Глава 11
Когда Грета проснулась, полностью одетая, но без обуви, на тумбочке у кровати обнаружилась прислоненная к стакану воды записка: «Простите за вольность. Р.».
Она села – это движение вызвало серию потрескиваний в позвоночнике – и поморщилась. Если тебя относят в постель, как ребенка, который вовремя не лег спать, это, конечно, предпочтительнее, чем всю ночь оставаться там, где задремала, за обеденным столом, однако от чувства неловкости не избавляет. Но она хотя бы держалась дольше Крансвелла, который отрубился прямо на середине все более невнятного разговора с Фассом насчет того, что входит или не входит в бинарную систему равновесия Небес и Ада.
Шести часов сна было определенно недостаточно, чтобы компенсировать прошедшие несколько дней, но они хотя бы позволили ей чуть лучше соображать и немного отодвинули усталость и тупой неопределенный страх.
Она спустила ноги с кровати и, с трудом встав, прошлепала к окну, где увидела, что дождь прекратился и сквозь тучи даже пытается пробиться бледный водянистый солнечный свет. Чуть взбодрившись, Грета отправилась проведать своего последнего пациента, а у постели обожженного монаха обнаружила Ратвена: он читал, ослабив узел вчерашнего галстука и закатав рукава рубашки. Даже несколько прядей волос выбились из его обычно аэродинамически безупречной прически и падали ему на лоб. Она вдруг испытала совершенно нелепое сожаление, что не умеет рисовать: так ей захотелось запечатлеть увиденное на бумаге: «Дракула по-домашнему».
– Я тут дежурю с трех утра, – сообщил он, не поднимая на нее взгляда, пока не отметил место, на котором остановился. – Ухудшений не было. Он два раза просыпался, просил воды и много бормотал про проклятие, нечестивицу и вечные муки, а потом снова засыпал. Если это именно сон. Беспамятство, сон – не знаю.
Грета подошла и положила руку Ратвену на плечо.
– Спасибо, – сказала она. Спустя секунду он накрыл ее руку своей и адресовал ей улыбку. Улыбка оказалась почти не усталой. Лицо у него было не совсем бесцветным: губы чуть розовели. – Вы меня восхищаете, Ратвен. Спасибо, что приглядели за ним, несмотря…
– Несмотря на все, – договорил он за нее. – Ну… да. Стараешься, конечно. Делаешь, что можешь. Я выходил поесть, после того как вы отключились, так что первым дежурил Фасс, а когда вернулся домой, отправил его спать. Варни, по-моему, не был уверен в том, что посреди ночи не почувствует желания его прикончить, так что благоразумно остался в стороне.
Что-то ее беспокоило.
– А на чем мы все-таки остановились вчера? Я помню разговор о сущностях, которые не принадлежат ни Богу, ни Дьяволу, и как вы пытались объяснять мне и сэру Фрэнсису электронику… безрезультатно.
– Это более или менее все. После того как вы задремали, Фасс немного рассказал мне про свое понимание магии: он говорит, что она работает очень похоже на электромагнетизм. Достаточно похоже, так что имеются… законы и уравнения – вещи, объясняющие ее процессы. При иных обстоятельствах мне бы захотелось узнать об этом побольше. – Он пожал плечами. – Смысл в том, что у физики и магии есть общая территория, а это заставляет меня думать, что, возможно, нечто, превратившее этого беднягу в то, чем он стал, использует выпрямитель и испускаемое им излучение для передачи своей силы. Так, как работает радиопередатчик.
Грета удивленно выгнула бровь:
– Оно использует ультрафиолет, чтобы управлять ими?
– Вроде того. Радиопередатчики кодируют информацию с помощью модуляции амплитуды или частоты несущей волны. По моей гипотезе, эта штука – чем бы она ни являлась, которая и есть разум, стоящий за всеми нападениями, – изменяет выходной сигнал выпрямителя с помощью магии, так что он может прямо воздействовать на людей, оказавшихся рядом.
– А разве такое возможно? – спросила Грета, жалея, что так плохо разбирается в физике.
– Не знаю. Мне это кажется относительно правдоподобным, но, когда Фасс проснется, мы сможем это подтвердить.
– Готова спорить, что он будет рад об этом поговорить. Но, по сути, эти парни из «Меча Святости» получают от своего идолопоклонничества нечто реально ощутимое, а не только приятное чувство фарисейского самодовольства?
– Да, – подтвердил Ратвен. – Они превращаются в инструменты.
Он закрыл глаза, а потом медленно открыл их снова. Цвет казался очень светлым при этом освещении, и обведенные черной каймой радужки были холодными и прозрачными, словно серебряные чашечки льда.
– Представьте себе, что вы молились всю жизнь, – продолжил он, – что вас учили молиться, приучили верить, что вы должны возносить молитвенные хвалы и не ждать, что вас когда-либо благословят ответом, что ожидать чего-то в ответ – это греховное высокомерие, но вот однажды какой-то тихий голосок, еле слышный голосок, все-таки отвечает. И вы верите ему, любите его и преклоняетесь перед ним, как вас учили делать всю вашу жизнь… А он показывает вам в мыслях удивительные вещи и забирает у вас страх и боль. И учит вас, как изготавливать какие-то вещи… и куда идти… и что делать с мертвыми и немертвыми при помощи этих вещей, когда вы придете на место.
Голос Ратвена был полон яда. Грета изумленно заморгала.
– Вам… вам это глубоко ненавистно, да?
– Да, – ответил он и встал, забрав свою книгу. – Мне это глубоко ненавистно. Извините, я пойду поставлю чайник и проведаю гулей.
Она безмолвно отступила, чтобы дать ему пройти.
Ратвен редко говорил о своем далеком прошлом, однако Грете было известно, что он жил и умер в конце шестнадцатого века – во времена, когда в этой части мира вера в виде какой-то формы христианства была практически всеобщей. Грете показалось вполне вероятным, что он гораздо лучше нее способен понять взгляд на мир с точки зрения «Меча Святости».
Она сама придерживалась агностических взглядов относительно существования божеств. Наличие множества сверхъестественных созданий было для Греты очевидностью, а вот то, что всем командует некий всесильный и благосклонный творец, казалось не столь убедительным – в свете хаотичности и неорганизованности Вселенной. Не испытывала она и желания молиться или посещать церковные службы, хотя в принципе не считала делающих это людей глупыми или заблуждающимися: просто это было той частью их жизни, которую она не разделяла. Попытаться представить себе, каково это – искренне что-то исповедовать, иметь истинную и честную веру, – было довольно трудно. А представить себе, каково верующему услышать голос Бога, – практически невозможно.
Видя, насколько сильное отвращение Ратвен испытывает к сущности, которая так использовала веру людей, Грета даже порадовалась, что ничего об этом не знает.
Она не без труда прогнала эту мысль и сосредоточилась на лежащем на кровати мужчине. То, что ей самой позволили проспать всю ночь, внушало оптимизм: Ратвен или Фаститокалон разбудили бы ее, если бы состояние пациента ухудшилось. Действительно, он чувствовал себя даже лучше, чем она ожидала, так что Грета снова вспомнила, как порез зажил до блестящего розового шрама у них с Анной на глазах. «Творящий это с людьми заботится о своих инструментах, – подумала она. – В некоторой степени».
«Интересно, знает ли эта сущность о том, что он здесь».
Грета тут же пожалела, что об этом подумала. Она сменила капельницу, постепенно восполнявшую потерянную жидкость, сделала еще один укол антибиотика и проверила повязки на ранах, заживление которых значительно продвинулось за последние двенадцать часов. Она как раз меняла одну из повязок, когда его глаза открылись: узкая щелка голубого света.
– Снова с нами? – негромко спросила она. – Ратвен сказал, что ночью вы вели себя довольно тихо.
Щелки стали шире: она увидела, что его погубленные глаза двигаются, следя за ней. Как врач, она прекрасно знала, что он никак не может видеть ничего, кроме размытых областей темноты и меньшей темноты, да и то вряд ли, – и тем не менее он смотрел прямо на нее.
Господи, какая жуть!
Грета постаралась сохранить профессионально-бесстрастное выражение лица, которое было настолько привычным, что помогло ей почувствовать себя увереннее. Спустя секунду он попытался что-то сказать, потом облизнул потрескавшиеся губы и со второй попытки выдавил из себя:
– Где?..
– Вы в безопасности. Вы в безопасности, и никто не будет причинять вам зла, – сказала она и потянулась за стаканом воды, стоявшим на тумбочке. Кто-то (надо полагать, Ратвен) отыскал гнущуюся соломинку, чтобы удобнее было пить, и у Греты сердце защемило от острой симпатии при виде такой заботы. Она подала стакан монаху, и жуткие глаза снова прикрылись от облегчения – или, может, даже от удовольствия. А потом он чуть вздохнул – слабый и хриплый тихий звук показался ей невероятно усталым.
Она отставила стакан. На этот раз его глаза открылись полностью, устремились на ее лицо – и Грете показалось, что она ощущает, как голубой свет прикасается к ее коже… а глаза расширились в явном узнавании. Он издал неприятное горловое клокотание и отпрянул.
– Ты, – сказал он еле слышно. – Я тебя знаю. Грешница, чей день пришел.
– Да, знаю, – отозвалась Грета, ощущая себя тысячелетней старухой. – Не страшно. Я знаю. Тебя послали от меня избавиться.
– Воздайте им… по делам их… и по греховности их стремлений, – прохрипел он. – Ибо огнем и мечом своим… станет Господь увещевать всю плоть… и множество нечестивцев погибнет.
Ничего не говоря, она смотрела на него, а он поморщился и закрыл глаза, словно от упрека, и продолжил:
– Но когда праведник… отворачивается от праведности… и творит беззакония, и поступает по всей… мерзости грешника, останется ли он жив?
– Не знаю, – мягко ответила Грета.
Слова показались ей знакомыми, словно она уже их слышала, и не один раз. Он повернул голову на подушке в медленном и явном отрицании.
– Все его благочестие… все его дела… будут забыты: в своем отступничестве он отступился… и в своем грехе согрешил… и в них он умрет.
Очень давно у Греты с отцом была такая игра: надо было вести настоящий разговор, используя только цитаты из книг и пьес, и кто первым не мог подобрать строчку – любую строчку, – чтобы продолжить обсуждение, признавал себя проигравшим. Грете, которая очень рано начала жадно читать, эта игра нравилась гораздо больше, чем «Скраббл». Ни она сама, ни Уилферт почти не использовали цитаты из Библии, так как не имели запаса заученных фраз, но, глядя на лежащего пациента, Грета подумала, что имеет дело с очень опытным участником такой игры.
– Вы не сотворили беззакония, – сказала она ему не без сочувствия. – Пусть вы и собирались меня убить, но вы этого не сделали. Значит, вы избежали этого смертного греха. Нарушение закона… ну, вы ведь вскрыли дверь моей машины, но, думаю, это к делу не относится. Мы нашли вас в церкви, я и мой друг, и доставили сюда, чтобы лечить ваши раны.
Казалось, это поставило его в тупик: он растерянно смотрел на нее.
– Наверное, я в какой-то степени грешна, – добавила Грета. – Большинство людей такие. Но в целом я считаю, что это ваши братья творят беззаконие – если это они убивают людей. «Иные грехи говорят; убийство вопит. Водная стихия увлажняет землю, – добавила она, не удержавшись, – но кровь взлетает вверх, орошая Небеса».
Он только моргнул.
– Сочинения Джона Вебстера, «Герцогиня Мальфи».
Он опять заморгал, и Грета невольно улыбнулась.
– Это я серьезно, – подтвердила она. – Если они вас вышвырнули, то вам же лучше. Они… не вершили дела Господни.
Казалось, он совершенно сбит с толку.
– Земля… полна прелюбодеев, – сказал он после паузы, словно подыскивая плохо выученные слова. – Из-за хулы… земля скорбит… чудесные дикие уголки иссушены… и они избрали путь зла, и их власть… дурная?
Он чуть повысил голос в конце, в вопросе.
– Ну, кругом много прелюбодеев, – согласилась Грета, – и в целом много плохих людей. Люди лгут, и мошенничают, и крадут, и совершают убийства, и ведут войны, и отказываются помогать тем, кто нуждается в помощи. Но это не значит, что вам надо идти и убивать их и декламировать стихи из Библии в качестве оправдания своих действий.
– Но… – Выражение его лица менялось. Грета наблюдала. – Но враги Господа погибнут, и творящие беззакония будут рассеяны.
– Полагаю, Господь с этим разберется, когда сочтет нужным, – заявила она. – А вот вам еще одно: «Лицемерие ткется из тончайшей нити». Вам не кажется, что это некое… извращение: ходить и творить смертные грехи, чтобы очистить мир от греха и зла?
– Нам повелели, – сказал он. – Глас Божий.
Она кивнула.
– А что, если это не он? Что, если это не Бог, а нечто другое?
Он сморщился (что наверняка было больно при таких ожогах) и решительно покачал головой:
– Это богохульство.
Хорошо хоть игра в цитаты прекратилась.
– А что, если это нечто, притворяющееся Гласом и заставляющее вас делать за него всю грязную работу?
– Нет! – снова воскликнул он горестно, а потом уже тише повторил: – Нет…
Грета отодвинулась, не желая на него давить прямо сейчас.
– Неважно, – сказала она мягче. – Как я уже сказала, здесь вы в безопасности, и мы о вас позаботимся, пусть они и изгнали вас из своих рядов. Не надо сейчас об этом тревожиться.
– Отлучили, – промямлил он, но явно с меньшими страданиями.
– Ладно, отлучили. Я понимаю, что для вас это важно, но для нас это ничего не меняет. Мы вам в любом случае поможем.
Он поднял на нее взгляд, и, несмотря на жуткую голубую пустоту его глаз, Грете показалось, что на его лице промелькнуло нечто, похожее на надежду, хотя уже в следующую секунду там отражались только боль и горе. Ей подумалось, что ему и правда не могло быть больше двадцати пяти.
Когда он заговорил снова, голос изменился: он больше не принадлежал тому, кто играет какую-то заученную роль. Теперь говорил усталый, травмированный и испуганный человек.
– Все болит. Где мы?
– Набережная Виктории, – ответила она. – В доме, который принадлежит моему хорошему другу. Я сейчас дам вам болеутоляющее.
– Набережная. Челси, – сказал он.
Грета недоуменно моргнула.
– Тот же берег, правильно.
– Челси, – снова повторил он. – Что-то про… Челси. Не могу вспомнить…
– Ничего страшного, – успокоила Грета. – Не напрягайтесь. Все еще вспомнится.
По крайней мере, она на это надеялась. Хотелось надеяться, что он вспомнит какие-то детали, которые окажутся более полезными. Еще один тихий вздох – и та рука, которая была повреждена меньше, приподнялась и потянулась через кровать к ней. Грета застыла на месте и позволила горячечно-жарким пальцам найти ее руку, коснуться и сжать ее.
– Холодные руки, – сказал он. – Я горю. Не… не заставляйте меня возвращаться. Я не вынесу, не вынесу тот гул…
– Им вас не найти. Здесь вы в безопасности, – пообещала она, хотя и не была в этом твердо уверена.
Будут ли они все здесь в безопасности на самом деле, если «коллеги» этого человека – или та штука, которая ими управляет, – узнают о его местонахождении?
– Кто был… – его дыхание участилось, – мужчина. Белое лицо, черные волосы. Дал мне воду.
– Не волнуйтесь, – сказала Грета, стараясь наполнить свой голос спокойствием. – Все в порядке. Это был Ратвен. Мы в его доме.
– Демон?
– Нет, просто вампир.
Казалось, это поставило его в тупик.
– Нечисть! Дух мертвого, демона!
– Ну, все зависит от вашей точки зрения, – начала было она, но он слабо сжал ее руку, и она заткнулась.
– В… опасности.
– Что? От него? Уверяю вас, тут вы попали колом в небо…
– Нет! – Теперь его голос стал чуть раздраженным и гораздо более уверенным. – Он в опасности. Вы… все… все вы. Они хотят вас убить.
Грета воззрилась на него – исковерканное собрание шрамов в форме мужчины, – и к ней снова вернулась та неприятная мысль: что еще смотрит на нее из-за этого лица?
«…Хотят вас убить».
– Нам нужна ваша помощь, – сказала Грета, отмечая, насколько жалко звучит ее голос. – Прошу вас. Расскажите мне, что знаете.
– Не могу вспомнить, – ответил он, зажмуриваясь. – Не могу… Голубой свет, и гуденье, и оно… Господь, Глас Божий рек ему…
– Кому?
– Брату. Брату… Иоанну?
Попытка вспомнить давалась ему тяжело. Грета прикусила язык, прекращая расспросы.
– Ладно. Пока забудьте об этом, – посоветовала она. – Просто отдыхайте, хорошо? Вы здесь в безопасности. Мы вас защитим.
Казалось, он хотел возразить – но замолчал, тяжело дыша. Грета встала и обошла кровать, чтобы добавить ему в капельницу дозу болеутоляющего. Вскоре его лицо расслабилось: лекарство подействовало.
У нее появилась идея насчет того, как помочь ему вспомнить все, что им необходимо узнать, но для этого нужно заручиться содействием сэра Фрэнсиса Варни, а она отнюдь не была уверена в том, что им можно на это рассчитывать. Грета не раз ловила на себе странно-пристальный взгляд Варни: хотелось надеяться, что он не питает вражды к людям, оказывающим бывшему служителю «Меча Святости» медицинскую помощь, объединяя их с самими членами этого ордена. Если верить тому ужасному бульварному романчику, в прошлом Варни без колебаний убивал тех людей, которые ему досаждали, – или как минимум серьезно их травмировал. Говорилось, что в какой-то момент он в приступе ярости случайно прикончил собственного сына, – ей хотелось надеяться, что этот пристальный взгляд не является показателем близкой опасности.
Этот взгляд определенно отличался от того, как на нее смотрели Ратвен и Фаститокалон. Она сама толком не могла определить, как относится к этому.
Грета отмела эти мысли и просто осталась сидеть, наблюдая за своим безымянным пациентом и стараясь избавиться от ощущения, что какие-то невидимые силы все стремительнее выходят из-под контроля.
Она не могла бы сказать, сколько времени прошло, когда Крансвелл похлопал ее по плечу, заставив подскочить на месте.
– Извини, – сказал он. – Мне велено с ним посидеть. Если он очнется, можно задавать ему всякие вопросы?
В отсутствии у Крансвелла всяких внутренних тормозов было нечто успокаивающее.
– Нет, нельзя, – ответила она, вставая со стула. – Ты можешь задать ему несколько вопросов, но на самом деле ему сложно вспомнить что бы то ни было, помимо голубого света и того, что ему больно. Он хотя бы ушел от стадии библейских цитат, но говорит не слишком вразумительно. А еще он что-то упоминал про Челси. Я хочу попросить Варни его загипнотизировать.
– Варни – гипнотизер? Он показался мне просто меланхоликом.
– Десять очков за умное слово, но все вампиры имеют к этому некоторые способности. На самом деле я не знаю, как это действует, – это называют «подчинением», но довольно похоже на гипноз, чтобы быть полезным в сходных ситуациях. Ты, наверное, видел, как это делает Ратвен: зрачки у него начинают ритмично пульсировать, а тот, кто смотрит ему в глаза, становится таким рассеянно-улыбчивым. Ощущение такое, будто у тебя голова заполнена теплыми розовыми облаками.
Она один раз попросила Ратвена проделать это с ней – исключительно из научной любознательности, а потом еще раз, когда ее мучила жуткая мигрень, которая прошла на редкость стремительно. Подчинение, конечно, было охотничьим приемом, однако Грета не сочла нужным напоминать об этом Крансвеллу.
– Короче, – добавила она, – Ратвен это умеет, но далеко не так хорошо, как, по-моему, должно получаться у Варни, потому что… ты ведь видел его глаза? Они буквально зеркальные. Отлично описаны сочетанием «полированное олово». Хочется надеяться, что он согласится попытаться.
– Почти уверен, что он не откажет, если просить будешь ты.
Грета хмуро на него посмотрела:
– И как это надо понимать?
– Просто как наблюдение, – ответил Крансвелл, поднимая обе руки в жесте примирения. – По-моему, высокий мрачный брюнет на тебя запал, доктор.
Грета воззрилась на него, чувствуя, что у нее горят уши.
– Глупости, – заявила она. – Нет, конечно! Я вообще не в его вкусе: без кружевных ночных сорочек и обмороков. Известно, что ему нравятся дамы, которые прижимают к белоснежной груди простыни и обескровленными губами лепечут «вомпир, вомпир», а во мне нет и капли гламурности. На завтрак что-то найдется?
Крансвелл странно посмотрел на нее.
– У нас остались только тосты и хлопья «Уитабикс». Кому-то придется отправиться за продуктами – и это буду не я.
– Да, ты будешь сидеть здесь и присматривать за нашим другом, и не станешь устраивать ему допрос с пристрастием, если он очнется и сможет связно говорить.
– Ладно, ладно, – проворчал Крансвелл, садясь у кровати. – Умеешь ты испортить… довольно нелепую ситуацию, если задуматься.
– Стараюсь не задумываться. Чуть позже принесу тебе чаю.
Когда она вышла на кухню, Варни сидел там за столом, смотрелся он совершенно неуместно, потому что… ну, Варни везде выглядел бы неуместно, не считая, пожалуй, продуваемой ветром вершины холма или разрушенного замка. Трудно было представить его себе не выглядящим в высшей степени театрально.
А вот волосы у него стали заметно темнее. Ей надо будет еще раз справиться в источниках относительно этого проявления, однако оно всегда расходилось с общим улучшением здоровья.
А Крансвелл – дурень.
Сейчас Варни обхватывал изящными пальцами одну из керамических кружек Ратвена, и в воздухе висел густой запах крови, отдающий железом. Видимо, ночью Ратвен прихватил обед для своего гостя, так что Грете можно было вычеркнуть этот пункт из списка своих забот. К запаху крови быстро привыкаешь, но надо признать, что поначалу он всегда немного отталкивает.
– Доброе утро, – поздоровалась она, садясь и протягивая руку к хлебнице.
Варни наблюдал за тем, как она мажет несколько зачерствевший кусок тоста маслом с таким вниманием, которого, по его мнению, это действие не заслуживало. Через пару секунд он поставил кружку на стол.
– Похоже, настроение у вас неплохое, доктор. Надо понимать, вашему пациенту лучше?
Грета подняла на него взгляд.
– Да, немного. Что бы на него ни… воздействовало, что бы ни отвечало за его глаза и так далее, оно по-прежнему помогает ему восстанавливаться, несмотря на то, что его вышибли из ордена. Сначала он еще твердил про нечистоту и греховность и говорил словами Писания, но это вроде бы прошло.
Она поморщилась: разговор с монахом не прибавил ей спокойствия.
– Ему трудно вспоминать, что с ним случилось, – не считая того, о чем мы и так знали: голубой свет, шум и отлучение. По правде говоря, я подумала, не откажетесь ли вы его «подчинить», сэр Фрэнсис? Так мы могли бы узнать у него больше конкретных фактов – и, думаю, ему было бы спокойнее, если бы он смог все вспомнить. Даже если это будут жуткие вещи.
Варни изумленно моргнул – два ее крошечных отражения мелькнули у него в глазах.
– Я?
Она выдержала его взгляд, хоть это и оказалось непросто.
– Если вы не возражаете. То есть я вполне понимаю вашу неприязнь, он и правда входил в ту группу, которая на вас напала, но…
– Я… э… Наверное, я мог бы попытаться, хотя почему вы решили обратиться ко мне, когда лорд Ратвен вполне способен… право, не понимаю.
Он отвел взгляд. Скулы чуть порозовели, и он произнес слово «лорд» (она знала, что он старается его избегать, потому что это смущает Ратвена, но для этого ему приходилось делать сознательное усилие). Перед ней вдруг оказался смущенный вомпир (через букву «о»)… Такого Грета еще не видела. Он казался… другим. Не таким недоступным.
– Мне просто кажется, что у вас результаты будут лучше, – объяснила она. – Это подождет до того, как он сам проснется: я не собираюсь выдергивать его из спокойного сна для допроса, но я была бы очень благодарна, если бы вы попробовали.
– Конечно, – пообещал Варни и поспешно допил кровь.
* * *
По правде говоря, к этому моменту Варни принял решение (уже в который раз) уйти из особняка и держаться со своими неудобными и совершенно неуместными чувствами подальше, но чуть раньше Ратвен отвел его в сторонку и напрямую попросил остаться. «Мне кажется, вы нам понадобитесь, – сказал он. – И скорее рано, чем поздно».
Это, конечно, была чепуха: в Варни никогда никто не нуждался, как никто не нуждается в инфлюэнце или еще каком-то неприятном и выматывающем состоянии, но он вынужден был признать, что слышать эту ложь было приятно. Это было приятным обманом, а Ратвен – приятным хозяином дома.
Варни смотрел, как Грета деловито поглощает тост, – и вынужден был отвести взгляд, когда она без всякого стеснения начала слизывать с пальцев джем. «Я не собираюсь выдергивать его из спокойного сна для допроса», – сказала она. Белая марлевая нашлепка казалась очень яркой в теплом освещении кухни.
Невольно он спросил вслух:
– Почему вы это делаете?
Грета посмотрела на него:
– Делаю что? – уточнила она с набитым ртом.
Варни ужасно смутился, но заставил себя продолжить:
– Почему вы… помогаете таким, как это существо наверху? Ведь он убил бы вас, если бы смог.
Она отложила недоеденный тост.
– Это моя работа.
– Но почему вы ею занимаетесь?
– Потому что кому-то надо это делать. – Грета пожала плечами. – Поблизости найдется не так уж много сверхъестественных врачей… по правде говоря, нас вообще мало… А потребность никуда не девается.
– Но ведь он – враг, – не отступился Варни. – Я мог бы… наверное, понять мотивы, побуждающие помогать пациентам, относящимся к группе совершенно бесправных, но он ведь не пациент, он – вражеский пленник.
– Во-первых, – заявила Грета, подняв палец, – это не совсем точно: его официально выгнали из их гаденького клуба убийц. А во-вторых, не имеет значения, кто он: ему нужна помощь, а я обучена предоставлять помощь и, если уж на то пошло, давала клятву оказывать необходимую помощь всегда и при любых обстоятельствах. Это не всегда невообразимо приятно, но такова моя работа.
– И вы за нее взялись, хоть и знали, что она за собой повлечет.
– Да. – Грета отодвинула тарелку, глядя ему прямо в лицо. – Сначала это было работой моего отца, но я всегда знала, чем хотела бы заниматься. Оставалось только этого добиться.
Варни почувствовал, что у него сжимаются кулаки.
– Но мы же чудовища! – выпалил он и вынужден был закрыть глаза.
Это прозвучало так инфантильно!
Она так долго не отвечала, что он осторожно открыл один глаз, проверяя, не ушла ли она вообще, – но она по-прежнему сидела за кухонным столом и казалась безмерно усталой. Варни внезапно ощутил прилив глубочайшего отвращения к самому себе.
– Вы не люди, – сказала она наконец, – но вы народ. Все вы. Гули, мумии, кровопитающие, оборотни, баньши, курганники, буки – все, кто обращается ко мне за помощью, все, кто ждет ее от меня. Все вы – народ и достойны врачебной помощи, что бы вы ни делали, сейчас или раньше, – и вы достойны возможности обращаться за этой помощью и получать ее без риска для себя. То, что я делаю, – необходимо, и хоть это никоим образом не легко, это все-таки именно то, чем мне больше всего на свете хочется заниматься.
Варни вперился в столешницу так пристально, будто она могла дать понятные ответы. Он сознавал, что в его собственной жизни ничего необходимого нет, – включая и его самого.
– Не знаю, что с этим делать, – проговорила Грета совершенно другим тоном, и он поднял взгляд. – Со всем этим. С нападениями. С безумными монахами. То, что происходит, я не могу исправить, а я… боюсь, что не привыкла иметь дело с такими ситуациями.
– По-моему, вы справляетесь на удивление хорошо, – возразил Варни.
– Я совершенно к такому не готова. Единственное, что я могу делать, – это выполнять свою работу, так что… да, я буду помогать нашему новому знакомому. И я чертовски надеюсь, что он даст нам какие-то подсказки, вот почему вы мне понадобились. Мне хотелось бы, чтобы вы провели подчинение.
– Проведу, – отозвался Варни чересчур быстро и резко. – Проведу. Конечно. Помогу, чем смогу.
Грета неожиданно улыбнулась, заставив его заморгать: это было немного похоже на маленький местный восход.
– Спасибо, – сказала она. – Я… очень рада, что вы здесь.
Мимолетно Варни подумалось, что он тоже рад. Очень мимолетно.
Грета выпрямилась, снова становясь деловитой.
– Кому-то надо сходить за покупками, – объявила она. – Воспользоваться предложенным гостеприимством – это одно, но мы полностью объели Ратвена.
Варни отодвинулся от стола, одновременно радуясь тому, что тема разговора поменялась, и отчаянно жалея об этом.
– И этот негодяй Крансвелл сегодня утром прикончил кофе, – сказал он.
– Черт! Наверное, мне стоит поехать, если Ратвен одолжит свой «Вольво».
Грета снова заправила волосы за уши: судя по выражению лица, ее нисколько не радовала такая перспектива.
– Я мог бы съездить, – предложил Варни, удивив самого себя.
Она посмотрела на него, и он почувствовал, как щеки заливает румянец, но все-таки заставил себя выдержать ее взгляд.
– Конечно, если Ратвен одолжит мне свой автомобиль. Было бы приятно… принести пользу.
– Вы уверены?
Грета снова улыбалась – не так ярко, не все-таки.
– Если вы будете так добры, что напишете список продуктов, я с радостью их привезу, – подтвердил он. – У вас есть более важные дела, доктор.
– Ну что же… Тогда спасибо большое, – сказала она, явно поверив ему. – Я это ценю. Вы не передадите мне тот блокнот? Так, посмотрим, – задумалась она, записывая «кофе» гораздо более аккуратным почерком, чем ее обычные каракули, – ради удобочитаемости, а не потому что старалась писать красивее. – Что у нас еще закончилось?
* * *
Когда Варни ушел, Грета начала прибираться на кухне, отдавая себе отчет, что пытается отвлечься от сложившейся ситуации. «По-моему, вы справляетесь на удивление хорошо», – сказал сэр Фрэнсис, и нелепость этого заблуждения была примерно равна тому, насколько сильно ей хотелось, чтобы это было правдой.
Грета испытала немалое облегчение, когда на кухню заглянул Фаститокалон и сказал:
– Вот ты где! Отлично. Ты не могла бы пойти осмотреть одного из гулей? Ратвен прислал меня за тобой.
– Да, конечно, – согласилась она чересчур поспешно. – Только захвачу саквояж.
Как только Грета открыла дверь подвала, стал слышен тонкий плач младенца. Она быстро спустилась по лестнице, а потом пришлось на секунду удивленно замереть, чтобы привыкнуть к странному зрелищу: Эдмунд Ратвен держит на руках крошечного гуленка. Такого выражения на его аристократическом лице Грета никогда не видела: влюбленно-изумленное. Тонкие зеленые ручонки ухватились за его рубашку.
Гули прятались в темноте, за исключением Кри-акха и матери гуленка, вид у которой стал еще более встревоженным.
Ратвен повернулся навстречу ей.
– Грета, – сказал он и вынужден был откашляться, чтобы голос зазвучал нормальнее. – Ты не осмотришь малыша? Ему порядком нездоровится.
Его ноша не вопила энергично, а хныкала, тоненько и несчастно. Грета перевела взгляд с Ратвена на Кри-акха, а тот вздохнул и что-то сказал матери, вызвав поток гульского, который Грета даже не стала пытаться понять. Когда он закончился, Кри-акх кивнул.
– Акха говорит, что вы можете его осмотреть.
Грета заключила, что, видимо, Ратвена уже успели одобрить в качестве гуленкодержателя. Она повесила на шею стетоскоп и полезла в саквояж за термометром. Конечно, в этом не было ничего удивительного: он был хорошо известен как один из хранителей города (старых и сильных сверхъестественных существ, к которым можно обращаться в минуту крайней нужды), но все равно она тихо улыбнулась. Она еще ни разу не видела, чтобы у этого вампира был вот такой вид. А еще было очень удобно, что во время осмотра малыша держит кто-то другой.
Грета постаралась побыстрее получить показания цифрового термометра: эти устройства просто долго не выдерживали воздействия зубов ее пациентов. Этот был относительно новым, так что быстро выдал ейцифры.
– Гм, – сказала она, сбрасывая показания. – Давно у него жар?
Новая порция гульского от мамочки ребенка, на этот раз более медленного: Грете даже удалось разобрать несколько слов. Кри-акх все равно ей перевел: у малыша несколько дней была простуда, но она уже вроде бы начала проходить – еще до появления голубых монахов, перед тем как племени пришлось бросить свой дом, – и вот теперь он не перестает плакать и отказывается кушать вкусную крысу.
Грета кивнула. Она уже догадывалась, в чем дело, но в этот момент гуленок отпустил рубашку Ратвена и потянул себя за острое зеленое ушко, уничтожив все сомнения. Тем не менее она заглянула в ухо и снова кивнула, выключая отоскоп. Просто классическое воспаление среднего уха, хоть барабанная перепонка и выглядит чуть иначе, чем те, с которыми она сталкивалась в студенческие годы.
– У него инфекция в ухе, – сообщила Грета, выпрямляясь. – И, учитывая общее состояние, я хочу немедленно начать давать антибиотик. Он раньше антибиотики не получал?
Кри-акх снова выступил переводчиком:
– Он не получал никаких человеческих лекарств.
– Ну, тогда начнем с амоксициллина и внимательно последим за ним, – решила Грета. – У меня есть лекарство. Бедный малыш, – добавила она, нежно прикасаясь к теплой щечке ребенка. – Я знаю, что тебе невесело, но очень скоро тебе уже будет лучше. Обещаю.
Она немного удивилась, когда гуленок заморгал и снова отпустил Ратвена, чтобы потянуться ручонкой к ней. Он еще шмыгал носом, но плакать, похоже, перестал. На жемчужно-серой рубашке Ратвена остались грязные следы пальчиков – вампира это то ли не волновало, то ли он их еще не успел заметить.
– Ему любопытно, – объяснил Ратвен с улыбкой.
Она посмотрела на него – и тот кивнул. Грета неуверенно потянулась и взяла гуленка на руки, удивившись тому, какой он тяжелый для своего роста: кости оказались очень плотными. Она приложила его к своему плечу и начала чуть покачиваться, инстинктивно поймав ритм, – и очень удивилась, что малыш не расплакался. Видимо, она что-то сделала правильно, хоть и совершенно случайно.
Подняв взгляд от малыша, Грета увидела, что Кри-акх и мама ребенка – «Акха, – подумала она, – ее зовут Акха», – наблюдают за ней. Она почувствовала, что щеки горят.
– Ему любопытно, – посчитал Ратвен. Грета бросила на него быстрый взгляд и снова сосредоточилась на гуленке.
– Он такой славный! – сказала она.
Маленькая ручонка с растопыренными пальчиками похлопала по светлой волне ее волос, а потом младенец уткнулся лицом ей в шею и крепко в нее вцепился.
* * *
Чуть позже, на кухне, Грета поставила чайник и стала смотреть, как Ратвен трет маленькие сероватые жирные следы рук, оставшиеся у него на рубашке. Большая часть грязи, похоже, досталась ему: ее собственная толстовка выглядела лучше.
– По-моему, пятна не отойдут, – сказала она. – Хотя картина была в высшей степени трогательная: вы стоите с младенцем на руках.
Ратвен изобразил негодование.
– Видели бы вы себя: порозовели и задохнулись, качая его на руках. Он ведь поправится, да?
– О да, – заверила она. – Если организм не даст неприятных реакций на антибиотики, то будет в полном порядке. У детей постоянно бывают инфекционные отиты, к какому бы виду они ни относились. Кри-акх позаботится, чтобы мамочка поняла, как часто ему надо давать лекарство и болеутоляющее.
– Какой на нем впечатляющий наряд, – отметил Ратвен. – Я про Кри-акха. Эти… э… эти крысиные хвосты – интересная деталь, правда?
Грета невольно рассмеялась:
– Да. Они говорят: «Как же много крыс пошло на эту накидку!» Не знала, что вы интересуетесь гульской модой, Ратвен. Вы полны сюрпризов.
– Это точно, – подтвердил он. – «Есть многое на свете»… и так далее. Я все еще не оправился от потрясения, что вы заставили сэра Фрэнсиса отправиться за покупками. Вот уж поистине сюрприз.
– Я его не заставляла! – запротестовала Грета. – Он сам вызвался. Благородно, смею добавить. По правде говоря, ему вроде бы нужен был предлог выбраться из дома, пусть даже для этого придется сесть за руль вашего «Вольво».
– А что не так с моим «Вольво»? – возмутился Ратвен. – Если не считать капризного переключения на третью скорость.
– Его чертовски сложно припарковать. Да, кстати, – тут Грета прищелкнула пальцами, вспоминая, как аккуратно были разложены хирургические инструменты, которые он для нее приготовил. – Вы правда водили машину «Скорой помощи» во время бомбардировок Лондона?
– Правда. – Чайник закипел, и он встал, чтобы заварить чаю. – И я свободно говорю на четырех языках, а на пятом и шестом – очень плохо, штопаю носки, танцую танго, не говоря уже о волнующе-опасных укусах в шею… и фокусу с летучей мышью. Про фокус с летучей мышью меня не спрашивайте. Однако я не умею пилотировать вертолеты, играть на пианино и сочинять лирические стихи; и не просите меня ухаживать за комнатными растениями. А вот и сэр Фрэнсис вернулся из супермаркета.
В дверях щелкнул замок – и, бросив попытку представить себе Ратвена за штопкой носков, Грета отправилась помочь занести покупки.
