Часть вторая
Пределы прагматизма
Глава 1
Окаянные девяностые
Все, что здорово и жизнеспособно в политической и гражданской жизни каждой страны, должно быть тщательно оберегаемо… и никакая, вызванная требованием времени, реформа не должна приводить к внезапному разрыву между прошлым и настоящим, а должна быть произведена постепенно, чтобы стать понятной народу и не носить характер опасного эксперимента.
С.Д. Сазонов, министр иностранных дел Российской империи (1910–1916)
Распад СССР означал крупнейшую геополитическую катастрофу второй половины ХХ века. На месте прежней сверхдержавы появилась Россия и 14 новых государств. Об этом написаны тысячи книг. Объяснение причин этой катастрофы, ее хода и деталей лежит вне темы данной книги, хотя в предыдущих главах были отражены некоторые элементы кризиса советского общества и системы власти. Отметим лишь вновь, что, с точки зрения автора, Россия и была Советским Союзом, то есть возглавляла федерацию зависимых от нее стран — советских республик. Ее административные границы стали международными (что породило нерешенные до настоящего времени проблемы), а сама Россия оказалась почти в границах ХVII века и вступила в полосу экономического, социального, военного, демографического упадка. Поэтому игнорировать воздействие этой внутренней ситуации на внешнюю политику России в целом и на Ближнем и Среднем Востоке и Северной Африки, в частности, просто невозможно.
Говорит Е.М. Примаков, который обычно давал взвешенные оценки событий и не поддерживал резких оценок автора: 90-е годы были провальными для России. Это ясно совершенно. За 90-е годы мы потеряли больше в экономическом и научном плане, чем во время Второй мировой войны. В 90-х годах у нас родились олигархические структуры. Нужно было отказаться от всего, что было плохо в советский период, и взять все лучшее, что было в советский период, и объединить эти два момента. А мы старое разрушили до основания. В то время Ближний Восток вообще оказался вне зоны наших интересов. Самыми главными были отношения с США. Было ясно, что Ближний Восток не мог привлекать особое внимание России. С одной стороны, там не было холодной войны, а с другой, в России не было стабильности и у власти находились те, которые не считали, что Россия должна быть великой державой.
Внутри страны разрозненные и неоформленные политические силы взяли курс на восстановление капитализма (рыночная экономика, демократические политические системы и свободы, западноевропейские и американские моральные ценности) и на полное разрушение советского наследия. Задачи внешней политики состояли во вхождении в западные структуры — экономические, финансовые, политические, многие говорили: военные — в качестве их составной, но самостоятельной части. В употреблении остались прекраснодушные горбачевские заявления об «общечеловеческих ценностях» и «новом политическом мышлении». И американские и европейские политики, электронные и печатные СМИ Запада твердили о том, что в холодной войне якобы не было победителей, а был побежден только «тоталитаризм». Это тиражировалось и российскими СМИ и ласкало слух дезориентированных масс и складывающейся новой политической элиты, особенно ее прозападной части. Но надежды обернулись разочарованием. Лидеры и политические, финансовые и другие элиты стран Запада просто не собирались принимать Россию в качестве составной части в свой мир.
Россия, казалось, погружалась в дальнейший хаос и слабела. В то же время США давали четверть мирового ВВП, на них приходилась половина мировых военных расходов.
Не приспособленная ни к конкуренции, ни к жестким нравам свободного рынка Россия оказалась бессильной перед натиском Запада. Коррумпированная сверху донизу, она была отдана на разграбление и своим нуворишам и их западным партнерам. За четверть века за рубеж с помощью черных, серых и легальных схем было перекачано от одного до двух триллионов долларов, что можно считать как бы контрибуцией, выплаченной Россией за поражение в холодной войне. Рухнуло большинство самых передовых отраслей российской промышленности, а сама страна стала сырьевым, нефтегазовым придатком мировой экономики. На грани гибели оказался ВПК. Надломились, хотя частично устояли научные исследования. Армия слабела, морально разлагалась. Лишь ракетно-ядерный комплекс сохранил свою боеспособность.
В условиях эйфории от неожиданной и полной победы западные лидеры просто решили брать то, что плохо лежит, не задумываясь о том, что для стабильности нового мироустройства в стратегическом плане требовалось партнерство с Россией, учитывающее взаимные интересы безопасности. Министр иностранных дел Франции Ю. Ведрин писал: «Считая себя победителем в третьей мировой, то есть холодной войне, Запад уверовал в беспредельность своих возможностей, и, опираясь на технологическое превосходство, не видит причин, которые помешали бы ему повсеместно навязывать свои взгляды». Зачем считаться со слабеющей Россией?
Автор назвал главу «Окаянные девяностые», используя заголовок «Окаянные годы» знаменитой книги Ивана Бунина времен революции и Гражданской войны. Но эти слова намеренно провокационные. Еще до начала внутренней стабилизации России, до начала экономического развития, до поворота к укреплению обороноспособности Россия «вдруг» перестала во всем «соглашаться с США». Даже на Ближнем и Среднем Востоке, про которые Москва как будто бы забыла…
И.С. Иванов. Великая держава была охвачена глубочайшей внутренней трансформацией. Речь шла о всеобщем кризисе и хаотичности перемен. Это не могло не отразиться на внешнеполитическом курсе. Практически в одночасье Россия оказалась в совершенно новой геополитической обстановке. Как и все российское общество, наша внешняя политика должна была пройти через период «революционной эйфории», переболеть некоторыми «детскими болезнями».
Автор. Но оставались традиции тысячелетнего государства. Оставались национальные интересы.
И.С. Иванов. В общественном сознании тогда царила эйфория надежд на перемены к лучшему…
Автор. Все это создавалось и подогревалось СМИ под примитивным лозунгом «Запад нам поможет».
И.С. Иванов. Не только СМИ. В начале 90-х многим казалось, что Запад из «врага» уже превратился в «друга». Поэтому стоило лишь сменить политические ориентиры, как проблемы начнут решаться сами собой. Надеялись, что в экономике резкая либерализация цен и включение рыночных механизмов сразу улучшат ситуацию, создадут положительную динамику развития, а сближение с западными странами мобилизует массированную экономическую поддержку.
Автор. Я помню, что Егор Гайдар, придя в «Правду» заведующим экономическим отделом, еще в 80-х годах заявил: «Мы должны закрыть глаза и броситься в рыночную экономику». Вот и бросились.
И.С. Иванов. Да, эти завышенные ожидания отразились даже во внешнеполитической концепции России, принятой в 1993 году. В начале 90-х годов действительно была сделана ставка на ускоренную интеграцию России в евроатлантические структуры. Говорили об установлении «союзнических» отношений с Западом. Но к этому ни Россия, ни сами западные страны готовы не были. Мы и они по-разному понимали смысл «союзнических отношений». Многие в США, да и в некоторых странах Западной Европы пребывали в упоении победой в холодной войне. В новой России они не видели равноправного союзника. В лучшем случае она должна была играть роль младшего партнера. Любое же проявление самостоятельности тут же объявлялось «рецидивом» советской «имперской» политики.
Автор. Военная структура НАТО продвигалась к российским границам. Новый министр иностранных дел России А. Козырев против этого не возражал и был готов следовать за курсом Вашингтона в большом и малом. Было очевидно, что он лишь отражал взгляды самого Б. Ельцина. Устные обещания западных лидеров М. Горбачеву не продвигать НАТО на восток были забыты. Процессы, направленные на дальнейшее расчленение России, поощрялись Западом. Можно было приветствовать и расстрел президентом Б. Ельциным собственного парламента, а затем и откровенно фальсифицированные выборы.
И.С. Иванов. Я бы возражал против категорических оценок. Но, конечно, продвижение НАТО к границам России столь явно игнорировало российские национальные интересы, что отрезвило многих. Российская дипломатия достаточно быстро извлекла из него надлежащие уроки. Период явного прозападного крена во внешней политике нашей страны носил непродолжительный и поверхностный характер.
Автор. А вы смогли бы сформулировать понятие «национальные интересы»?
И.С. Иванов. В те годы это была тема оживленных, порой ожесточенных дискуссий. Ведь от ответа на этот вопрос зависело наше поведение в мире. Психология «сверхдержавы» была неприемлема. Непомерное перенапряжение внутренних ресурсов надломило Советский Союз. Здравый смысл подсказывал, что внешняя политика была призвана «обслуживать» жизненно важные интересы внутреннего развития. Национальные интересы требовали обеспечения надежной безопасности, создания максимально благоприятных условий для устойчивого экономического развития, повышения жизненного уровня населения, укрепления единства и целостности страны, основ ее конституционного порядка, консолидации гражданского общества, защиты прав граждан и соотечественников за рубежом.
(Автор не стал в ходе беседы комментировать оценки уважаемого государственного деятеля и бывшего главы российского внешнеполитического ведомства. Но замечу в скобках: все это были прекрасные и верные слова, под которыми автор готов сам подписаться, но они сталкивались с эгоизмом и даже хищничеством новой элиты, заинтересованной только в защите и продвижении собственных интересов. Она игнорировала все эти важные и нужные задачи, касающиеся страны и общества в целом.)
Политика, в том числе и международная, осуществляется живыми людьми. Поэтому предоставим слово человеку, который давал оценки дипломатии советского периода, а в постгорбачевский период был послом в Кувейте, Турции, Израиле.
П.В. Стегний. В первые дни после путча 1991 года к нам пришли Бурбулис с Козыревым, министром иностранных дел. Бурбулис выступил в нашем актовом зале и сказал, что наступает новый период в работе российской дипломатии. Во-первых, новой России будет нужен каждый десятый из нынешнего состава МИДа, а во-вторых, все надо делать по-новому, на основе пяти «Д»: «доброта, добропорядочность» и что-то еще в том же духе. Мы опешили. Было видно, что он не знает, о чем говорит. Была еще озвучена задача — развернуть обе головы российского орла в одном направлении, строго на запад. Потом спросили, хочет ли кто-нибудь высказаться. Поднимается рука. Это был наш тогдашний начальник департамента кадров Александр Авдеев. Он сказал: «В этом зале мы видели многих выдающихся деятелей ХХ века, но ни один из них не позволял себе прийти в МИД неподготовленным. Здесь сидят профессионалы высочайшего уровня, и они боролись не за коммунистические идеалы, а за интересы своей страны». Бурбулис покрылся красными пятнами, встречу быстро свернули. Это был гражданский поступок, и мы все это помним.
Автор. Как вы в МИДе в целом восприняли перестройку и постгорбачевский период?
П.В. Стегний. Большинство дипломатов, особенно младшего и среднего звена, были горячими сторонниками горбачевской перестройки. Хотя ограниченность его словарного запаса и ставропольский говорок смущали, но идеи были свежие. Глава страны, который говорил без бумажки, казался пришельцем с другой планеты… Мы были внутренне согласны, что демократия как лучшая на данный момент организация общества — наиболее приемлемый вариант общего будущего, который позволяет избегать конфликтов, создает некую гармонию интересов, насколько это возможно. Но вскоре выяснилось, что в реальной политике по-прежнему преобладают индивидуальные и групповые интересы.
Автор. В чем был лейтмотив 90-х?
П.В. Стегний. 90-е являли собой сложный, извилистый путь, но было понятно, что его надо было пройти. В тот момент стала подниматься во весь рост политика двойных стандартов Запада. На решающем повороте нашей новейшей истории, в 1993 году, Запад единодушно поддержал расстрел парламента. Потом грянул 1996 год, когда за переизбрание Ельцина заплатили приватизацией стратегических добывающих отраслей промышленности. А кризис 1998 года, когда команда МВФ, консультировавшая, если не направлявшая наши экономические реформы со времен Гайдара, самоустранилась от ответственности за допущенные ошибки, что окончательно развеяло иллюзии плавного вхождения России в мировую рыночную экономику. Поняли, что заехали не туда с диким капитализмом, что демократия — не более чем инструмент, что Запад ведет двойную игру. И тем не менее продолжали идти по демократическому пути, пытаясь подстроиться к мировым трендам.
Автор. А как вы в контексте всех этих идей рассматривали задачи и возможности на Ближнем Востоке? Что мы, в частности, ждали от восстановления отношений с Израилем? Что мы реально получили?
П.В. Стегний. Во-первых, восстановление отношений с Израилем рассматривалось в либеральных кругах России как необходимая часть, может быть, даже символ поворота курса в направлении «общечеловеческих ценностей». Всей этой лабуды неолиберальной, с которой нам пришлось лет двадцать разбираться и понимать все-таки, где мухи и где котлеты. Это был в определенной мере символический шаг. После 1967 года, в период, когда у нас не было дипотношений, мы развернули на уровне государства очень серьезную антисионистскую деятельность, был создан Антисионистский комитет. Это была уже идейная конфронтация не просто с Израилем, а с выстроенной западной пирамидой, в которой основным компонентом базы были все-таки мировые финансы, а в них серьезно участвовали еврейские финансовые круги. Сюда же входили и средства массовой информации, в которых влияние евреев всегда было очень сильным. Мы как бы предлагали включить нас в то пространство, где делалась политика, принимались серьезные финансовые решения, то есть вплыть обратно в мировое сообщество.
Автор. Насколько мне известно, окружение Горбачева настойчиво убеждало его, что за сионистами и масонами стоит внушительная сила. Поэтому он заигрывал с ними, стремясь добиться признания со стороны США и Западной Европы. Антисионистская кампания была свернута. Сионистам и масонам было разрешено открывать свои филиалы в СССР и затем — в России. Первая ложа Бнай Брита по личному распоряжению Горбачева была открыта в 1988 году. За ней последовали другие. ООН отменила известную резолюцию Генеральной Ассамблеи ООН 1975 года, в которой сионизм был признан одной из форм расизма и расовой дискриминации. В июне 1992 года лишенный всех постов М.С. Горбачев был принят на высшем уровне в Израиле. Мы рассчитывали на то, что таким путем будет открыт один из каналов, с помощью которого мы хотели стать частью Запада, одной из его составных частей, чтобы нас уважали, наши интересы учитывали, хотя мы сами не понимали тогда наши интересы. Так вы трактуете это дело?
П.В. Стегний. Я думаю — да, что мы о наших интересах имели достаточно смутные, совершенно советские представления. Вот мы ссорились, теперь будем мириться. Мы полагали, что остаемся одним из двух естественных лидеров мирового сообщества, несмотря на разукрупнение в Беловежской Пуще.
Автор. Но, может быть, через восстановление отношений с Израилем просматривалось стремление восстановить отношения с международной еврейской элитой, чтобы она из нашего противника превратилась в нашего если не союзника, то партнера. Так было в конце 20-х годов прошлого века, так было во Второй мировой войне. Это были наивные надежды? Мы хотели их использовать, а они хотели использовать нас…
П.В. Стегний. Ну, наверное, такая точка зрения имеет право на существование. Но главное, в чем мы разочаровали Запад и наших израильских партнеров: мы не были склонны к торгу. От нас ждали уступок, а мы все-таки были в плену у идеи конвергенции. Мол, холодная война закончилась вничью. Мы все выиграли от победы над тоталитаризмом, коммунистической идеологией.
Автор. Ну, это набор слов, модный тогда.
П.В. Стегний. Это очень серьезные, глубокие идеи. Но следующий этап, чтобы ясна была вообще моя позиция, с середины 90-х до начала нулевых — это были попытки приспособиться к жестким реалиям однополярного мира при лидерстве Америки.
Автор. Очень болезненный процесс.
П.В. Стегний. Да, поэтому начиная с нулевых, точнее, с мюнхенской речи Путина в 2007 году наступила другая эпоха. Но мы выступили за создание миропорядка нового качества, заложив в него идеи многополярного мира, широкого сотрудничества, исключения двойных стандартов.
Автор. Все это было прекраснодушие. Ведь одно дело — декларации и надежды, а другое дело — реалии.
П.В. Стегний. Если вернуться к началу 90-х… Тогда мы поняли, что холодная война приводит к истощению наших экономических и финансовых возможностей. Военного решения нет в условиях паритета. Создаются некие новые правила игры, когда великие державы не могут, не имеют права войти в непосредственное столкновение. Распространились войны через посредников. Это то, чем занимались и американцы, и мы на Ближнем Востоке в течение целой эпохи.
Но после 91-го года мир формировался на основе двусмысленности, недоговоренности. Недоговоренность в Беловежской Пуще, открытый вопрос относительно того, что произошло, почему случилась эта геополитическая катастрофа, почему распалась огромная страна так быстро, что там главное: внешнее влияние, внутренние противоречия, пятая колонна… Это был период, когда Запад, в том числе Израиль, чтобы не антагонизировать нас, не говорил о своей победе в холодной войне.
В 91-м году никакие вещи своими именами еще названы не были. Мы были пленниками Фрэнсиса Фукуямы, «конца истории», совместного перехода в новое качество человеческого общежития, противостояния общечеловеческим угрозам. Поэтому мы возвращались на Ближний Восток вот с такими настроениями. Ожиданий от Государства Израиль особых у нас не было. Сам Израиль находился на тяжелом этапе перехода от романтического сионизма к суровому реализму.
Но мы достаточно быстро поняли, попав в Израиль, что эта страна на шахматной доске глобальной политики (тот образ, который любит использовать Бжезинский) — не король и не ферзь. Это фигура, я бы сказал, средней силы — слон или конь. Это ощущение у нас возникло достаточно на раннем этапе восстановления наших отношений. Без учета такого понимания региональной и глобальной политики трудно понять дальнейшие повороты наших дел на Ближнем Востоке.
Автор. Безусловно, согласен. Это наша нынешняя позиция. Но тогда была преувеличенная оценка веса еврейской общины в мире и преувеличенная оценка силы и значения Израиля. Это было время Мадридской конференции, «последнего танго Горбачева», когда разваливающаяся страна пыжилась, становилась на цыпочки, чтобы из себя изобразить сверхдержаву. Что дал в ответ Израиль? Ближневосточное урегулирование? Отнюдь нет. Не была ли наша роль в этом процессе чисто декоративной? За исключением наших слов, инициатив, потом участия в «квартете», повторения нами правильных идей о том, что надо или не надо делать, было ли что-либо реальное?
П.В. Стегний. Коренным образом не согласен. Восстанавливая отношения с Израилем, мы, конечно, имели в виду не укрепление наших позиций, а некую гармонизацию наших позиций в рамках всех этих прекраснодушных слов о «новом мышлении», о «новом качестве глобального человеческого общества». Я бы вот этот фактор выделил в качестве доминирующего. Мы рассчитывали на конвергенцию.
Автор. А наша роль на Мадридской конференции и после нее какая-нибудь была? Или мы были не нужны?
П.В. Стегний. Наша роль была ведущей и сравнимой с американской.
Автор. Вы, однако, уж слишком большой оптимист.
П.В. Стегний. Нет, я — реалист. Во всяком случае, в 91-м году была логика Мадридской конференции. Это последнее, что сделал Горбачев. Это была схема совместного коспонсорства. Это была предельно серьезная попытка гармонизировать отношения в сложнейшем ключевом регионе мира. Мы работали честно и профессионально, но в начале 90-х годов наш инструментарий становился все менее и менее эффективным. Начиналась компьютерная эпоха, а мы не были даже технически вооружены.
Но существовал уровень совершенно другого доверия между нами и американцами. Мы не были ведомыми, они не были ведущими. Но сам процесс показывал, что мы не дотягиваем до той советской роли полноценного государства. Мир становился безальтернативным. Только одна сверхдержава, один единственно возможный американский (западный) образ жизни, западная демократия с огромным количеством двойных стандартов. В мире исчезла левая альтернатива, которая ассоциировалась с нами. Это, конечно, сказывалось на конкретном выполнении нами функций дипломатов-ближневосточников.
Автор. Вы сами в некоторой степени себе противоречите. С од ной стороны, вроде бы мы коспонсоры. Была какая-то степень доверия к нам американцев. А с другой стороны, есть реалии. Вы — высококвалифицированные и преданные своему государству дипломаты. Но у вас за спиной стояла разваливающаяся страна с деградирующей экономикой, страна, которую рвали на части новые силы, хапали, гнали на Запад сотни миллиардов долларов, коррумпировали общество сверху донизу. Это же не могло не сказаться на вашей роли. У нас был плохой инструментарий… Да при чем тут инструментарий? У американцев мог быть плохой инструментарий (хотя был хороший), но за спиной была мощь. А у вас что было за спиной? Тогда были для нас окаянные годы.
П.В. Стегний. Я думаю, что разница в восприятии 90-х у нас с вами была кардинальная. Я был внутри процесса. А вы — человек, который наблюдал за процессами, стоял очень близко от них, но все-таки вне механизма принятия решения. У нас никогда не было в 90-х годах ощущения катастрофы. Было много опорных точек, которые подпитывали наш энтузиазм.
Автор. Это были иллюзии.
П.В. Стегний. Очень хорошо быть умным и к тому же очень уверенным в своей правоте человеком, который прозрел через двадцать пять лет, и ему кажется, что он прозрел уже на второй день после распада Советского Союза.
Автор. Я и тогда так говорил и писал. Приведу пример. Было совещание в МИДе. Козырев пел осанну Западу. Я выступил и сказал, что в Африке и на Ближнем Востоке у нас нет западных друзей и союзников, а есть конкуренты. Козырев затем изрек: «Вот пример старого политического мышления». Некоторые услужливые мидовцы на всякий случай перестали со мной здороваться.
П.В. Стегний. Я в отношении себя сказать этого не могу. Значительную часть 90-х годов, до 96-го года, у меня ощущения катастрофы не было. У меня было ощущение нарастающих трудностей. После того как Козырева заменил Примаков, это усилило наш оптимизм, потому что Примакову мы верили абсолютно…
Автор. Вот это другое дело. У нас при изменении социальной и политической сути государства некоторые рычаги и шестеренки продолжали действовать. В МИДе, в армии, в разведке было много людей, для которых государственные интересы все-таки стояли на первом месте. Они и действовали в соответствии с этими убеждениями. Ваша позиция именно в этом заключалась. Исключительно важная роль Примакова в этом заключалась. Что он не воровал, он думал о государственных интересах, много делал и еще больше пытался делать. Но за спиной у вас, у нас, у всех стояло разваливающееся государство, разваливающееся общество, преданное его элитой, для которой и Ближний Восток, и вообще интересы России стояли даже не на десятом месте. В этом же трагедия ситуации тех времен. И трагедия вас, которые участвовали в этом деле, и нас, которые стояли рядом, то есть ученых, которые как-то суетились, какие-то идеи выдвигали в интересах страны. А те, у которых были реальные рычаги влияния и власти, им было наплевать с высокого дерева на все эти самые устремления ваши — наши — другие. Вы пытаетесь сами себя, не себя, а свое поколение оправдать тем самым.
П.В. Стегний. Я пытаюсь объяснить. Ощущение, что наверху были предатели, у нас никогда не было. У нас появилось ощущение большой настороженности и неверия в курс братания с Западом, у которого мы практически видели двойную-тройную-четверную игру в конкретных ситуациях на Ближнем Востоке. Но доводить вот это некомфортное психологическое состояние до мнения о каком-то предательстве — этого не было никогда. Даже такая характерная для этого времени фигура, как Козырев (если сложить все плюсы и минусы, которые он практически сделал на мидовской стезе), все-таки она выходит на нейтральные оценки.
Автор. Потому что по иракской проблеме, по иранской проблеме, при всем своем желании отвергнуть прошлое, сделать приятное американцам, он вынужден был учитывать интересы своей страны. То есть Россия продолжала оставаться Россией и требовала каких-то действий.
П.В. Стегний. В МИДе мы считаем, что если бы не Козырев, то от МИДа осталась бы одна десятая часть. Он долго, унизительно объяснял Ельцину, что потенциал профессионалов надо сохранять. И я думаю, что вот это было главной задачей МИДа в тех, очень своеобразных, условиях.
Автор. Ну то есть уцелеть? Как структура?
П.В. Стегний. Нет!
Автор. Как то, что сделал Примаков с разведкой? Уцелеть?
П.В. Стегний. Нет, послушайте. Вот разница принципиальнейшая. Что вы используете глагол «уцелеть», а я использую глагол «сохранить». Сохранить все, что у нас было наработано позитивного в советские времена, и то, что на каком-то этапе какие-то группы во власти пытались разрушить. Но они настолько не были уверены в себе, что все их решения были половинчаты, не доведены до конца, и потенциал МИДа сохранен благодаря Примакову, который решительно повернул курс и внешней политики, и вообще наших внутренних самоощущений в другом направлении. Все это ему удалось сохранить, я думаю, в полной мере.
Автор. Я в оттенках не вижу особой разницы. А вы можете сейчас вот эти группы «разрушителей» назвать? Или это у нас останется за кадром, в отличие от первой части уже опубликованной книги, в которой я смог немного раскопать взаимоотношения МИДа, международного отдела ЦК, КГБ, некоторых министерств, военных. То есть дать какую-то объективную картину. Например, как развивалась история с нашими долгами странам Персидского залива.
П.В. Стегний. Я думаю, об этом еще нельзя говорить, потому что..
Автор. Живы те люди?
П.В. Стегний. Не только. Например, я в принципе уважаю многих, которые стояли на самом верху. Я понимаю, что им приходилось идти на компромиссы, возможные сделки с совестью по нескольку раз в день. Была кардинальная смена социально-экономической формации. И поскольку сделали упор на частную инициативу, здесь очень сложно провести грань: что было рационально, что было нерационально. Сама операция — революция сверху… В ней уже такой потенциал и аморальности, и чего угодно, что, я думаю, сейчас мы еще не на том историческом расстоянии, чтобы давать оценки. Кто-то в определенных ситуациях вел себя рационально, а в других вызывал обоснованные вполне подозрения относительно чистоты намерений. Когда мы входили в капитализм, появились такие совершенно новые для нас вещи, как комиссионные, которые развращали госаппарат. Мы сейчас открыто говорим об «откатах», о проблеме вот этих черных денег. На Западе все это существует. В других формах, завернутых в целлофан, освященных вековой традицией. Поэтому я не думаю, что мы сейчас здесь можем расставить все точки над «i».
Автор. Ладно. Кстати, Примаков в своей книге «Встречи на перекрестках» очень жестко и откровенно оценил ситуацию с коррупцией и рассказывал о своих попытках ограничить ее. Может быть, это было главной причиной, почему Ельцин так быстро отправил его в отставку.
Игнорировать нельзя вмешиваться…
Пусть отношения с США и Западом доминировали во внешнеполитическом мышлении и деятельности российского руководства. Пусть официально пользовались приоритетом отношения с СНГ, хотя со временем они продемонстрируют и успехи и очевидные провалы. Пусть Ближний и Средний Восток как бы не интересовал в начале 90-х российское руководство, но его значение в мире и конфликтогенный потенциал подталкивали Россию сначала к ограниченному, а потом и несколько большему участию в делах региона.
Правда, обстановка внутри России не способствовала ее престижу в странах региона. Мусульманскому менталитету чуждо покаяние за прошлые грехи. Самобичевание, отрицание прошлого, очернение всего, что было сделано Советским Союзом, воспринималось как идеологический стриптиз. Для левых и антизападных националистических сил это означало крушение их собственных принципов и надежд, а для разнокалиберной элиты стран, даже стоявших по разную сторону баррикад в холодной войне, — горькую необходимость принять в качестве безусловного гегемона Соединенные Штаты.
Хаотизация региона открывала возможности для все большего, хотя и ограниченного, присутствия здесь России. Но в Москве понимали, что и в 90-х и в нулевых годах США оставались гегемоном на Ближнем и Среднем Востоке, хотя и существовали ограничители их безраздельного влияния.
«Все, что там (на Ближнем Востоке. — А.В.) происходит, для нас важно, — говорил заместитель министра иностранных дел РФ В. Посувалюк главному редактору «Монд дипломатик» А. Грешу. — Действительно, мы сейчас слабы и наши финансовые ресурсы ограниченны. Мы не можем больше выдавать неограниченные кредиты нашим союзникам. Мы не имеем мандата от российского народа поставлять бесконечное количество вооружения. Но у нас есть ряд преимуществ». Одно из этих преимуществ заключалось в том, что Россия больше не связана идеологическими рамками 80-х годов. Ее также не считали дестабилизирующим фактором, так как она не проповедовала революцию и атеизм». Поэтому пусть в ограниченных размерах Россия выстраивала сеть сотрудничества со всеми странами региона, от Саудовской Аравии до Египта, включая Израиль.
Еще один фактор — мусульманский — становился все более важным при формировании российской политики в регионе. События на Ближнем и Среднем Востоке, в Персидском заливе оказывали воздействие на саму Россию (особенно на Северный Кавказ — на Чечню, Ингушетию и Дагестан), так и на государства Центральной Азии. Как заявил А. Грешу один из специалистов: «Мы считали, что можем покинуть Центральную Азию во имя наших интересов, но мы вынуждены во имя этих же самых интересов возвращаться, потому что конфликты, которые там развиваются, требуют нашего внимания».
Развитие политического исламизма на Северном Кавказе, особенно в его экстремистских формах, воспринималось многими в Москве как «угроза», особенно при некомпетентности тех, кто принимал решения или выступал в роли политологов. Во всяком случае, ваххабитами порой называли даже шиитов, не говоря о тех суннитах, которые отвергали коррумпированную часть тарикатистов (суфиев). Поддержка сепаратистов отдельными саудовскими и турецкими организациями и фондами и оружием отравляла атмосферу отношений между Москвой и Эр-Риядом и Анкарой.
Но одновременно шло «нормальное» развитие связей российских мусульман с их религиозными собратьями в регионе.
Автор. Как развиваются отношения вашего муфтията с его партнерами в Саудовской Аравии?
Р. Гайнутдин, председатель Совета муфтиев России. Ассаляму алейкум ва рахматуллахи ва баракатуху! — Мир вам, милость Всевышнего и Его благословение! Как известно, религию Ислам в город Дербент (Дагестан) принесли еще сподвижники Пророка Мухаммада (мир ему). Уже в VIII веке Ислам был достаточно широко распространен в Поволжье. В течение долгих столетий тюркские народы Поволжья и Урала являлись самыми северными народами, исповедующими Ислам, но, несмотря на свою географическую отдаленность, никогда не теряли духовной связи с благословенными землями Хиджаза.
Мы гордимся тем, что в 1926 году российский муфтий Разаэтдин Фахретдин во главе делегации мусульманских улемов СССР на Всемирном исламском конгрессе в Мекке был избран первым вице-президентом конгресса, возглавляемого отцом-основателем Королевства Саудовская Аравия королем Ибн Саудом. Именно благодаря усилиям советской дипломатии, в лице первого полномочного представителя Советской России в арабских странах Керима Хакимова, внесшей значительный вклад в установление добрых отношений между молодой Советской Республикой и Хиджазом, наша страна первой в мире признала молодое государство, которое сегодня именуется Королевство Саудовская Аравия.
Автор. Далее был многолетний перерыв.
Р. Гайнутдин. Ввиду известных исторических реалий взаимоотношения наших народов на протяжении многих десятилетий были фактически заморожены. Но в начале 1990-х годов российскому народу вернули религиозные свободы. Совет муфтиев России и Духовное управление мусульман европейской части России являются учредителями двух высших исламских учебных заведений — это Московский исламский университет и Российский исламский университет в Казани.
Автор. Расскажите о хадже российских мусульман в исторической перспективе и какова его специфика?
Р. Гайнутдин. Испокон веков последователи Ислама, проживающие на территории России, не считаясь с расстояниями, трудностями и большими расходами, спешили совершить хадж, душевно очиститься и заслужить особый статус паломника — «хаджи». Вольно или невольно они способствовали сближению нашего Отечества с народами и государствами Ближнего Востока — арабским миром. К концу XIX столетия количество российских мусульман, совершивших хадж, насчитывало от двух до более пяти тысяч в год, а к началу XX столетия их было уже более десяти тысяч. Исследователи темы хаджа считают, что за все время существования коммунистического строя, это более семидесяти лет, совершить хадж смогли всего около десятисот паломников. Наиболее известен хадж 1945 года, ознаменовавший победу советского народа в Великой Отечественной войне и первый после запретов с конца 1920-х годов. После распада Советского Союза количество хаджи возросло многократно. Так, с 1990-х по 2000-е годы их число увеличивалось в геометрической прогрессии от 1500 до 10 000 в год.
Между арабским миром и российскими мусульманами тысячи километров расстояний, мы живем в весьма различных друг от друга климатических и общественно-политических условиях, но нас объединяет наша религия и ее нравственные постулаты. В религии ислам — величайшая милость Всевышнего, поскольку она обладает потенциалом объединять людей, наводить мосты между странами, континентами, цивилизациями. В развитии наших отношений мы должны придерживаться коранического призыва «Держитесь за вервь Аллаха и не разъединяйтесь». В особенности это должно проявляться в подходах к воспитанию молодого поколения мусульман. Мы должны воспитать мусульманскую молодежь в соответствии с принципами благочестия, человеколюбия, справедливости и законопослушности. Мусульманин XXI века должен быть человеком мира и созидания!
В 1990 году был принят закон о свободе совести, благодаря которому можно было создавать религиозные организации, строить мечети и медресе, публиковать религиозную литературу. Религия, как христианская, так и мусульманская, частично заполняла идеологический вакуум, образовавшийся после крушения коммунистической идеологии. С чувствами своих мусульманских сограждан (примерно 17 млн) российское руководство должно было считаться. Опасность состояла и в том, что в средствах массовой информации стали крепнуть антиисламские настроения. События в Алжире, Египте, Боснии, донесенные через СМИ, появление своих исламских экстремистов подпитывали антимусульманские чувства среди русского населения, хотя они не стали массовыми.
В Вашингтоне после 1991 года решили, что события в регионе должны развиваться в соответствии с американским пониманием стратегических задач, которые требовали подчинения им внешнеполитического и внутриполитического курса стран региона. Эйфория от победы в холодной войне, готовность российской дипломатии следовать в конфликтных ситуациях курсом Вашингтона, казалось бы, позволяли просто игнорировать Россию в ближневосточных делах. Россия, в отличие от СССР, не могла и не хотела воспользоваться американскими ошибками, «игра с нулевым результатом» просто не велась.
Общая обстановка на Ближнем и Среднем Востоке складывалась как бы благоприятно для США. Разгромленный Ирак практически выбыл из игры, позиции аравийских нефтяных государств и дружественного Вашингтону Египта укрепились, в палестинском движении сопротивления усилилась внутренняя борьба, а поддержка Ясиром Арафатом агрессии Саддама Хусейна в Кувейте ослабила международные позиции ООП. Вырос авторитет США и НАТО при усилении ведущей роли США.
Военная мощь, продемонстрированная США, показала, что они, преодолев «вьетнамский синдром», перешли к новым формам и методам войны, к новым вооружениям и информатизации боевых действий. Никто противопоставить этой силе ничего как будто бы не мог. Военная сила сочеталась с «мягкой», а именно — информационной, экономической, образовательной, культурной. Казалось, что ни одно решение не могло быть принято без согласия Вашингтона или учета его интересов.
Однако динамика внутренних событий развивалась по своим законам, часто вопреки интересам США. Появились новые конфликты и центры силы. В регионе так и не сложился Pax Americana. Иран бросил вызов США и противопоставил им свои собственные интересы — военные, экономические, технологические, религиозные. Диктатор Саддам Хусейн по-прежнему правил в Ираке. Ливия и Сирия, по терминологии Вашингтона, оставались «государствами-изгоями». Терроризм из союзника США в Афганистане превратился в их глобального противника. Именно в 90-х годах сложилось руководство Аль-Каиды и ее международные структуры. Революционные изменения, охватившие вооруженные силы и способы ведения войны, имели свои ограничения. Оказалось, что с помощью войны и применения силы нельзя решать как региональные и глобальные проблемы, так и определять внутреннее устройство государств, в отношении которых США выступали в качестве «победителя». В нулевых годах ХХI века станет очевидно, что ни одна из войн, развязанных США, не привела к стабильности и появлению политических систем, которые соответствовали бы их мессианским идеям.
Россия не могла и не хотела воспользоваться в своих интересах многочисленными ошибками Вашингтона в регионе. Упор после нескольких лет «раскачки» стал делаться на двусторонние отношения, в которых экономическая составляющая была главной. При этом на Россию играл и растущий антиамериканизм масс и заинтересованность арабских лидеров в России хотя бы для символического противовеса США.
«Игре с нулевым результатом» действительно пришел конец. Российские дипломаты стали говорить о «двойном выигрыше» (win-win), что подразумевало положительные результаты как для США, так и для России. Но в Вашингтоне были глухи к призывам действовать вместе. Россия на Ближнем и Среднем Востоке им была не нужна.
Правда, формальное коспонсорство в Мадридской конференции давало надежду именно на «двойной выигрыш», то есть на совместное участие в урегулировании «матери всех конфликтов» — ближневосточного.
Мадридский процесс и дальнейшая судьба «матери всех конфликтов»
Мадридская конференция, точнее, «мадридский процесс» (при формальном коспонсорстве США и СССР/России) ни шатко ни валко тянулся несколько лет. С технической точки зрения встреча распалась на группы, обсуждавшие двусторонние проблемы, и на другие, связанные с «многосторонкой». Ожидать прорыва в ближневосточном урегулировании или хотя бы какого-то продвижения вперед было нереально. С точки зрения израильского руководства, единственным решением было бы принятие арабскими странами их требований, то есть согласие на израильские условия. В момент открытия конференции во главе израильского правительства стоял Исхак Шамир, фанатичный сторонник идеи «великого Израиля».
Смена правительства в Тель-Авиве, казалось, не отразилась на главных израильских требованиях. Разве Израиль не обладал военной мощью, которой арабы ничего не могли противопоставить? Разве у него не было покровителя и стратегического партнера в лице США, единственной сверхдержавы? Разве у арабов, противостоящих ему, не исчез их потенциальный или когда-то реальный покровитель — Советский Союз, а на его месте осталась обессиленная Россия, которая, если не декларировала, то фактически уходила с Ближнего Востока? Единственным перспективным партнером для диалога и переговоров должны были быть палестинцы в лице ООП. Но эта организация по-прежнему считалась в Израиле «террористической». Да и для ООП прямые переговоры с израильтянами в то время означали «неприемлемую» уступку. Хотя палестинцы из состава иордано-палестинской делегации вели переговоры, согласовывая каждый свой шаг с руководством ООП, но технически они представляли только самих себя и не имели полномочий подписывать какие-либо соглашения.
Было ясно, что новое российское руководство просто не интересовалось ни ближневосточным урегулированием, ни другими делами в регионе, а министр иностранных дел А. Козырев публично отвергал все наработанное советское наследие, отнюдь не только в отношении Ближнего Востока, и предлагал своим дипломатам просто следовать курсом Вашингтона. Это отношение становилось контрпродуктивным и потому, что в американской администрации просто не знали, что делать дальше, какова конечная цель «мадридского процесса». Правда, для Вашингтона Израиль оставался и главным американским союзником в регионе, и существенным игроком на поле политической борьбы внутри США, особенно накануне президентских выборов 1992 года. Вашингтон хотел бы добиться всеобщего урегулирования, мирных решений с целью сохранения своего доминирования в регионе, но взаимные требования арабов и Израиля тогда были непримиримыми.
С одной стороны, ближневосточный конфликт в западной политологии, а затем и в российской, был назван «асимметричным»: слишком неравными были силы и возможности Израиля и ООП, формально признанной большей частью мирового сообщества «законным представителем арабского народа Палестины». Но, с другой стороны, нужно было как-то определять судьбу нескольких миллионов палестинцев. Просто депортировать их было некуда и невозможно физически как с точки зрения мирового сообщества, арабских стран, так и самих США. Максимум, на что согласилось бы израильское руководство, — создание полуавтономной палестинской муниципальной администрации, а главные вопросы — судьба Иерусалима, создание палестинского государства, его границы, судьба беженцев — просто зависали.
Но все же ООП и израильское руководство, какие бы партии его ни возглавляли, начинали хотя бы видеть друг в друге стороны прямых переговоров. «Мадридский процесс» помогал им лучше понять позиции друг друга и выработать формулировку «территории в обмен на мир». Параллельно с «мадридским процессом» с января 1993 года они тайно ото всех, без вспышек юпитеров, с помощью норвежских ученых и дипломатов организовали встречи в Осло. В России о них знали, но ни в какой форме не участвовали.
В мае 1992 года, после выборов в Израиле, к власти на основе шаткой коалиции пришла Партия труда во главе с Ицхаком Рабином. Ему нужен был успех, хотя бы и чисто символический. Переговоры в Осло продолжились с января по август 1993 года.
В сентябре 1993 года премьер-министр Израиля Ицхак Рабин и председатель ООП Ясир Арафат пожали друг другу руки на лужайке перед Белым домом в Вашингтоне. Многочисленные контакты двух сторон, и открытые и тайные, подготовили этот символический жест. СССР/Россия была причастна лишь к созданию соответствующей атмосферы, но не сыграла роли в этой встрече.
Подписанная сторонами — министром иностранных дел Израиля Ш. Пересом и членом исполкома ООП М. Аббасом — Декларация принципов предусматривала выборы на Западном берегу и в Газе, вывод израильских войск с части оккупированных территорий, начало переговоров о постоянном статусе Западного берега и сектора Газа. Эти переговоры должны были длиться два года. Постоянный статус — Иерусалим, беженцы, израильские поселения, границы, меры безопасности — предполагалось определить по истечении еще трех лет.
Перед подписанием декларации были сделаны отнюдь несимметричные уступки. И. Рабин в своем послании Я. Арафату просто признавал ООП представителем палестинского народа, а Я. Арафат в своем послании признавал право Израиля на существование, резолюции Совета Безопасности ООН № 242 и 348, давал обязательства отменить соответствующие статьи Национальной хартии, в которых отвергалось само право Израиля на существование.
Возможность вернуться на палестинские территории была для ООП слишком соблазнительной. Сами палестинцы, как автор мог убедиться в качестве наблюдателя на выборах Палестинского законодательного совета в 1996 году, связывали с этим радужные надежды. Но главные вопросы окончательного статуса были отложены больше чем на два десятилетия и не были решены и в 2017 году, то есть спустя более двадцати лет.
Отношения Израиля и Иордании были урегулированы при участии американцев. Король Хусейн как стратегически мыслящий лидер небольшого государства понял, что с Западным берегом и Восточным Иерусалимом нужно распрощаться. В июле 1994 года в Вашингтоне в присутствии президента США Клинтона он подписал мирное соглашение с премьер-министром Израиля Рабином, прекратив состояние войны между двумя странами. Мирный договор был официально подписан 26 октября того же года.
После убийства израильским правым экстремистом И. Рабина, а затем прихода к власти в 1996 году правого лидера Биньямина Нетаньяху процесс переговоров был заморожен. «Освоение» оккупированных территорий и строительство все новых поселений продолжалось. В сочетании с израильскими репрессиями все это вызвало усиление исламистской организации ХАМАС и крайнего крыла ФАТХа.
Роль России в этом процессе оставалась маргинальной, если существовала вообще. Некоторое вовлечение нашей страны в ближневосточное урегулирование связано с именем Е. Примакова. Убежден, что в значительной части это была его личная инициатива. Но когда такая личность оказалась во главе российского МИДа (в январе 1996 года), это стало политикой России. В марте 1996 года президент РФ Б. Ельцин даже участвовал в международной встрече в египетском Шарм-эль-Шейхе и предложил оживить «мадридский процесс».
Новая роль Е. Примакова не вызвала, мягко говоря, восторга в Вашингтоне. Ричард Перл, один из идеологов неоконсерватизма, сторонник вторжения в Ирак и, по мнению многих в Москве, убежденный русофоб, писал: «Примаков вернул нас ко дням прежнего Громыко. Он является человеком, который до сих пор отвергает тот факт, что Советский Союз проиграл холодную войну. Мы должны дать понять Кремлю, что его назначение министром иностранных дел является шагом назад». Стоило России проявить чуть-чуть самостоятельности, как американские комментаторы стали говорить о возвращении к холодной войне.
Слишком свежи, с точки зрения американской администрации, были воспоминания об активности Е. Примакова во время кувейтского кризиса. Тогда он не жалел усилий, чтобы добиться политическими средствами ухода войск Саддама Хусейна из Кувейта, что мешало осуществлению задач Вашингтона, направленных на победоносную войну против Ирака, чего США и добились.
В качестве министра иностранных дел Е. Примаков трижды в 1996–1997 годах посетил Ближний Восток. Он встречался не только с арабскими, но и с израильскими лидерами. Тогда глава Партии труда Ш. Перес в лоб говорил высокопоставленному представителю России: «Нам нужен только один посредник. Им являются США». Позиция, озвученная Примаковым: следование формуле Мадридской конференции «территории в обмен на мир» и создание палестинского государства, — никакого энтузиазма у израильского руководства не вызывала. Однако идеи Примакова об активизации сирийского трека на переговорах прозвучали неожиданно и в Вашингтоне, и в Тель-Авиве и вызвали интерес. Если сирийский режим самостоятельно не мог добиться даже двустороннего урегулирования, то помешать успеху Израиля на переговорах с палестинцами он, несомненно, мог. По предложению Примакова можно было поэтапно разрулить требования Сирии вернуть оккупированные Голанские высоты. Его идеи были шире и охватывали создание системы безопасности в регионе при сотрудничестве с США. Они не были реализованы.
Победивший на выборах 1996 года Б. Нетаньяху, противник договоренностей, достигнутых в «процессе Осло», тем не менее на словах проявлял большую гибкость и соглашался с возможным участием России в ближневосточном урегулировании. Он нанес визит в Москву. Это позволяло российской дипломатии обозначить какую-то свою роль в регионе. Но ее реальное внимание было в тот период далеко от Ближнего Востока, в частности на Балканах. Я. Арафат посещал Москву в 1997, 1998 и 2000 годах, а несколько израильских высокопоставленных деятелей также побывали в российской столице. Были созданы российско-израильский и российско-палестинский комитеты на уровне заместителей министров иностранных дел. Состоялось 5 заседаний в 1996–1999 годах. Эти заседания проясняли позиции, но не означали движения вперед.
Тем временем американская дипломатия действовала активно и на сцене и за кулисами. 14 декабря 1998 года в присутствии президента США Клинтона на территории Газы Национальный совет Палестины проголосовал за отмену соответствующих статей Национальной хартии о непризнании права Израиля на существование, непризнании резолюции Генеральной Ассамблеи ООН № 181 о разделе Палестины на два государства, о сионизме как орудии империализма и т. д. Получив это решение, Б. Нетаньяху немедленно выдвинул новые требования и приостановил выполнение прежних обязательств. Проведенные в мае 1999 года досрочные выборы привели к власти лидера Партии труда Эхуда Барака, который попытался при американском посредничестве реанимировать переговоры с палестинцами. Встречи в Кэмп-Дэвиде в июле 2000 года при участии Клинтона не дали результата, хотя израильтяне считали, что они пошли на уступки.
26 сентября 2000 года началась новая интифада, спровоцированная визитом А. Шарона на Храмовую гору, — попытки палестинцев прибегнуть к вооруженным действиям и другим насильственным методам против Израиля, основанным на индивидуальном терроре и несотрудничестве. А. Шарон победил на новых выборах в феврале 2001 года.
Президент Клинтон в декабре 2000 года предложил свой план урегулирования, который давал палестинцам немало прав и по территориальному вопросу, и по статусу Иерусалима, и по решению проблемы беженцев. Барак 25 декабря того же года заявил, что принимает этот план, если палестинцы сделают то же самое. Но Я. Арафат отверг его, как под давлением собственных экстремистов, так и ряда арабских государств. Более выгодных предложений палестинцам никогда уже не последовало, хотя в случае их возможного согласия на «план Клинтона» ловушек на пути его выполнения было слишком много, чтобы считать его реалистическим.
Автор не видит весомой роли России в процессе ближневосточного урегулирования. Но некоторые наши дипломаты, П.В. Стегний среди них, с ним категорически не согласны.
П.В. Стегний. Завершили мы советский период мадридской формулой «мир в обмен на землю». Параллельно через некоторое время начались израильско-палестинские встречи в Осло. Неработающие структуры не уничтожались, но рядом с ними возникали работающие уже на основе других реалий. Нагляднейший пример — это появление «семерки», потом на какое-то время «восьмерки», потом «двадцатки» наряду с действующей Организацией Объединенных Наций. Примерно то же самое происходило и на Ближнем Востоке. Продолжал действовать механизм Мадридской конференции, но сбоку, в Норвегии, появились эти вот каналы, они ассоциировались, я думаю, совершенно не напрасно с левыми, то есть с маргинальной частью израильского общества, но вышли потом на очень серьезные договоренности. Они сильно приблизили друг к другу израильскую и палестинскую позицию, и все это завершилось очень креативной работой Клинтона на грани веков. В этот период и вплоть до наступления эпохи Нетаньяху, второго пришествия Нетаньяху, в Израиле связывали нашу роль в ближневосточном урегулировании с многосторонкой, с тем, что мы сыграем решающую роль в запуске процесса нормализации отношений Израиля с арабским миром. И я это слышал неоднократно от очень серьезных людей.
Автор. Это было приятно слышать. Но это были слова…
П.В. Стегний. Это не были просто слова. Мы рассматривали серьезные схемы, проводили в Москве совещания по подготовке многосторонки. Это было понимание, не всегда попадавшее на страницы газет, но присутствовавшее в профессиональной работе совершенно серьезно. Но вот последующие сбои труднообъяснимы. Их не объяснили и опубликованные впоследствии мемуары. Я очень надеюсь на то, что Барак что-то напишет, уйдя сейчас из политики. Израиль вполне мог обеспечить себе международно признанные границы, пойти на создание палестинского государства, фактически демилитаризованного, сохранить свое присутствие на границе с Иорданией, символически решить проблему возвращения беженцев. Тогда была определенная концепция у израильской элиты о том, что Восточный Иерусалим придется отдавать палестинцам.
Автор. Восточный или несколько каких-то районов?
П.В. Стегний. Несколько районов, конечно. Но начиная от Старого города. Проблема Старого города и Храмовой горы, конечно, была нерешаемой. Она пускала под откос все попытки договориться. Это был совершенно стержневой вопрос, что бы об этом ни говорили. Потому что у израильтян, чем они отличаются от всех остальных, нация и религия — одно и то же, это два элемента, которые неразрывно связаны.
Автор. У американских евреев такого нет. Там есть и те и другие.
П.В. Стегний. Там сложные процессы.
Автор уточнил позицию России по ближневосточному урегулированию лично у Е.М. Примакова.
Автор. Вопросами БВУ вы, конечно, владеете лучше чем кто бы то ни был. Можно ли сказать, что мы фактически не могли оказывать воздействие на процесс, у нас рычагов уже не было?
Е.М. Примаков. Вы имеете в виду какой период?
Автор. Да любой. И 90-е годы, и первое десятилетие этого века, и даже последние годы. Ну, «дорожная карта». Ну, эта «четверка». Но нас отсекали от воздействия на процесс и сами израильтяне и американцы.
Е.М. Примаков. Конечно, реально рычаги были в руках американцев. Если бы они заставили Израиль пойти на компромисс, потому что арабы на серьезный компромисс пошли, был бы результат. Но американцы не переступали определенной «красной линии».
Учитывая, что БВУ осталось замороженным в нулевых и в 10-х годах XXI века, забежим несколько вперед, оценивая израильско-палестинские отношения. В феврале 2001 года А. Шарон стал премьер-министром и начал жесткие действия для подавления палестинского восстания. Они привели к некоторым израильским успехам, но толкнули значительную часть палестинцев в сторону экстремизма, личного терроризма. Ненависть с обеих сторон была взаимной и зашкаливала.
«Процесс Осло» завершился кровопролитием, и потребовались новые методы для контактов. В мае — июне 2002 года США совместно с Россией, ООН и Европейским союзом создали так называемый «квартет» — четверку посредников в деле ближневосточного урегулирования и приняли «дорожную карту», разработанную в основном американцами. Конечным пунктом движения было обозначено создание палестинского государства без определения его рамок, границ и полномочий.
Израильское руководство тем временем действовало по своей логике. Оно решило само отделиться от палестинцев, уйдя из анклава Газы и нескольких поселений на Западном берегу и построив разделительную стену между израильтянами и палестинцами на Западном берегу.
В июне 2004 года израильский кабинет одобрил план премьер-министра Шарона об уходе из Газы, эвакуации оттуда 8 тыс. поселенцев, а также эвакуации четырех поселений на севере Западного берега. Это и было сделано, несмотря на сопротивление даже сторонников Шарона в правом политическом секторе. Политику «одностороннего отделения» продолжал премьер-министр Ольмерт. Эта политика показывала, что израильское руководство отказывалось от задачи «переварить» все оккупированные в 1967 году территории вместе с их арабским населением. Но строительство израильских поселений в районах, которые израильтяне не собирались отдавать, продолжалось, что сделало невозможным для палестинцев участие в переговорах, превращавшихся в фарс.
П.В. Стегний. Был шанс на некую гармонизацию всех подходов к проблемам Ближнего Востока. Он не был реализован исключительно по вине Израиля и тех могущественных глобальных структур, которые ему покровительствуют. Огромное количество ошибок было сделано и палестинцами. Неподписание предложенных Клинтоном документов в 2000 году и дальше, в 2001 году. А Ольмерт на посту премьер-министра предлагал по нынешним понятиям идеальный вариант решения всех четырех базисных проблем ближневосточного урегулирования. Переговоры в Осло уже закончились. Это уже были переговоры Ольмерта с Махмудом Аббасом в 2009 году. Но какие-то свои импульсы процесс в Осло дал. Это было и «разъединение» Шарона на Западном берегу, и уход из сектора Газа. Это дало шансы. А они опять не были использованы. Я спрашивал и у Махмуда Аббаса и многих других палестинских деятелей: почему вы это сделали? Каждый раз, когда вы не подписывали то, что вам предлагали американцы, а с ними и мировое сообщество, каждый последующий вариант был хуже. И было ясно, что и после него будет худший вариант. Вы несколько раз об это споткнулись. При Ольмерте речь шла всего о 5–6 % территорий, которые вы отдавали без адекватной компенсации. Я сам видел карту своими глазами.
Забегая в нашем повествовании вперед, отметим, что США, увлеченные задачей «распространить демократию», что якобы должно решить все проблемы региона, выдвинули план ее внедрения в арабских странах «Большого Ближнего и Среднего Востока» и позднее — «Нового Ближнего и Среднего Востока». К чему это могло привести, показала в 2006 году победа на демократических выборах на палестинских территориях, включая сектор Газа, радикального движения ХАМАС. Это обещало еще более серьезное поражение «демократизации» в годы «арабской фитны» (другое наименование «арабской весны»). Об этом — позднее. Отметим лишь, что сама организация ХАМАС была создана в 1987 году не без поощрения израильских спецслужб, ставивших задачу подорвать доминирующую роль ФАТХа и ООП. Коррупция в традиционном руководстве ООП, отсутствие прогресса на переговорах, кровопролитие в рамках интифады — все это способствовало успеху ХАМАС. Но, установив контроль над Газой, члены ХАМАСа несколько раз производили обстрелы территории Израиля минами и ракетами, что вызывало непропорционально жесткие ответные действия армии Израиля.
В политическом плане ХАМАС не признавал право Израиля на существование, отвергал все прежние договоренности ООП и был готов лишь на долгосрочное перемирие (худна). Раскол палестинцев на два лагеря ставил под вопрос «легитимность» любых действий и соглашений ООП и ее лидера Махмуда Аббаса, сменившего скончавшегося Ясира Арафата в 2004 году.
Россия, в принципе заинтересованная в ближневосточном урегулировании, поддерживала контакты со всеми сторонами конфликта, включая ХАМАС. Воздействие ситуации на Ближнем и Среднем Востоке в целом на мировые события подталкивало и лидеров России к визитам в регион. В 2005 году президент РФ В. Путин посетил Израиль. Во время встречи с А. Шароном В.В. Путин задал вопрос: «Я — новый человек на Ближнем Востоке. Какой первый совет вы могли бы мне дать?» Ответ был: «Никогда никому не верьте». Этот эпизод казался историческим анекдотом, но в ходе одной из бесед с автором С.В. Лавров сказал: «Так и было. Я присутствовал на той встрече и слышал и этот вопрос и ответ».
В январе 2011 года президент Д. Медведев посетил Иорданию и Западный берег, а президент В. Путин в июне 2012 года — Израиль, Западный берег, Иорданию. Особых надежд на эти визиты никто не возлагал. Речь больше шла об укреплении двусторонних связей.
Лидер ХАМАСа Халид Машааль неоднократно приезжал в Москву и даже встречался с министром иностранных дел С.В. Лавровым. Но российские попытки примирить ХАМАС и ФАТХ результатов не дали. Правда, несколько раз ХАМАС и ФАТХ подписывали соглашение о создании правительства национального единства, но дальше дело не пошло.
Вашингтон оказался скованным в своих действиях на ближневосточном направлении. Антиамериканизм на Ближнем и Среднем Востоке и в исламском мире в связи с действиями США в Афганистане, Пакистане, Ираке и в отношении Ирана усиливался. В своей каирской речи 4 июля 2009 года президент США Обама высказался за создание палестинского государства, не уточняя его параметры, и назвал нелегитимным строительство израильских поселений. Он выступал за сотрудничество США с исламским миром на основе общих ценностей. Все это создавало определенный холодок во взаимоотношениях двух союзников — США и Израиля.
Россия — Израиль. «Дружба» с оговорками
К началу 90-х годов вопрос о восстановлении дипломатических отношений СССР/России с Израилем не только созрел, но «перезрел».
Повторю прежнее замечание. Когда «внезапно» началась волна массовой еврейской эмиграции из СССР на третьем, четвертом, особенно пятом году перестройки, причина была не в том, что советские евреи хотели ехать туда. Они хотели ехать отсюда. И ехали. Просто потому, что им, в отличие от большинства граждан растерзанной, переживающей глубочайший кризис страны, было куда ехать.
Восстановление дипломатических отношений СССР с Израилем рассматривалось в Москве не только в плане региональной политики, но и в более широком контексте. Речь шла о надежде включиться в сами структуры западного общества в целом. Но и сионизм, и отношения Запада с Израилем были существенной частью как вертикальных, так и горизонтальных компонентов этих структур. Расчет делался на то, что идеологические разногласия с сионизмом, который в официальной советской пропаганде был приравнен к «расизму» и «службе империализму», будут забыты. На деле сионизм в своих различных проявлениях оставался действенной идеологией и политической практикой, а коммунизм, как в российском, так и в европейском исполнении, быстро шел к своему краху.
Но как бы то ни было, в конце 80-х годов СССР и Израиль шли к восстановлению дипломатических отношений. Отмена в СССР запрета на эмиграцию, позиция СССР в ходе кувейтского кризиса и его сотрудничество с США, начало работы в октябре 1991 года Мадридской конференции открыли двери для обмена послами. Технические шаги по возобновлению дипломатических отношений были сделаны ранее.
Послом СССР в Израиле А.Е. Бовиным была вручена верительная грамота 23 декабря 1991 года. Тут же он превратился в посла России.
Его деятельность проходила в новой ситуации, когда большинство российских СМИ отвергало все советское наследие на Ближнем Востоке, верх брали антиисламские, антиарабские и произраильские настроения. Сам Бовин, профессиональный журналист и политолог, по своим убеждениям был «прозападным демократом» и чрезвычайно дружески относился к Израилю. Палестинские арабы, их чувства, их трагедия, их цели и надежды были для него чуждой материей. Но официально он занимал другую позицию.
А.Е. Бовин. Главный интерес России на Ближнем Востоке — в том, чтобы не было войны, чтобы мы не оказались перед мучительным выбором. Это — во-первых. Во-вторых, стоит задача использовать интеллектуальный, технологический потенциал Израиля для того, чтобы облегчить переход нашей экономики на рыночные рельсы. Третий интерес наш такой: в Израиле к концу века будет миллион наших. Нет больше такой страны в мире. Это же совершенно специфическая ситуация, парадокс. Мы тридцать лет третировали Израиль, обзывая его как угодно, а внутри Союза проводили политику антисемитизма и евреев давили и душили, как могли. Мы тридцать лет называли изменниками тех евреев, которые уезжали, но парадокс в том, что нас там любят. Наследие русской культуры оказалось сильнее, чем вот эти ужасные тридцать лет. В этом смысле я бы сказал, что выступаю за стратегический союз с Израилем, не подразумевая военную сторону. В Израиле совершенно уникальные возможности для позитивной работы. Причем это работа не только с теми евреями, которые там, это работа со всей диаспорой мира. Хорошие отношения с Израилем — это хорошие отношения со всей мировой диаспорой. Это означает выход на крупные финансовые рынки. Таким образом, наши государственные интересы: мир на Ближнем Востоке, технологический израильский потенциал и связь с мировой еврейской общиной.
Автор. Как вы в этой ситуации относитесь к принципам нашей политики на Ближнем Востоке?
А.Е. Бовин. Обо мне часто писали в арабской прессе, что я произраильски настроен. Я много раз выступал по этому поводу в Израиле и говорил: «Я не произраильски, а пророссийски настроенный». Там, где наши интересы совпадают с интересами Израиля, я занимаю произраильскую позицию. А там, где наши интересы совпадают с интересами арабов, я занимаю проарабскую позицию. Потому что я выражаю интересы России. Парадокс, но я из Тель-Авива писал в Москву, что сейчас нужно усилить внимание к арабам.
Автор. Вы не замечаете, что у нас внутри страны продолжается борьба по вопросу, на каком уровне мы должны установить отношения с Израилем? И одновременно — воздействует ли Израиль на наш истеблишмент?
А.Е. Бовин. Я не чувствую, что сейчас в Москве могут думать об Израиле. Москва поглощена своими делами, внутренней и внешней политикой в европейском направлении, скорее в американском. Израиль предложил массу возможностей для сотрудничества. У нас нет структур для этого сотрудничества. У нас нет для них серьезных партнеров внутри страны. К сожалению, воздействия Израиля на нас нет. Я пытаюсь это организовывать. Я пишу в Москву, я говорю, что до тех пор, пока у нас будет сохраняться антисемитизм, нельзя думать о хороших устойчивых отношениях с Израилем. Нужно кончать с антисемитизмом, восстанавливать еврейскую культуру, театры, газеты.
Автор. Сейчас этому кто-нибудь мешает?
А.Е. Бовин. Мешать не мешают, но и чтобы помогать — вопрос тоже большой.
Автор. А как вы видите нашу роль во взаимоотношениях Израиля и палестинцев?
А.Е. Бовин. Мирное урегулирование — это центральная задача. Наше дело (как и американцев) — создать политические условия для прямого разговора Израиля с арабскими соседями, с палестинцами. Они должны договориться между собой, они должны найти компромисс, повторяю, с нашим участием в плане создания благоприятной атмосферы для этого. Если будет нарушена безопасность Израиля, то рухнет все мирное урегулирование. Если будут нарушены права палестинцев, тоже рухнет. Вот здесь самая главная трудность: трагедия в том, что обе стороны — и израильская, и палестинская — правы. Поэтому так безумно трудно решать эту проблему. При жизни моего поколения мирного урегулирования не будет. Должна измениться психология и израильтян, и арабов.
А.Е. Бовина в марте 1997 года сменил посол М.Л. Богданов, а его — в феврале 2002-го Г.П. Тарасов. Оба были профессиональными дипломатами.
Вслед за ними с 31 января 2007-го по 8 июля 2011 года этот пост занял также профессиональный дипломат П.В. Стегний.
Двусторонние отношения России и Израиля развивались успешно.
Автор. Имело ли значение снятие запретов на еврейскую эмиграцию или вообще на эмиграцию из России?
Е.М. Примаков. Конечно, имело значение и для российско-американских и для российско-израильских отношений. В США был закон (поправка Джексона — Вейнике), который наносил удар по экономическим связям с нашей страной. Открытие возможности эмиграции в Израиль изменило ситуацию. Одновременно это воздействовало на улучшение отношений между Россией и Израилем. Против решительным образом выступали арабы, имея в виду главным образом то, что это усиливает Израиль.
Автор. Но плюс один миллион жителей в Израиле принципиальной роли не играл.
Е.М. Примаков. Не совсем согласен. Нужно отличать количество и качество. Если взять качество, то многие из тех, которые приехали, подняли Израиль.
Автор. Приехало больше миллиона. Но сами арабы в свое время не сдерживали, а поощряли эмиграцию из арабских стран в Израиль. Сейчас там больше евреев — выходцев из арабских стран или их потомков, чем приехавших из России и СНГ.
Е.М. Примаков. Это с одной стороны. С другой стороны, тогда нужно было иметь в виду и наши отношения с арабами. Мне кажется, что эмиграция евреев и вообще эмиграция из России может прекратиться. Все зависит от нашей социальной и экономической ситуации.
Массовая эмиграция из России и бывших союзных республик создала в Израиле в 80–90-х годах прошлого века устойчивое русскоязычное меньшинство, примерно в один миллион человек. Сначала виза в Израиль для многих эмигрантов из СССР/России была способом переселиться в США. Затем под нажимом израильского правительства для въезда в США с 1 октября 1989 года была введена обычная американская виза, и переселенцы волей или неволей оказывались в Израиле, где чаще всего и оседали. Среди них очень высокий процент оказался этнических русских, членов семей или просто подделавших выездные документы. Первое время, проигрывая в статусе коренным израильтянам (сабра) или иммигрантам из стран Запада, евреи из России/СНГ довольно быстро адаптировались и создали свои довольно влиятельные политические партии. Среди них «левых» практически не было.
Политическое влияние России через русскоязычных граждан Израиля было небольшим. А вот обратное влияние бывших советских/русских евреев на политический курс России оказывался существенным. Через свои связи израильтяне получали такое количество и качество подробных сведений о социально-политической и экономической ситуации в России, что им могли бы позавидовать спецслужбы США. Российские руководители были вынуждены считаться с симпатиями к Израилю в финансово-экономических кругах и в СМИ.
По ряду международных вопросов, особенно по борьбе с терроризмом, Израиль был как бы на стороне России. Если дело не касалось самого Израиля и региональной политики, его руководство стремилось хотя бы не раздражать Россию. В балканских делах, в частности по судьбе Косова, позиция Тель-Авива была близка к позиции Москвы. Когда разгорелся южноосетинский конфликт (август 2008 года), израильтяне не последовали за антироссийской линией западных СМИ, хотя в этот момент министром обороны Грузии был израильский гражданин Давид Кезерашвили, а у грузинской армии было кое-какое израильское оружие.
Забегая вперед, отметим, что пиком израильской поддержки было отсутствие израильского представителя в зале для голосования Генеральной Ассамблеи ООН, когда был поставлен вопрос о Крыме. Формально в этот момент была забастовка работников израильского МИДа, но жест Тель-Авива, то есть неучастие в голосовании, был очевиден.
К ядерной проблеме Ирана мы еще вернемся.
Уровень сотрудничества с США, то есть со своим главным стратегическим партнером и покровителем, был несопоставим с уровнем сотрудничества с Россией. Но отношения с Россией имеют для страны самодовлеющее значение. Культурные связи двух стран обширны. Самые видные российские театральные и музыкальные коллективы побывали в Израиле и нашли отзывчивую и широкую аудиторию. В Израиле стали функционировать различные общества дружбы, организации по изучению русского языка, русской культуры. Учитывая рост православной русской общины, важное место заняла судьба прежних православных святынь.
В 2008 году территория и здания Сергиевого подворья, построенные на деньги Императорского православного палестинского общества в Иерусалиме, были возвращены России. Переговоры об этом велись долго, встречая сопротивление ряда израильских структур.
Автор. За время вашего пребывания послом именно вы пробивали возвращение Сергиева подворья. Там осталась еще какая-то спорная собственность?
П.В. Стегний. В 1964 году в рамках «апельсиновой сделки» мы продали 22 участка «Русской Палестины». Я считаю, что это уже состоявшийся факт.
Автор. Глупость сделана — не изменить.
П.В. Стегний. Глупость сделана, но в определенных исторических условиях. Это долгий разговор. «Русская Палестина» создавалась и гениями, и людьми, которые наделали много ошибок. Когда мы вернулись после Первой мировой войны в годы английского мандата, то долга уже было на 140 тысяч золотых рублей. Потом долг рос. 60-е годы были тяжелым для нас временем, когда приходилось продавать участки за фрукты.
27 апреля 1994 года было заключено российско-израильское соглашение, регулирующее торгово-экономические отношения. Стороны предоставили друг для друга режим наибольшего благоприятствования и создали смешанную комиссию. Сфера сотрудничества оказалась широкой. Многие инженеры, выходцы из СНГ и России, став израильскими гражданами, легко находили общий язык и технические решения со своими российскими коллегами. С помощью российских ракетоносителей был запущен ряд израильских спутников. В начале второго десятилетия ХХI века российские компании появились в проектах по добыче газа на шельфовых месторождениях Израиля в Средиземном море. А в 2013 году Мосметрострой вместе с израильской фирмой проложил два тоннеля для скоростной ветки Тель-Авив — Иерусалим. Росла взаимная торговля, превысившая ко второму десятилетию ХХI века 3 млрд долларов.
Совершенно новым явлением в российско-израильских отношениях стало сотрудничество в военной сфере. Уже в середине 90-х были подписаны соглашения о передаче России израильского опыта и современных вооружений для антитеррористических операций. В 2003 году в рамочных соглашениях о защите прав интеллектуальной собственности Израиль обязался привлекать российские фирмы для «модернизации техники российского производства» (фактически военной техники) в третьих странах.
В 2010 году впервые в истории было подписано долгосрочное российско-израильское соглашение о военно-техническом сотрудничестве. По израильским лицензиям в России стали производить беспилотники. Но уже в 2013 году в интересах национальной безопасности на российский военно-промышленный комплекс была возложена задача полностью, за исключением особо обговоренных случаев, обеспечить производство вооружений своими силами, чтобы не зависеть от иностранных поставщиков. Однако в деле поставки вооружений третьим странам российско-израильское сотрудничество продолжалось.
Автор. У нас с Израилем как будто хорошие отношения. На чем они базируются? Эмиграция уже почти исчерпана. Торговля 3 млрд долларов в год, достаточно большая, но особенно расти не будет. Наши компании на шельфе надеются добывать газ, но это же не сравнить с нефтяными возможностями Ирака. А политически мы их нередко раздражаем.
П.В. Стегний. Я думаю, что нужно говорить о других, особых критериях в наших отношениях с Израилем. Мы слишком исторически связаны. Нетаньяху прямо говорил, что без русской диаспоры Израиля бы не было. Это общепринятый официальный тезис. В известном смысле можно говорить о благодарности Израиля нам. Они помнят и 48-й год, но у ветеранов израильских лозунг: «Без 45-го не было бы 48-го».
Автор. Правильно, без победы над нацистской Германией никакого Израиля не было бы.
П.В. Стегний. Они помнят, кто освобождал Освенцим. В Нетании, на берегу Средиземного моря, стоит единственный памятник Красной армии, построенный израильтянами абсолютно по своей инициативе на свои деньги. Кстати, его построили под визит Путина в 2012 году. Есть живые люди. На Голанских высотах я встречал израильтянина по имени Яша, сына личного врача Шолохова из станицы Вешенской. «Афганец», в тельняшке, в военной форме, с беретом на лысой голове, абсолютно «советский казак еврейского происхождения», он стал разводить осетров на Голанах и делать прекрасную икру. Я помню, как он мне повторял шолоховские прибаутки и объяснял, что такое настоящая юшка. Вот в этих людях потенциал наших отношений с Израилем.
Автор. Он еще есть?
П.В. Стегний. Он увеличивается.
Автор. Разве их дети не становятся израильскими американцами?
П.В. Стегний. Нет. Они учат русский язык. В семье и на курсах. Идет развитие. В разные стороны. 6 июня день рождения А.С. Пушкина. У меня были приглашения как минимум в шесть точек. Когда я приехал в какой-то занюханный город, то там во фраках на сцену сельского клуба вышел ансамбль скрипачей. Они играли Чайковского так, что не оторваться. А в клубе (там было много евреев из Биробиджана) стены оклеены фотообоями «елки в снегу». Вот тут-то и подойди с общими мерками! Когда сидишь там с интеллигентами, они честят всех и вся и начинают плакать, когда видят эти елки в снегу. И молодежь такая же. У них почти полторы сотни евреев — Героев Советского Союза. Ты можешь себе представить, что каждому поставлен памятник. Каждому. Мы приехали в один кибуц, и там хор старух начал петь. Чувствую — наши песни: «Синий платочек», «Дороги». Говорю: «Наши песни», а одна старуха мне говорит: «Нет, это наши песни. Мы, во-первых, их переложили на иврит и, во-вторых, под эти песни воевали еще в 48-м».
Я говорю о тех вещах, которые вне поля зрения политологов. И это тот винегрет, из которого состоят наши отношения.
Автор. Надолго ли сохранится в Израиле особое отношение к нам?
П.В. Стегний. Современный израильтянин — во многом продукт русской культуры, точнее, продукт двух культур: еврейской и русской. И вот эта загадочная славянская душа в нем уживается с не менее загадочной еврейской душой. Появляется новый тип. Я не говорю о том, что Израиль «обрусевает». Они, кстати, относятся прекрасно к русскому языку, к русской культуре. В отличие от наших украинских братьев там нет никаких комплексов неполноценности. Работает плавильный котел, хотя никто им не занимается, процесс идет естественно. Какая-то часть переплавляется в другую культуру, но отторжения русских корней нет. Более того, есть и гордость за Россию.
Минные поля Ирака
Разгромив саддамовский Ирак, США приняли меры, чтобы не допустить возрождения его вооруженных сил и особенно возможностей по производству оружия массового уничтожения. С этим согласились все члены Совета Безопасности ООН. Международные санкции, принятые им, не допускали импорта оружия, ограничивали объемы продаж нефти и список товаров, ввозимых в страну. Резолюция № 687 от 3 апреля 1991 года требовала полного демонтажа разработок ядерного, бактериологического и химического оружия и ракет дальнего действия. Пока это не было достигнуто, все экономические санкции сохранялись. Специальная комиссия инспекторов ООН с 1991 по 1998 год следила за разоружением Ирака. Под их наблюдением были уничтожены запасы химического и бактериологического оружия, ракеты и заводы по их производству. Комиссия МАГАТЭ, действующая вместе со Спецкомиссией ООН, ликвидировала всю инфраструктуру, которая могла быть использована для производства ядерного оружия и расщепляющих материалов.
Программа Совбеза «Нефть в обмен на продовольствие» позволяла Ираку ввозить продукцию гуманитарного назначения. В 1995 году ее номенклатура была расширена, а в 1999 году разрешен больший объем экспорта нефти. Если запрет на ввоз оружия был абсолютен и достаточно эффективен, то нефть контрабандой с большими скидками вывозилась в Турцию и Иорданию или смешивалась с иранской нефтью и экспортировалась как иранская продукция.
В целом голода в Ираке не было, но ограничения на ввоз, например, лекарств сказывались на положении населения и приводили к росту детской смертности.
В обмен на ликвидацию ОМУ и ракетного производства иракское руководство добивалось ослабления или отмены санкций. Отношения со Спецкомиссией ООН сразу приняли конфронтационный характер. Инспекторы требовали доступа к любым объектам в любое время на территории Ирака, включая военные базы и президентские дворцы. Саддам Хусейн усматривал в этих требованиях не только личное оскорбление, но справедливо считал, что в составе комиссии ООН были американские и английские разведчики, собиравшие сведения для будущих ударов по Ираку. Глава Специальной комиссии австралиец Ричард Батлер фактически выполнял задачи, поставленные Вашингтоном.
В Вашингтоне рассчитывали на то, что крах кувейтской авантюры Саддама Хусейна и тяжелые последствия санкций усилят и активизируют иракскую оппозицию и приведут к падению баасистского режима. Это позволило бы изменить всю политическую архитектуру Ближнего и Среднего Востока в нужном для США направлении и одновременно установить контроль над иракской нефтью. Но репрессивный аппарат баасистского режима устоял, и сам режим временно сохранил свою устойчивость. Началось перетягивание каната. Ореол американской военной победы с годами стал тускнеть. Ослабление Ирака означало рост влияния Ирана в регионе, что вызывало много вопросов, касающихся эффективности проводимой Вашингтоном политики.
Саддам Хусейн с целью вернуть свой престиж внутри страны и ослабить санкции стал позволять себе действия, сочтенные Соединенными Штатами провокационными. В 1994 году он выдвинул к границе Кувейта элитные части иракской армии, надеясь с помощью военных демонстраций добиться отмены или смягчения санкций. Для США появился шанс вновь продемонстрировать, кто является главной силой в регионе, и «наказать» Ирак.
Когда реальной стала опасность второго кувейтского кризиса, министр иностранных дел России А. Козырев посетил Багдад. Он убедил иракское руководство начать отвод войск от границы с Кувейтом и признать независимость этого государства. Совет Безопасности ООН принял резолюцию № 949, в которой повторил некоторые российско-иракские формулировки из совместного российско-иракского коммюнике: «Ирак подтвердил свою готовность положительным образом решить вопрос о признании суверенитета Кувейта и его границ, как это предусмотрено в резолюции Совета Безопасности ООН № 833». В целом Россия при поддержке Китая и Франции стремилась ослабить санкции в отношении Ирака. Но США упорно стояли на своем.
Козырев так комментировал свои действия: «Мы с самого начала заявляли, что силовое решение вопроса должно рассматриваться лишь как крайняя мера, если дело дойдет до войны в Персидском заливе. Этому мы противопоставили ставку на политическую инициативу. Именно в этом заключался смысл моей поездки по региону, предпринятой по поручению президента России». Тут же он сделал реверанс в адрес США, у которых было просто «недопонимание ситуации».
США не были довольны своим верным партнером А. Козыревым, потому что его активность ограничивала выбор предлога и времени для нанесения удара по Ираку. Но Саудовская Аравия и ОАЭ поддержали российскую инициативу.
Любопытно отметить, что внутри страны действия А. Козырева вызвали достаточно острую дискуссию. Они одобрялись одними СМИ и осуждались другими, в основном прозападными. «Московский комсомолец», например, писал: «В очередной раз ее (Москвы) стараниями Вашингтон лишился плодов эффективного военного удара по супостатам. И снова «дипломатическая победа» России оставляет ощущение второй свежести. И снова сомнительные политические приобретения».
Председатель Комитета Государственной думы РФ по международным делам В. Лукин, бывший посол новой, «демократической» России в Вашингтоне, бывший диссидент и «прозападный демократ», не удержался от критики Козырева: «Нам опять приснились лавры всемирных миротворцев, а губит нас именно страсть к показухе, синдром «потемкинской деревни». В результате мы сумели испортить то, к чему надо было относиться бережнее, — рабочие отношения с американской администрацией. Если целью Смоленской площади было раздражение самой сильной и богатой страны, то эта цель достигнута».
Очередной кризис в отношениях со Спецкомиссией ООН разразился в 1997 году. В этот момент министром иностранных дел был Е.М. Примаков, который считал, что американцам нужен предлог для нанесения нового военного удара. Саддам Хусейн потребовал немедленно выслать из Ирака инспекторов-американцев. Чтобы показать С. Хусейну серьезность обстановки, Россия поддержала резолюцию Совета Безопасности с осуждением Ирака, которая была принята единогласно.
Мало того, 17 ноября Ельцин направил Саддаму Хусейну послание: «Мы делаем все от нас зависящее, чтобы не было нанесено удара по Ираку. Сегодня в 10.00 я еще раз по телефону говорил об этом с президентом Б. Клинтоном… Просил бы вас не только публично подтвердить, что Ирак не только не отказывается от сотрудничества со Спецкомиссией, но и предложить инспекторам Спецкомиссии вернуться в Ирак для нормального продолжения их работы. Естественно, при этом имелось в виду возвращение в прежнем составе… Просил бы вас очень серьезно отнестись к этому моему посланию». Почти немедленно по договоренности в Москву вылетел Тарик Азиз (заместитель премьер-министра Ирака в 1979–2003 годах). 17–19 ноября с ним были переговоры. Спецкомиссия была возвращена в Ирак 20 ноября. Конфликт был урегулирован при посредничестве России. Но он вновь разгорелся уже в следующем году, что привело к американским военным ударам по Ираку.
Россия считала, что если была доказана полная ликвидация того или иного оружия массового уничтожения и возможности его производства, соответственно нужно было ослаблять или снимать ряд санкций. Эту позицию поддерживали Франция и Китай. Однако США и Великобритания были готовы пойти на отмену или ослабление санкций только в случае закрытия всего досье по всем ОМУ и ракетам.
Вызывающее поведение Саддама Хусейна давало новые поводы для США и Великобритании осуществлять военно-политическое давление на Ирак.
В качестве вознаграждения иракцы именно российским компаниям предоставляли большие возможности ввозить в Ирак продовольствие и товары невоенного назначения. Экономический результат для России был ограниченным и не лишен иронии, потому что сама страна уже не была способна обеспечить производство и экспорт многих товаров. А «российские компании» действовали из офшоров в качестве посредников других стран.
Иракское правительство подписало контракт на разработку нефтяных месторождений Западная Курна с российской компанией. Однако его вступление в силу было обусловлено полной отменой санкций. Пока же российская дипломатия так и не сдержала ни военного пыла США, ни провокационного поведения Саддама Хусейна.
Спецкомиссия ООН в 1998 году фактически прекратила свою работу. В 2000–2002 годах Ирак не допускал инспекторов ООН в страну, требуя отмены экономических санкций.
Турция стала привилегированным торговым партнером
В 90-х годах экономическое сотрудничество России со странами Ближнего Востока, за исключением Израиля, сократилось. В этот период Турция выдвинулась на первый план, и стороны убедились, что их экономики взаимодополняемые. Официальный товарооборот за тот же период вырос до 5 млрд долларов. Существенной стала «чемоданная» торговля. По оценкам, объем турецкого ширпотреба, поставляемого мелкими партиями, вырос до 5 млрд долларов в 2000 году, обеспечивая доходы десятков тысяч российских и турецких граждан. Российские туристы стали быстро «осваивать» турецкие курорты, и уже к концу 90-х годов российский туризм в Турцию стал массовым, а в нулевых годах вырос еще больше. Широкий размах приобрело турецкое подрядное строительство в России.
Все яснее высвечивались крупные совместные проекты. Растущая экономика Турции нуждалась в энергетических ресурсах, а Россия была энергоизбыточной страной.
В 90-х годах создавалась договорно-правовая база для взаимодействия и в экономической, и в политической областях.
В мае 1992 года между правительством Российской Федерации и правительством Турции было подписано соглашение о создании смешанной межправительственной комиссии по торгово-экономическому сотрудничеству, а спустя несколько дней договор об основах отношений Российской Федерации и Турецкой Республики. Стороны подтвердили намерение поддерживать и укреплять добрососедские отношения, сложившиеся исторически, а также содействовать стабильности в регионе.
В апреле 1994 года было подписано соглашение о сотрудничестве по военно-техническим вопросам и в области оборонной промышленности. Стороны договорились о военно-техническом сотрудничестве по ряду важных направлений, в том числе по подготовке кадров. Россия согласилась поставлять вертолеты в Турцию.
Последовали соглашения о культурном и научном сотрудничестве, о туризме, о таможенных делах.
В ходе визита главы российского правительства В. Черномырдина в Анкару в декабре 1997 года было подписано сразу семь межправительственных соглашений, договоров и протоколов. Среди них соглашение об избежании двойного налогообложения в отношении налогов на доходы, о поощрении и взаимной защите капиталовложений, о сотрудничестве в области энергетики и др.
Но главным, безусловно, было соглашение о поставках российского природного газа в Турецкую Республику через акваторию Черного моря. Были определены объемы природного газа, которые Россия обязалась поставить, а Турция — закупить: стороны наметили увеличение объемов с 0,5 млрд куб. м в 2000 году, до 16 млрд в 2007–2025 годах и договорились построить газопровод: Россия — на своей территории и по Черному морю, Турция — на сухопутной части своей территории. В ноябре 1999 года был определен маршрут газопровода «Голубой поток» — от поселка Изобильное в России до города Самсун в Турции.
В апреле 2000 года было заключено соглашение о сотрудничестве в охране морских пространств на Черном море.
Отношения России с Турцией развивались неровно. Политические разногласия нередко сталкивались с экономической логикой. Одним из объектов взаимного непонимания стал нефтепровод Баку — Тбилиси — Джейхан.
Откликаясь на призывы США и Западной Европы и надеясь получить дополнительные рычаги и доходы, Турция поддержала строительство этого нефтепровода, предназначенного для поставок нефти из региона Каспия в обход России. Это был политизированный трубопровод, который так и не стал работать на заявленную мощность.
Автор. Наша позиция по поводу нефтепровода Баку — Тбилиси — Джейхан как-то эволюционировала? Трубу заполнили или она осталась «белым слоном»?
П.В. Стегний. Это — «политическая труба». Все знают, что труба заполнена на одну треть. Все прекрасно знают, что в ближайшей перспективе, если не будет подключен трубопровод из Туркмении, все так и останется. В Азербайджане меньше нефти, чем тогда кричали. Но наша перепалка по «трубопроводной дипломатии» в первой половине нулевых годов мне никогда не казалась логичной. В компании с самого начала участвовал ЛУКОЙЛ. Он имел 7,5 %. Когда американцы начали делать все, чтобы у нас не было нефтепроводов и газопроводов Восток — Запад, мы вместо того, чтобы закрепиться в Баку — Джейхан, отозвали ЛУКОЙЛ. Это была ошибка.
Других пунктов разногласий и взаимных раздражений было немало. Москва осуждала турецкие вторжения в Северный Ирак, направленные против баз Рабочей партии Курдистана, руководившей вооруженной борьбой турецких курдов против центрального правительства. Не нравилось тогдашнее тесное сотрудничество Анкары и Тель-Авива. В Анкаре с раздражением воспринимали намерения России продать ракеты С-300 Кипру. По Боснии и Косову у Москвы и Анкары были разные позиции.
В армянско-азербайджанском конфликте Анкара, безусловно, была на стороне Баку. Москва призывала к политическому решению, как бы занимая объективистскую позицию, что интерпретировалось турками как «проармянский крен». Сотрудничество России и Армении действительно становилось все более тесным.
Российско-турецкие отношения отравлялись и чрезмерной турецкой активностью с антироссийской окраской в Средней Азии, и событиями в Чечне.
Автор. Когда еще Демирель был у власти (премьер-министр в 1991–1992 годах, а затем президент 1993–2000 годы), проявились дремавшие ранее настроения пантюркизма: «Мы будем лидерами турок (в турецком языке нет разницы — турки и тюрки), которые отделились от прежней России». Турки начали вкладывать деньги в школы, колледжи, приглашать к себе предпринимателей. Сами пытались вкладывать деньги. Но со временем оказалось, что эта шапка не по Сеньке, силенок не хватило. Это само собой затихло. А с Россией, наоборот, пошло вверх и вверх. Почему у турок самых различных политических ориентаций все-таки стал преобладать здравый смысл и некое чувство доброжелательности в отношении России? Как объяснить эти турецкие колебания?
П.В. Стегний. После 1991 года турки сначала не могли понять, что происходит. Мы, то есть СССР, развалились для вида или всамделишно? Они не понимали наших отношений с Центральной Азией, тогда Средней Азией, наших отношений с Восточной Европой, ныне Центральной Европой. Они не представляли себе, надолго ли это. Поэтому при Демиреле с его «восточной политикой» была реакция — заполнить вакуум, застолбить как можно больше. Но это довольно быстро прошло.
Они не ожидали, что все посыплется так быстро и в Центральной Азии, и на Кавказе. Для них клише советских времен состояло в том, что Центральная Азия и Кавказ были единой системой в рамках СССР. Они не ожидали, что, когда магнитное поле дисциплины, в том числе партийной дисциплины, будет отключено, все развалится. Конечно, тут были и иллюзии, вскормленные Западом, и некие националистические настроения, которые искажали картину. В общем, они поняли, что не потянут Центральную Азию. У турок появлялись позитивные результаты только там, где они успевали создать фундамент экономического сотрудничества. Попав в Центральную Азию и на Кавказ, они вдруг увидели, что там главным было — как можно быстрее все разворовать. Турки, как и мы, не были готовы к тому, что эти страны, перепрыгнув через капитализм прямо в социализм, прыгнут назад, чуть ли не к феодализму племенного типа, и будут прекрасно себя чувствовать. По крайней мере, на психологическом уровне. Их, турок, все время «кидали» в Грузии, «кидали» в Центральной Азии.
Автор. «Кидали» и в России, причем не только турок. Сам наблюдал, как выдавливали саудовско-йеменский капитал из нефтяных проектов на Сахалине или оманский капитал из нефтепроводов. Воровали — да еще как! Воровали и в России.
П.В. Стегний. Ко мне турки приходили, жаловались. Да, мы тоже с турками друг друга «кидали». Вот была сеть магазинов «Рамстор». Турки честно создали 22 универмага, часть зданий построили, часть арендовали. Потом в один день наши повысили арендную плату в три раза. Они ко мне прибегали… Я писал. Все — как в черную дыру. Но, как ни странно, у нас все быстрее упорядочивалось. Наши «капиталисты» хорошо понимали турок, которые «заносили» куда надо, как и они у нас.
Автор. Для повышения роли Турции в Средней Азии не было достаточной экономической базы?
П.В. Стегний. Стабильности не было. Но в культуре кое-какие связи остались.
Автор. Туркам не удались их мегапланы в отношении Средней Азии. Но какое было отношение к Кавказу, в том числе к Северному Кавказу? Ведь как бы то ни было, во время чеченских войн чеченская община в Турции очень активно работала против России, и на это турецкое руководство закрывало глаза.
П.В. Стегний. Конечно, все это было… Проблемы начались даже не с чеченской войны, а с ГУУАМа. Некоего проамериканского «объединения» Грузии, Украины, Узбекистана, Армении и Молдавии. Американцы пытались в таком формате отстроить «прореформаторские» «демократические» постсоветские государства. Турки сначала эту идею поддерживали, но ГУУАМ оказался мертворожденным. По Кавказу — особая позиция. В Турции живут семь миллионов потомков выходцев с Кавказа, в том числе из Грузии.
Автор. Они, как правило, уже считают себя турками, но корни не забывают.
П.В. Стегний. К родственникам в Турции, живущим там уже в течение века, были налажены тропы из Чечни. Чеченцы в Турции учились и лечились. Были лагеря для «лиц без гражданства» около Стамбула. Затем у турок поменялось отношение после прихода к власти Эрдогана. Он считал, что Чечня — «не наша (то есть не турецкая) проблема». Он пришел со своей повесткой дня. Это было уже в нулевых годах.
Но уже в 90-х годах две страны стали находить все более широкое поле для взаимодействия. Во время визита в Москву в мае 1998 года начальника турецкого Генштаба генерала Исмаила Карадаи обе стороны договорились о военном сотрудничестве, включая подготовку кадров, совместные маневры, покупку кое-какой военной техники. Для страны — члена НАТО это был неожиданный ход.
Если оценивать суть подходов двух стран к своим отношениям в 90-х годах, то можно ее кратко резюмировать: расширять сферы взаимовыгодного сотрудничества и сужать или игнорировать разногласия. Это позволило создать условия для быстрого развития сотрудничества в нулевых годах.
Нелегкое движение навстречу друг другу
Новую Россию в Иране перестали называть «вторым великим сатаной». Еще в советское время началась активизация двусторонних отношений: в июне 1989 года в ходе визита в СССР спикера меджлиса А.А. Хашеми-Рафсанджани была подписана Декларация о принципах отношений, военного сотрудничества, а затем ряд программ, конкретизирующих декларацию.
Между двумя странами в новых условиях оказалось немало точек соприкосновения и обоюдных интересов, хотя оставались и разногласия. Отказ от поддержки чеченских сепаратистов был вызван опасениями иранского руководства за единство самого многонационального Ирана. Никто в Тегеране не забывал, что, например, азербайджанцев в Иране было вдвое больше, чем в ставшем независимым Азербайджане, а курды или белуджи вновь могли заявить о своих национальных чаяниях. Но при оценке событий в Чечне иранцы сделали жест доброй воли в адрес России. В армяно-азербайджанском конфликте Тегеран решительно поддержал Армению, что объективно помогало нейтральной, на целенной на политическое урегулирование конфликта позиции России.
Обе стороны были настроены против талибов в Афганистане и поддерживали против них северян — таджиков и узбеков — вплоть до того момента, когда в августе 1998 года талибы захватили Мазари-Шериф и подошли к границам с Узбекистаном и Таджикистаном. Обе стороны работали над достижением компромисса между вооруженной исламистской оппозицией и светским правительством Таджикистана. В Москве знали, что Корпус стражей иранской революции, которому была передана ответственность за связи с мусульманскими государствами СНГ, помогал исламистам Таджикистана (хотя те были суннитами) в финансовом и военном плане. Таджикские боевики получали подготовку в иранских лагерях, а их штаб-квартира находилась в Иране. Но стремление стабилизировать обстановку в Таджикистане было обоюдным, и усилия Москвы и Тегерана увенчались успехом.
Интересы двух сторон в Каспийском море с его нефтегазовыми ресурсами какое-то время совпадали. Сначала Москва и Тегеран заявляли, что Конвенция Организации Объединенных Наций по морскому праву 1982 года неприменима к закрытому Каспию, при том понимании, что договоры советского периода между Москвой и Тегераном 1921 и 1940 годов продолжают быть легальной основой раздела каспийских вод и ресурсов с модификацией, учитывая возможные требования новых прибрежных государств — Казахстана, Азербайджана, Туркменистана. Эти три страны, которые не существовали в начале 90-х годов как самостоятельные государства, хотели бы применить эту конвенцию, что позволило бы им разделить море без участия Москвы и Тегерана. Подписание 6 июля 1998 года соглашения между Россией и Казахстаном по разделу ресурсов Каспийского моря создало определенную напряженность между Москвой и Тегераном. Но это стало свершившимся фактом и создало прецедент в отношениях России и Азербайджана.
В марте 2001 года во время официального визита в Россию президента Ирана М. Хатами было подписано совместное заявление по правовому статусу Каспийского моря, в котором была подтверждена сила соглашений 1921 и 1940 годов, и заявлено, что обе страны «до усовершенствования правового режима Каспийского моря официально не признают никаких границ на этом море». М. Хатами заявил, что Иран согласен на раздел моря только на пять равных частей по числу прикаспийских государств. При этом в совместном заявлении стороны обозначили свое неприятие прокладки по морскому дну любых транскаспийских нефте— и газопроводов.
Российско-иранская торговля в 90-х годах выросла. Хотя она была меньше, чем российско-турецкая, но все же существенная и отличалась по номенклатуре. Россия согласилась поставлять соседу за Каспием на основе старых, заключенных еще во времена Советского Союза соглашений самолеты МиГ-29 и Су-24 (плата за их поставки не входила в цифры товарооборота).
Но Россия проявляла величайшую осторожность в военном сотрудничестве с Ираном, учитывая позицию США. В 1995 году было заключено соглашение между вице-президентом США Гором и председателем правительства РФ Черномырдиным. Россия обязалась не заключать новых сделок с Ираном по поставкам оружия, хотя сохраняла за собой право выполнять прежние, еще советские контракты.
Когда иранский министр иностранных дел Камаль Харрази посетил Россию в феврале 1998 года, министр иностранных дел Е.М. Примаков заявил, что Россия не будет обсуждать соглашения о новых поставках оружия в Иран, хотя будет выполнять старые контракты. Россия тогда не ответила на просьбу Ирана закупить ракетные комплексы «земля — воздух» С-300, которые Россия обещала поставлять Кипру.
В январе 1995 года, после нескольких лет переговоров и заключения нескольких предварительных соглашений, Россия подписала с Ираном контракт о строительстве атомной электростанции в Бушере мощностью 1 тыс. МВт, стоимостью 1,2 млрд долларов. Формально это было как бы продолжение прежнего строительства, начатого и брошенного фирмой «Сименс». Часть сооружений будущей станции была разрушена иракскими бомбежками. Фактически это был новый проект. Контракт вступил в силу в январе 1996 года.
США и по дипломатическим, и по коммерческим каналам пытались сорвать эту сделку.
В Москве выражали удивление американской критикой участия России в мирной ядерной программе Ирана. «Действительно, мы помогаем иранцам построить ядерную электростанцию в Бушере, — говорил Посовалюк в беседе с Грешем, — но это строительство находится под строгим наблюдением Международного агентства по атомной энергии (МАГАТЭ). Мы выполняем все наши международные обязательства».
В 90-х годах были подписаны соглашения о правовой помощи по гражданским и уголовным делам, о сотрудничестве в рыночном хозяйстве, о торговле и экономическом сотрудничестве, об избежании двойного налогообложения. 11 сентября 2000 года Россия, Индия и Иран подписали Соглашение о международном транспортном коридоре «Север — Юг», который был призван обеспечить транзит товаров из Европы в страны Персидского залива и Индийского океана.
12 марта 2001 года во время визита М. Хатами был подписан Договор об основах взаимоотношений и принципах сотрудничества между Российской Федерацией и Исламской Республикой Иран, в котором были заложены правовые основания для долговременных двусторонних отношений в политической, торговой, технико-экономической, научной и культурной сферах.
Каждая из стран обязалась не применять во взаимных отношениях силу или угрозу силы, не использовать свою территорию для совершения агрессии, подрывных и сепаратистских действий против другой страны. В случае, если одно из государств подверглось бы агрессии со стороны какого-либо государства, другое государство не должно было оказывать никакой военной или иной помощи агрессору, способствующей продолжению агрессии, и должно было содействовать тому, чтобы возникшие разногласия были урегулированы на основе Устава Организации Объединенных Наций и норм международного права.
Российская дипломатия и российское руководство не раз заявляли о твердом нежелании видеть появление на своих границах государства, обладающего оружием массового уничтожения. Россия не оказывала какой-либо помощи в создании иранской ракетной программы, хотя не исключено, что могли быть какие-то нелегальные сделки вне правительственного контроля. В ноябре 1997 года из России был выслан иранский гражданин, который пытался получить доступ к технологиям, связанным с ракетами.
В мае 1998 года Москва усилила экспортный контроль над всеми компаниями, работающими в области ядерно-ракетных технологий. Официальный представитель президента Б. Ельцина заявил: «Распространение ядерного и других видов оружия массового уничтожения, технологий для их производства и средств доставки, в особенности в странах, прилегающих или близких к России, считается серьезной угрозой безопасности России».
Несмотря на заявление Ельцина, обе палаты американского конгресса приняли акт о санкциях против компаний, в отношении которых были «заслуживающие доверия свидетельства», что они помогают иранской ракетной программе. Это решение было заветировано президентом Клинтоном. Но президент по соглашению с конгрессом наложил санкции на 9 российских компаний и институтов, которых подозревали в том, что они помогают Ирану в ракетной программе. В Москве заявили, что изучат деятельность этих компаний.
Не исключено, что в «окаянные девяностые» в гигантском ракетостроительном комплексе России могли найтись желающие соблазниться иранскими предложениями. Но такие поползновения решительно пресекались.
Со времени избрания относительно умеренного Мохаммада Хатами президентом Ирана в мае 1997 года администрация Клинтона как бы «подобрела» к Ирану. В мае 1998 года Вашингтон прекратил юридическое преследование «Тоталь» (Франция), «Газпрома» (Россия) и «Петронас» (Малайзия), которые подписали соглашения с Ираном об освоении огромных газовых месторождений. Это означало, что американцы как бы отступили от своей жесткой позиции.
В Москве сближение США и Ирана воспринималось и с иронией, и с опасением. С иронией потому, что старые счеты этих двух стран не были улажены, с опасением потому, что потенциально широкое ирано-американское экономическое сотрудничество перевело бы Россию на маргинальные позиции.
Но когда пост президента Ирана в 2005 году занял более жесткий Ахмадинежад, нормализация отношений с США была отложена на годы.
Вплоть до 80-х годов ХХ века единственным арабским государством Персидского залива, у которого были дипломатические отношения с Россией, оставался Кувейт. После краха иракской авантюры в 1991 году СССР/Россия открыла посольства во всех странах Персидского залива. В благодарность за свою позицию она получила займы — 2,5 млрд долларов от Саудовской Аравии и 1 млрд от Кувейта.
Стали налаживаться кое-какие связи. Здесь появились и новые российские бизнесмены. Сначала вдохновленные опытом быстрого личного обогащения в собственной стране, они надеялись на такой же результат и в странах Залива. Многие из них наивно ожидали встретить здесь примитивных торговцев, только слезших со спины верблюда. Но оказалось, что их потенциальные партнеры, получившие образование в лучших бизнес-школах Запада, зачастую во втором и в третьем поколении, профессионально стоят выше их на голову. Адаптация к местным условиям шла нелегко. Но уже в 90-х годах несколько тысяч российских граждан, считая и членов их семей, осели в Объединенных Арабских Эмиратах — бизнесмены, компьютерщики, туроператоры.
Определенным шагом к укреплению отношений стал визит в 1994 году председателя Совета министров РФ В.С. Черномырдина в Саудовскую Аравию, Кувейт, ОАЭ, Оман. Появились надежды на более широкое политическое, экономическое и даже военное сотрудничество.
Но путь оказался нелегким. Политическую атмосферу отравляли события в Чечне. В Саудовской Аравии при благожелательном отношении правительства стали действовать «благотворительные» фонды, через которые шло финансирование, а нередко и поставки оружия чеченским сепаратистам. Настроения солидарности на антироссийской основе с чеченскими мусульманами подогревались не только в странах Залива, но и в целом мусульманском мире. Россия подвергалась жесткой критике, в том числе саудовскими представителями, на встречах организации Исламская конференция. Предстояла еще антиправительственная активность Аль-Каиды, обратившейся против королевства, и теракты в США 11 сентября 2001 года, чтобы антироссийские настроения на время (до событий в Сирии) были приглушены.
Желанный партнер
СССР/Россия и Египет, прежние фактические союзники в холодной войне, оказавшиеся в 70-х годах прошлого века по разные стороны баррикад, к началу 90-х медленно шли навстречу друг другу. Этому, казалось бы, способствовал поворот руководства М.С. Горбачева к сотрудничеству с США и прекращение холодной войны. Национальные интересы СССР/России и Египта не противоречили друг другу, а, наоборот, по большинству позиций совпадали. Однако сложность «переформатирования» всей системы международных отношений, экономические трудности и СССР/ России и Египта осложнили процесс сближения и согласование позиций. Поэтому столь бесцветным стал визит в Москву в 1990 году президента Х. Мубарака и фактически безрезультатными его переговоры с М. Горбачевым.
Вектор внешнеполитических и экономических интересов Египта был повернут на Запад, на США. Это позволило стране присоединиться к антисаддамовской коалиции в 1990–1991 годах и получить за это серьезное вознаграждение. Было списано почти 50 млрд долларов египетских долгов, в том числе военных, странам Запада.
Следствием несостоявшегося в тот период «перезапуска» двусторонних отношений между Москвой и Каиром стало заметное сокращение и без того переживавших спад торгово-экономических связей. Объемы взаимной торговли стремительно уменьшались: с 1,2 млрд долларов (конец 1980 года) до 350 млн долларов в 1991 году. К моменту распада СССР прекратилось его участие в реализации в Египте социально-экономических проектов.
Египет, оставаясь центром политической жизни Ближнего Востока и Северной Африки, для России объективно сохранял свое стратегическое значение. Но интерес к нему в российском руководстве был временно утрачен.
Спад в российско-арабских и, в частности, российско-египетских связях с наибольшей глубиной проявился в начале 1990-х годов. Его относительная кратковременность и динамика выхода из «низшей точки падения» во многом были предопределены обстоятельствами фундаментального характера — исторически сложившимся с середины 1950-х годов комплексом гуманитарных, культурных и хозяйственных связей между СССР и странами Арабского Востока и особенно Египта.
Деловое партнерство не было полностью свернуто, но связи приняли спорадический характер. Так, в ноябре 1992 года были подписаны два контракта между министерством энергетики АРЕ и российским «Технопромэкспортом». Сумма контрактов на проведение модернизации ряда узлов Асуанской ГЭС, а также на строительство высоковольтной линии электропередач протяженностью 130 км составила 38 млн долларов.
При этом политические контакты также продолжались и, хотя в предыдущие годы они подверглись существенной эрозии, их было относительно легко реанимировать в силу взаимной высокой мотивации партнеров, объективно заинтересованных в сближении.
В середине 1990-х годов произошло сразу несколько обменов делегациями, тщательно подготовленными с обеих сторон, что ознаменовало стремление положить начало обновлению российско-египетских отношений в политической и экономической областях и их правовой основы. Требовалось решение проблемы египетской задолженности бывшему СССР. Последовали шаги для преодоления накопившихся за 1970–1980-е годы «завалов». В конце 1994 года в Каире вице-премьер правительства России О.Д. Давыдов подписал пакет важных документов — соглашение об экономическом и техническом сотрудничестве, протокол о взаимодействии в области энергетики, соглашение об урегулировании взаимных задолженностей на основе «нулевого варианта». Подписанные документы предусматривали участие российской стороны в строительстве и реконструкции ряда египетских промышленных объектов, в частности Хелуанского металлургического комбината, фосфатного месторождения, завода ферросплавов. В феврале 1995 года Москву посетил госминистр по делам международного сотрудничества АРЕ Юсеф Бутрос-Гали (его родной дядя Бутрос Бутрос-Гали был в 1990-х годах избран генсеком ООН при поддержке Советского Союза), который продолжил переговоры с О.Д. Давыдовым. В марте 1995 года состоялся визит в Каир министра иностранных дел России А.В. Козырева, которого принял президент Х. Мубарак. Там обсуждались ключевые вопросы, затрагивающие интересы как России, так и Египта: ближневосточное урегулирование, двусторонние отношения.
За постепенной реанимацией политического и экономического взаимодействия последовали попытки восстановить военно-техническое сотрудничество. В июле 1996 года первый заместитель министра обороны А.А. Кокошин посетил Каир, а затем египетскую военно-морскую базу в Александрии, которая сооружалась при техническом содействии Советского Союза.
В марте 1996 года в Каире прошла конференция «Россия и арабский мир: перспективы делового сотрудничества» с участием российской делегации, которую возглавил заместитель министра внешних экономических связей (с 1993 года) В.П. Карастин. В ее составе находилось 120 российских бизнесменов, значительная часть из них — из Московской области. Египетская делегация включала сотни местных предпринимателей, ее возглавил министр снабжения и внутренней торговли АРЕ Ахмед Гуэйли. Конференция проходила под непосредственным кураторством президента АРЕ Хосни Мубарака и премьер-министра Камаль аль-Ганзури. Автор этих строк был организатором конференции и полагал, что она стала шагом к поискам механизма для преодоления препятствий на пути делового партнерства, в том числе кредитование сделок, страхование, транспортные и другие насущные вопросы.
В эти годы новым каналом сотрудничества стал российский туризм в страну Пирамид. В 1995 году Египет посетили 111 тыс. российских туристов. Конечно, эта цифра кажется незначительной по сравнению с тем, что было достигнуто спустя двадцать лет, но начало внушало оптимизм.
В 1996 году вслед за торгово-экономическими связями активизировались политические. В апреле 1996 года в рамках ближневосточной поездки Каир посетил министр иностранных дел России Е.М. Примаков. «Мой приезд на Ближний Восток, — отметил он, — продиктован стремлением усилить и активизировать роль России в ближневосточном урегулировании. В Египте могут быть уверены, что Россия будет проводить линию, направленную на преемственность всех принятых ранее решений, и сделает все для того, чтобы… согласованные подходы выполнялись и имели продолжение».
Культурные и духовные связи между Россией и Египтом не прекращались. Одним из примеров стало решение ученого совета авторитетного Каирского исламского университета «Аль-Азхар» одобрить перевод Корана, подготовленный российской арабисткой Валерией Пороховой. «Это — первое истинное толкование священной книги на русском языке» — так отозвались специалисты «Аль-Азхар» о новом русском переводе Корана. До В. Пороховой перевод Корана в России был осуществлен дважды — в XIX веке русским востоковедом Гордием Саблуковым и в ХХ веке известным советским востоковедом Игнатием Крачковским.
В сентябре 1996 года посол России в АРЕ В.В. Гудев передал в дар центру стратегических и политических исследований «Аль-Ахрам» 16 документов из российских архивов, связанных с советско-египетскими отношениями в 1958–1970 годах и деятельностью президента Египта Гамаля Абдель Насера.
«Театральный сезон 2000 года еще раз подтвердил неоспоримую истину, что русские составляют золотой фонд мирового балета», — отмечали египетские СМИ, комментируя гастроли Большого театра в Каире.
Традиционно особое место в рамках двустороннего сотрудничества занимали связи в области образования, главным образом профессионально-технического. В начале 2001 года в столице Египта прошел семинар «Высшее образование в России», в котором участвовала группа ректоров российских вузов во главе с министром образования России В.М. Филипповым.
В 1997 году, когда сформировались новые условия для российско-египетского взаимодействия, состоялся визит президента АРЕ Х. Мубарака в Россию. По итогам переговоров был подписан пакет документов. Среди них были, в частности, межправительственные соглашения об избежании двойного налогообложения; о поощрении и взаимной защите капиталовложений; о сотрудничестве в морском транспорте; договор о взаимной правовой помощи и правовых отношениях по гражданским, коммерческим и семейным делам; меморандум о сотрудничестве в предупреждении природных катастроф и ликвидации чрезвычайных ситуаций; протокол первого заседания Российско-египетской комиссии по экономическому и научно-техническому сотрудничеству.
Англоязычная «Аль-Ахрам уикли» писала: «Х. Мубарак привез с собой в Москву не только стремление поднять на новый уровень двусторонние экономические связи. Он хотел дать понять России, что ей следует быть на высоте своей ответственности в качестве коспонсора ближневосточного мирного процесса, и предупредить, что, если Москва будет продолжать игнорировать отношения с арабским миром, тот, в свою очередь, постепенно забудет Россию».
«Египтяне до сих пор помнят оказанную бывшим Советским Союзом помощь Египту в создании таких гигантов индустрии, как высотная Асуанская плотина, Хелуанский металлургический комбинат и алюминиевый комплекс в Наг-Хаммади, — отмечала влиятельная англоязычная «Иджипшн газет». — Теперь, в условиях падения идеологических барьеров, радикальных экономических и политических изменений в обеих странах, возникла необходимость строительства отношений на новой основе».
Политический диалог приобретал постоянный и доверительный характер — важный показатель ответственного подхода партнеров к наращиванию двусторонних отношений. Во второй половине 90-х продолжалось обновление российско-египетских межправительственных соглашений, что способствовало и расширению торгового обмена. Египет одобрил вступление России в ВТО.
Министр иностранных дел России И.С. Иванов посетил Каир в 2001 году. На встрече с президентом Египта И.С. Иванов назвал позицию Египта «выверенной и абсолютно правильной», направленной на достижение прочного и справедливого мира в регионе. Российский министр указал на поддержку мирной египетско-иорданской инициативы и доклада международной комиссии Джорджа Митчелла. «Мы считаем, — сказал И.С. Иванов, — что два упомянутых документа, при условии их выполнения, смогут вывести ситуацию из нынешнего очень сложного положения. Монополизация одним государством роли посредника в мирных переговорах загонит ситуацию в тупик. Россия должна играть более активную роль…»
В мае 2002 года состоялся визит в Россию министра иностранных дел АРЕ Ахмеда Махера. Одной из главных тем переговоров в Москве стало наращивание торгово-экономических связей, объемы которых «не устраивали ни Москву, ни Каир». Обсуждались, разумеется, и ставшие традиционными темы: ближневосточный мирный процесс, главным образом израильско-палестинский трек, Ирак, Ливан, Судан, задача решения проблем региона политико-дипломатическими средствами.
С середины 90-х годов в политическом диалоге России с арабо-мусульманским миром и Египтом в частности особое место занимала проблема Северного Кавказа с акцентом на Чечню.
По Чечне в Каире придерживались позиции «позитивного нейтралитета». Она сводилась к тому, что, учитывая международную роль Египта в исламском мире, с одной стороны, и стремление Каира развивать дружественные отношения с Россией — с другой, руководство АРЕ стремилось содействовать развязке «кавказского узла». Каир выступал за мирное политическое решение накопившихся проблем, которое максимально учитывало бы интересы народов Кавказа, при признании чеченского конфликта внутренним делом России. Хотя местные СМИ выдерживали спокойный тон в оценке событий на Северном Кавказе, факты они черпали из западных источников, что не могло не оказывать влияния на рост антироссийских настроений египетских мусульман.
В 90-х годах российско-египетские отношения прошли два этапа в своей эволюции: «застойный», охватывающий первую половину последнего десятилетия ХХ века, и пришедший ему на смену этап оживления усилий Москвы и Каира, с целью преодолеть спад, расчистить завалы на пути обновления сотрудничества в соответствии с реалиями глобализирующегося мира. С середины 90-х годов начали формироваться более надежные условия — экономические и политические — для выполнения этой актуальной для обеих сторон задачи.
К началу 2000-х годов международная и региональная повестка дня становится центральной частью межгосударственных контактов двух стран. Совпадение позиций подталкивало их к углублению сотрудничества. Но экономическая слабость России, зависимость Египта от помощи США и его объем торгово-экономических отношений со странами Запада определяли его внешнеполитический курс. Для России Египет был желанным партнером. Но в конкретных условиях он просто не мог оказаться главными дверями, через которые Россия могла бы вернуться на Ближний Восток.
