Глава девятая

Изображенное на диске лицо принцесса Беатрис обнаружила в отцовском собрании древностей. Оно нашлось под стеклом палисандровой витрины, на сей раз – на странице раскрытой книги. Читать на этом языке принцесса не умела: текст сплошь состоял из рун, больше всего похожих на следы куриных лап, видимо, изначально вырезанных на камне и понятных только немногим избранным, хранившим их тайны. Тот, кто скопировал их, зарисовал и диск – заключенное в круг лицо под капюшоном, клювастый профиль, размытые временем черты… Эта самая книга, открытая на этой самой странице, лежала здесь многие годы. Должно быть, мимолетный взгляд принцессы скользил по ней сотни раз, пока изображение не отпечаталось в памяти, встрепенувшейся и пробудившейся от дремы, когда лопата Каррена извлекла этот профиль на свет со дна раскопа.

«Но кто же это? – думала Беатрис. – Или это неважно? Может, дело только в узнавании символа посвященными?»

Она позвонила в маленький колокольчик, висевший на темной дубовой стене коридора, вызывая хранителя, и вскоре тот вышел из таинственного лабиринта кабинетов, мастерских и хранилищ. Был он высок, грузен, одевался неизменно в черное. При виде Беатрис важность и легкое раздражение тут же исчезли с его лица.

– Принцесса! – с улыбкой воскликнул он.

– Доброе утро, мэтр Берли.

Он был в этом коридоре всегда, сколько принцесса себя помнила, и почти не изменился на ее памяти – густобровый, лысый, как шар со спинки кровати, даже в те ранние годы, когда ей, чтоб заглянуть в витрину, приходилось подниматься на цыпочки.

– Вижу, вы зашли по пути на работу?

– Да, – весело подтвердила принцесса. Ее одежда для раскопок приводила мать в ужас, и посему Беатрис, облачившись в комбинезон и башмаки, обычно старалась поскорее выскользнуть из замка сквозь ближайшую дверь. Но этим утром она, повинуясь внезапному порыву, пошла в обход: отец, занятый делами и приемом гостей, наверняка еще не имел времени углубиться в решение этой загадки. – Интересно, не сможете ли вы рассказать что-нибудь об этом лице?

Мэтр Берли последовал за ней мимо безукоризненно чистых, мягко освещенных, просторно размещенных в витринах и на стенах трофеев, отвоеванных у истории, – ларцов и оружия, украшенных драгоценными камнями, свирелей и арф, монет и одежд, аляповатых резных кубков и блюд – к витрине в углу.

– О-о, – негромко сказал он, взглянув на профиль.

– Что бы могло значить ваше «о-о»? Мэтр Кле, увидев его, расхохотался… Что могло его так насмешить?

– В самом деле? Я и не знал, что он умеет смеяться. Данное лицо – вернее, то, что от него осталось – появляется то там, то сям на протяжении сотен лет: вначале на этом странном металлическом диске или монете, затем на печати, изображенной на фронтисписе этой книги, и даже вычеканенным на гарде вот этого меча, – говоря, он двигался, ведя принцессу от витрины к витрине, от столетия к столетию. – А здесь мы можем наблюдать его даже вырезанным на этой изящной камее. Таким образом, мы должны признать: это лицо наводит на мысли о множестве разных вещей – тайне, учености, войне, любви, власти.

– Обо всем этом… – завороженно проговорила принцесса. – Но, мэтр Берли, кто же это такой?

– Никто, – куда беспечнее, чем можно было ожидать, ответил мэтр Берли. Видимо, он привык жить, смирившись с этой загадкой. – Ученые высказывали самые различные предположения, но соглашаются только в одном: видимо, в данном случае важна не личность – и человек, изображенный здесь, и художник умерли сотни лет назад, – а символ. Узнавание.

– Узнавание чего? – настойчиво спросила принцесса.

– Это нам также неизвестно, принцесса. Возможно, знающих этот язык. Или посвященных в скрытые в нем секреты.

– То есть, если узнаешь лицо, ты – тот, кому известны эти секреты?

– Грубо говоря, да, – согласился хранитель.

– Тогда что же говорит этот тайный язык? Не сомневаюсь, кто-нибудь уже сделал перевод.

– Да, – кивнул хранитель. – И не один.

– И?

– Э-э… – мэтр Берли озадаченно провел ладонью по гладкой лысине. – Ученые сошлись на общепринятом названии этого текста – «Круг Дней». Судя по всему, это некий дневник, журнал повседневной жизни ранних обитателей этих земель. Стряпня, сев, изготовление каменных наконечников для стрел, шитье и стирка одежды…

– Стирка? – не веря своим ушам, переспросила принцесса.

– Да. И тому подобные повседневные заботы.

– Но кто станет вести дневник о стирке, когда записи нужно выцарапывать на коре, а то и высекать на камне?

– Этот вопрос не раз возникал в ходе научных дискуссий.

– Значит, секреты кроются в стирке, – внезапно догадалась принцесса. – Стряпня, сев – все эти слова означают нечто другое. Тайное.

– Именно так, принцесса, – кивнул мэтр Берли. – И тут мы заходим в тупик. Останавливаемся у порога тайны, не имея ни единого намека на то, что они могут означать.

Поразмыслив над этим, принцесса неохотно, вымученно улыбнулась.

– Думаю, поэтому мэтр Кле и смеялся. Он узнал лицо непостижимого. Значит, исследования зашли в тупик…

– Пока не родится ученый, который сумеет понять загадки, сопряженные с примитивными способами стирки, дальше нам действительно не продвинуться.

– В высшей степени странно, – принцесса помедлила. Ей очень не хотелось сдаваться, но больше искать ответ было негде. – Что ж… Благодарю вас, мэтр Берли. Отец, вероятно, придет к вам с тем же вопросом. Конечно, я передам ему то, что вы рассказали, но он наверняка решит, что либо я, либо вы, либо многие поколения ученых что-то упустили…

Внезапно двери распахнулись, и – вот он, легок на помине! В зал быстрым шагом вошел король в сопровождении гостей: лорда Гризхолда с супругой, леди Петрус, множества придворных, пожилых кузенов и кузин, которых Беатрис даже не помнила по именам, и рослого темноглазого человека – барда лорда Гризхолда, несомненно, явившегося взглянуть на старинные инструменты. «А вот и я, – внезапно вспомнилось принцессе, – одетая как каменщик, в не стиранный со вчерашнего дня комбинезон, напоказ всему свету…»

Смех и порыв спрятаться в одном из шкафов мэтра Берли пришлось подавить. Прятаться все равно было поздно. Отец увидел над витринами ее лицо, а подойдя ближе, и все остальное, но даже не изменился в лице. Скорее всего, он, обладавший весьма широкими взглядами на необычные экспонаты, даже не заметил ее костюма. А вот леди Петрус заметила, да еще как – ее крашеные брови едва не спрыгнули со лба.

– Дорогая, – сказала она, мужественно чмокнув губами воздух над щекой Беатрис, – как необычно ты выглядишь!

– В самом деле? Я просто как раз отправляюсь копать.

– Копать… Да.

– У моей дочери необычные интересы, – поспешно заговорил король. – Она сама садится за руль, пересекает Стирл и большую часть дня пропадает под землей, а после возвращается домой – если нам посчастливится, с забытыми осколками самой истории. Вроде этого! – он выставил на всеобщее обозрение принесенный с собой медный диск. Пожилые кузены и кузины зашушукались. Лорд Гризхолд подался вперед, чтобы лучше видеть. – Твой дядя, – пояснил король для Беатрис, – тоже заинтересовался стариной.

– Да, пахари в моих полях постоянно откапывают разные разности, – пробормотал лорд.

Его бард тоже надолго задержал взгляд на диске, и Беатрис обнаружила, что, в свою очередь, надолго задержала взгляд на нем. Она не смогла бы так сразу сказать, каков он – необычайно красив или просто неотразим. Казалось, он занимает куда больше места, чем ему требуется. «Возможно, – подумала она, – в каком-то смысле он обитает во всем своем большом, ширококостном теле – даже в тех его уголках, о которых другие и не подозревают». Даже его длинные волосы, распущенные по последней принятой среди музыкантов моде, словно бы излучали черный свет, как шкура хорошо вычищенной лошади.

Бард вскинул голову и встретился с ней взглядом. Его глаза сияли тем же черным внутренним светом. На миг принцессе почудилось, что этот свет струится в ее глаза. В этот миг полный жизни юноша будто бы сделался неосязаемым, как воздух, как время, словно он стал всего лишь маской какого-то безымянного древнего осколка прошлого, проникшего под кров ее отца. Принцесса была привычна к виду древних вещей, и что-то в ее душе узнало в этом человеке одну из них.

Моргнув, она освободилась от наваждения, перевела дух и вновь увидела его неотразимое лицо и мрачное любопытство в устремленных на нее глазах. Кровь закипела в ее жилах, и она почувствовала, что неудержимо краснеет – от ключиц до лба. Она с трудом отвела взгляд в сторону, но и после этого чувствовала на себе его глаза.

Однако, может быть, это ей просто почудилось: вновь подняв взгляд, она увидела, что бард смотрит на отца, говорящего хранителю коллекции:

– Да, Беатрис, как она вам и сказала, принесла нам загадку. Вот что нашлось в раскопе.

«Как же зовут этого барда?» – меж тем вспоминала она. Официально он еще не выступал при дворе, хотя накануне вечером Беатрис слышала негромкие звуки арфы с галереи для менестрелей. Она знала: он будет выступать сегодня, за ужином в честь лорда Гризхолда.

– Беатрис?

Все вокруг смотрели на нее. Почувствовав, что снова краснеет, Беатрис виновато улыбнулась.

– Извини, отец, я… Я задумалась, – она сделала шаг назад. – Мне пора. Уже отлив, и остальные ждут, когда я приеду подобрать их.

– Подожди, подожди, – со смехом сказал отец. – Прежде, чем убежать, расскажи нам, где это было найдено.

– О… За Докерским мостом, среди стоячих камней у берега реки.

– В самом деле? Что же могло вдохновить мэтра Кле на исследование этих развалин?

– Отец, никто не знает, что вдохновляет мэтра Кле.

– Да, это так. Что ж, если должна идти, значит, должна. И постарайся откопать что-нибудь настолько же удивительное, чтобы показать нам всем за ужином.

– Хорошо, отец.

Быть может, она снова почувствовала на себе взгляд барда, отворяя дверь, а может, это ее собственное влечение заставило ее оглянуться перед тем, как переступить порог. Да, он действительно смотрел ей вслед, и на его лице явственно отражалось то же удивление и интерес, что и на лице Беатрис.

Весь день она ломала голову над этим широким точеным лицом, странным образом излучавшим энергию одновременно с тайной. В нем чувствовалось нечто дикое. Нет, не то чтобы дикое – ничего звериного, возможно, всего лишь намек на непредсказуемость, вполне подходящую барду из мрачных и грубых гризхолдских земель. Должно быть, он собирал свою музыку везде, где бы ее ни услышал, среди высших и низших сословий, в палатах и в хижинах. Может быть… Это лицо то и дело появлялось между ее глазами и кистью, между ее глазами и маленькой киркой, пока они с Кэмпионом двигались вдоль края каменной кладки, выступавшего из-под слежавшейся земли. Время от времени Кэмпион принимался насвистывать, а порой задавал вопросы о диске, и она отвечала, почти не слыша собственных слов.

К концу дня она услышала его вскрик, обернулась и с удивлением увидела, что он, выронив кисть, протирает глаза.

– Миледи, – пожаловался он, смеясь и в то же время шмыгая носом, запорошенным пылью, – вы соблаговолили пожаловать меня целой тучей пыли прямо в лицо!

– Прости, – воскликнула Беатрис, шаря в карманах в поисках платка. – Вот, возьми…

– Не могу же я сморкаться в вензель династии Певереллов!

– Еще как можешь. Я всю жизнь это делаю.

Несмотря на свои возражения, он с великим энтузиазмом высморкался, протер слезящиеся глаза, подобрал кисть и бросил на Беатрис хитрый взгляд.

– Ты уже не первый час ничего не слышишь и даже не замечаешь. Уж не влюбилась ли?

Принцесса удивленно уставилась на него.

– Как я могла влюбиться, – будто со стороны услышала она собственные слова, – если увидела его только сегодня утром?

Веселье, извергшееся из глубин ямы, переполошило бы и самых закаленных обитателей этих руин. «Если бы, – с легкой горечью подумала принцесса, – здесь обитал хоть кто-то, кроме мэтра Кле».

– Кельда, – сказала леди Энн тем же вечером, помогая принцессе одеться к ужину. – Этого барда зовут Кельда.

Беатрис, уже четверть часа мучившаяся, стараясь подвести разговор к музыканту, мысленно вздохнула с облегчением.

– Странное имя.

– Да уж, могу вообразить. Должно быть, какая-то замшелая древность из гризхолдской истории, – согласилась леди Энн, прикладывая к зеленому атласному вороту платья принцессы сначала сапфиры, затем янтарь. – Однако я весь день только о нем и слышу.

– Вот как? – спросила Беатрис, пристально вглядываясь в ее отражение в зеркале.

– Кто о нем только ни спрашивал! Все фрейлины королевы и большинство ваших внезапно прониклись интересом к игре на арфе и наведываются на галерею менестрелей брать уроки.

– О-о… – Пав духом, принцесса окинула взглядом собственное опрятное, прилизанное отражение, затем изучила утонченное, неприступное лицо Энн, изящный вырез ее ноздрей… – Но, как я понимаю, не вы?

– На мой вкус, принцесса, он слишком, слишком неотесан. Всю жизнь провел в гризхолдском захолустье, и вдобавок похож на пони. Норовистого, надо заметить, – она приложила к шее Беатрис вычурное, кошмарно аляповатое колье из целых глыб аметиста, перевитых золотыми розами, словно сама того не замечая. – Хотя… Что-нибудь кроме этой грубой сермяги, пара приличных сапог, хорошая стрижка, и он, вероятно, вполне мог бы… Особенно при таких плечах…

К удивлению Беатрис, заметив ее ясный, испытующий взгляд, фрейлина прямо-таки покраснела: ее щеки подернулись легким румянцем цвета увядшей розы, как на старинных портретах.

– Прошу прощения, принцесса, я отвлеклась, – сказала она, поспешно убирая колье. – Конечно, это совершенно не подойдет.

– Действительно.

– Хуже, чем тот медальон. Кстати, вам удалось узнать, что он такое?

– И да, и нет. Когда-то он означал очень многое, а теперь ни для кого не значит ничего.

– Чем-то похоже на…

Фрейлина слегка запнулась, обдумывая предмет разговора.

– Да. Чем-то похоже на любовь. Я думаю, сапфиры.

– Полагаю, вы правы. Их цвет скрадывает бледно-зеленый цвет платья и выгодно подчеркивает ваши глаза.

– И все-таки чем он всех так очаровал? – задумчиво сказала Беатрис. – Нарочно он этого добивается, или все получается само собой?

– Пока не знаю, – медленно ответила леди Энн, застегивая цепочку и укладывая нити золота и темно-синих искристых камней на плечи Беатрис. – Но осмелюсь заметить, принцесса: выяснение может потребовать куда больше хлопот и волнений, чем он заслуживает.

Позже, размышляя над всеми волнениями и хлопотами этого вечера, Беатрис смогла оценить проницательность своей фрейлины по достоинству.

Все началось вполне предсказуемо. Перед ужином разодетые гости собрались в длинном вестибюле, чтобы приветствовать лорда Гризхолда и его семейство. Были откупорены бутылки, за подносами сверкающего хрусталя сквозь лабиринт толпы последовали блюда закусок – подлинных произведений кулинарного искусства. С галереи менестрелей под сводами зала радушно зазвучали скрипки и флейты, вплетая свои голоса в разговоры внизу. Шум нарастал, к общему хору присоединялись голоса новых и новых гостей. Прогуливаясь в толпе, приветственно кивая направо и налево, Беатрис к собственному удивлению обнаружила, что взгляд ее блуждает по сторонам в поисках юного выразительного лица, привлекшего ее внимание утром. Почувствовав, что краснеет, она решительно обратила слух и взгляд к собеседнице. Ею оказалась нареченная брата, дюйм за дюймом описывавшая кружева, канты, жемчужное шитье и рюши на рукавах своего свадебного платья.

Кивая и улыбаясь в ответ, Беатрис оставила ее, как только это позволили правила хорошего тона, и снова двинулась сквозь толпу. Вскоре ей на глаза попалась чья-то темная голова, но это оказался вовсе не молодой бард, а Иона Кле, стоявший у края толпы гостей с бокалом в руке. Как ни странно, рядом стоял и его сын, обычно старавшийся держаться подальше от отца, оказавшись с ним в одной комнате. Что еще удивительнее, они о чем-то разговаривали – по крайней мере, пока Фелан, увидев кого-то в толпе, не скрылся среди гостей.

Вспомнив о лице под капюшоном, обнаруженном на самых разных экспонатах из отцовской коллекции, Беатрис изобразила на лице лучезарнейшую из улыбок, притворилась глухой и направилась к редеющему краю толпы.

– Добрый вечер, мэтр Кле.

Раздраженное выражение на лице старого барда ничуть не изменилось, но при виде принцессы он моргнул.

– Принцесса? Вы поразительно хорошо отмыты.

– Да, не правда ли? Я хотела поговорить с вами о том диске. Сегодня утром я консультировалась с мэтром Берли, и он показал мне изображения того же лица под капюшоном на нескольких совершенно разных экспонатах, относящихся к совершенно разным столетиям. По его словам, оно означает какую-то тайну, но никому не известно, какую именно. Возможно, вы сможете что-то добавить?

Внезапно взгляд Ионы, устремленный на нее из-под тяжелых век, застыл и потемнел, словно его внимание привлекло нечто, незаметно появившееся за ее спиной. Скосив глаза, принцесса заметила позади еще одну темную фигуру и быстро обернулась. Да, это был он, бард лорда Гризхолда – как обычно, весь в черном, с улыбкой на лице.

– Принцесса Беатрис, – сказал он, склонив перед ней голову. Казалось, его глубокий бархатный голос находит отклик в ее костях, заставляя их гудеть, как струны арфы. – Мэтр Кле. Мы не знакомы, но сегодня утром я имел счастье видеть в коллекции короля множество ваших находок. Если не ошибаюсь, вы также учились и в школе бардов на холме?

Молчание Ионы тянулось целую вечность.

– Некогда, – наконец ответил он, так сухо, что Беатрис почудилось, будто его слово рассыпается в воздухе облачком пыли.

Тогда бард снова повернулся к ней. Он внушал ей странное ощущение: принцесса, несмотря на высокий рост, в который раз почувствовала свое сходство с птицей, только не с аистом, как обычно, а с ласточкой, которую он легко мог бы подхватить и унести на ладони. Слыша его голос и чувствуя, как теплеет кожа под сапфирами, она вновь ощутила в нем странное, интригующее, режущее глаз соседство древней тайны и юной силы.

– Принцесса, меня зовут Кельда. Это – имя старинного рода гризхолдских крестьян-арендаторов. Отец надеялся, что и я стану одним из них, но то и дело заставал меня сидящим на ограде свиного загона и поющим свиньям после того, как покормлю их.

– Очаровательно, – буркнул Иона одному из галереи предков на стенах.

– Что ж, – скорбно улыбнулся бард, – мы, гризхолдцы, народ прямой. Я выучил свои баллады в суровых краях, где люди до сих пор поют древнейшие из песен нашей страны. Увидев, как вы были одеты утром, я подумал, что вы можете кое-что знать о земле.

– Да, – слегка удивленно ответила принцесса, – это так. В своей второй жизни я занимаюсь раскопками. Ищу в земле старинные вещи для мэтра Кле.

– Простите мое невежество, но не слишком ли необычно это занятие для дочери короля?

– Пожалуй, да. Если судить по старым балладам, вполне можно подумать, что все мы сидим взаперти, вышиваем гладью и ждем, когда у нашей двери – вернее, у дверей – остановит коня избранник сердца…

Чувствуя, как под его улыбчивым взглядом начинает заплетаться язык, принцесса пожалела, что не взяла с подноса бокал шампанского, за которым могла бы укрыться.

– Конечно, – с обезоруживающей откровенностью ответил он. – Что я мог узнать о принцессах в Гризхолде? Только сказки. Но отчего вы так любите старые вещи?

Принцесса вновь покраснела, как будто в этом вопросе было нечто интимное, и Кельда прекрасно об этом знал. Двусмысленность в его взгляде завораживала, не позволяя отвести глаза в сторону.

– Мне нравится, – медленно заговорила она, беспомощно вглядываясь в лицо барда, – искать… вернее, открывать… утраченное. Или, скорее, забытое. Складывать картины человеческих жизней из маленьких тайн, оставленных нам предками. Ведь основы нашего современного мира были заложены еще тогда, в далеком прошлом. Все равно что поиск начала сказки. Ты шаг за шагом идешь по сюжету назад, а оно раз за разом отодвигается, держась на шаг впереди, неизменно оставаясь древнее очередного кусочка мозаики в твоих руках, неизменно указывая за пределы известного.

Бард энергично закивал. Его распущенные волосы всколыхнулись волной, заиграли струйками света.

– Это ведь то же, что чувствую я, наткнувшись на новую балладу! – воскликнул он. – Я начинаю искать, стараюсь расслышать ее прежний облик, найти места, где язык меняется, намекая на что-то в прошлом, где сюжет уходит еще дальше вспять!

– Да, – поспешно согласилась принцесса, заметив подошедшего Фелана.

Фелан, остановившийся рядом с бардом, уставился на нее, даже не замечая возникшего прямо перед ним подноса с вином. Иона без промедления взял себе бокал, и тут принцесса увидела его – сюжет, уходящий вспять, отблеск всеобъемлющего веселья на лице юного барда, едва заметный насмешливый прищур, странную осведомленность о том, кого он явно видел впервые. Забыв даже взять себе бокал, она застыла на месте с крайне неизящно отвисшей от изумления челюстью. Но тут Фелан поздоровался с ней, и Беатрис поспешила захлопнуть рот.

– Принцесса Беатрис, – сказал он, глядя на нее с таким простодушным изумлением, что она едва не расцеловала его. – Вы будто вышли из старой волшебной сказки.

– Позволь угадать, – сбивчиво забормотала она, воспользовавшись поводом отвести испуганный взгляд от барда. – Из той самой, о девице, днем выгребавшей золу из очагов, а при свете луны танцевавшей с принцем?

Фелан с улыбкой кивнул.

– В лунном сиянье она восстает из пепла, подобно фениксу. Пожалуй, эта сказка подойдет, как ни далек я был от мыслей о золе и пепле.

Слушая Фелана, Беатрис чувствовала темный взгляд барда, устремленный на нее. Сквозь шум толпы она каким-то чудом услышала его вдох: он подбирал слова, чтобы заговорить, заставить ее взглянуть на него. Но голос барда был смят другим – глубоким, жизнерадостным, привыкшим приковывать внимание и подавлять соперников.

– О-о, превосходно! Вот вы где, мэтр Кельда! Я хотел бы представить вам Зою Рен, чей голос вы сегодня услышите. Молодой бард из нашей школы, почти закончила учебу. Конечно, все мы также с нетерпением ждем и вашего выступления.

Кеннел, бессменный и неподражаемый придворный бард короля, ослепительно улыбнулся собравшимся. Его седые волосы торчали над головой, будто хохолок жаворонка. Зоя, в ниспадающих с плеч шелках цвета сумерек, с обычной куртуазностью приветствовала принцессу, а после перевела проницательный, любезный взгляд на барда. Как ни странно, она казалась абсолютно неуязвимой для его чар.

– Мэтр Кельда, – оживленно заговорила она сильным, мелодичным голосом. – Мне просто не терпится послушать вас. Не сомневаюсь, вы сотворите в этом зале настоящее волшебство.

При этих словах Иона Кле отчего-то фыркнул в бокал с вином. Кельда взглянул на Зою с интересом, точно на существо иного, незнакомого вида.

– Я слышал ваш голос, – заметил он. – Отчетливо и ясно, когда мы прибыли. Он был, как говорит мэтр Кеннел, изумителен.

– Пожалуй, да, – жизнерадостно улыбнулась Зоя.

Поднесенное блюдо крохотных пирожков-расстегайчиков в виде раковин гребешков с устрицей и черными жемчужинами икры внутри было оставлено без внимания всеми, кроме Беатрис, у которой в минуты подспудных страхов всегда разыгрывался аппетит, и Кеннела, проглотившего целую горсть даров моря, чтобы тут же вновь ввергнуть окружающих в пучины своего обаяния.

– Скажите, мэтр Кельда, часто ли вы покидали пределы Гризхолда? По-моему, прежде нам не случалось видеть вас при дворе короля Люциана. Да и при дворе его отца – хотя в те времена вы, должно быть, еще не завершили обучения. Я здесь, при дворе, так давно, что уже утратил счет годам.

Кельда покачал головой, что вызвало новый странный звук со стороны Ионы.

– Я редко путешествую. И, кстати, никогда не учился и даже не бывал в Школе-на-Холме.

– Если так, вы должны ее посетить!

– Да. Завтра. Я уже получил приглашение мэтров, и лорду Гризхолду не понадоблюсь. Но, мэтр Кеннел, вы ведь играли в этом замке даже не перед двумя, а перед тремя королями, включая деда короля Люциана.

– О, да – я стал придворным бардом перед самой его смертью. Удивлен, что вы помните об этом. Я и сам позабыл.

– Мы, гризхолдцы, жадны до новостей из Кайрая. Они согревают нас долгими зимними вечерами. Я преклоняюсь перед вашей жизненной силой, перед вашим мастерством музыканта. Вы занимаете эту должность так давно, что, конечно же, время от времени чувствуете соблазн уступить столь трудные обязанности барду помоложе?

– Никогда, – самодовольно ответил Кеннел. – Моему голосу и пальцам позавидует любой из молодых, память моя отточена неустанными упражнениями в Школе-на-Холме… Играя, я забываю о собственной старости!

– Вы заставляете всех нас забыть о ней, – пробормотал Фелан, с неодобрением покосившись на заезжего барда, повернувшего светскую беседу в столь сомнительное русло, и это привлекло внимание Кельды к нему.

– Если не ошибаюсь, вы тоже из Школы-на-Холме?

– Да, – с той же сухостью, что и Иона, ответил Фелан. – Но я лишен амбиций и не имею ни малейшего желания занять место Кеннела. Кеннел – великий бард, образец для всех нас, и я могу пожелать ему лишь одного – играть при дворе Певереллов, пока он сам того хочет.

– То есть, – с улыбкой добавил Кеннел, – до тех пор, пока не сделаю последний вдох в паузе меж строк, и мой последний неспетый куплет не останется среди этих древних стен навеки.

– Восхитительно, – восторженно сказал Кельда, останавливая поднос с маленькими рыбками из лососевого паштета с каперсами вместо глаз, выложенными поверх треугольных гренков. – Ваш пример всем нам может служить наукой.

– Видите ли, – учтиво начал Кеннел, сделав паузу, чтобы отправить гренок в рот, прежде чем продолжить.

Глотнув, он вновь сделал паузу, снова глотнул…

Поедая рыбку из паштета, Беатрис увидела, как его лицо приобрело оттенок хорошо прожаренного лосося, затем – сырой говядины, и едва не поперхнулась сама. Иона резко сказал что-то Кеннелу, внезапно навалившемуся всей тяжестью на изумленную Зою. Несмотря на все усилия, у нее не получилось удержать старика. Он заскользил вниз, и тут Иона, вскинув руку, с силой ударил старого барда локтем под ребра. Вино, выплеснувшееся из бокала Ионы, залило Кеннела с головы до ног и щедро окропило рыбку из лососевого паштета, вылетевшую из его горла, точно последнее слово в разговоре, за миг до того, как старый бард осел на пол у ног Беатрис.