Глава 10

Когда все ожоги и раны монаха были обработаны и перевязаны, день уже уступил место вечеру. Мобильник Греты несколько раз начинал звонить, а потом переключался на запись голосовых сообщений. Анна была отправлена домой с глубочайшей благодарностью и обещанием оплаты сверхурочных, как только Грете удастся наскрести лишние деньги, и теперь она осталась одна с обожженным монахом и Фаститокалоном.

Грета содрала перчатки и бросила на сиденье кресла, немного постояла, закрыв глаза, а потом достала телефон из кармана. Ощущение было такое, будто она неделю не спала: спина и шея ныли, головная боль, начавшаяся в висках, затопила весь ее череп, усталость навалилась такая, словно вокруг нее на пару делений повысили силу тяжести.

Помимо голосовой почты ее ждали эсэмэски. Ох. Так. Наверное, в какой-то момент ей следовало позвонить Ратвену и дать им знать, что у них с Фассом случилось и чего не случилось, – например, что они не валяются в какой-нибудь канаве в виде трупов.

Она виновато просмотрела все более гневные тексты и чуть не поддалась соблазну попросить Фаститокалона позвонить Ратвену, однако непрерывный кашель, доносившийся к ней в кабинет, подтолкнул к мысли, что эффективнее будет говорить самой.

Ратвен ответил после первого же гудка.

– Проклятие, вы где?

– В приемной, – сказала она. – Послушайте, мне…

– Я собирался сам идти искать. Я уже позвонил Шиле О’Двайр и попросил ее и других баньши провести облет, а чертовых гулей передать весточку и найти ваш запах. И чем вы весь день занимались, что даже на звонки не отвечали?

Она поморщилась и потерла висок. Когда он был зол, то просто придерживался ледяного сарказма, а вот когда впадал в ярость, голос у него становился на пол-октавы выше, а в аристократической речи начинал проскальзывать шотландский акцент.

– Мне очень жаль, Ратвен, правда. Это я виновата: я совершенно потеряла счет времени, но… вы не могли бы не кричать? – Она сама заметила, насколько устало звучит ее голос. – Мы разобрались с машиной, а потом Фасс поймал… запах? след?… того, кто на меня напал. Мы прошли по нему до Кэмден-тауна, и… Ну, короче, у меня на руках оказался один вымотанный демон и один серьезно травмированный безумный монах, и я забыла вам позвонить, извините.

– Вы заполучили одного?

Она услышала в трубке возбужденные голоса.

– Да. Изгнанник ордена. Он сказал, что его отлучили – видимо, потому, что при нашей прошлой встрече ему не удалось сделать все должным образом и убить меня.

– Он может говорить? – влез в разговор Крансвелл. – Наверное, мы смогли бы заставить его говорить.

– Будьте любезны, помолчите, Крансвелл, – проговорил Ратвен, уже почти не злясь. – В каком он состоянии?

– Ужасно обожжен, и к тому же его потом бичевали, и одному только Богу известно, с какими микробами он имел контакт… Но он восстанавливается, притом на удивление хорошо. Гораздо быстрее, чем должен бы. Сейчас он стабилен.

– Его можно перемещать?

– При необходимости. – Голоса у Ратвена в доме уже о чем-то спорили. – А что?

– Допросить, – объяснил Ратвен. Похоже, он тоже устал – устал и вымотан волнениями. Она ощутила новый укол стыда. – Я бы сказал, что нам троим было бы весьма интересно узнать, что ваш улов может поведать нам о «Мече Святости» и их планах. А Варни еще хотел бы поговорить с ним по поводу колотых ран.

– А если он ничего не знает? По-моему, он совсем потерял связь с реальностью. Не уверена, помнит ли он хоть какие-то подробности.

– Ну, мы хотя бы придумаем, что с ним делать. Как Фасс?

– Совсем без сил. Хотелось бы отправить его в постель: он сегодня слишком долго мерз под дождем, а потом еще ему пришлось переносить нас сюда. Причем не откуда-то, а из храма.

Она снова потерла виски, пытаясь вспомнить, когда в последний раз настолько уставала.

– А вы? – Голос Ратвена снова потеплел. – Нет, не отвечайте. Могу себе представить. Я за вами приеду. Если мы откинем спинку заднего сиденья «Вольво», то можно будет засунуть вашего нового друга на носилках, а я поностальгирую по тем временам, когда водил «Скорую» под бомбежками. Здорово, да?

Она невольно засмеялась – чего он и добивался – и сглотнула вставший в горле ком, вызванный внезапной волной симпатии.

– Это же неправда, да?

– Вы далеко не все обо мне знаете, дорогая моя. Идите и соберите все необходимое. Я скоро буду.

Грета не ожидала, что будет настолько просто устроить ее пациентов в видавший виды универсал Ратвена (который оказался того бледно-желтого цвета, какой свойственен только яичному ликеру и «Вольво). Сама поездка прошла тихо, не считая кашля Фаститокалона: она сама всю дорогу просидела совершенно неподвижно и с закрытыми глазами, наслаждаясь тем, что в этой ситуации от нее больше ничего не требуется. Указания посторонних часто бесят, но иногда (как, например, сейчас) Грета смаковала ту анестезирующую изоляцию, которая при этом возникает. Ей не надо было думать, и это было похоже… ну, на то, как наконец садишься после многих часов работы: уходит громадная ползучая ноша.

Реальность вернулась в тот момент, когда они затормозили перед домом Ратвена, снова тяжелым грузом ложась на ее мысли и чувства. Ей придется защищать человека, который совсем недавно пытался ее убить, от разозленного вомпира и рьяных расспросов Крансвелла, и это будет…

Она мысленно переформулировала свое заключение с «мерзко» на «погано», а потом еще раз на «довольно сложно» – и этот процесс вызвал у нее тихий смешок из-за полной абсурдности ситуации в целом. Ратвен бросил на нее вопросительный взгляд.

– Это я так, – сказала Грета, борясь со сменившим смех желанием расплакаться. В голове возник образ балансирования на узенькой перемычке между двумя ущельями, но Грета оттеснила его, стараясь, чтобы голос звучал нормально. – День был длинный, вот и все.

– Да уж. – Ратвен похлопал ее по руке. – Идемте. Надо вас покормить, а то цвет лица стал похож на мелованную бумагу. А этих двоих надо уложить.

Фаститокалон возмутился, что его внесли в список болеющих наравне с бывшим рядовым «Меча Святости», но его моментально заставили заткнуться.

Ближе к ночи, когда Ратвен приготовил ужин для нее и Крансвелла (в отношении пищи единственным правилом дома было отсутствие чеснока: порей и шнитт-лук в небольших количествах допускались, и оказалось, что вполне приличный соус болоньезе можно приготовить и без Allium sativum), Грета поделилась с ними своими предположениями относительно того, что увидела.

– Это ожоги от облучения, не химические… да и термальный ожог ни в каком случае такой картины не дал бы. В литературе упоминаются ожоги всего тела при падении в горячий источник с кипящей водой, однако картина не совпадает: у него ожоги не повсюду. Самые сильные – впереди, а некоторые участки на ногах и спине остались целы. – Она обвела взглядом слушающих, проверяя выражения их лиц. – Судя по тому, что он многократно упоминает голубой свет, я склоняюсь к теории, что это ультрафиолетовые ожоги, вызванные чем-то вроде неэкранированной сварочной дуги, или следствие длительного пребывания под ртутной лампой без внешней защитной оболочки. Картина соответствует длительному нахождению в позе на коленях лицом к источнику, возможно, держа сложенные ладони перед грудью. Самые сильные ожоги приходятся на лицо и шею, кисти рук и предплечья, нижнюю часть торса впереди и переднюю часть бедер. А еще он говорил не только о свете, но и о звуке. Гуле или жужжании. – Она замолчала и заправила волосы за уши. – Вопрос в том, какого черта такой источник ультрафиолета делает под землей и какое он имеет отношение к их доктрине «Убейте всех демонов»? И кстати, кто они такие и почему занимаются тем, чем занимаются? Но в основном мне хотелось бы понять, что, к черту, за все это ответственно.

Крансвелл накручивал на вилку остаток спагетти: рассказ на его аппетите никак не сказался.

– Голубой Божественный свет, – проговорил он с набитым ртом. – Чем бы он ни был, они подвергаются его воздействию специально. Может, как наказание? Типа власяницы и бичевания в качестве умерщвления плоти.

– О, святой источник ультрафиолета, очисти грехи наши? – спросила Грета скептически. – Не думаю, чтобы эти штуки существовали, когда возникала секта.

– Это вроде того фильма с Урсулой Андресс. – Он закончил наматывать спагетти, отправил их в рот и превратил оголенную вилку в указку. – Со Стейси Кичем: «Какой-то там бог-каннибал». Урсула с командой поддержки исследовала примитивный вулканический остров, набитый каннибалами, как вы сейчас, и обнаружила, что дикари поклоняются мертвецу с застрявшим в груди счетчиком Гейгера, считая, что щелчки – это звук мертвого сердца, которое продолжает биться. Предмет приобретает талисманную значимость. Культ.

– Но лампочка?.. – изумился Варни: интерес к предмету разговора заглушил легкое отвращение, которое ему внушали застольные манеры Крансвелла. – И тут ведь не суеверное племя каннибалов: они же… э… Доктор Хельсинг права, мы не знаем, кто они такие. Знаем только, что они могут писать соком чеснока на стенах чужих квартир длинные слова.

– Фанатичная вера способна толкнуть на довольно-таки странное поведение, – возразил Крансвелл. – Чего только люди не делают из-за веры, что это им велит Бог. Почему бы Богу не быть лампочкой? Он уже был смерчем и горящим кустом – если взять навскидку пару примеров.

– Стойте, – приказал Ратвен, вскинув ладонь и устремив взгляд куда-то в пространство с видом человека, пытающегося ухватить ускользающую нить воспоминаний. – Стойте. Метро, верно? Лондонская подземка. Там, внизу, масса электрических переключателей и тому подобного, чтобы регулировать работу всех систем.

– Думаю, служащие общественного транспорта заметили бы кучку безумных монахов, отбивающих земные поклоны перед плафонами, – фыркнул Крансвелл. – Все же это даже для Лондона странно.

– Помолчите. Я думаю. – Рука Ратвена, так и оставшаяся поднятой, осторожно как будто постучала по воздуху, словно пытаясь раскачать и высвободить то, что он пытался вспомнить. – Поезда и электрические рубильники… рубильники… Почти поймал.

– В детстве у меня была электрическая железная дорога. Прилагавшийся к ней трансформатор был такой кусочек дерьмеца: вечно перегре…

– Вот оно! – Ратвен хлопнул по столу так, что все подпрыгнули. – Извините. Вот что это мне напомнило. Когда вы сказали «трансформатор»! Я знаю, что это за голубой свет. То есть, по-моему, именно так. – Он одарил всех довольной улыбкой. – Больше ничего не соответствует всем параметрам: голубой свет и гудяще-жужжащий звук, и пары ртути, и ультрафиолетовое излучение, и… э… «талисманная значимость», как вы удачно выразились.

– Так что именно соответствует всем параметрам? – вопросила Грета.

– Ох, извините. Это вовсе не лампа, это ртутно-дуговой выпрямитель. Их ставили на электрические железные дороги, вот почему я о нем подумал. Выпрямители были стандартным элементом до… ну, годов до шестидесятых-семидесятых, когда стали использовать тиристоры. Жаль… Хотя, конечно, твердый элемент безопаснее и места занимает меньше. Сейчас в работающем состоянии их осталось очень мало: это музейные экспонаты, не говоря уже о токсичности.

– Я не понимаю, о чем вы, – раздраженно заявил Варни, говоря нарочито раздельно, а Грета с Крансвеллом бросили на него благодарные взгляды.

– Их еще использовали в кинопроекторах с угольными дугами: для дуги нужен постоянный ток, – продолжил Ратвен и только тут опомнился, заметив, что слушатели ничего не понимают. – Стойте, я сейчас покажу. – Он взял смартфон и провел быстрый поиск на Ютьюбе. – Вот один с электрической дороги в Мэне: его демонтировали всего несколько лет назад.

Все трое сдвинули головы, чтобы видеть экранчик: на нем шел видеоклип с чем-то удивительным, ужасающим и глубоко завораживающим.

Крансвелл смотрел через плечо Ратвена.

– Но это и есть лампа. С ногами.

Это и правда выглядело похоже: громадная стеклянная колба лампы, светящаяся голубым, с шестью ногами, торчащими из стенок прямо над основанием и немного напоминающими щупальца: каждая сгибалась под прямым углом, а потом уходила в графитовое гнездо и закрученную проволочную спираль. На дне ламповой колбы лежало озерцо ртути, по поверхности которой плясала ослепительно-яркая бело-голубая искра. Искра – слишком яркая, чтобы на нее можно было долго смотреть, – казалось, выписывает на жидком металле странные узоры, знаки, которые могли бы раскрыть свой смысл, если только достаточно долго наблюдать и следить за ними, что (несмотря на опасность) внушало желание попытаться.

Клип закончился, и никто не стал возражать, когда Ратвен включил его снова, увеличив громкость так, чтобы на фоне болтовни экскурсовода стало слышно, как это устройство гудит.

– Боже правый! – выдохнул Варни. – Кажется, можно не винить тех, кто решил, будто у этой штуки есть сверхъестественные способности. А для чего тут ноги?

– Аноды, – объяснил Ратвен. – Анод преобразует переменный ток в постоянный. По неким причинам, в которые я не стану вдаваться, пары ртути пропускают ток только в одном направлении. Это вроде клапана, который пропускает поток только в одну сторону.

– Поверю вам на слово, – заявила Грета. – Если это, по сути, громадная неэкранированная ультрафиолетовая лампа, она, наверное, способна нанести те повреждения, которые я видела. Если он подвергался ее воздействию… ну, достаточно долго.

Ратвен посмотрел на нее вопросительно. Она пожала плечами, не особо желая вдумываться.

– Это должны быть часы. Несколько часов.

– Как я и сказал, – вставил Крансвелл, – идет бдение, или покаяние, или еще что.

«Очищение», – подумала Грета с содроганием.

– Ультрафиолет стерилизует, – сказала она. – Он буквально бактерицидный. На самом деле так и стерилизуют предметы в лабораториях. Э… это и правда сходится. Выжигает бренное.

– Но как эта штука придает им… те сверхъестественные способности, которые мы видели? – нетерпеливо осведомился Варни. – Их глаза… как они могут видеть что-то, когда явно ослеплены?

Крансвелл кивнул:

– И как он делает так, что они еще и светятся голубым?

– А вот тут, по-моему, и начинается сверхъестественное.

Почти с комическим единодушием они оторвались от телефона Ратвена и обернулись к Фаститокалону, стоящему в дверях, – спавшему с лица, но сосредоточенному.

– Потому что не заблуждайтесь: они действительно сверхъестественные, – добавил он. – Рыбак рыбака…

– Ты зачем встал? – возмутилась Грета.

– Чтобы поделиться демонической точкой зрения. Нет, – добавил он, взмахивая рукой, – пожалуйста, без нотаций. Мне на сегодня их более чем хватило, и на разумную беседу я вполне способен.

Грета негодующе посмотрела на него, но только вздохнула и встала собрать посуду.

– Поставлю чайник, – сообщила она. – Раз уж мы устраиваем военный совет, то почему бы заодно не выпить хорошего чаю?

В туннелях – чернота. Никаких звуков, кроме капель воды и далекого рева вентиляторов, которые никогда не останавливают вращение, и периодического громыхания поездов, идущих в туннелях, что ближе к поверхности. Здесь, внизу, – только темнота и медленная капель: это невидимая вода терпеливо прокладывает себе путь сквозь трещины в цементе, протягивая молочно-белые пальцы новорожденной породы со сводов, разъедая искусственный камень понемногу, год за годом. Создания, которые используют эти туннели, не нуждаются в свете, чтобы видеть. Тут темно повсюду, кроме одного зала, но в этом единственном освещенном зале свет никогда не гаснет.

В стеклянной тюрьме танцующая точка бело-голубого сияния окружена холодным голубым светом, который превращает красное в черное, нескончаемо горит в неотступном мраке. Ровный атональный гул, сопровождающий свет, не меняется от его мерцающей интенсивности.

Внутри голубого свечения, внутри гула, за серебряными каплями конденсирующейся ртути, стекающими по стеклянным стенкам колбы, некая сущность ждет и размышляет.

Этой сущности не было в момент создания установки. На самом деле она находится здесь, в этой физической крепости из металла и стекла, всего несколько месяцев, найдя ее странно-уютным обиталищем. До этого она столетиями кочевала по самым разным сосудам: оружию, драгоценным камням, живым существам, разумам людей. Переплетаясь с их мыслями, идеями и грезами, незамеченная и неявная, она наблюдала из темноты в их глазницах. Время от времени она говорила с ними устами оракулов или голосами богов и идолов у них в голове, порой только шептала им слова в ночи, роняла семена, дававшие странные всходы.

Она пребывала на земле уже очень давно, эта бесформенная бестелесная сущность: она – ровесница самого мироздания, оставшийся незамеченным фрагмент бытия, подобный обрезкам на полу закроечной, и время от времени она засыпала на века, но сейчас снова бодрствует.

Бодрствует – и голодна.

Ее предназначением было и осталось поглощение, пожирание – и все беды, которые она создавала во все периоды цивилизации и до начала самой цивилизации, были нужны только для того, чтобы порождать ненависть и страх, утоляющие ее нескончаемый голод. Она подгоняла ход истории под свои нужды, раздувая волнения, провоцируя конфликты, разворачивая потенциально мирные соглашения в сторону агрессии, снова и снова.

Она вселилась в гадюку, которая укусила рыцаря короля Артура в Камлане, начав последнюю битву, овладела сердцами и умами тех, кто поджег библиотеку в Александрии. Когда монголы захватили Багдад в 1258 году и воды Тигра стали черными от чернил погубленных книг и красными от крови погубленных людей (девяносто тысяч погибших), она пировала. Однако она способна концентрировать свое внимание гораздо более прицельно, и часто самые любимые ее блюда оказывались приправлены тем глубоким страхом, который порождается делами рук одного человека, – оцепенением, которое охватывает город при череде громких и таинственных убийств. Она находит некое удовлетворение от столь тонкой и тщательной работы.

А паутина из нитей, которые она соткала и протянула по этому городу через сердца и умы, через темные дыры под землей, с помощью пылкой веры, почти завершена. Возможно, приходит время эндшпиля, время питаться.

Вера этих фанатичных богопросителей, в чьем готовом культе сущность устроилась, словно новый король, занимающий захваченный трон, оказалась на удивление питательной и жирной. Оказалось, что они идеально подходят для ее целей: группа мужчин, только-только объединившаяся в крошечную секту с намерением следовать примеру давно забытого тайного общества. Они были совсем обычными, хоть и очень активно поклонялись своему пониманию Бога.

Сущность с самого начала была весьма ими довольна: их рьяная вера была необычной и вкусной. Поначалу она только наблюдала, затем начала влиять на этих верующих, входя в их души и умы, делясь с ними крохами своей огромной, неизмеримой силы, делая их при этом не совсем людьми. Теперь их вера переродилась из преданности в бездумное сумасшествие, которое само по себе достаточно пикантно, однако сущности нужнее бесформенный ужас – тот концентрирующийся страх, который ее мелкие полусоздания творят в городе наверху. Всеобщий страх, вызываемый убийствами, и яркие сладкие всплески, возникающие всякий раз, как кто-то обнаруживает наблюдение… преследование… двух точек голубого света. Смерти чудесны, но страх намного лучше. Она намеревалась растянуть этот процесс еще на какое-то время, но возможно, час уже настал.

Столь питательная и чудесная концентрация боязни в городе создалась не только благодаря убийству обычных людей, что само по себе стало бы достаточно хорошей наградой за все усилия сущности, однако время от времени у нее появлялась возможность вкусить более редкий и крепкий напиток. Ужас живущих сладок… А вот ужас мертвых – настоящий деликатес.

Когда она только устроилась на этом месте и начала подбирать себе инструменты, у нее не было намерения тратить силы и внимание, необходимые для того, чтобы заняться немногочисленной группой городских чудовищ. Чудовища существовали всегда – это неизменный факт. Обычно требовалось слишком много усилий, чтобы управлять ими, воздействовать на их разум так, как можно воздействовать на короткоживущие и более яркие сознания, окружающие их, однако на этот раз ей попалась маленькая команда – инструмент! – оказавшаяся удивительно удобной для подобного скачка. Сущность весьма горда. Вооружившись своими милыми отравленными ритуальными игрушками, они, ведомые ею, весьма успешно напрямую атакуют чудовищ и преследуют тех людей, которые, видимо, имеют для чудовищ какую-то ценность. Пьянящий букет сверхъестественного страха испытывать приятно: он действительно гораздо лучше утоляет ее бесконечный голод… так, как ничто уже очень давно его не утоляло.

Когда главный прислужник сущности обнаружил, что отлученный все еще жив, что лекарка чудовищ, которую отверженный не сумел убить, доставила то, что осталось от их изгнанного брата, в безопасное место, он пришел в ярость, пылал ненавистью, сверкал сладчайшей решимостью исправить эту ошибку.

То, что эта женщина должна умереть, было понятно с самого начала: она оказалась до странности нужной чудовищам, так что ее убийство распространит среди городских немертвых волну не только страха, но и отчаяния, и сущность очень на это рассчитывала. Молодой человек, укравший книги, был гораздо менее важен, так что казалось достаточным его просто напугать.

Питательный, пьянящий гнев главного прислужника, вызванный провалом первой попытки избавиться от той женщины, немного отвлек сущность от ее голода – но ненадолго. Теперь она тянется к разуму прислужника – к алому сумбуру глубокой и пылкой веры, который представляется сущности прекрасным, – и легонько его подталкивает. Ждать приходится недолго: вскоре мужчина уже оказывается в ее зале – в комнате странного талисмана, который стал ее обиталищем, – и падает на колени в слепящем свете. В подобной домотканой сутане с капюшоном он мог бы стоять на коленях перед самыми разными алтарями прошедших столетий. Этот зал – такое же святилище, как и любой собор из камней, золота и ярких витражей.

«Подойди ближе, – произносит сущность у него в голове. Покрытое рубцами лицо и пустые неослепленные глаза прислужника устремлены на нее, полны благоговения. – У меня есть дело для тебя».

– Да, Господь мой, – откликается он шепотом, еле слышным на фоне бесконечного гула, – я больше Тебя не подведу.

«Знаю. – Голос звучит мягко. – Я сделал тебя служителем Бога, мстителем, карающим заслуживших Мой гнев. Твоя душа чиста, на твоих устах имена Бога, в руке твоей – разящий огромный и крепкий меч».

Говорить оборотами и ритмами, которых ожидают инструменты, всегда было легко. У сущности талант к языкам, так что играть роль очень специфического Бога этих людей оказалось совсем нетрудно. За тысячелетия она побывала многими богами. Множеством.

Прислужник низко перед ней склоняется. На залитом голубым светом лице блестят слезы.

– Да, Господи. Благодарю тебя, Господи. Каков будет Твой приказ?

В его голосе звучит такая радость!

«Пусть они сгорят в огне, – говорит голос внутри света. – Разожги огонь, и пусть в этом пламени сгорят злые, сосущие кровь, и их слуги, вор и шлюха Дьявола, и демон, и отлученный. Пусть их всех пожрет огонь. Нет ни тьмы, ни тени смертной, где могли бы спрятаться творящие беззаконие».

Он горячо кивает.

– А пожар не распространится, Господи?

«Пусть распространяется. – Сущность позволяет легкому удовольствию и веселью проникнуть в свой голос. Ах, как давно она не палила дотла целый город, как давно не питалась настолько хорошо! Все получится даже лучше, чем ожидалось: преданность ее инструментов делу очищения этого мира от зла чудесна и на удивление совпадает с ее собственными целями. – «Я отвернулся от этого града за его злые деяния, а не за добрые, и отдаю его в твои руки», – говорит она словами книги, которую он штудировал всю жизнь. – Ты сотрешь его с лица Земли, сожжешь огнем его башни и все, что в них. Пусть он распространится. Пусть смерть падет на них, и пусть они отправятся прямо в Ад, ибо грех живет в их домах и среди них».

– Когда это надо сделать?

Сущность задумывается.

«Сначала призови братьев от их дел, и пусть они подготовят себя молитвой и медитацией. Когда время настанет, я дам вам новые поручения. – Теперь голос стал еще теплее: искренне довольный, полный предвкушения. – В конце седьмого дня, дня, посвященного Богу. Моя воля непреложна, и вы – все вы – познаете покой».