Глава одиннадцатая

Зоя сидела возле старого барда, лежавшего в своих покоях, и молча наблюдала за ним. Его глаза были закрыты, но, судя по жестким складкам, собранным над переносицей, он не спал. Он тоже молчал. Даже во время визита королевского доктора едва проронил пару слов, и то нехотя. Доктор сказал, что он подавился косточкой лосося, случайно оказавшейся в паштете. Удар же мэтра Кле – также случайно – угодил туда, где принес наибольшую пользу: упав, Кеннел получил несколько синяков, но ничего не сломал и не вывихнул. Заверив, что назавтра он будет здоров, как пресловутый бык, и оставив ему какую-то снотворную микстуру, доктор откланялся.

Но Кеннел не стал пить снотворное.

Пока слуги раздевали его и укладывали в постель, Зоя вернулась в зал попросить Фелана выступить вместо нее. Фелан был удивлен, но не более. Обладая красивым, сильным голосом, он мог исполнить древнюю гризхолдскую балладу о любви с той же легкостью, с какой натягивал сапог. Зоя поднялась на галерею, принесла извинения музыкантам и попросила их сделать в отсутствие Кеннела все возможное, чтобы барду лорда Гризхолда не пришлось развлекать гостей весь этот долгий вечер в одиночку. Бард лорда Гризхолда был уже здесь – настраивал арфу и наблюдал за гостями, рассаживавшимися к ужину внизу.

На миг вглядевшись в его сосредоточенное лицо, Зоя поняла: ей вовсе не хочется, чтобы и он успел разглядеть выражение ее лица. Ни слова более не говоря, она поспешила уйти и вернулась в покои Кеннела. Он не взглянул на нее и ничего не сказал, даже после того, как она отослала слуг. Она терпеливо ждала. Вначале казалось, что он задремал, но вскоре Зоя почувствовала его настроение. Казалось, он глубоко встревожен судьбой некоего зерна истины внутри колоса, зажатого в клюве какой-то зловещей птицы, не сводящей с него завораживающих угольно-черных глаз.

– Зоя…

Открыв глаза, Зоя заморгала. Комната сияла роскошью. Яркие ковры и гобелены, легендарные древние инструменты, что Кеннел собирал не один десяток лет – каждый на своем, особом месте… Отбросив видение прочь, она вернулась к реальности, села прямо и вспомнила о старом барде. Тот мирно лежал в постели, укутанный в узорчатый шелк и меха. Она с улыбкой повернулась к нему, но улыбка ее тут же увяла, разбилась, точно едва оперившийся птенец о толстое стекло.

Наконец Кеннел открыл глаза, но тревожные складки меж ними лишь сделались глубже прежнего.

– Мэтр Кеннел, вам больно?

– Ты спела?

– Без вас? Конечно, нет!

– Значит, там, в парадном зале, перед королем играет этот гризхолдский бард, желающий моей смерти.

Зоя невольно нахмурила брови, но ответила мягко:

– Многие барды королевства хотели бы занять ваше место. Но этот через пару дней исчезнет, точно ненастная погода, а вы вновь будете играть для короля уже завтра.

Кеннел наконец-то взглянул ей в глаза.

– Похоже, он и тебе не по нраву.

– Ничуть, – коротко ответила она.

Кеннел не сводил с нее усталых глаз.

– Сама не знаю, отчего, – добавила Зоя, чувствуя, что он ждет продолжения. – Кроме одного: весь его облик фальшив. Неубедителен он в роли сельского простачка с безлюдных гризхолдских гор.

– Ты слышала, как он играл сегодня?

– Нет. Я почти все время была с вами.

– Пойди и послушай.

Но Зоя замешкалась, не желая оставлять его одного.

– Наверное, он уже закончил.

– Нет. Я слышу его.

Как он мог бы услышать что-то отсюда, из этого древнего крыла замка, сквозь стены толщиной в сотни лет? Этого Зоя и представить себе не могла. Прислушавшись, она не услышала ничего, кроме бескрайнего безмолвия камня.

– Ступай, – продолжал Кеннел. – А после вернись и расскажи, на что он годен.

«Должно быть, Кеннел просто воображает себе его музыку», – думала Зоя, торопливо шагая по тихим коридорам и лестницам. Мало-помалу стены из грубо отесанного камня и пол из плитняка уступили место дубовым панелям и плитам мрамора, а издали донесся приглушенный шум парадного зала. Но, стоило ей подойти ближе, шум странно затих, отступил, будто вода с отливом, сменившись абсолютной, ошеломительной тишиной.

Тишину нарушила одинокая нота – звон струны арфы.

Войдя в парадный зал сквозь заднюю дверь, Зоя увидела гостей, замерших за столом без движения, будто под властью каких-то чар. Чародей извлек из струн арфы долгий печальный пассаж. Никем не замеченная, Зоя остановилась, укрывшись в нише у входа. Кельда сидел на традиционном месте придворного барда – на позолоченном табурете в центре просторной квадратной площадки, огороженной столами, лицом к помосту, где за столом, забыв об угощении на парадных блюдах, застыли члены королевской семьи и гости из Гризхолда. Среди неподвижных статуй блеснул один-единственный поднятый бокал. Когда он зазвенел о ножи и вилки на столе, Зоя разглядела за ним Иону Кле. Никто другой за столом даже не шелохнулся.

Бард ударил по струнам, взял аккорд, и Зоя узнала начало древней гризхолдской баллады.

То был простой и яркий сказ о рыцаре, вернувшемся домой, в родные западные горы, после сражения и плена и обнаружившем – все, что он любил и помнил, исчезло без следа. Одни лишь птицы на голых стропилах его разрушенного замка смогли передать ему весть от жены и рассказать, что случилось, на языке, подобно музыке арфы, понятном не уму, но сердцу.

От трогательных нежных рулад защипало в глазах. Сморгнув слезы, Зоя удивилась самой себе. Две молодые женщины за столом на помосте плакали, не скрываясь, и улыбались барду сквозь слезы. Один из гвардейцев за спиной короля поднял руку, коснувшись уголка глаза.

Наконец рыцарь ускакал прочь, отправившись в свое прошлое, в вечное заточение в стенах собственной памяти. Последний аккорд вспыхнул в мертвой тишине догорающим пламенем и медленно угас.

По залу прокатилась волна нестройных сентиментальных вздохов. Заблестел хрусталь поднятых бокалов, ножи и вилки зазвенели о фарфор, и слуги вновь пришли в движение, разнося на время забытые блюда. «Он будто весь двор околдовал», – подумала Зоя. Кельда опустил арфу, и гости снова обрели дар речи. Он улыбнулся их похвалам, купаясь в лучах всеобщего обожания. Наконец он снова поднял арфу и заиграл легкий, веселый, известный всем танец, и музыканты на галерее, прекрасно знавшие эту мелодию, подхватили ее один за другим.

Кто-то, спустившийся с галереи, вошел в зал сквозь соседнюю дверь и взглянул на Зою. В свете ламп она узнала светлые волосы и бледное лицо Фелана и только после этого почувствовала собственное напряжение – пальцы, вцепившиеся в локти, тело, натянутое, будто струна арфы в ожидании прикосновения пальцев арфиста. Подошедший Фелан встал рядом, прислонившись к стене.

– Как там мэтр Кеннел?

– По словам доктора, физически – превосходно. А вот душевно… – Зоя помедлила. – Он не на шутку встревожен. Чем – даже не знаю. Возможно, мыслями о смерти, – взглянув в глаза Фелана, она обнаружила, что тот ничуть не удивлен. – Никогда еще не видела его таким мрачным. Он отправил меня вниз послушать Кельду. Похоже – хотя это полная бессмыслица – Кеннел винит в происшедшем его.

Фелан издал едва различимый смешок.

– Мой отец – тоже. И тоже – неизвестно отчего. Ты поела? Там, на галерее, накрыт ужин для музыкантов.

Зоя кивнула, снова взглянув на Кельду.

– Пожалуй, поднимусь туда, пока он здесь.

Во взгляде Фелана появилось любопытство.

– Ты его избегаешь? По-моему, он вполне безобиден. Очень талантлив и, вдобавок, амбициозен. Правда, малость грубоват: к чему было спрашивать, не помышляет ли Кеннел об отставке?

– Подозреваю, Кеннел решил, что Кельда пытался помочь ему оставить должность.

– Заставив подавиться лососевым паштетом?

– Лососевой костью.

– Что ж, – усмехнулся Фелан, – поэзии известны прецеденты. Вкусив от сего лосося, познаешь все на свете…

– Включая собственную смерть, – хмуро ответила Зоя. – Неудивительно, что Кеннел вне себя.

Поднявшись на галерею, где музыканты с беззаботной радостью подхватывали все, что ни подбрасывал им Кельда, Зоя поспешно поужинала ростбифом, нашпигованным чесноком, томленным в сливках луком-пореем и клубничным пирожным, а затем, под праздничный шум, постепенно стихающий позади, поспешила назад, в покои старого барда.

Кеннел все еще бодрствовал, все еще размышлял и все еще был не склонен делиться своими мыслями. Войдя, Зоя опустилась в кресло у его кровати.

– Вы не проголодались? – спросила она. – Может, послать за ужином?

– Сегодня я уже наелся досыта, – мрачно ответил Кеннел. – Как он? Хорош?

– Да. Более чем. Конечно, половина его репертуара больше подходит для захолустного двора, чем для официального ужина у самого короля, но «Рыцарь вернулся в Греневилль-холл» в его исполнении заставила весь зал замолчать, а многих растрогала до слез. Его голос мог бы и рыбу заманить на сковороду.

– Не надо о рыбе, – поморщившись, проворчал Кеннел.

Последовавшее за этим молчание тянулось так долго, что Зое показалось, будто он уснул. Но наконец старый бард вздохнул и заговорил. В хриплых звуках его голоса чувствовалась усталость.

– Выпью-ка я эту микстуру. Сил больше нет.

Зоя быстро налила микстуру в кружку, добавив воды и немного вина, как велел доктор, и Кеннел под ее присмотром выпил все до дна.

– Не посидеть ли с вами, пока не уснете?

– Нет… – отставив кружку, он дотянулся до ее руки и наконец улыбнулся. – Спасибо за то, что осталась со мной, дорогая моя. Загляни ко мне завтра. У меня будет к тебе разговор.

– Хорошо, – пообещала Зоя.

Не на шутку озадаченная, она послала слугу погасить лампы в спальне и отправилась к себе.

Наутро, в школе, она почувствовала присутствие Кельды, еще не видя его. Слухи о его выступлении не замедлили достичь вершины холма. Дух гризхолдского барда незримо витал в профессорской трапезной, когда Зоя явилась к завтраку. Казалось, его имя каким-то образом впиталось в масло для утренних гренков, проникло сквозь скорлупу яиц всмятку до самых желтков, и теперь любой проглоченный кусочек превращается в звук, срываясь с губ каждого именем «Кельда». Мысли мэтров были только им и заняты: о нем негромко шептались за столом со сложной смесью изумления, зависти, а порой и тревоги на лицах. Стрекот и щебет собравшихся группами учеников под дубами и в коридорах провожал Зою в класс, на урок пения. Восклицания, стоны, страстные вздохи неслись со всех сторон с бездумной, неодолимой мощью пара, рвущегося из носика чайника. Повсюду только и слышалось: он посетит этот класс, а потом тот, а затем, в полдень, сыграет для всех.

Расхаживая среди маленьких учеников, она наслаждалась их нежными высокими голосами, время от времени вступая в общий хор и помогая им не сбиться с такта, и вдруг увидела его в дверях.

От этого она едва не сбилась с нот. Годы дисциплины помогли вытянуть мелодию, вот только акцент фразы прозвучал не там, где хотелось бы. И, конечно же, то, что в устах любого другого прозвучало бы возгласом изумления, не укрылось от его безупречного слуха. Насмешливая улыбка, мелькнувшая в его глазах, вызвала у Зои прилив злости. С бесстрастным лицом дождавшись, когда дети доведут песню до конца, он вошел в класс и зааплодировал им.

Следом за ним в класс, точно завороженные, потянулись кое-кто из мэтров и дюжина учеников, включая и Фрезера.

– Как все это чудесно, – восхищенно заговорил гризхолдский бард. – Школа Деклана, стоячие камни, дубы! Отменный фон для передачи новым поколениям наследия древних бардов. Как же я вам завидую! – все это говорилось с таким простодушием, что Зоя на миг поверила ему. – Я ж нашел то, что умею, в тернистых кустах, вдоль грязных проселков и в эхе безлюдных руин. Я настраивал арфу под вой вьюг ледяных и древнейшие в мире напевы…

– Стоячих камней, что звенят в пальцах луны, как струна, – чуть слышно закончил Фрезер.

Наградой ему была внезапная ослепительная улыбка гризхолдского барда.

– Да! Я потрясен: вам известны эти допотопные строки?

– Нас здесь всему обучают, – робко ответил мальчишка, покраснев до корней волос.

– Как все это чудесно, – вновь выдохнул бард, обращая все свое обаяние к Зое. – Прошлым вечером я не видел вас в зале. И так жалел, что вы не спели.

– Я ухаживала за занемогшим мэтром Кеннелом.

– Да. Но я восхищен тем немногим, что услышал сейчас. Вы придете послушать меня сегодня?

– Я слышала ваше выступление накануне. «Гренвилль-холл». И едва не прослезилась.

– Едва?

– На миг, – медленно ответила Зоя, – это показалось мне настоящим волшебством. Какие бы тернистые кусты ни научили вас играть так, они, несомненно, и сами были волшебными. Мэтр Кеннел, на случай, если вы запамятовали поинтересоваться его здоровьем, мирно почивал, когда я оставила его.

– В вопросах не было надобности: о его самочувствии мне рассказали с утра, – в его мимолетной улыбке вновь мелькнула насмешка, издевательство, вызов. – Может, вы все же придете послушать? Заставить прослезиться того, чьи чувства уже тронуты внезапной болезнью друга, проще простого. А вот сейчас, средь бела дня, это будет не так-то легко.

Невольная улыбка, вызванная его словами, раздосадовала Зою не меньше, чем вчерашние слезы, и это тоже не укрылось от Кельды. «Похоже, оставаясь у него на виду, от него не скрыть ничего», – подумала Зоя.

– Я приду, – резко сказала она, охваченная любопытством, смешавшимся с неизвестно откуда взявшейся злостью.

Кивнув, Кельда вышел из класса, оставив Зою наедине с ошеломленными учениками. Фрезер потащился следом за ним – беспомощно, будто перышко, подхваченное течением.

Ровно в полдень ученики и мэтры, высыпавшие в сад, спеша по своим делам – кто в класс, кто в библиотеку, кто в трапезную – разом замерли, как вкопанные. Из тихой тенистой рощи донеслась таинственная, властная мелодия арфы. На глазах вышедшей из башни Зои все эти целеустремленные, занятые люди внезапно забыли, куда и зачем направлялись. Все повернулись к роще, свернули с пути и словно поплыли на звук над зеленой травой – как будто музыка заставила их забыть не только о делах, но и о времени, и даже о силе земного притяжения. Казалось, что поет сама роща, словно в памяти могучих деревьев воскресли певучие голоса духов первых дубов, учивших играть первого барда на свете.

Забыв обо всем, Зоя двинулась на звук с тем же бездумным упорством, что и все остальные. «Им известны секреты», – впервые в жизни поняла она. В пении древних дубов заключались разгадки множества тайн. Если бы только ей удалось подобраться поближе, начать понимать их язык – язык солнца, дождя, ветра, ночи… Они знали то, что хотелось знать ей. Они знали первые в мире песни, первое слово, выкованное молнией, запутавшейся в их ветвях, вышедшее из пламени и засиявшее в их корнях упавшей звездой. Если бы только подобраться поближе и разглядеть это… Зоя шла вперед, почти не замечая окружавшей ее толпы учеников и мэтров, высыпавших наружу из школьных зданий и безмолвно, будто еще не начав учиться этому новому языку, устремившихся к роще.

Достигнув края огромного круга, собравшегося у поющих деревьев, она остановилась, увидела лицо их песни.

Моргнув, она словно очнулась от сна, но лишь затем, чтобы столкнуться с новой тайной.

Пела не роща. Пел бард. И бардом этим был Кельда, совсем недавно спокойно наблюдавший за стариком, подавившимся костью лосося. Все остальные замерли вокруг с восторгом на лицах, еле дыша, словно еще не очнулись от сна. Бард, целиком поглощенный своей искусной игрой, тоже грезил наяву, все глубже и глубже увлекая в чудесные грезы слушателей.

– Да, хорош, очень хорош, – пробормотал кто-то рядом. – В этом ему не откажешь. Зоя, ты не знаешь, где я мог бы найти твоего отца?

Зоя зажмурилась и снова открыла глаза, наконец-то полностью стряхнув с себя оцепенение и поражаясь самой себе. Обернувшись на голос, она встретилась взглядом с Феланом. Тот был чем-то озабочен.

– Ты слышал? – прошептала она.

– Конечно, слышал. Я пришел прямо за тобой.

– Слышал, как пела роща? То есть сами дубы?

Фелан покачал головой.

– Видимо, это я пропустил, – окинув Зою взглядом, он улыбнулся. – Выглядишь совершенно околдованной. Даже волосы – будто проказники эльфы спутали. Да, есть в нем что-то этакое. Фрезер с виду просто сам не свой. Так ты не знаешь, где…

– Нет, – только тут Зоя сумела окончательно собраться с мыслями. – Разве отца нет в башне? Обычно в полдень он еще у себя, – Фелан покачал головой. – Тогда даже и не знаю, где… А что? У тебя что-то важное?

– Да, но только для меня одного. Помнишь, он предлагал поискать материал для моей итоговой работы в старых счетных книгах?

Зоя пожала плечами. Ее мыслями вновь завладело странное событие в дубовой роще.

– Возьми их сам, – предложила она. – Он возражать не будет. Большинство этих книг все равно сплошь в пыли да паутине.

– Ты уверена?

Вдруг Зоя заметила, что гризхолдский бард смотрит поверх голов расходящейся толпы прямо на них. Выражения его лица ей не удалось разглядеть, но догадаться было несложно: ради них всех он вытянул из собственного сердца золотую нить и сплел из нее паутину, и пара мух, безмятежно жужжащих на самом ее краю, наверняка вызвала у барда досаду, далеко превосходящую удовольствие от множества неподвижных жертв, запутавшихся в блестящих тенетах.

– Да, – шепнула она, поспешно отвернувшись от барда и следуя за Феланом под ясный свет погожего дня. – Я собираюсь навестить Кеннела, – продолжала она, оказавшись вне пределов слышимости. – Он просил заглянуть к нему сегодня. Увижу отца – передам, что ты одолжил его книги. Если он вообще это заметит.

– Спасибо.

Всю дорогу к замку Зоя размышляла не только о Кельде, но и о Фелане. Почему Фелан не слышал того же, что и она? Нельзя было не признать: она была так же ошеломлена, околдована, как и все остальные. Все, кроме Фелана, не сумевшего расслышать такой поразительной красоты, будто уши его были заткнуты пробками. Он слышал ноты, но не музыку. Почему?

Она так спешила убраться подальше от Кельды, скрыться от его всевидящих глаз, что даже не удосужилась переодеться. Что-то с ним было не так – несмотря на весь его дар, в нем чувствовалось что-то дурное.

Школьная мантия и всем знакомое лицо заметно облегчили путь Зои в замок. Ее препроводили в покои Кеннела и без промедлений впустили к нему.

Едва взглянув на него, Зоя отметила, что цвет его лица заметно улучшился – в отличие от настроения. Увидев ее, он улыбнулся с искренней радостью, но тут же нахмурился вновь, отчего его улыбка словно перевернулась вверх ногами. Как ни странно, он все еще лежал в постели, укрытый шелком и кружевами, в ночном колпаке поверх своенравных волос.

– Горло болит, – с досадой проворчал он. – Петь я сегодня не смогу.

– Но можете сыграть, – воспрянув духом, предложила Зоя. – А я спою.

Эта мысль вновь заставила его улыбнуться, и на сей раз улыбка угасла не так быстро. Он замолчал, не сводя с Зои немигающих, покрасневших глаз, выражения которых ей никак не удавалось постичь.

– Мне нужно, чтобы ты кое-что сделала для меня, – сказал он, стоило Зое подумать, не заснул ли он снова.

– Да, – поспешила ответить она. – Все, что угодно.

– Я думал над этим вчера вечером, большую часть ночи и все нынешнее утро. И обдумал свое решение со всем возможным вниманием. Понимаешь?

– Да.

– Тогда не спорь со мной. Я собираюсь оставить должность придворного барда короля Люциана.

Зоя раскрыла рот, но только и смогла, что громко ахнуть.

– Но не раньше отъезда лорда Гризхолда, – с отвращением добавил Кеннел, – если только есть хоть какая-то надежда, что с ним уедет восвояси и его бард.

– Вы собираетесь уйти в отставку? Из-за какой-то рыбьей косточки?

– А стоит ли дожидаться чего-то еще?

– Но…

Едва не сев мимо кресла, Зоя поспешно оглянулась и придвинула кресло к кровати. Усевшись, она наклонилась вперед, крепко стиснула край простыни и круглыми от изумления глазами уставилась в лицо Кеннела – пристально, будто надеясь разглядеть ответ внутри, сквозь кожу и кость.

– Но почему? В этом нет никакой надобности! Вы еще полны сил, ваш голос, как всегда, верен и звучен, слух остер, пальцы…

– Мой слух, мой голос и пальцы говорят то же самое, – ответил Кеннел так сухо, что голос его заскрежетал. – Но я увидел в этой рыбьей косточке свою судьбу. Вот что я должен сделать: я объявлю о своей скорой отставке, но не оставлю поста придворного барда до тех пор, пока не будет избран новый.

– Значит, будет состязание, – прошептала Зоя холодеющими губами. – Состязание бардов всего королевства за высочайшую из должностей… Все они съедутся в Кайрай, и я увижу все это своими глазами…

– Ты сама выйдешь на состязание, – мрачно сказал Кеннел. – И победишь.

Казалось, на плечи Зои разом легла вся тяжесть его решимости, отчаяния и злости. Под этой тяжестью она замерла, не дыша, не в силах вымолвить слово.

– Победишь, – повторил Кеннел резче прежнего. – Отыщешь в себе истоки и корни нашей земли, и вложишь их в песню, и будешь петь, пока не заплачет сама луна. А если нет, вместо меня пред королем будет петь этот гризхолдский бард, который вовсе и не бард, а нечто древнее, темное и злое, и я даже не знаю, что постигнет нашу землю, когда он допоет свою песнь до конца.