Глава десятая

Вот так-то смерть придворного барда и оказалась семенем, зароненным в голову Деклана, пустившим росток, что покрылся листвой и ветвями, дал завязь и, наконец, расцвел первым состязанием бардов, устроенным в королевстве Бельден.

Прежде чем объявить о нем даже собственным ученикам, Деклан созвал тех немногих, кто бился над его палочками-черточками, и наконец позволил им увидеть друг друга воочию.

Они собрались в одной из комнат, занимаемых Декланом в средней части башни, на полпути наверх, где он хранил инструменты и наставлял учеников. Радуясь половикам и шкурам под ногами, все сгрудились поближе к огню и с мрачным удивлением воззрились друг на друга. Никто из этой потасканной, измученной холодами компании особыми талантами не блистал. Каждый усердно трудился, неплохо играл, неплохо пел, и даже не подозревал, какие достоинства остальных побудили Деклана ввести их в тайный круг избранных.

Было их пятеро: миловидный, надменный, русоволосый Блейз, потомок знатного гризхолдского рода; серьезный, важный толстячок Дрю, сын богатого эстмерского купца; высокая, стройная Ши с холодными васильковыми глазами и длинным хвостом волос цвета лесного ореха, дочь владельца деревенской пивоварни; угловатый, как огородное пугало, Оспри, чей отец служил мажордомом на юге, в одном из знатнейших семейств бывшего королевства Уэверли, и Найрн, сын мелкого арендатора-свинопаса.

Они встречались друг с другом каждый день, но близко не сошлись – даже Найрн с Ши, некогда, в канун лета, гулявшие вдвоем по цветущему берегу. «Кажется, будто с тех пор прошла целая вечность, – подумал Найрн. – И тот теплый, зеленый, полный ароматов мир давным-давно исчез с равнины». Дрожавшая от холода Ши бросила в его сторону короткий осоловелый взгляд и шмыгнула носом – быть может, со значением, а может, и нет.

– Отец выучил меня писать, – сказала она, – чтобы вести счетные книги. Но ничему подобному не учил.

– А меня и вовсе никто не учил, – откликнулся Найрн. – Я думал, все так пишут.

Блейз хмыкнул – негромко, но оскорбительно.

– Если до этого ты никогда не пробовал писать, – серьезно заговорил педант Дрю, – твоя ошибка вполне понятна. Однако довольно скоро ты должен был осознать, что тебе не хватает слов. Полагаю, в этом языке не найдется слова «трактирщик», или даже «сад»: подобные понятия были непредставимы для первобытных людей, не видевших разницы между…

– И слова «таверна», – бесцеремонно перебил его Оспри. – И, раз уж об этом зашла речь, слова «пиво».

– Отец говорил, что хмель растет на этой равнине многие сотни лет, – заспорила Ши. – Он говорит…

– Хмель, – объявил Дрю, слегка повысив голос, – впервые пришел сюда с полей Эстмера. Искусство выращивания хмеля и пивоваренья было принесено на равнину Стирл намного позже появления стоячих камней.

Но Ши упрямо стояла на своем:

– А мой отец…

– У древнейших жителей равнины не было слова «пиво».

– Но что-то же они пили, – возразил Оспри. – Скажите ему, мэтр Деклан! – воззвал он к старому барду, сидевшему за столом и быстро чертившему палочки на листе пергамента.

– Сейчас я нахожусь в обществе самых одаренных и многообещающих из всех своих учеников, и вам не найти иных тем для разговора, кроме пива?

Все пятеро удивленно уставились на него: что может быть лучше в этом мрачном, холодном мире?

Деклан слегка улыбнулся, что делал нечасто, и поднялся на ноги.

– Возьмите, – сказал он, раздав каждому по листу пергамента, испещренному строками палочек. – Когда закончите переводить это, придете и расскажете, что это значит. Это – краеугольный камень вашего искусства.

Все тупо уставились на строчки, беспомощно поворачивая страницы то одним, то другим краем вверх.

– Ступайте, – мягко поторопил их старый бард.

– Но, мэтр Деклан, здесь больше двух дюжин строк! – запротестовала Ши.

– Тем более лучше начать поскорее.

Ученики неохотно отвернулись от очага.

– Да, – добавил Деклан им вслед, – можете просить друг друга о помощи.

«Как бы не так, – тут же отразилось на каждом лице. – Ни за что!»

Почуяв дух соперничества, Деклан улыбнулся шире прежнего.

Охваченный любопытством, Найрн провел часы после ужина, сличая знаки на пергаменте со знаками из собственного списка. «Равнина», «круг», «камень», «кость» и прочие столь же простые насущные понятия отыскались легко. Но некоторые знаки от него ускользали. Слова, которых он еще не выучил? Слова, появившиеся на свет позже древнейших прозаических слов повседневной жизни?

«На равнине из кости

В круге из камня…»

Он размышлял над незнакомыми словами так долго, что едва не уснул. Они расплывались перед глазами, сбегались воедино, составляли новые знаки. Встряхнувшись, Найрн перевел все, что сумел. Не умея писать на привычном, родном языке, он просто откладывал знакомые слова в памяти, и в голове они превращались в образы, отчетливые и простые, как сами слова.

«Три…

Говорящий камень

Полный котел

Вертящаяся башня…»

Как зачарованный, смотрел он на немые знаки, пока и они не улеглись в голове, заполнив пробелы в стихах, которых он не мог разобрать. В крохотной спальне не было слышно ни звука, словно вся прочая школа в одночасье исчезла. Только свеча время от времени подавала голос – треск фитиля в расплавленном воске, трепет пламени под дуновением сквозняка, на миг превращавший свет на странице в тень.

«Три…»

Три чего? Далее следовало целое птичье гнездо из палочек, за ним – еще одно «три», а затем – две пары палочек крест-накрест. Найрн упрямо смотрел на них, веля подать голос, сказать, что они означают, поведать, что кроется за их узорами…

И вдруг они послушались!

Сердце ухнуло куда-то вниз, волосы поднялись дыбом при виде несметных богатств, при виде чего-то ужасного, карающей дланью метнувшегося к нему из мрака. Кровь застучала в висках, перед глазами замелькало золото, короны, самоцветы, беспечно сваленные в груду, и груда эта росла и росла по мере того, как образ наполнял мысли. Сокровище. Кара. Сокровище…

Не веря своим глазам, Найрн заморгал, глядя на палочки, и те подали голос снова, и он, вторя им, зашептал:

– Три кары… Три сокровища…

Какое-то время спустя – часы, дни, еще одну ночь – он, спотыкаясь, прошел по коридору через всю спящую школу. Пергамент шуршал в руке, слова в голове горели огнем. Взбежав наверх, к спальне Деклана, он забарабанил в дверь.

Деклан отворил ему. Одетый, сна – ни в одном глазу, он, вероятно, ждал кого-то, и ничуть не удивился, увидев на пороге Найрна. Найрн поднял пергамент. Страница задрожала в руке.

– Что это? – спросил он. – Что это?

– Возможно, древнейшие стихи в Бельдене. Я нашел их на стоячем камне во время первой битвы короля Оро за равнину Стирл.

– Но что они значат?

– Думаю, именно то, что в них сказано. Ступай к огню, ты весь дрожишь.

Он распахнул дверь пошире, и Найрн подошел к очагу, стараясь надышаться теплом, заключить его в объятия.

– Они заговорили со мной! – наконец выпалил он. – И сказали, что они значат. Я сумел заглянуть к ним внутрь!

Он смежил веки. Слова все так же ярко сияли в голове, ожидая, когда в них возникнет нужда.

– Скажи же мне, что они значат?

– «Средь равнины из костей, посреди кольца камней…» – без малейших затруднений он прочел все, не открывая глаз, не видя ничего, кроме череды образов, ведущей к странному, горькому финалу. – «…Ни конца дней, ни забвенья».

Открыв глаза, он наконец-то смог ощутить тепло очага и поднял взгляд на Деклана.

– Что это было? Что я такое сделал?

В глазах барда сверкнуло то же странное удовольствие, что и в тот раз, когда Найрну удалось сманить самоцветы с его арфы.

– Ты нашел в словах волшебство, и они откликнулись волшебству, что скрыто в тебе самом. С этого и начинается сила. Твой прирожденный дар невероятно велик, но у тебя не было в нем нужды, пока ты не встретил меня. Здесь тебе этого не мог бы объяснить никто. Барды этой земли давным-давно позабыли свое волшебство.

Найрн молча, не отводя глаз, смотрел на Деклана. До этой ночи он и представить себе не мог, что могут значить подобные слова, теперь же он знал достаточно, чтобы начать нащупывать путь внутрь них, будто в неведомые воды, отыскивая их глубины, скрытые течения, опасные мели.

– Волшебство было при тебе всю жизнь, – добавил Деклан. – Родилось вместе с тобой. Просто прежде тебе не к чему было его применить. Барды вашей земли забыли о нем.

– Не так уж все это очевидно, – заметил Найрн, все еще жавшийся к очагу, будто к любимой, как можно ближе к границе, что отделяет желание от боли. – Искать волшебство в простом языке твоего «Круга Дней»… «Рыба». «Нить». «Глаз»… – внезапно он задрожал, слыша собственный голос, несмотря на жар очага. – Что в нем могло привлечь твой взгляд?

– Сами стихи. Они сулили барду, который сумеет понять их загадки и пройти их испытания, такие чудеса, а тому, кто понять не сумеет, такую безмерную скорбь…

Найрн снова надолго умолк. Наконец отвернувшись от очага, он изумленно спросил:

– Как же ты смог прочесть их? Как чужеземец сумел понять высеченный на камне древний язык, на котором больше не говорит никто?

На губах старого барда мелькнула тень улыбки, в глазах вспыхнули отблески пламени.

– Я увидел силу внутри этих слов еще до того, как узнал, что они означают. Точно так же, как ты этой ночью. Они заставили меня почувствовать их, прежде чем обернуться простым, самым обычным языком повседневной жизни. Идя с королем Оро по землям пяти королевств, я искал тех, кто понимает этот язык, но не нашел никого. Я думал, что древнее знание покинуло эти земли навеки, пока не встретил в Приграничьях тебя.

– «Круг Дней», – прошептал Найрн, видя перед собою бесконечную череду дней над равниной, скромную простоту камня, корня, копья. – Интересно, как использовали эту силу они – те, кто говорил этими словами?

– Хотел бы я это знать, – негромко ответил Деклан. – Мы можем лишь продолжать изучать их. Возможно, они расскажут нам и об этом. Они – твоя дверь ко двору короля Оро. Учи их. Трудись над ними. Испытывай их и себя самого. Но прежде, чем назваться придворным бардом короля Бельдена, ты должен пройти еще одно испытание. И дело тут не только в словах, но и в музыке, – во взгляде Найрна мелькнуло недоумение. – Бард самого короля, помимо прочего, должен быть величайшим музыкантом королевства. Как ты сумеешь одолеть придворных бардов бывших пяти королевств?

– Даже не знаю, – изумленно ответил Найрн. – В жизни ни одного не встречал. А нужно?

– Согласно традициям моей родины, придворного барда короля выбирают из великого множества бардов, собравшихся на состязание в силе слов и в музыке за право занять эту должность. И здесь, в Бельдене, королю Оро не пристало довольствоваться меньшим. Куртуазную музыку местной знати я слышал. Ты позволишь мне учить тебя?

Ошеломленный одной мыслью о таком состязании, Найрн смотрел на старого барда и не мог вымолвить ни слова. Одно дело – быть лучшим в том, чего не умеет больше никто, но бросить вызов придворным бардам пяти королевств, овладев лишь игрой на волынке да полковом барабане… Деклан шагнул к очагу, встал рядом, поднял руку и, чуть помедлив, опустил ладонь на плечо Найрна. Найрн, не противясь, смотрел в пламя. Старый бард предлагал ему то, о чем он и не мечтал, – требовалось всего-то согласиться!

– Да, – наконец сказал он. – Учи меня. Как же мне еще узнать то, чего я еще не знаю?

Деклан улыбнулся – на сей раз искренне, без горечи, без задней мысли.

– Куртуазная музыка – это легко, – пообещал он. – Все, на чем они играют, у меня имеется.

– А когда…

– Скоро. Но не раньше, чем ты будешь готов, – слегка сжав плечо Найрна, Деклан мягко развернул его к выходу. – Ступай и выспись.

На пороге Найрн остановился и оглянулся.

– Ты ждал меня сегодня ночью?

– Ты же сам не давал мне спать. Конечно, я ждал.

Так начались для Найрна недолгие, но оказавшиеся роковыми исследования древнейших из искусств бардов.

Круг его дней утратил границы, слился воедино, сделался непредсказуем. В свободное от изнурительных упражнений в куртуазной музыке под руководством Деклана время он становился рассеянным, будто замечтавшийся или пьяный. Завороженный любым сказанным словом, любой безмолвной вещью, имеющей название, он не обращал никакого внимания ни на говорящего, ни на то, что следовало бы сделать с вещью, попавшейся на глаза – убывающей кучей дров у очага, коптящим, захлебывающимся в лужице растаявшего воска и гаснущим, внезапно погружая все во тьму, фитилем свечи… Он видел в «дереве», «огне», «тьме» лишь особые, могущественные сущности, значение которых менялось с каждым новым взглядом на них. Как справляются с задачей Деклана остальные, принадлежащие к кругу избранных, он и понятия не имел. Вокруг говорили, но голоса звучали словно из-под воды – столь тщательно он избавлял слова от их человеческих корней. Важно было только одно – сказанное слово и образ, пылающая роза силы, расцветавшая при его звуке.

Время от времени он слышал голос Мэр – ее голос заключал в себе силу иного рода.

– Мне очень не хватает тебя на кухне, – сказала она однажды утром, когда он спустился к завтраку. – Обычно ты оставлял в самых неожиданных местах эти слова, будто маленькие подарки. Обычно ты замечал, чем нужно помочь, раньше, чем я сама.

Жуя хлеб с маслом, Найрн что-то рассеянно пробормотал в ответ и вдруг поразительно ясно, отчетливо увидел ее лицо – лицо, не просто мутное пятно где-то на краешке мыслей. Оно было тоскливым, неуверенным, и этих слов он еще не нашел в «Круге Дней».

– Я ищу путь кое-куда, – не слишком-то складно объяснил он. – Думаю, не сегодня-завтра вернусь.

– Так мне и Саликс сказала, – кивнула Мэр. – Она спрашивала о тебе.

Саликс… Найрн вспомнил о ее словах – о множестве слов, начертанных на всех ее горшочках и ящичках, вышитых на холщовых мешочках с сушеными травами. Лицо Мэр тут же померкло: в голове ярче всех прежних, знакомых слов засияли новые, неизвестные.

– Саликс… – оторвав от каравая еще краюху, он нетвердым шагом двинулся к двери. – Пойду, навещу ее.

Так он и сделал, выйдя за порог с завтраком в одной руке и плащом в другой. По пути он почти не замечал ни густого снега, сыпавшего из серых туч, ни того, как вязнут ноги в свежих сугробах. Без стука войдя в домик Саликс, он молча принялся шарить повсюду. Казалось, ее коллекция палочек указывает тайный путь, с которого не свернуть, на котором не остановиться, пока не дойдешь до конца. Он следовал этим путем, не замечая высокой седой старухи, все это время стоявшей совсем рядом, мешавшей и мешавшей варево в котле над огнем.

– Что ты делаешь? – услышал он.

Его ответ прозвучал так же глухо, будто издалека:

– Собираю твои слова.

– Найрн, – окликнула она.

Найрн моргнул. Вокруг возникло, встало на место новое слово – домик старой знахарки, со всеми его плетеными ковриками на полу и спинках стульев, со всеми полками, полными снадобий, аккуратно расставленных по местам и снабженных ярлыками.

Он поднял на нее взгляд и вновь моргнул. Казалось, Саликс встряхнула его, заставив очнуться. «Да, так и есть, – понял он. – Она ведь произнесла слово, означающее мое имя».

В улыбке Саликс мелькнуло нечто среднее между весельем и раздражением.

– Мэр говорит, ты стал просто невозможным. Сказала-то она «рассеянным», а думала, пожалуй, «полоумным». Тебе нужно снадобье?

– Снадобье?

– Чем я, – медленно, раздельно сказала она, – могу тебе помочь?

– О-о… – Найрн покачал головой. – По-моему, от этого лекарства нет.

– Ну, а название у этого есть?

– Наверное… – Найрн призадумался, глядя на ненасытное чудовище, вселившееся в него и пожирающее слова, как огонь – прутики хвороста. – Наверное, это называется «волшебство». Оно идет, куда пожелает. А я просто следую за ним.

Покопавшись в памяти, он извлек наружу очень полезное слово, которое почти забыл, и добавил:

– Прости.

– Надо же, – сочувственно сказала Саликс. – Жаль, мне этого как следует не понять. Это хорошо или плохо? Об этом ты уже знаешь?

– Нет, – стены жарко натопленного домика заколебались, сделались расплывчатыми, заслоненные множеством новых слов, узнанных под этой крышей. – Пока нет. Когда узнаю, расскажу.

Снег унялся. Когда Найрн шел назад, вверх по склону холма, мир показался ему немым, точно в полночь. Даже река, сузившаяся, превратившаяся в тонкий ручеек темной воды, стиснутый наступающим льдом, текла под мертвенно-бледным небом, не издавая ни звука. Школа-на-Холме будто сжалась, съежилась от холода. И узкие окна башни, и толстые стекла крохотных окошек ученических спален были забраны решетками застывших ледяных слез. Зубчатая вершина башни превратилась в перевернутую вверх дном ледяную корону, с которой, точно грубые варварские драгоценности, свисали вниз острые сосульки толщиной в кулак. Старательно помечавший все попадавшееся на глаза древними письменами, Найрн на короткий миг позабыл, как выглядит слово «лед». Он остановился, глядя на огромные сосульки, тянущиеся вниз с высоты, и вдруг увидел в сосульках те же палочки – длинную, короткую, длинную, длинную, короткую – расставленные наугад, как нередко поступает природа. А может, это лишь крохотный фрагмент знака – такого огромного, сложного, что его не охватить простым глазом?

Вдруг солнце, выглянув из-за мрачных туч, метнуло вниз неожиданно яркий, ослепительный луч. Луч ударил в вершину башни, и под его прикосновением ледяная корона зажглась золотым огнем. У Найрна перехватило дух. Слово «огонь» тут же зажглось и в его голове, свет пробежал по чертам древнего знака, как палец по струнам арфы, вслед за лучом солнца, игравшего свою мелодию на струнах зимнего утра, и… Слово рванулось из головы Найрна вперед, вверх, навстречу огню внутри льда.

Сверху послышался треск. В этот же миг внизу распахнулась дверь, и на порог вышел всезнайка Дрю, закутанный в теплое с головы до пят.

Сосулька ударила его со всей силой копья, брошенного с башенных зубцов. Осколки льда зазвенели о камень порога, Дрю содрогнулся и рухнул в снег. Казалось, дыхание в горле застыло, обратившись в лед. Солнечный луч угас. Вокруг головы Дрю расплылась, задымилась в снегу кровавая клякса – единственное в мире пятно цвета. Застывший во времени, вдруг сделавшемся медленным, неподатливым, словно янтарь, Найрн увидел в окне над дверью лицо Деклана. Привлеченный шумом, старый бард выглянул из «музыкальной» комнаты, оглядел двор, поднял взгляд на Найрна и скрылся.

Один из учеников, подошедший закрыть распахнутую дверь, выглянул наружу и закричал. Другие, сгрудившись сзади, вытолкнули его наружу. Из-за их спин донесся голос Деклана – спокойный, только звучавший несколько громче обычного. Собравшиеся послушно расступились, давая ему дорогу.

Найрн задрожал. В жизни он плакал так редко, что едва смог узнать это слово, но сейчас почувствовал, как что-то вроде талых льдинок покатилось из глаз, обжигая холодом щеки. Ученики, высыпавшие наружу, окружили павшего Дрю. Деклан опустился на колено в снег рядом с ним. Найрн наконец-то обрел способность двигаться и нетвердым шагом пошел вперед. Казалось, каждый шаг приводит в движение огромную гору снега.

– Бедный Дрю… – в обычно властном голосе Ши слышалась дрожь. – Мэтр Деклан, он мертв?

– Да, – коротко ответил Деклан, взглянув на Найрна, наконец-то преодолевшего бездонную пропасть во времени и подошедшего к краю круга.

– Найрн, – резко заговорил Блейз, заметив, с какой стороны он появился, – ты ведь был здесь, снаружи? Значит, должен был видеть, что произошло.

Найрн раскрыл рот, но не сказал ни слова. Слов, которыми можно было бы передать, что случилось, у него не было. Как описать солнечный луч, лед, тайну внутри слова «лед», внезапную красоту, породившую столь сильный и столь губительный отклик в сердце?

Теперь уже все смотрели на него, отвернувшись от Деклана. Казалось, тот, не сводя взгляда с Найрна, ждет ответа вместе с остальными. Но вдруг Деклан поднял руку и на миг поднес палец к губам (еще одно древнее слово). Затем он опустил и руку, и взгляд, и Найрн, будто со стороны, услышал собственный голос:

– Сосулька сорвалась с башни, когда он вышел за дверь, и упала прямо на него.

Взгляды учеников тоже отпустили Найрна, вновь устремившись на несчастного Дрю – в кои-то веки умолкшего и словно бы с интересом взиравшего на острый, белее самого снега, осколок кости, торчавший вниз из его брови.

– Его отец будет взбешен, – испуганно пробормотал Оспри.

– Его отец будет опечален, – сказал Деклан, высвобождая руку Дрю из-под его тела. – Он поймет: виной всему случай. Помогите мне отнести его внутрь. Ши, ступай и приведи Саликс.

– Зачем? – изумленно спросила Ши. – Он же мертвее мертвого.

Деклан метнул в нее взгляд, блеснувший металлом из-под рыжих бровей, и Ши невольно сделала шаг назад.

– Ладно, хорошо.

– Мы должны иметь возможность сказать его родным, что сделали для него все, что могли.

Найрн помог поднять тело и внести в дом. В спину неслись тихие, хлюпающие вздохи – звуки скорби и потрясения.

– Найрн, – велел Деклан после того, как мертвое тело легло на скомканный тюфяк Дрю, покрытый шкурой, – возьми топор, поднимись наверх и избавь нас от этих сосулек. Блейз, а ты стереги дверь, дабы мы не потеряли еще одного ученика.

– Смотри, скоро Ши должна вернуться, – взволнованно сказал кто-то. – И Саликс привести.

– Хорошо, – глухо ответил Найрн.

Деклан вновь взглянул на него пустым, с виду ничего не значащим взглядом.

– Когда закончишь, зайди и дай мне знать.

– Хорошо, – повторил Найрн, чувствуя скрытый смысл его просьбы. – Я зайду.

Круша топором лед, разлетавшийся вдребезги и падавший в снег, не причиняя никому вреда, он осознал, что даже та минута, что отделяла красоту поющего света от внезапного ужаса гибели Дрю, не принесла ответа на вопрос Саликс.

Когда зима наконец пошла на убыль и среди талых снегов зацвели морозники, Деклан разослал всем бардам Бельдена, высоким и низким, далеким и близким, весть, приглашая их в школу ко дню летнего солнцестояния, на великое состязание, победитель которого станет придворным бардом самого короля Оро.