23

Пару часов спустя я встречаюсь с Хидео в его личной машине. Я все еще не могу отойти от разговора с Реном. «Возможно, его слова были недвусмысленны». И этот музыкальный трек был не случайным. Он знает, что я следила за ним в «Темном мире», или как минимум знает, что я тоже была в «Пиратском логове» в то же время.

Если Хидео и замечает мою тревогу, то вслух ничего об этом не говорит. Кажется, его мысли тоже чем-то заняты. Даже без соединения через «Линк» я чувствую его беспокойство. Что-то заставляет его смотреть в сторону. Что-то, что заставило его прервать тогда наши поцелуи в доме. Я сомневаюсь, стоит ли рассказывать ему о разговоре с Реном, и решаю пока промолчать. Все это пока слишком размыто. Мне нужно докопаться до сути.

Мы медленно едем под дождем. Несколько часов спустя мы доезжаем до лесистых окраин Токио, где город уступает место покатым холмам и узким улицам из аккуратных трехэтажных зданий с элегантно загнутыми черно-красными крышами. Дорогу окаймляют сосны. Один-единственный пешеход бредет по тротуару, а садовник аккуратно подравнивает живую изгородь неподалеку – и, если не считать тихого «чик-чик-чик» от его ножниц, вокруг стоит тишина. Машина наконец останавливается в конце улицы, возле дома, где округлые кусты и камни украшают подъездную дорожку. Горшки с цветами стоят вдоль нее ровными рядами. У входа горит фонарь, хотя еще не стемнело.

Хидео звонит в дверь. Чей-то приглушенный голос раздается изнутри. И вот дверь открывается, и я вижу женщину в чистеньком свитере, брюках и тапочках. Она удивленно смотрит на нас сквозь очки, увеличивающие ее глаза. А потом по ее лицу разбегаются морщинки от радостной улыбки при виде Хидео – она смеется, зовет кого-то через плечо на японском, а потом протягивает к нему руки.

Хидео кланяется, ниже, чем когда-либо.

– Ока-сан, – говорит он, прежде чем заключить ее в нежные объятия. Он смущенно улыбается мне, а она треплет его за щеки, как маленького мальчика. – Это моя мама.

Его мама! Меня захлестывает теплое чувство, а с ним и волна эмоций. Я краснею и, следуя примеру Хидео, кланяюсь так низко, как только могу.

Хидео кивает в мою сторону.

– Ока-сан, – говорит он матери, – kochira wa Emika-san desu.

«Это Эмика», – читаю я перевод.

Я бормочу неловкое «здравствуйте» и почтительно склоняю голову. Она мне тепло улыбается, тоже треплет по щеке, а потом восклицает что-то по поводу моих волос. Затем она приглашает нас обоих внутрь, подальше от внешнего мира.

Мы разуваемся у двери и надеваем тапочки, предложенные мамой Хидео. Внутри дом залит солнечным светом, уютный и идеально чистый, украшенный фотографиями в рамках, комнатными растениями, глиняными горшками и странными металлическими скульптурами. Бамбуковые циновки и коврики покрывают пол гостиной, где стоит низкий столик с чайником и чашками. Раздвижная дверь открывает вид на японский сад из камней. Теперь я поняла, почему Хидео так обустроил свой дом в Токио: должно быть, он напоминает ему об этом месте, его настоящем доме. Я уже собираюсь сказать, как тут прекрасно, как автоматизированный голос раздается из динамиков в потолке.

– Добро пожаловать домой, Хидео-сан, – говорит голос. В кухне под чайником включается конфорка. Никто до нее даже не дотрагивался.

Его отец выходит поприветствовать нас. Я наблюдаю за ними, пытаясь подавить волну зависти, в то время как пара суетится вокруг сына с энтузиазмом родителей, которые нечасто видят своих детей.

Мама Хидео восклицает что-то по поводу угощения и убегает, оставляя очки на столе. Не задумываясь Хидео берет очки, следует за мамой в кухню и мягко напоминает ей надеть их. Потом он открывает дверцу холодильника и понимает, что продуктов там нет. Мама Хидео смущенно хмурится и говорит, что была уверена, что оставалось что-то. Хидео отвечает тихим, нежным голосом, положив руки ей на плечи, уверяя, что прямо сейчас отправит кого-нибудь в магазин. Отец смотрит на них из коридора, покашливая, судя по хрипу, от чего-то хронического. Я вздрагиваю от этого звука. Его родители не стары, но кажутся более хрупкими, чем следовало бы в их возрасте. Это вызывает во мне неприятные воспоминания.

Хидео возвращается ко мне и, увидев мой взгляд, лишь пожимает плечами.

– Если я не напомню ей, то система в доме это сделает, – говорит он. – Она приглядывает за ними в мое отсутствие. Они отказываются от слуг. – Его голос звучит непринужденно, но я слышала его много раз и поэтому улавливаю нотки грусти.

– Твои родители всегда здесь жили? – решаюсь спросить я.

– С тех пор, как мы переехали обратно из Лондона, – Хидео показывает на украшения на боковых столиках. – Мама занимается лепкой глиняных горшков с того времени, как ушла с работы. Металлические скульптуры сделаны отцом. Он их создал из ненужных компьютерных деталей в своей мастерской.

Я рассматриваю скульптуры внимательнее и только сейчас замечаю, что все части, даже геометричные или абстрактные, будто представляют их собственные жизни. Пара, идущая рука об руку. Семейные сцены. Несколько скульптур изображает его родителей с двумя мальчиками. Я вспоминаю фотографию в доме Хидео.

– Очень красиво.

Хидео мои слова приятны, но я чувствую, что чем дольше мы здесь стоим, тем быстрее к нему возвращается та темная грусть. Словно нахождение в доме подкармливает эту его сторону.

Некоторое время он смотрит в окно, а потом кивает мне.

– Итак, Эмика, – он слегка улыбается мне, – ты уже столько времени пробыла в Японии, а пробовала ли ты онсэн?

– Онсэн?

– Горячий источник.

– А, – я покашливаю, а щеки розовеют, – еще нет.

Хидео кивает в сторону двери:

– А хочешь?

Когда солнце клонится к закату, Хидео ведет меня к месту с видом на горы, где стоит купальня в окружении пышно цветущих вишневых деревьев. Я внимательно наблюдаю за ним. Его настроение улучшилось с момента приезда, но полностью так и не вернулось к привычному уровню. Теперь я тихо шагаю рядом и думаю, как бы его развеселить, когда мы подходим ко входу в купальню.

– Ты сюда часто приходишь? – спрашиваю его у дверей.

Хидео кивает:

– Это мой личный онсэн.

Воды горячего источника спокойны, облачко пара висит над ними. Гладкие камни обрамляют источник, а лепестки падают с вишневых деревьев и остаются на поверхности воды. С одной стороны онсэн выходит на горы, подсвеченные последними лучами солнца, с другой – на реку.

Когда я подхожу к онсэну в халате, Хидео уже в воде. Я рада горячему пару, потому что он, может быть, скроет румянец, от которого мои щеки чуть ли не воспламеняются, когда я смотрю на мокрые волосы Хидео и его обнаженные мускулы. Я покашливаю, и Хидео вежливо отворачивается, давая мне время снять халат и погрузиться в горячую воду. Я закрываю глаза и вздыхаю от облегчения.

– Не хочу уходить отсюда, – шепчу я, а в это время Хидео приближается ко мне.

Он отводит мокрые пряди моих волос за спину, а потом зажимает меня в угол, держа руки на кромке бассейна по обеим сторонам от меня. Мое лицо, кажется, по температуре уже сравнялось с водой, и я остро осознаю, что наши обнаженные тела соприкасаются.

– Что они означают? – шепчет Хидео, проводя рукой вдоль моей покрытой татуировками руки. Его пальцы рисуют мокрые линии на моей коже.

В блаженном тумане я опускаю взгляд на руку и выпрямляю ее, чтобы показать всю татуировку.

– Ну, – шепчу я, – вот пион, любимый цветок отца. – Мои пальцы скользят вверх от запястья, и пальцы Хидео следуют за ними. – Океанская волна напоминает мне о Калифорнии, потому что я родилась в Сан-Франциско.

Рука Хидео останавливается у моего локтя, где сложная геометрическая скульптура поднимается из волн.

– А это?

– Структура Эшера, – отвечаю я. – Я фанат.

Хидео улыбается:

– Хороший выбор.

Я тоже улыбаюсь и не могу отвлечься от ощущения его теплого прикосновения к моей руке.

Мои пальцы двигаются выше по татуировке, на мгновение останавливаясь на стилизованных перьях, летающих в небе, потом на переходе этого неба в скопление планет. Их кольца наклонены, словно винтажные виниловые пластинки, которые превращаются в строки партитуры.

– Ария Царицы ночи Моцарта, – заканчиваю я. – Ведь я тоже считала себя таковой.

– М-м-м, – Хидео наклоняется ко мне, покрывает шею поцелуями, и я дрожу. – Охотница за головами, блуждающая по «Темному миру», – шепчет он, – очень даже подходяще.

Я закрываю глаза, губы приоткрыты. Я погружаюсь в ощущение тепла его объятий и поцелуев на моей влажной коже, чувствую шероховатость шрамов на его костяшках, когда он берет меня за талию, притягивая еще ближе. В его взгляде я замечаю застенчивость, из-за которой он выглядит таким молодым, и это выражение лица волнует мое сердце. Я не помню ни начала наших поцелуев, ни конца, ни момента, когда он, ослабевший, прижимается ко мне всем телом, шепча мое имя. Кажется, мы существуем вне времени, в тумане жара и сумерек, и я не знаю, как это происходит, но ночь будто наступает в мгновение ока, и скоро темнота поглощает нас. Мы молча склоняем головы на обрамляющие источник камни и смотрим на висящие фонарики, заливающие воду золотым светом. Над нами звезды, мерцая, появляются одна за другой – настоящие звезды, а не виртуальная симуляция. Солнце едва успело зайти, но я уже вижу больше звезд, чем когда-либо в своей жизни. Они полотном света покрывают небо.

Лицо Хидео тоже обращено к звездам.

– Сасукэ играл в парке, – наконец говорит он. Слова звучат тихо в открытом пространстве. Я чуть поворачиваю голову, чтобы лучше слышать. Он теперь задумчив, его мысли где-то далеко.

Вот почему мы пришли сюда. Вот тот секрет, что гнетет его. Я поворачиваюсь к нему, ожидая продолжения. Кажется, он борется с самим собой в тишине, сомневаясь, посвятить ли меня в свой мир или это будет большой ошибкой.

– Что случилось? – шепчу я.

Он вздыхает, на мгновение закрывает глаза, а потом едва заметно машет рукой. Между нами появляется экран. Хидео делится со мной одним из своих Воспоминаний.

Я молча подтверждаю запрос. В следующее мгновение и онсэн, и ночь, и пейзаж вокруг нас исчезают, и мы оба оказываемся на краю парка золотым осенним днем. Солнце подсвечивает деревья светлой дымкой. Несколько автомобилей припарковано возле тротуара. Красные и оранжевые листья лениво падают на землю, окропляя зеленую траву теплыми цветами. Неподалеку два маленьких мальчика направляются в парк. Я сразу же узнаю одного из них – это юный Хидео, а другой, должно быть, его брат.

– Ты ведь еще не изобрел «НейроЛинк», когда это случилось? – спрашиваю, наблюдая, как мальчики заходят в парк. – Как ты создал это Воспоминание?

– Я помню этот день до мельчайших деталей, – отвечает Хидео. – Мне было девять. Сасукэ – семь, – он кивает в сторону братьев. – Расположение парка, деревьев, золотые листья, температура, угол падения света… Я помню все так, словно это случилось всего несколько минут назад. Я реконструировал этот момент в виде Воспоминания, каждый год добавляя новые детали.

Теперь мы видим происходящее глазами маленького Хидео, пока он спокойно идет вперед. Листья хрустят под его ботинками, воротник пальто поднят, защищая от прохладного ветра. Он тянет яркий синий шарф из рюкзака. В нескольких метрах впереди него семенит Сасукэ, явно младший из братьев, он беспрерывно улыбается и смеется, листья хрустят под его ногами. Мальчики разговаривают на японском.

«Yukkuri, Sasuke-kun!» – кричит маленький Хидео брату, размахивая синим шарфом в воздухе. Я читаю перевод на английский, пока он продолжает говорить: – «Подожди, Сасукэ! Надень-ка. Мама меня убьет, если ты будешь бегать без шарфа».

Сасукэ не обращает внимания. Он несет полную корзину синих пластиковых яиц.

– Так, в этот раз ты красный, – бросает он Хидео через плечо. – Я буду синий. Если я соберу все твои до того, как солнце опустится до вон того дерева, – он делает паузу, – я получу твою любимую машинку.

Хидео закатывает глаза и раздраженно охает. Они доходят до центральной поляны парка.

– Но она продавалась в наборе! – спорит он, хотя и не говорит «нет». Наконец он догоняет брата. Несмотря на протесты Сасукэ, Хидео заставляет его стоять на месте, пока он заматывает синий шарф вокруг шеи брата и поднимает его воротник повыше. – Нам сегодня нельзя долго гулять. Надо помочь папе в мастерской перед ужином, а маме допоздна нужно сидеть в лаборатории.

Сасукэ дуется, как и положено младшему брату.

– Хорошо, – бормочет он.

Мальчики разделяются и идут в разные стороны парка. На ходу Хидео достает пакет с красными пластиковыми яйцами из рюкзака. Оба начинают разбрасывать их по поляне. Каждый старательно прячет их от другого.

Синее яйцо подкатывается к Хидео, и он поднимает глаза на бесхитростно улыбающегося Сасукэ.

– Слишком сильно бросил! – кричит он. – Можешь кинуть его обратно?

Хидео хватает яйцо и кидает его брату. Яйцо пролетает над поляной и теряется в густых деревьях у берега крошечного ручейка, заросшего бамбуком. Он смеется, когда Сасукэ перестает улыбаться и хмурится.

– Подожди меня, Хидео, – бросает он через плечо и направляется в заросли за яйцом. Хидео отворачивается и продолжает расставлять яйца. Несколько минут спустя он оглядывается через плечо.

– Ну как, нашел? – спрашивает он.

Ответа нет.

Хидео выпрямляется и потягивается, наслаждаясь теплом полуденного солнца.

– Сасукэ! – снова зовет он, всматриваясь в деревья. Но в ответ доносится лишь едва уловимое журчание ручейка и шелест падающих листьев. Ветер шепчет среди раскачивающихся бамбуковых стеблей.

Проходит несколько секунд, а потом Хидео вздыхает и идет в ту сторону парка.

– Ладно тебе. У нас мало времени, – говорит он. – Сасукэ! Побыстрей там!

Мы следуем за ним между деревьями в высокой траве, замедляясь, когда листва оказывается слишком густой.

– Сасукэ! – снова зовет Хидео.

Его голос теперь звучит иначе: раздражение исчезло, вместо него замешательство. Он останавливается посреди деревьев и озирается, словно не в силах поверить, что тут только что был еще один человек. Минуты тянутся, пока он старательно обыскивает заросли. Снова зовет брата. Теперь в его голосе появилось беспокойство. А потом и страх. Второго мальчика нигде не видно. Словно он просто испарился.

– Сасукэ! – в голосе Хидео теперь отчаяние, паника. Его шаги ускоряются до бега. Он спешит из зарослей обратно на поляну, надеясь, что брат каким-то образом вернулся туда, а он не услышал этого. Но и там его нет, только синие и красные пластиковые яйца разбросаны по траве в ожидании начала игры.

Хидео останавливается посреди поляны. Воспоминание наполняется паникой, мир расплывается, когда Хидео крутится на месте, смотрит то в одну сторону, то в другую, а потом бежит в другую часть парка. Картинка сотрясается при движении. Его дыхание прерывистое, клубы пара вырываются изо рта в прохладный воздух. Когда я вижу отражение его лица в отполированной поверхности припаркованной машины, его глаза широко открыты и темны, зрачки расширены от ужаса.

– Сасукэ! Сасукэ! – каждый следующий вскрик все больше похож на вопль. Хидео зовет и зовет, пока его голос не хрипнет.

Внезапно он останавливается, хватая ртом воздух, и сжимает голову в руках.

– Успокойся. Сасукэ пошел домой, – шепчет он. Кивает себе, веря в это. – Он пошел домой пораньше, а мне не сказал. Вот где он.

Не теряя ни секунды, он бросается бежать домой, бешено крутя головой, осматривая тротуары в поисках маленького мальчика в ярко-синем шарфе.

– Пожалуйста, пожалуйста, – слышу, как он шепчет самому себе. Мир проносится мимо, словно видение.

Он не останавливается, пока не оказывается у дома – того дома, который я уже узнаю. Он колотит в дверь, пока отец не открывает ее в недоумении.

– Хидео, что ты тут делаешь? – он вытягивает шею и смотрит за спину Хидео на тротуар. – Где брат?

Хидео слышит этот вопрос, и его ноги подкашиваются. Я вижу, что в это мгновение он понимает: брат так и не вернулся домой, случилось что-то ужасное. За ним солнце уже начало садиться, перекрашивая пейзаж из золотого в розовый.

Все, о чем я могу думать, – что это слишком уж красивый день.

Воспоминание заканчивается. Я вздрагиваю, когда снова вижу онсэн и Хидео, спокойную дымку над теплой водой и отблески фонариков на камнях. Я смотрю на него. Он больше ничего не говорит, не смотрит на меня. Кажется, он вообще не здесь, его взгляд отдаленный, хмурый, испуганный. После паузы он поднимает другое Воспоминание. Оно показывает нам ту же последовательность действий, только ландшафт парка изменен, тут ручей немного дальше, здесь немного шире. Хидео вызывает третье Воспоминание. Все то же самое, но братья находятся немного в других местах.

– Не могу сказать даже, сколько раз я прокручивал эту сцену в голове, – наконец тихо говорит он мне. Он показывает Воспоминания одно за другим, и в каждом есть едва заметные изменения. И вот очередное показывает, как Хидео оборачивается на несколько секунд раньше и зовет Сасукэ вернуться, прежде чем тот исчезает в деревьях. Другое – как Хидео выводит Сасукэ из парка и они возвращаются домой, даже не начав играть. Еще одно – как Хидео идет вместе с Сасукэ за улетевшим в заросли яйцом, а не отпускает его туда одного. Мое сердце сжимается все сильнее при виде каждого нового варианта. Это бесконечный ад.

– Я помню все мельчайшие детали того дня… кроме действительно важных. Куда он пошел. Когда я перестал слышать его шаги в листьях. Кто забрал его. Я думаю о том, что могло бы случиться, если бы сделал это, или то. Если бы все хоть немного изменилось, – он качает головой. Его зубы так плотно сжаты, что я боюсь, что он раскрошит их. – Я не знаю. Потому я продолжаю строить.

Он терзает себя. С комком в горле я наблюдаю, как Хидео вызывает еще одно Воспоминание – позже той же ночью, с пляшущими по парку лучами фонариков. Голоса его отца и матери звучат резко и панически, на срыве. А потом сцена переключается на маленького Хидео, стоящего на коленях перед родителями, молящего о прощении, рыдающего в истерике, безутешного, даже когда они пытаются поднять его с колен. Сцена снова сменяется, и теперь Хидео лежит, свернувшись калачиком в кровати, молча, слушая плач матери, доносящийся из родительской спальни. Потом он просыпается каждое утро… И видит, как тонкая серебряная прядь проявляется в черных волосах. Я вздрагиваю. Это травма отметила его белым. И хоть я не он, даже без соединяющего наши чувства «Линка» я ощущаю эту ужасную, бесконечную вину, обволакивающую его сердце.

Я пытаюсь представить, каково было бы бесконечно горевать, исчезни отец однажды без следа; каково это – постоянно жить с тайной, с незаживающей раной на сердце. Я вспоминаю светильник на пороге дома его родителей, включенный даже днем. Я представляю ту боль, и даже от этого мое сердце словно кровью обливается.

Проходит долгое время после окончания Воспоминаний, наполненное лишь плеском воды о камень. Когда Хидео снова заговаривает, его голос тихий, полный преследующей его всепоглощающей вины.

– Они никогда больше не говорили о Сасукэ после его исчезновения. Они винили себя, взяли груз на свои плечи и несли его молча. Соседи и полиция тоже перестали говорить о Сасукэ из уважения к моим родителям. Они не могут смотреть на фотографии с ним, я смог сохранить только ту единственную. Он теперь существует только в их скульптурах. Мама постарела за одну ночь. Раньше она помнила все, она возглавляла команду ученых. Теперь она не может запомнить, куда что положила, что делала. У отца развился кашель, от которого он так и не вылечился. Ему часто становится плохо, – глазами Хидео находит созвездие Близнецов, звезды в форме двух братьев. – А я… Ну, Сасукэ любил игры. Мы играли каждый день, придумывали сами разные игры. Он был умнее меня – сдавал все экзамены на отлично, легко проходил тесты в любую элитную академию.

Теперь я понимаю.

– Ты изобрел «НейроЛинк» из-за брата. Warcross был вдохновлен игрой, в которую Сасукэ играл в парке. Ты создал Warcross для него.

Он некоторое время молчит, и вода идет рябью, когда он поворачивается ко мне.

– Все, что я делаю, – для него.

Я легонько касаюсь его руки. Никакие слова не помогут в такой момент, и я ничего не говорю. Только слушаю.

– Я обычно не говорю о нем, Эмика, – Хидео прерывает тишину. Отворачивается. – Я не говорил о нем уже многие годы.

Вот он, Хидео, какой есть, без денег, славы и гениальности. Вот он – мальчик, каждый день ждущий, что брат вернется домой, засыпающий каждую ночь под тот же кошмар, навсегда пойманный в ловушку мыслей, что он мог бы сделать что-то иначе, хоть что-нибудь. Сложно описать потерю тому, кто никогда через нее не проходил, и невозможно объяснить, как это тебя меняет. Но тем, кто испытал это, слова не нужны.

Хидео отталкивается от края источника и кивает в сторону ступенек, ведущих в баню. Он протягивает мне руку. Я беру ее, взгляд, как всегда, скользит к шрамам на его костяшках.

– Уже поздно, – мягко говорит он.