи не в состоянии примирить свой уже сложившийся образ жизни и общественные идеалы, почерпнутые в Западной Европе или США, с семейными и общественными традициями, чувствовали определенный психологический надлом. Общественные и государственные институты, созданные по западноевропейским и американским образцам, еще не были приспособлены к обществу стран Ближнего и Среднего Востока. Поэтому значительная часть образованных слоев, разночинцев, объективно выражавших интересы и национальной буржуазии, обращались к традиционным мусульманским ценностям, пытаясь найти в них ответы на проблемы дня, а в мусульманских институтах — подходящие формы для своей деятельности.

Как это ни парадоксально, прилив нефтяных денег после 1973 года, с одной стороны, ускорил капиталистическую трансформацию общества арабских стран и Ирана, а с другой — обострил социально-политические и религиозные противоречия. Антишахская, исламская революция в Иране показала реальную силу исламского возрождения и стала экспериментом такого рода.

В исторической науке вопрос, был ли ислам сам по себе препятствием для развития капиталистических, рыночных отношений и соответствующих общественных ценностей, остается открытым. Окажется ли плодотворным применение мусульманских правовых и других норм даже для расчистки пути под «национальный капитализм» или «свободный рынок», сказать трудно: дело за общественно-исторической практикой.

Антизападные настроения, облеченные в религиозные формы, в том числе осуждение западного образа жизни, его внешних проявлений, не были эквивалентны распространению симпатий к социалистическим, а тем более коммунистическим идеям. Мусульманские активисты могли быть одновременно и противниками Запада, и противниками СССР, но отнюдь не всегда и не при всех обстоятельствах.

Исламская идеологическая система, основанная на божественном откровении, и коммунистическая идеология, основанная на материалистической интерпретации общественного развития, взаимно исключают друг друга на глобальном уровне. Если брать две всеохватывающие доктрины — коммунизм и ислам в чистом виде, то они кажутся несовместимыми. Стержень ислама, его суть — вера в Аллаха, в единого Бога как высшего правителя и судью Вселенной, предопределяющего судьбу и отдельного человека, и общества в целом. На основе божественного откровения — Корана, хадисов (преданий) о жизни пророка или их толкования был выработан кодекс поведения и регулирования всех человеческих отношений от рождения до смерти. Однако даже исламская идеология, исламское общество никогда не могли существовать в чистом виде и применить все аспекты ислама как системы. В еще меньшей степени это относится к коммунизму, который, в отличие от ислама, не превращался даже в квазицивилизацию.

Однако точек соприкосновения между политическими течениями с исламской окраской и советским или просоветским коммунизмом было гораздо больше, чем это может показаться на первый взгляд. Советский коммунизм отвергал социально-политическую и экономическую системы Запада, западный образ жизни, политику Запада в отношении Азии, Африки, Латинской Америки. Антизападные лозунги и доктрины ряда политических течений в странах Ближнего и Среднего Востока практически совпадали с марксистскими, хотя аргументы для отрицания Запада часто черпались в европейских же политических и общественных теориях.

Исламское политическое возрождение было прежде всего антизападным просто потому, что Запад, потеряв политическое господство, доминировал в экономической и духовной жизни. Марксизм и коммунизм оставались более далекой, внешней опасностью. Но противником все равно продолжал быть Запад. Олицетворением Запада были США и Израиль, и поэтому антиамериканские настроения на исламской волне усиливались. Запад оставался внутренней опасностью, имея и вербуя многочисленных сторонников внутри мусульманского общества. Дуализм культурной жизни никогда не был дуализмом русской (советской) и местной культур. Это был дуализм западной и местной культур, в котором западная система ценностей отвергалась большинством как проекция в мусульманский мир коррупции, разврата, материализма, якобы свойственных лишь западной цивилизации. Но ввод советских войск в Афганистан и попытка «коммунизировать» страну вызвали антисоветскую реакцию мусульманского мира.

Политический либерализм, индивидуальная свобода, многопартийная система отвергались теорией и практикой и коммунизма, и ислама. Для советских и местных коммунистов «буржуазная демократия» означала диктатуру буржуазии через избирательные урны и с помощью манипулирования общественным мнением, свободу эксплуатации человека человеком. Исламу был чужд принцип признания права механического большинства на решение судеб общества путем голосования, так как исламское общество выработало принцип «иджма» — согласованного мнения членов мусульманской общины. Кроме того, даже если некоторые представители новой, модернизирующейся элиты признавали достоинства западной демократии, они считали многие ее атрибуты и институты на ближайшее время роскошью для отсталого общества. Но главным политическим и эмоциональным аргументом против западной демократии была сама политика западных держав, вчерашних колонизаторов, сегодня доминирующей экономической и информационной силы. Проповедуя либерализм и демократию, Запад стремился сохранить большие части исламского мира под своим господством, прежде всего экономическим, но в ряде случаев политическим и военным. Это дискредитировало и продолжает дискредитировать либеральные политические ценности в глазах многих мусульман.

Само понятие «свобода» по-разному трактуется в рамках западной либеральной системы, коммунистической системы и мусульманского общества. Слово «свобода» («хуррия») означало для мусульман юридическое состояние, противоположное рабству, для коммунистов — «свободу» от эксплуатации.

Ислам и коммунизм подчиняют индивидуума коллективу, группе, общине, государству. Воля Аллаха, интерпретируемая улемами и применяемая политической властью, определяет поведение человека в обществе, его права и обязанности. Но права существуют не индивидуально, а как права части целого — малой или большой группы, общины. Права и свободы индивидуума в западном либеральном понимании чужды мусульманской концепции взаимоотношений человека и общества. Коммунист также видит отдельно взятого индивидуума, подчиненного слепой воле общественного развития, экономический детерминизм (развитие производительных сил) предопределяет (хотя и «в конечном счете») судьбу общественных отношений, в котором отдельный человек — лишь песчинка, клеточка, атом, лишенный самостоятельной воли.

Марксизм отрицает частную собственность как причину всех общественных бед, теоретики исламской политической и экономической мысли стремятся ограничить сферу ее применения, и в этом две взаимоисключающие идеологические системы совпадают. В политической практике, несмотря на их тотальную несовместимость, эта близость взглядов открывала возможности взаимопонимания и совместных действий на внутреннем уровне между коммунистическими и марксиствующими партиями и исламскими политическими организациями и на международном уровне между СССР, другими членами тогдашнего социалистического содружества и государствами, воспринявшими воинственный, политизированный ислам в качестве государственной идеологии.

Внутри отдельных стран сотрудничество, как правило, прекращалось после победы исламистов, которые просто не могли терпеть существования других политических партий, особенно марксистских или марксиствующих. Однако реалии международной жизни предопределяли сотрудничество между СССР и мусульманскими государствами, будь то фундаменталистский шиитский Иран или традиционалистская «ваххабитская» Саудовская Аравия.

Волна мусульманского фундаментализма оказалась неожиданной и для Советского Союза, и для Запада. СССР оказался неспособен воспользоваться новым типом антизападных настроений. В отличие от «антиимпериалистического» национализма исламский фундаментализм не смог быть союзником СССР. Он наносил удары по западным позициям просто потому, что они были обширнее и сильнее на Ближнем и Среднем Востоке, чем советские позиции. Но по своей сути он нес не меньший, если не больший, антисоветский, антикоммунистический заряд.

Отказ СССР от конфронтации с Западом сделал невозможным его сотрудничество с воинствующими антизападными режимами, со всеми «антиимпериалистическими» политическими течениями самой разнообразной окраски.

Это не могло не сказаться на судьбе компартий в странах региона.

Но прежде чем о них говорить, стоит ответить на вопрос: а как к ним относилось советское руководство, ЦК КПСС в лице его инструмента по связям с «братскими партиями» — международного отдела (МО) ЦК? Ответ представляется достаточно очевидным. Сошлемся на мнение К.Н. Брутенца, ответственного работника этого отдела, затем первого заместителя его руководителя.

В своей книге «Тридцать лет на Старой площади» он писал:

«Практически же наше руководство исходило… прежде всего из того, что зарубежные коммунисты, руководствуясь своими интересами или безусловной солидарностью с Советским Союзом, должны «работать» на нашу внешнюю политику.

…Между тем не одна компартия пострадала — и достаточно серьезно — из-за того, что подчиняла свою деятельность внешнеполитическим интересам Советского Союза. Если большинство партий поддерживали наши внешнеполитические акции (от усмирения Будапешта и Праги до Афганистана), то это диктовалось как логикой холодной войны, так и равнением на советскую политику».

Оценивая бессменного руководителя МО ЦК Б.Н. Пономарева, он отмечал:

«Пономареву была свойственна… своеобразная профессиональная узость, хотя временами казалось, что он многое или даже все понимает. Считая, что несет ответственность за коммунистическое движение, Борис Николаевич толковал ее в традиционно-дирижерском духе, как некий петух, вокруг которого должна собираться стайка курочек. И не без поддержки некоторых работников отдела бурно и вполне искренне реагировал на всякие еретические отклонения от верности Советскому Союзу, охотно прибегая к испытанному методу противодействия через создание оппозиционных групп или даже параллельных партий.

Между тем такая линия была не только несовместимой с прокламируемыми формами межпартийных отношений, но и неумной, неэффективной».

В отношениях с зарубежными компартиями Пономарев (руководитель МО) придерживался коминтерновских традиций.

Главной из них было положение КПСС как непогрешимой руководящей силы, по сути дела как партии-отца.

Но если патерналистски-покровительственный тон был совершенно неприемлем в отношениях с крупными европейскими компартиями, то он оставался прежним, если говорить о связях КПСС с турецкой, иранской, арабскими партиями.

А.С. Кулик. Я считаю, что одной из главных ошибок, которые допускала наша элита в период Советского Союза, заключалась в том, что мы пытались насаждать везде социалистические порядки. Мы не думали об интересах своей страны, экономических, политических возможностях.

Турция лежит в основном вне пределов нашего исследования. Кроме того, и коммунистическое, и левое, и левацкое движения в ней — настолько богатая тема, причем достаточно разработанная и в советской, и в турецкой, и в западной политологии, что мы ограничимся лишь схемой их отношений с Советским Союзом. Идеологически и политически ближе всего к КПСС была нелегальная коммунистическая партия, сохранявшаяся в основном в эмиграции и имевшая свои издания и свою радиостанцию. Внутри страны она страдала от жестоких репрессий, ее члены подвергались бесчеловечному обращению в тюрьмах, особенно после переворотов 1971 и 1980 годов. Созданная в 1961 году, после переворота 1960 года, Рабочая партия Турции (РПТ) во главе с Бехидже Боран (близкая к компартии, но с налетом еврокоммунизма) раскололась в 1968 году. Часть ее руководства осудила советское военное вмешательство в Чехословакии. Определенную базу для себя и коммунистическая партия, и РПТ смогли создать среди турецких рабочих-эмигрантов в странах Западной Европы. В 1971 году, после военного переворота, РПТ была запрещена, но вновь разрешена после всеобщей амнистии 1974 года. Она продолжала свою деятельность вплоть до военного переворота 1980 года, когда была объявлена вне закона, как и компартия.

С 1987 года началось активное сближение КПТ и РПТ с целью легализации коммунистического движения в Турции.

16 ноября 1987 года лидеры КПТ и РПТ Хайдар Кутлу и Нихат Саргын объявили о слиянии своих организаций. Они открыто вернулись в Турцию, несмотря на существование статей 141 и 142 турецкого уголовного кодекса, запрещавших коммунистическую деятельность и скопированных с соответствующих положений уголовного кодекса фашистской Италии. В конце 1988 года в немецком городе Оберхаузене состоялся I Учредительный съезд Объединенной коммунистической партии Турции (ОКПТ), на котором ее председателем был избран Н. Саргын, а генеральным секретарем — Х. Кутлу. Программа ОКПТ требовала установления в стране демократического режима. Военные не должны вмешиваться в политическую жизнь страны. Партия отказалась от идеи «авангардной роли коммунистов» в политической борьбе и выступила за сотрудничество широких политических сил. Отношение и Компартии Турции, и РПТ к Советскому Союзу было обычно дружественным, но в соответствии с турецкими традициями и, может быть, с турецким национальным характером обе организации всегда подчеркивали свою независимость от советского влияния.

Для левацких организаций и группировок, столь сильно окрасивших своим экстремизмом все левое демократическое движение в стране в 60–80-х годах, Советский Союз был страной государственного капитализма, социал-империализма, оппортунизма, вступившей в сговор с США. Это не самые худшие из эпитетов, которыми награждали СССР турецкие леваки.

Быстрое социально-экономическое развитие Турции вызывало серьезное нарушение баланса общественных сил, усиливало географическую и социальную мобильность населения, усугубляя существовавшие в обществе противоречия и создавая новые. Эти процессы накладывались на разрывающий общественную ткань культурный дуализм мусульманской и вестернизаторской (европейской) традиции. Реакцией на резкий дисбаланс были сползание к гражданской войне и военные перевороты. В Турции была и остается широкая социальная и культурная база для левых движений. Но турецкие коммунисты столкнулись с трудностями, вызванными как традициями антикоммунизма внутри страны, так и социально-политическим кризисом Советского Союза, развалом социалистического лагеря и самого СССР.

Когда в 1941 году советские войска вошли в Иран, из тюрем было освобождено несколько сот членов запрещенной еще Резашахом Иранской компартии. Они составили ядро партии Туде, Народной партии Ирана. За короткий срок она стала массовой. Она насчитывала, по данным руководства Туде, около сорока тысяч членов. Даже если эта цифра преувеличена, речь идет о многих тысячах. На митинги Туде собирались десятки тысяч человек. Подъем партии продолжался до 1944 года, когда иранское правительство стало все чаще подвергать ее репрессиям. Советские войска заняли только северную часть Ирана — от Азербайджана до Хорасана, но в самом Тегеране их не было.

В 1944 году руководство Туде переместилось в Иранский Азербайджан и попыталось там закрепиться. Вот что говорил автору один из руководителей тогдашней Туде, который жил в Москве: «Мы решили не сражаться с шахом в Тегеране, а копить силы в Азербайджане. Мы ждали сигнала, чтобы выступить, то есть готовились организовать нечто вроде похода китайской Красной армии. Советская армия снабдила партию даже танками, а экипажи были из азербайджанцев». Когда советские войска были выведены, шах двинул войска на Азербайджан и разгромил слабые ополчения Туде. Советский Союз тогда открыл границу, и около 3 тыс. активистов Туде ушли в Азербайджан. Всего вместе с семьями в Советский Союз эмигрировало около 10 тыс. человек.

Лидер Азербайджанской республики Пишевари погиб в автомобильной катастрофе. Утверждали, что это дело подстроил М.А. Багиров — секретарь ЦК Компартии Азербайджана и палач Азербайджана.

Казалось, с Туде было покончено. Но в Иране поднялась националистическая антизападная волна, и Туде возродилась в столице, снова став массовой партией. Она активно работала и среди крестьян, особенно в Гиляне, Мазендеране, Хорасане. В конце 40-х годов она даже претендовала на участие во власти. Лидер созданного в 1949 году Национального фронта Мохаммед Мосаддык предлагал Туде сотрудничество. Ее руководители стали торговаться и не смогли с ним договориться. В те годы многие функционеры Туде смотрели в рот советским руководителям. Советская пропаганда утверждала: «Мосаддык — наймит английского империализма, провокатор» — и тудеисты повторяли этот бред.

Когда в 1949 году было совершено покушение на шаха, было объявлено, что это сделали члены Туде. Шах запретил партию, всех активистов арестовал.

Экстремизм отличал Туде вплоть до антишахской революции. Еще в 40-х годах было принято решение исключать из партии тех, кто посещает мечеть. Вплоть до 1975 года были соответствующие пункты программы и устава, которые предусматривали, что нельзя быть членом Туде, если веришь в Аллаха. Атеизм подрывал позиции партии в глубоко религиозной стране. Лидеры Туде считали, что у партии «нет попутчиков».

После 1953 года они — слишком поздно — поняли, что нужно блокироваться с различными националистическими силами. Однако экстремизм продолжал окрашивать их действия. Тудеисты выступали за строительство развитого социалистического общества в стране и отказались от этого лозунга лишь в 1979 году.

В 1953 году состоялся процесс над руководством Туде. Но семеро лидеров сбежали из тюрьмы и перебрались в Советский Союз, в Душанбе. Затем они осели в ГДР. Вокруг этой семерки создалась эмигрантская партия в Западной и Восточной Европе и в Советском Союзе. Из тех, кто укрылся в Советском Азербайджане после 1946 года, многие также вступили в Туде, и несколько тысяч человек входило там в ее областную организацию. Многие из них и в постсоветское время сохранили свои партбилеты.

Зарубежная радиостанция Туде «Седае Иран» («Голос Ирана»), переименованная потом в «Пейке Иран» («Зов Ирана»), действовала сначала из Душанбе (до 1955 года), а затем из Лейпцига. Когда ГДР в 1974–1975 годах наладила связи с шахом, ее перевели в Болгарию, а в 1979 году — в Кабул.

В 60–70-х годах в Туде бушевала фракционная борьба. В 1965 году некоторые ее члены основали небольшую маоистскую компартию.

Один из главных обвиняемых по делу об очередном неудачном покушении на шаха в 1965 году — Ник Хан — заявил, что он хотел создать новую компартию, так как на деле Туде потеряла свою революционность. Иранская революционная молодежь в эмиграции в 60–70-х годах больше симпатизировала новым левым, а не ортодоксальным просоветским коммунистам.

В самом Иране Туде практически не удалось сохранить свои структуры. Среди интеллигенции действовали глубоко законспирированные группы, но они существовали как кружки, а не как партийные ячейки. Саваковская агентура была внедрена во все звенья партии и за границей. К 1979 году в Иране Туде фактически перестала существовать.

Отдельные члены партии были в вооруженных силах, в том числе и на высших постах.

Туде приняла Хомейни и исламскую революцию с восторгом, увидев в этом свой шанс вернуться на политическую арену. Тудеисты решили не повторять ошибки с Мосаддыком и пойти на сотрудничество с Хомейни: мол, Хомейни поймет и оценит их антиимпериализм.

Когда Хомейни стал преследовать националистов — азербайджанцев, курдов, а также левых, в частности моджахедов (Раджави), Туде поддержала его. Это был невероятный по политической слепоте шаг.

В Советском Союзе положительные оценки исламской революции в Иране из-за ее антиамериканской направленности выходили за пределы здравого смысла. Никто не предвидел глубины воздействия ислама на социальное и политическое поведение людей. Только постепенно в Москве поняли, что Хомейни — человек другого измерения, но долго считали, что природа хомейнистского режима может измениться, хотя факты говорили об обратном.

После свержения шаха руководители Туде возвратились в Иран. Из тюрем были освобождены многие ее активисты. В Тегеране партия стала издавать газету «Мардом» («Народ») и теоретический журнал «Донья» («Вселенная»).

Туде поддержала те положения социально-политической программы аятоллы Хомейни, которые имеют «объективно прогрессивный характер», и высказалась за «участие всех революционных сил в управлении». «Наша партия, — заявил Нуреддин Киянури, первый секретарь ЦК Туде, — готова к сотрудничеству в рамках единого национального фронта со всеми отрядами революционного движения, которые признают в качестве основных целей революции уничтожение империалистического господства в стране, искоренение шахского режима, обеспечение демократических свобод».

Руководители партии, как представляется, пытались удержаться на гребне событий любым путем, то есть стать младшими партнерами режима. Но Хомейни не собирался ни с кем делить власть. И ни он, ни другие религиозные лидеры не забыли и не простили антиисламских настроений тудеистов.

Тудеисты настолько верили в собственные иллюзии, что не хотели отказываться от сотрудничества с режимом, хотя над ними уже был занесен меч.

Когда Киянури арестовали, он под пытками оговорил себя. Его слегка привели а порядок, подгримировали и показали по телевидению, где он утверждал, что был агентом Советского Союза. Его не казнили, оставили в тюрьме. Он передал записку, что не выдержал пыток и оговорил себя. О записке стало известно тайной полиции Хомейни. Его снова зверски пытали, и он снова выступил по телевидению и снова себя оговорил. Также под страшными пытками оговорил себя идеолог партии Эхсан Табари. Один из активистов Туде — Партови — двадцать пять лет провел в шахской тюрьме, подвергался пыткам, но те, шахские, пытки выдержал, а под этими сломался.

В 1982 году был запрещен главный печатный орган Туде газета «Намес мардом» (до 1980 года — «Мардом»), разгромлены Центральный дом партии и библиотеки. В мае 1983 года Туде была запрещена, подверглась новым репрессиям.

О ее политических перспективах в Иране говорить было трудно. Несколько уцелевших лидеров вновь попытались организовать за рубежом эмигрантскую печать. Загранкомитет партии отказался от лозунга, содержавшего призыв к свержению реакционного режима, оставив задачу «работать в массах», чтобы завоевать их доверие.

Но в этот момент на них уже воздействовал распад социалистической системы, Советского Союза, кризис коммунизма. Внутри Туде произошел очередной раскол, уже из-за отношения к перестройке, к событиям в СССР.

Эмигрантская компартия включала несколько сот человек, внутри Ирана вряд ли набиралась и пара сотен. Было принято решение: те, кому грозит опасность, могут идти в полицию, регистрироваться и публично отказываться от своих убеждений. С точки зрения шиизма в подобной тактике нет ничего зазорного — это обычный шиитский метод сокрытия своих убеждений.

Обзор деятельности Туде был сделан на основе бесед с советскими специалистами по Ирану и отражал взгляд из Москвы на судьбу партии. Но для завершения обзора приведу интервью с профессором Р.А. Ульяновским, у которого иные взгляды.

Автор. Каково ваше отношение к партии Туде?

Р.А. Ульяновский. Эту партию истребляли все 60 лет ее существования, за исключением периода войны — она была легальной, когда наши войска стояли в Иране. Партия эта героическая. Там нет ни одного не уничтоженного состава ЦК. Перед каждым ее членом маячила виселица… и бесконечные пытки. Мы к этой партии всегда относились с большим вниманием, хотя, если хотите, считали ее, ну, большим «неудачником»… Эта партия действовала в условиях такого террора, такой беспощадной службы безопасности — особенно саваковской, какая редко где в мире встречается. Кроме того, САВАКом, в сущности, руководило ЦРУ… Партия имела в своем составе немало умных людей, хороших марксистов. Но я думаю, она совершила ошибку по отношению к Мосаддыку. Она стала в оппозицию к нему и тем самым поставила себя в оппозицию к народу.

Автор. Вы считаете, что курс Туде после 1978 года на сотрудничество с режимом Хомейни был правильным?

Р.А. Ульяновский. Думаю, что да.

Автор. Но ведь когда тудеисты вышли из подполья, они практически сунули голову в пасть льва.

Р.А. Ульяновский. Это не совсем так. У них было, так сказать, два этажа. Один — скрытый, законспирированный, а другой — более открытый, легальный. Вот эти люди, действовавшие легально, оказались в тюрьме. А законспирированные члены партии действуют и сейчас, находясь в союзе в основном с федаинами. Партия не умерла. Партия живет. Окровавленная, избитая, изгрызанная… Путем умной, деликатной и тонкой нелегальной работы она сможет восстановить постепенно свои ряды…

Если обратиться к судьбе коммунистического движения в другом крупном государстве региона — Египте, то мы увидим, что оно всегда давало советскому руководству меньше надежд, но и выдвигало меньше проблем, чем в некоторых других странах. В 40–50-х годах марксизм был популярен среди молодых интеллектуалов в Каире и Александрии и находил кое-какой отклик в офицерской среде. «Красный майор» Халид Мохи ад-Дин был одним из членов насеровской организации «Свободные офицеры», совершившей переворот в 1952 году. Он сохранил свое место в египетской политической жизни даже в 70–80-х годах в качестве лидера Национально-прогрессивной партии (Тагамму).

Но разногласия в среде коммунистов и марксистов были такие, что единой компартии долго не существовало, а коммунистическое движение было расколото на две главные группировки — «Хадету» и «Искра», не считая более мелких групп. Лишь в конце 1957 года, а официально — с января 1958 года возникла объединенная компартия. Полулегальное, но относительно спокойное существование компартии продолжалось лишь несколько месяцев. Затем нападки сирийских и иракских коммунистов на Насера подтолкнули его к репрессиям и против собственных коммунистов. Большинство членов партии — примерно 600 человек — оказались в концлагерях, где и просидели до 1964 года. Конечно, это вызвало раздражение в Москве, и на Насера оказывалось осторожное давление с целью добиться освобождения коммунистов. Большинство их было освобождено накануне визита Хрущева в Египет в 1964 году.

Наконец был достигнут компромисс: в апреле 1965 года компартия объявила о самороспуске, и все коммунисты вышли из тюрем. Хотя они оставались под наблюдением тайной полиции и изредка кое-кого из них арестовывали, в целом им были предоставлены достаточно влиятельные посты в насеровской политической организации — Арабском социалистическом союзе, в прессе, в органах, занимающихся издательской деятельностью, культурой, образованием. Никто из бывших коммунистов не был приближен к реальной власти. Легальный теоретический орган египетских марксистов — ежемесячник «Ат-Талиа», возглавляемый Лютфи аль-Холи, осторожно балансировал между теоретическими установками, близкими к КПСС, насеристской идеологической эклектикой и некоторыми доктринами, исходившими из Пекина, Гаваны, Белграда. Роль бывших коммунистов в насеровском режиме в Москве в 60-х годах переоценивали, считали, что они воздействуют на его политический и идеологический дрейф влево, то есть ближе к советской модели.

Взяв власть, Анвар Садат, видимо с целью маскировки своих подлинных намерений, продолжал держать марксистов на важных постах. Видные деятели, бывшие коммунисты Фуад Мурси и Али Сабри были даже включены в 1972 году соответственно в качестве министров снабжения и планирования в состав правительства А. Сидки. Но разгром и насеристов, и всех левых не замедлил себя ждать. Марксисты, если они полностью не поменяли своих идеологических убеждений, были изгнаны практически со всех постов.

Для Садата антикоммунизм, сочетаемый с антисоветизмом, был удобным идеологическим прикрытием для решительной смены курса и во внутренней, и во внешней политике. Некоторые из бывших коммунистов вошли затем как индивидуальные члены в Национально-прогрессивную партию (Тагамму), объединившую тех, кто сочувствовал насеризму в разных формах. Но даже эта партия, не говоря об отдельно взятых коммунистах, не смогла стать влиятельной политической силой.

И левые насеристы, и коммунисты в Египте подвергались воздействию европейских «новых левых», Дебре, а также Че Гевары. Сам автор был свидетелем того, с каким благоговением слушали в интеллектуальных кружках действительно потрясающую песню Шейха Имама на слова поэта Ахмеда Фуада Негма, написанную на смерть Че Гевары. Но лишь горстку людей составляли в Египте левые, хотя, конечно, среди них был и цвет интеллектуальной элиты.

В отношении к Советскому Союзу сложность для египетских коммунистов состояла в том, как примирить свой собственный интеллектуальный опыт и открытия с растущим отвращением ко все более костенеющей советской системе. Левая молодежь все дальше отходила от советских идеологических установок.

В 1975 году группа египетских коммунистов решила восстановить Египетскую коммунистическую партию (ЕКП). В условиях нарастающего разрыва с садатовским режимом в Москве восприняли этот шаг спокойно и даже приветствовали его.

Хотя коммунисты никогда не были серьезной силой в Египте, это не помешало Садату обрушить репрессии именно на них после январских хлебных бунтов 1977 года (когда миллионы людей вышли на улицы, протестуя против повышения цен), а в 1981 году бросить бывших коммунистов вместе со всеми, кто был против него и справа и слева, в тюрьмы.

Заграничным представителем Компартии Египта стал Мишель Кямиль, который вскоре во многом разошелся с коммунистами, действовавшими внутри Египта.

Трудно оценить численность египетской компартии в эмиграции. Возможно, речь шла не о нескольких сотнях, а о нескольких десятках человек. Практически это был марксистский клуб или группа клубов.

В 1979 году служба безопасности Египта арестовала и предала суду 30 коммунистов по обвинению в «создании организации, ставившей целью свержение режима». Процесс продолжался более трех лет — с 1979 по 1982 год. Обвиняемые были оправданы.

Сразу после освобождения они возобновили политическую деятельность, стали распространять свои издания, в частности нелегальную газету «Аль-Интисар» («Победа»), листовки. Официальная печать обвиняла коммунистов в том, что их главной целью были «разжигание и использование классовой борьбы для свержения существующей власти и создание в Египте коммунистического общества».

В 1985 году 34 коммуниста вновь были привлечены к суду. В результате судебного разбирательства несколько коммунистов были признаны виновными и приговорены к различным срокам тюремного заключения. Еще один пример преследования коммунистов — арест в апреле 1987 года 10 членов «коммунистической организации». Они обвинялись в «печатании листовок и прокламаций» с призывами к населению голосовать за кандидатов от ЕКП, которые «входят в списки от Национально-прогрессивной (левой) партии APE».

Но в целом приход к власти Хосни Мубарака резко изменил политический климат, в том числе и условия деятельности коммунистов. Они стали пользоваться относительной свободой. На их деятельность власти смотрели сквозь пальцы, хотя могли и арестовывать некоторых из них за организацию забастовок.

Видимо, для властей не было секретом, кто лидер компартии, кто ее члены. Но в условиях роста фундаменталистских настроений горстка безвредных и лояльных коммунистов, за деятельностью которых идет тщательное наблюдение, была даже выгодна режиму.

Среди важнейших своих задач египетские коммунисты объявили борьбу с «религиозным экстремизмом». Их программные документы говорили о том, что познание действительности может быть и религиозным.

В 1956 году в Судане группа коммунистов, создавших в 1946 году Суданское движение за национальное освобождение, объявила себя компартией.

В начале 60-х годов коммунистам удалось завоевать преобладающее влияние среди интеллигенции, большое влияние — среди арендаторов хлопкового района Гезира и в некоторых профсоюзах. Коммунисты сыграли важную роль в перевороте 1964 года против режима генерала Аббуда и во временном правительстве получили около четверти министерских постов, что значительно превышало их реальный политический вес в стране. На выборах в парламент они набрали 18 % голосов, но лишь потому, что некоторые влиятельные религиозно-политические партии просто бойкотировали эти выборы. Успехи коммунистов мобилизовали их противников, и в декабре 1965 года Компартия Судана была запрещена.

25 мая 1969 года произошел новый военный переворот. Джафар Нимейри, пришедший к власти, установил с коммунистами тесное сотрудничество, привлекая их на важные посты и выполняя даже некоторые их программные установки. Однако коммунисты стали требовать все больше реальной власти. Разногласия подогревались личным соперничеством между Нимейри и генеральным секретарем компартии Абдель Халеком Махджубом. Возникла слишком известная в политике дилемма: «я или он». В самой компартии произошел раскол из-за отношения к Нимейри.

Несколько коммунистов, ранее исключенных из Совета революционного командования, управлявшего страной, организовали и совершили 19 июля 1971 года переворот против Нимейри. Нимейри и несколько его сторонников были арестованы. 22 июля с помощью египтян (и при поддержке ливийцев) переворот был подавлен, и Нимейри, очутившись на свободе, немедленно казнил как его руководителей, так и лидеров компартии, включая Махджуба, Шафия Ахмеда аш-Шейха, выходца из Южного Судана Джозефа Гаранта, которые прямо не участвовали в перевороте, но поддерживали его. Компартия была объявлена вне закона и подверглась жестокому разгрому. Режим Нимейри решительно пошел вправо, порвав тесные связи с Советским Союзом.

«Настрой советского руководства в 1950–60-х годах в поддержку коммунистических партий арабских стран не заслонил реальность: отсутствие коммунистической перспективы на Ближнем Востоке, — писал Е.М. Примаков. — Столь опекаемые нами арабские компартии подчас не ставили в известность ЦК КПСС о своих планах и даже готовящихся акциях по свержению режимов, с которыми Советский Союз поддерживал тесные отношения. Так поступили руководители суданской коммунистической партии в 1971 году, приняв активное участие в заговоре против Нимейри, с правительством которого развивалось тесное сотрудничество Советского Союза.

В результате бескровного переворота в апреле 1985 года Нимейри был свергнут и эмигрировал в Каир. Десятилетие с 1989 по 1999 год — время фактического правления Аль-Тураби привело к тому, что страна превратилась в прибежище исламских экстремистов. Судан был занесен США в список стран-спонсоров террористических организаций. В Судане несколько лет находился Бен Ладен».

Резко ослабленная компартия действовала в подполье и активно поддержала переворот против Нимейри в апреле 1985 года, участвуя вместе с влиятельными религиозно-политическими и другими партиями в Союзе национального спасения Судана. Но затем коммунисты не смогли вписаться в социально-политическую жизнь, которую все больше окрашивал исламский фундаментализм. 30 июля 1989 года в Судане произошел новый военный переворот. Военный режим запретил деятельность партий и арестовал их ведущих функционеров, в том числе генерального секретаря компартии Мухаммеда Ибрагима Нугуда. По стране прошла волна репрессий.

Сирийская компартия, созданная в 1924 году, была твердой прокоминтерновской организацией. После Второй мировой войны сирийские коммунисты пользовались в стране ограниченным, но постоянным влиянием, что позволило лидеру компартии с 30-х годов Халеду Багдашу быть в 1954 году избранным в парламент. В Москве питали иллюзии насчет будущего коммунистов в стране, считая, что у них есть перспективы расширить влияние и приблизиться к власти.

Антинасеровская позиция коммунистов после создания ОАР прибавила им популярности и позволила сохраниться (хотя бы и в качестве одной из второстепенных сил) в политической жизни Сирии после восстановления ее государственной независимости.

Те сирийские баасисты, которые находились у власти в разных сочетаниях с марта 1963 года по ноябрь 1970 года, когда министр обороны Хафез Асад стал премьер-министром Сирии, нуждались в союзниках. Но внутри страны они опасались коммунистов, хотя и сотрудничали с ними, а на международной арене это сотрудничество усиливало их изоляцию, так как придавало дополнительные аргументы обвинениям в слишком большой левизне и радикализме.

После переворота 13 ноября 1970 года, который возглавил Хафез Асад, коммунисты заняли нейтральную позицию и остались младшими союзниками нового режима.

В марте 1972 года был создан Национальный прогрессивный фронт, в который объединились пять партий, в том числе коммунисты. Баасисты, естественно, в нем господствовали.

Национализм стал главной составной частью идеологических установок компартии, которая охарактеризовала баасистский режим как «патриотический, выступающий против происков империализма и сионизма».

Компартия Сирии в 60–80-х годах переживала кризис руководства. Халед Багдаш, старейший коммунистический лидер арабского мира, остался генеральным секретарем, но в 1986 году его будущий соперник Юсеф Фейсал, представлявший более молодое крыло партии, был избран заместителем генерального секретаря. Сирийская компартия не смогла избежать серьезного раскола, произошедшего в 1986 году.

Сотрудничество с баасистами, при котором коммунисты оставались на вторых-третьих ролях, отвечало интересам Советского Союза, но вызывало определенное недовольство в их среде. Разногласия не переходили рамки споров внутри партии и осторожного препирательства в ЦК КПСС во время визитов официальных делегаций.

Б.Н. Пономарев дал сдержанную оценку деятельности Сирийской компартии.

Б.Н. Пономарев. С Сирией у нас не было проблем защиты жизни коммунистов, коммунисты установили с Асадом хорошие отношения. С Асадом я встречался. У него прогрессивные намерения. Он уважает Насера. Сейчас он претендует на роль лидера арабского мира. Но внутри Сирийской компартии был разлад. Халед Багдаш не хотел уходить, хотя был очень старый, а Юсеф Фейсал и большинство компартии было против него. Так и тянулась эта ситуация год за годом!

Более пессимистический взгляд выразил его заместитель Р.А. Ульяновский.

P.A. Ульяновский. Перспективы Сирийской компартии очень туманные. Надежд на завоевание власти у нее нет. Массового движения за ней нет. У компартии есть единственная пока возможность существовать, находя консенсус с партией Баас, стоящей у власти. Не входить с ней в конфликты, которые она разрешить не может. Компартия иногда имеет возможность по отдельным вопросам воздействовать на баасистов.

Автор. Не было ли терпимое отношение компартии со стороны баасистского руководства дружеским жестом в адрес СССР?

Р.А. Ульяновский. Что выгоднее для сирийского руководства: ликвидировать маленькую, зависимую, произносящую речи, издающую газету компартию и тем самым показать себя недемократическим, тоталитарным режимом или сотрудничать с ней? Безусловно, баасистское руководство учитывало, что это сотрудничество в Советском Союзе будет оцениваться положительно.

Ливанская компартия существовала как часть единой компартии Сирии и Ливана, но в январе 1944 года стала самостоятельной. В 1948 году в связи с переходом на нелегальное положение она воссоединилась с сирийцами. Но после объединения Сирии и Египта в 1958 году снова стала самостоятельной, хотя до 1961 года и существовало объединенное центральное руководство двух партий.

В 1964 году от Ливанской компартии отделилась группа, выступившая против «чрезмерной» поддержки Насера и выразившая несогласие с советской позицией по отношению к Пекину. Хотя на маоистские позиции эта группа не стала, но использовала достаточно зажигательную «революционную» фразеологию, призывая к «народной войне» против Израиля. Сторонники таких «революционеров» были и в Ливанской, и в Сирийской компартиях. Они достаточно резко осуждали Халеда Багдаша. Их вдохновлял пример Че Гевары.

Ливанская компартия была вовлечена в гражданскую войну на стороне левых сил. Ее руководство делало обычные лояльные заявления в адрес СССР.

Коммунистам Ирака выпала, пожалуй, самая трагическая судьба в арабском мире. Во времена правления Нури Саида (1930–1958) и де-факто английского протектората они преследовались беспощадно. В 1949 году были казнены лидер компартии Юсеф Салем и два члена политбюро. Коммунисты решили, что после переворота, совершенного 14 июля 1958 года Абдель Керимом Касемом, настал их час, и поддались чувству мести, столь знакомому в иракской политической истории. Многие коммунисты участвовали в терроре против своих противников, в расправах в Киркуке 14 июля 1959 года. А революционный трибунал Махдауи, которого считали коммунистом, отправил на смерть сотни людей.

Касем резко ограничил деятельность компартии, опасаясь ее влияния, нескольких коммунистов казнили. Но коммунисты, не решившись на разрыв с диктатором, продолжали его поддерживать. Баасистский переворот 2 февраля 1963 года открыл полосу жесточайшего террора против коммунистов — видимо, несколько тысяч человек, включая руководителей, были уничтожены.

Такие действия вызвали беспрецедентные по жесткости тона протесты со стороны советского руководства и советских средств массовой информации. И иракские коммунисты, и Москва с облегчением восприняли переворот генерала Абдель Саляма Арефа 18 ноября 1963 года. Режим был антикоммунистическим, но избегал массовых убийств коммунистов, хотя это не мешало ему производить многочисленные аресты, депортации и изредка казни.

Новый переворот, совершенный в 1968 году Бакром Такрити (и Саддамом Хусейном), представлявшим другое крыло баасистов, противников тех, кто пришел на короткое время к власти в феврале 1963 года, позволил коммунистам установить временное сотрудничество с режимом на правах сугубо подчиненных. Под наблюдением властей стал выходить коммунистический ежемесячник «Ас-Сакафа аль-Джадида» («Новая культура»), а известный своими марксистскими убеждениями Азиз Шериф был даже введен в состав кабинета в качестве министра юстиции.

16 сентября 1973 года вышел первый легальный номер газеты «Тарик аш-Шааб» («Путь народа»). В мае 1972 года два иракских коммуниста вошли в правительство.

16 июля 1973 года лидеры баасистов и компартии подписали соглашение о Хартии национальных действий и условиях деятельности партий, входящих в Прогрессивный национально-патриотический фронт Ирака. Но баасистское руководство Ирака подминало под себя все другие политические организации. В 1974 году был принят закон, запрещающий любую небаасистскую политическую деятельность в армии. В 1975 году под давлением властей коммунисты приостановили работу массовых молодежных, студенческих и женских организаций, находившихся под их влиянием. Весной 1978 года была казнена группа военнослужащих-коммунистов (31 человек) по обвинению в ведении коммунистической пропаганды в армии. В мае 1978 года в прессе поднялась новая волна нападок на коммунистов.

Компартия переживала расколы в 60-х и 70-х годах. Среди коммунистов были и сторонники маоизма, и те, кто пытался организовать вооруженную борьбу против режима. Но основные лидеры компартии оставались на просоветских позициях, поддержав Советский Союз в его действиях против Пекина и оккупацию Чехословакии. По внутренним проблемам раскол среди коммунистов был постоянным.

Горы Курдистана нередко служили коммунистам убежищем в периоды репрессий (генеральный секретарь партии Азиз Мухаммед — курд). Компартия поддерживала движение курдов за автономию, но выступала против сепаратистских лозунгов.

В конце лета 1978 года правительство приняло меры против распространения периодических изданий компартии, а в декабре 1978 года репрессиям подверглись ее первичные организации. Объединенный фронт рухнул, и партия перешла на нелегальное положение. С 1979 года, после перехода в руки Саддама Хусейна безраздельной власти, компартия стала в открытую и жесткую оппозицию к режиму и перешла на нелегальную деятельность. Руководство КПСС заморозило связи с баасистами по партийной линии, вызвав их немалое раздражение. Но межгосударственные связи развивались.

В ноябре 1980 года был создан Демократический национально-патриотический фронт Ирака, в который вошли компартия, Национальный союз Курдистана и другие оппозиционные организации. Коммунисты стали выступать за свержение режима Саддама Хусейна, называя его «фашистским». В результате многочисленных арестов и казней влияние коммунистов в стране стало незначительным. Большинство активных коммунистов эмигрировали. Довольно тесное советско-иракское сотрудничество до кувейтского кризиса осложняло деятельность Иракской компартии. В практической политике советское руководство просто игнорировало судьбу своих идеологических братьев.

Иорданская компартия была основана в 1943 году, но до 1951 года действовала под названием «Лига национального освобождения Палестины». С июня 1951 года она активизировалась. Ее лидер Фуад Нассар завоевал популярность. Он был христианином, однако уважаемым и мусульманами за ум, честность, волю, красноречие, организационные способности. 1 декабря 1953 года Национальное собрание (иорданский парламент) приняло поправку к закону «О войне против коммунизма» — за участие в коммунистической деятельности предусматривались тяжелые наказания. Но влияние компартии росло. На выборах 21 октября 1956 года три кандидата от Национального фронта, связанные с компартией, были избраны в палату представителей. В правительстве Сулеймана ан-Набулси один из избранных — Абдель Кадер ас-Салех — стал министром сельского хозяйства. Это был первый коммунист в арабском мире, получивший портфель министра. В январе 1957 года король начал ограничивать деятельность компартии, а в апреле 1957 года сместил правительство ан-Набулси. Одновременно была запрещена компартия, а ее лидеры, в том числе члены парламента, были арестованы и получили долгие сроки заключения.

С конца 60-х годов коммунисты с разрешения властей вновь появились на политической арене. Король играл с компартией в кошки-мышки, то сажая ее лидеров в тюрьмы, то выдвигая их на значительные, но не решающие посты в государстве. Рост влияния фундаменталистов требовал сплочения всех светских сил, и коммунисты стали для короля нелегким, но нужным, хотя и второстепенным союзником. Фуада Нассара в 1976 году сменил Фаик Варрад, лидер старой, коминтерновской школы, но стремившийся идти в ногу со временем, а с 1986 года лидером партии стал Яакуб Заядин. Компартия пережила несколько расколов как на политической, так и на личной основе.

«Король остается убежденнейшим антикоммунистом, — говорил российский специалист по арабскому коммунистическому движению. — Он один из руководителей Всемирной антикоммунистической лиги. Но он — человек просвещенный. В свое время иорданские коммунисты воспринимались как советские агенты. В настоящее время даже король не видит в Москве врага и не видит в коммунистах опасности, поэтому он делает жесты в их адрес. На выборах 1990 года коммунист в качестве независимого прошел в парламент, видимо не без поддержки короля. В Иордании до сих пор не отменены два антикоммунистических закона, но они де-факто заморожены».

В конце 70-х годов возникла идея создать компартию Палестины, независимую от Иорданской компартии. Руководство Иорданской компартии было сначала против выделения палестинцев в независимую организацию, но в 1982 году вынуждено было согласиться. КПСС поддержала идею создания новой компартии, рассчитывая на то, что в ООП, помимо Народного и Демократического фронтов, возникнет крыло, связанное с Советским Союзом идеологическими узами, представляющее коммунистическую идеологию в палестинском движении.

Коммунисты сотрудничали с Народным и Демократическим фронтами, у которых были крепкие, хотя и маленькие, вооруженные организации за пределами оккупированных территорий. Один из руководителей компартии Палестины — заместитель генерального секретаря Сулейман ан-Наджаб — вошел в исполком ООП. Этот лидер смог обновить руководство компартии, включить в него людей среднего возраста и молодежь и обеспечить гибкое реагирование на события.

Нужно было обладать такими глубокими традициями марксизма и участия в коммунистическом движении, как это было среди евреев, придерживавшихся левых убеждений, чтобы компартия в Израиле уцелела, несмотря на позицию, занятую СССР в арабо-израильском конфликте. Раскол на националистическую партию Маки и дружественную СССР Раках произошел в 1965 году и стал окончательным в 1967 году после арабо-израильской войны. Согласно советской интерпретации, лидеры Маки «поддержали агрессивную войну Израиля», «предали интересы израильского рабочего класса».

В 1967 году Раках была признана в качестве единственной израильской компартии Советским Союзом, большинством его союзников по блоку и большинством коммунистических партий вне блока. Но Компартия Румынии, несколько мелких европейских компартий — Голландская, Швейцарская, некоторые скандинавские — продолжали поддерживать контакты с Маки. Постепенно она сошла на нет в израильской политической жизни. Раках сохранила свое влияние и даже места в парламенте за счет голосов арабов, граждан Израиля, не имевших другого политического выбора, кроме как голосовать за коммунистов. Раках требовала безоговорочного отказа от всех оккупированных Израилем территорий, но осуждала «индивидуальный террор» и в свое время высказывалась против идеи «народной войны» против Израиля.

На XIX (1981) и XX (1985) съездах компартии Израиля (Раках) отмечалось, что «борьба против идеологии и практики сионизма» «отвечает интересам трудящихся и всего населения Израиля», но лидер компартии Вильнер не раз протестовал против антисионистской пропаганды в той форме, как она велась в Советском Союзе.

Компартия Израиля выступала за вывод войск со всех оккупированных в 1967 году земель, за признание права арабского народа Палестины на самоопределение и создание независимого государства на Западном берегу реки Иордан и в секторе Газа, за справедливое решение проблемы беженцев, уважение права Израиля и арабских государств на суверенное существование, то есть стояла на позициях, практически идентичных тем, которых придерживался СССР. С 1977 года между представителями компартии Израиля и ООП поддерживались довольно регулярные контакты.

Как воспринимали иностранных коммунистов граждане СССР, так называемое советское общественное мнение в том виде, в каком оно существовало до краха коммунизма? Пожалуй, как интегральную часть тотальной системы пропаганды, призванную доказать, что общество, построенное в СССР, несмотря на «временные трудности», — венец человеческой цивилизации. Лидеры компартий выступали на съездах КПСС, на «митингах трудящихся», зримо демонстрируя размах коммунистического движения, распространение социалистических, советских идей. Они кратко рассказывали о своей борьбе, хвалили КПСС и ее очередного лидера. От случая к случаю, но не регулярно, «Правда» или «Коммунист» публиковали выступления руководителей компартий.

Если брать страны, с которыми у СССР были официальные дружеские отношения разного типа, будь то «добрососедство» с Ираном или «союз трех потоков мирового революционного процесса», «составляющим» которого был, скажем, Египет, о репрессиях против коммунистов говорилось вскользь, глухо, кратко. О страданиях и мучениях, выпадавших на долю многих из них, советское общественное мнение просто не знало.

За пределами партийных гостиниц и столовых, кроме официальных бесед и спектаклей знакомство коммунистов с «советской жизнью» ограничивалось посещением «колхозов-миллионеров», «заводов-втузов», образцовых школ, новостроек. Местное партийно-профсоюзно-административное руководство, иногда с добавлением представителей КГБ, их всегда радушно встречало. Обычно старались посытнее, повкуснее накормить, как следует напоить. За пределами тончайшей прослойки, да и не прослойки даже, а отдельных людей, специалистов по тем или иным странам, никаких человеческих контактов в СССР не завязывалось. Но изоляции иностранных коммунистов от реальной советской жизни не было. Нередко связанные с русскими или украинцами родственными узами, они зачастую знали, как и чем живет советское общество, лучше руководителей КПСС. Поэтому одни коммунисты психологически страдали, видя, как далека действительность Страны Советов от идеала, другие цинично приспосабливались и извлекали выгоду.

Были каналы общения и другого рода.

К.М. Труевцев. Институт общественных наук (ИОН) при ЦК КПСС — учреждение-призрак, засекреченное от своего народа, хотя на Западе известное. Смысл его создания состоял в том, чтобы идеологически натаскивать в соответствии с нашими догмами зарубежных коммунистов и других левых. Но факт, что его преподаватели и переводчики были одними из самых квалифицированных обществоведов в Москве. Во всяком случае, процентов сорок его преподавателей. Может быть, за счет этого создавался микроклимат доверия между этими людьми и левыми и коммунистами с Ближнего Востока и из Северной Африки, которые были представителями арабской интеллектуальной элиты. В 60-х годах они симпатизировали «новым левым» на Западе, а порою — «еврокоммунистам». Одна из задач института в период нашего раскола с китайцами состояла в том, чтобы перехватить «новых левых», не дать им уйти к маоистам. Свою роль в этом деле ИОН сыграл.

Здесь создавалась возможность постоянного дружеского общения в очень ограниченной, но интернациональной среде. Те, кто прошел через ИОН, не обязательно сохранили членство в компартиях. Но интеллектуальный багаж остался с ними, и их можно найти в арабских университетах от Марокко и Алжира до Адена и Объединенных Арабских Эмиратов.

Автор. А как воспринимали наши преподаватели, переводчики те идеи, которые приносили им слушатели ИОНа?

К.М. Труевцев. По-разному. Некоторые им просто сочувствовали. ИОН был каналом не только влияния нас на них, но и их на нас — в смысле идей. ИОН был одной из ячеек, одним из каналов, по которому проникали к нам новые идеи. В ИОНе была масса закрытой, спецхрановской информации по общественным наукам. И у тех, у кого было незакостеневшее мышление, появлялись новые идеи, в том числе и по Ближнему Востоку. Конечно, это создавало то, что Оруэлл назвал двоемыслием. Но это была форма творческого поиска в той душной общественной атмосфере.

Автор. В «Правде» были такие же люди. Причем «Правда» и ИОН — части одной системы.

К.М. Труевцев. Да. И «Правда», и ИОН создавались, чтобы обслуживать систему. Но тем не менее побочный продукт, который они производили, был призван разрушить эту систему.

Информация К.М. Труевцева об Институте общественных наук была дополнена и уточнена бывшим переводчиком этого же института П.А. Сеславиным.

Автор. Как бы вы охарактеризовали студентов института?

П.А. Сеславин. Я разделил бы наших студентов на следующие категории: а) те, которые приехали в Москву с искренним желанием изучить марксизм-ленинизм и опыт его реализации в СССР; б) те, которых послали в институт в качестве вознаграждения за партийную деятельность; в) те, которых направили сюда не учиться, а отдохнуть, получить лучшее питание и лечение; г) те, которых можно рассматривать как живой пример непотизма, кумовства, укоренившегося в их партиях.

Автор. Что вы можете сказать о преподавателях?

П.А. Сеславин. Труевцев совершенно прав, когда говорит, что хороших преподавателей было примерно сорок процентов. Остальные — или безнадежные сталинисты, или случайные люди, уволенные с дипломатической службы или из других организаций, имеющих отношение к внешним сношениям, за полную некомпетентность. Было много так называемых «позвоночных», которые появлялись в институте после звонков из ЦК к ректору.

Автор. Была ли политическая или идеологическая ересь заметным феноменом в институте?

П.А. Сеславин. Только среди более молодых преподавателей. Они выросли и сформировались в хрущевскую эпоху, когда незначительные различия в политических мнениях были в какой-то степени терпимыми, а сталинизм осуждали открыто.

Автор. Учили ли студентов методам подпольной работы?

П.А. Сеславин. Их учили. У них был специальный предмет — «организация подпольной работы», который неофициально называли «классы КГБ». Офицеры КГБ объясняли им, как не допускать проникновения полицейских агентов в партию и предотвращать утечку информации. Насколько мне известно, их никогда не учили террористической деятельности, хотя некоторые из них просили об этом.

Автор. Каково было впечатление студентов о «реальном социализме»?

П.А. Сеславин. Знакомство с реальной жизнью не привело большинство из них к разочарованию. Я думаю, что по опыту жизни и работы в партиях они уже думали, что идеалом социализма является разделение на «внешнюю партию», «внутреннюю партию» и «пролов», подобно тому как это существовало в оруэлловской Океании.

Еще до августовских событий 1991 года автор задавал вопрос работникам международного отдела ЦК КПСС: «Были ли какие-то элементы в связях с зарубежными коммунистами, которые можно рассматривать как коррупцию?»

Работник ЦК. Смотря что считать подкупом. Конечно, многие из зарубежных партийных активистов с удовольствием ездили на лечение и отдых в Советский Союз. Но стоит ли считать коррупцией лечение в СССР, отдых и санатории, если на родине они жили в обстановке борьбы, нестабильности, унижений, очень часто под угрозой тюрьмы, пыток и даже виселицы?

Автор. Оказывалась ли прямая материальная помощь компартиям?

Работник ЦК. Счет никогда не шел на миллионы. В исключительных, редчайших случаях речь шла о сотнях тысяч долларов, чаще — тысячах и десятках тысяч: на типографии, автомашины, бумагу.

Когда с середины 80-х годов проявился кризис социалистической системы и коммунистической идеологии, начало рушиться социалистическое содружество, а затем и Советский Союз, арабские, турецкие, иранские коммунисты быстро обнаружили, что они и в СССР как бы повисли в воздухе, не имея точки опоры. Человеческих контактов, личной или групповой заинтересованности в сотрудничестве с зарубежными коммунистами не было.

«В настоящее время никто, кроме меня лично, не интересуется «моей» компартией, как и другими компартиями, — говорил работник ЦК КПСС еще накануне августа 1991 года, — просто нет таких людей, которые связали бы с ними свою жизнь и свои интересы. Руководство ЦК сейчас занято совсем другими делами. Арабскими, турецкими, иранскими коммунистами овладевает чувство безнадежности, неопределенности».

Распадающийся Комитет солидарности, кое-кто из арабистов, тюркологов, иранистов из советских органов информации и научных и учебных центров, преподавателей из рухнувшего Института общественных наук — вот все, кто интересовался зарубежными коммунистами.

После августа 1991 года коммунисты остались наедине со своей судьбой, со своим отчаянием.

Для многих и крушение коммунистических идеалов, и распад «социалистического содружества», и кризис советского общества, и потеря реальных, живых контактов с кем-либо в России, других республиках бывшего Советского Союза — все это было страшным ударом, тяжелейшим испытанием в жизни. Раньше на самых независимых из них падал отблеск великой Страны Советов, руководимой компартией. Все было ясно: несмотря на все трудности и ошибки прошлого, Советский Союз возглавлял победное шествие народов к лучезарному будущему человечества, к коммунизму. Свой вклад, скромный, но самостоятельный, с учетом национальной специфики, в этот всемирный процесс вносили и арабские, турецкие, иранские коммунисты.

Прежняя система ценностей рухнула. Коммунисты в странах Ближнего и Среднего Востока должны были искать свое место в обществе, свое лицо, новые идеалы.

Остановимся на мгновение. Отвлечемся от холодного исторического анализа. Вспомним: среди арабских, турецких, иранских коммунистов было немало тех, кто жил революцией и для революции, во имя всеобщей справедливости так, как они ее понимали. Они были искренними не только на словах. Сотни и тысячи прошли через тюрьмы, концлагеря, пытки. Многие кончили жизнь на эшафоте. Идеалисты? Да. Совершали ошибки, порой страшные ошибки? Да. История как бы отвернулась от них? Да. Но будем относиться к ним с глубочайшим человеческим уважением, которого они заслуживают.

Нигде, ни в одной арабской стране коммунисты даже близко не подходили к тому, чтобы применить на практике свои догматы, внедрить «советский опыт». Что было бы с Египтом или Сирией, приди там коммунисты к власти, можно только фантазировать. Но была одна арабская страна, где советский пример оказался столь заразительным, что молодые революционеры, вышедшие из Движения арабских националистов и взявшие здесь власть, попытались его скопировать. Речь идет о Южном Йемене!