Глава двадцать четвертая

Под конец дня принцесса неохотно подняла голову и взглянула наверх, старательно избегая мыслей о том, что ждет впереди, и только гадая, как оценили Фелана. Он пел для нее весь день: она работала кистью и щупом, обливаясь потом в лучах летнего солнца, а его трогательная баллада эхом звучала в голове во всей своей чистой красоте, словно пение соловья, сидящего на плече. Когда лучи солнца померкли, покинули раскоп, работа вокруг пошла медленнее.

Наконец все остановились, молча раздумывая над тайной, погрузившейся глубоко в землю под своей чудовищной тяжестью.

– Должно быть, гробница, – устало сказал Кэмпион, утерев лоб и оставив на лице грязные полосы.

Все они с головы до ног были покрыты толстым слоем пыли, как будто медленно превращались в каких-то странных человекоподобных кротов, измеряющих свои дни в часах, что проводят под землей; и даже поднимаясь наверх, в большой мир, подземные существа мысленно остаются там, внизу.

Массивная стена из желтого камня была покрыта рунами – вся сплошь, кроме участка, прозванного кем-то дверной плитой. На этом широком и низком прямоугольнике был вырезан только один символ – идеально правильный круг, заключавший в себе бесконечную спираль, начинавшуюся от точки в центре, раскручивавшуюся, чтобы слиться с внешним кольцом и устремиться назад. Его не так давно обнаружила Ида – непринужденно болтая, рассказывая историю о какой-то неудавшейся вечеринке, пока ее кисточка энергично очищала от почвы очертания совсем другой истории.

– Ну почему же, – жалобно сказала она, пристально глядя на дверь. – Может, это что-то вроде кладовой. Или своего рода парная – древняя водолечебница…

– Может, и так, – с сомнением сказал Адриан, наклоняя тощее тело вперед и назад, чтобы размять спину.

– Двери обычно предназначены для того, чтобы ходить сквозь них, – заметил Каррен. – Если только их не открывают ровно один раз, чтобы навсегда запереть что-нибудь внутри. Должно быть, действительно склеп. Но мы, скорее всего, никогда этого точно не узнаем: вон, как этот камень заклинило. Точно от старости просел и врос в камень вокруг.

– А может, это гробница королей, – пробормотала Беатрис. – Все эти письмена, и особый символ на двери…

– Ладно, – Кэмпион подобрал пояс с инструментами и закинул его на плечо. – Иона наверняка знает. Странно, что он все еще не пришел взглянуть.

– Он на состязании, – объяснила Беатрис и, когда все вопросительно посмотрели на нее, добавила: – Фелан тоже играет.

Произнеся это имя, она почувствовала, что краснеет, но, к счастью, под слоем пыли на лице этого никто не заметил.

– А Иона вообще знает об этой находке? – спросил Каррен.

– Да, я ему говорила.

– Чтобы Иона да отвлекся от своих раскопок… – проворчал Кэмпион. – Это как же здорово Фелан должен играть?

– Иона же бродит по ночам, – с ноткой сухой иронии в голосе сказал Каррен. – Вместе со стоячими камнями. Скорее всего, он уже заходил посмотреть.

Все выбрались наверх, оставив загадку луне, ополоснули лица водой и остатками чая из термосов и отряхнули от пыли одежду. Беатрис перевезла товарищей через мост, где они разошлись ждать трамваи, и неохотно направилась навстречу неминуемой буре. В последний раз она видела королеву на пикнике в саду, а накануне вечером послала ей от Ионы Кле записку – пожалуй, довольно бессвязную, но кто смог бы сохранить трезвость мыслей после того, как в рваных чулках и вечернем платье выбрался из древней канализации в компании тысячелетней легенды?

Ответом из замка было лишь зловещее молчание.

По крайней мере, прежде, чем ее призвали к ответу, она успела умыться и переодеться. Как ни странно, вызов исходил от отца.

Король расхаживал среди своих древностей, время от времени что-то говоря мэтру Берли через плечо.

– Беатрис, твоя мать велела мне поговорить с тобой, – без церемоний начал он. – Не знаешь, о чем?

Беатрис улыбнулась с несказанным облегчением.

– Ни о чем таком, что стоило бы волнений, – ответила она.

– Это хорошо. Она сказала, что после пикника ты куда-то исчезла, а сегодня утром тебя видели с Софи Кле, – король взял со стола старинную костяную погремушку и рассеянно встряхнул ее. Костяные шарики внутри бешено загремели – к немалому ужасу мэтра Берли. – Ну, а тебе не нужно поговорить о чем-нибудь?

– Пожалуй, нет. Разве что… я неожиданно полюбила Фелана Кле.

Отец поднял бровь.

– Фелана… – еще раз встряхнув погремушку, он положил ее на место. – Гм…

– Да.

– Ну что ж… – рука короля зависла над изящным, очень древним образчиком керамики. Мэтр Берли зажмурился и втянул голову в плечи. Отец задумался. Беатрис замерла, глядя, как выражение его лица медленно меняется по мере размышлений. Наконец он резко опустил руку, оставив древний горшок нетронутым. – Ну что ж, – повторил он с явной надеждой в голосе. – Это вовсе не плохо, не так ли? Беседовать о предметах старины с твоими братьями и Марком как-то скучновато. Что еще может беспокоить твою мать?

– Больше ничего в голову не приходит.

– Прекрасно. Тогда мы можем перейти к тому, что вы откопали для Ионы на сей раз. Твоя мать сказала, что на пикнике ты ни о чем другом говорить не могла. Что же вы, в самом деле, такое нашли?

– Отец, это просто поразительно! – оживленно заговорила Беатрис. – Нечто вроде гробницы из желтоватого камня, сплошь покрытого рунами. Кроме двери. То есть, мы думаем, что это дверь. На ней только один символ.

– Какой? – хором спросили король и хранитель королевского собрания древностей.

– Круг, спиралью сходящийся внутрь, в точку. А может, наоборот.

– Спираль, – пробормотал отец, оглянувшись на мэтра Берли. – Ничего не приходит в голову?

– Вот так, сразу – ничего, милорд. Может быть, принцесса изволит нарисовать его?

– Конечно.

– А я принесу кое-какие справочники.

Мэтр Берли исчез и вскоре вернулся с карандашом, бумагой и охапкой книг. Беатрис нарисовала спираль в круге, и все трое принялись рыться в книгах, облокотившись в разнообразных позах на витрины. Беатрис, опершись локтями о ящик с древними топорами и навершиями копий, изучала словарь рунного письма, а король, прислонившись к шкафу, битком набитому керамикой, листал энциклопедию древней символики.

– Ну как? – пробормотал король.

Мэтр Берли, прислонившийся к шкафу с другой стороны, будто подставка для книг, захлопнул очередной том и с нетерпением взялся за следующий.

– Казалось бы, такой простой, запоминающийся символ несложно найти.

– Не так просто, как «хлеб», – рассеянно отозвалась Беатрис. – Может, это чье-то имя?

– Люциан! – отчаянно воскликнула вошедшая королева.

Все трое вздрогнули и выпрямились. Витрины отозвались тревожным звоном. Смерив дочь ледяным взглядом, королева всплеснула руками.

– Я сдаюсь. Сил моих больше нет. Люциан, ты хотя бы попытался? Ты говорил с дочерью?

– Конечно, говорил! Она сказала, что все хорошо. Ах да, и еще, что это, вероятно, гробница.

Королева потрясенно воззрилась на мужа. Тот улыбнулся в ответ.

– Не отвезти ли туда завтра твоего брата? Пусть посмотрит, что отыскала Беатрис! Сегодня на состязании бардов он заснул. Возможно, он предпочитает гробницы?

– Барды, – внезапно повторила Беатрис. – Кельда должен знать!

– Что?

Принцесса смотрела на отца, но не видела его. Перед глазами возникло мрачное, таинственное лицо гризхолдского барда с дразнящей двусмысленной улыбкой на губах.

– Что это за символ. Он знает их все – все эти древние руны.

– Хорошо. Сегодня же пригласим его к ужину и спросим. Если только к нам не присоединится Иона, – задумчиво сказал король. – Между ними какие-то загадочные трения. Беатрис, ты ничего об этом не знаешь?

– Э-э…

– Хотя, конечно, нет, откуда тебе знать? Скорее всего, какое-то недоразумение, – отец оглянулся на сдавленный стон королевы. – Что там, Гарриет? Мы куда-то опаздываем?

Но ни Иона, ни Кельда в тот вечер в парадном зале не появились. Кеннел играл медленные старинные баллады и придворные танцы один. На его лице застыло странное отсутствующее выражение. Казалось, за своей музыкой он различает всю музыку, звучащую над равниной, все песни бардов, состязающихся между собой по трактирам, на пригорках под луной, среди стоячих камней. Он непрестанно хмурил брови, его лицо в этот вечер – один из последних его вечеров в должности королевского барда – выглядело скорее сурово, чем ностальгически. Нетрудно было догадаться, чью музыку он ищет в наступающих сумерках долгого летнего вечера, и то, что молодого барда со взглядом хищника и понимающей улыбкой нигде было не видно, внушало принцессе разом и облегчение, и тревогу.

Семейный ужин был куда скромнее и тише, чем обычно. Шарлотта со своим семейством уехала в деревню, как сообщила королева Беатрис, усаженной рядом с матерью, на место сестры. Дэймон и Дафна ушли на очередную вечеринку в честь их помолвки, и даже Гарольда почему-то не было дома. Королю оставалось только вести какой-то бессвязный разговор с лордом Гризхолдом. Мелодичный, звучный голос королевы утратил толику прежней непреклонной решимости. Беатрис даже задумалась, не жалеет ли мать о потере Кеннела, выступавшего по случаю каждого важного события в замке еще со времен ее замужества. Казалось, перемену в королевском барде почувствовал даже лорд Гризхолд, самый немузыкальный человек на свете. Беатрис слышала, как он сказал отцу:

– Насколько я понимаю, мне тоже придется искать нового барда. Я слышал, все шансы за то, что Кельда победит. Люди говорят, у него волшебный голос. Сам-то я в этом ничего не понимаю, для меня вся музыка одинакова, как жужжание пчел – ноты от ноты не отличу. Но Петрус и дочерям будет его не хватать.

– Приглашение Шарлотты, конечно же, все еще в силе, – шепнула Беатрис королева. – На случай, если тебе вскоре понадобится место, чтобы все обдумать.

То есть обдумать отношения с Феланом… В случае, если он окажется таким же несносным, как его отец, и Беатрис останется не только с разбитым сердцем, но и без работы. Как мать могла вообразить себе Беатрис гуляющей в уединении росистым утром и в тяжких раздумьях гадающей на ромашках, если рядом с ней всегда будут маленький Марк и крошка Томазина? Это оставалось загадкой.

– Есть на свете и другие раскопки, – спокойно ответила Беатрис. – Я вполне ясно мыслю, когда работаю.

Услышав вздох матери свозь радостный звон ножей и вилок, она добавила – с юмором, но не без раздражения:

– Это мое призвание. Если тебе так не нравится видеть меня в комбинезоне, я уеду на север. Там, в Приграничьях, раскапывают целую древнюю деревню.

Королева бросила на нее испуганный взгляд.

– Прости, мама, – мягко сказала Беатрис, – но, в самом деле, сколько времени можно выносить жизнь среди проселочных дорог, коров и «хобби-ферм»? Если ты настаиваешь на том, чтобы я поехала туда, я просто отыщу ближайший раскоп и скроюсь в нем. В той части страны есть чудесные древние курганы и гробницы.

Нож в руке матери резко заскрежетал по фарфору.

– Шарлотта хотя бы говорит за столом о туфлях, – мрачно заметила она, – а не о гробницах. Ты и вправду безнадежна. Вся в отца.

– Наверное, так и есть, – дружелюбно согласилась Беатрис.

Безошибочно уловив в разговоре подходящую зацепку, леди Петрус, сидевшая по другую сторону от матери, живо включилась в беседу.

– О туфлях? – воскликнула она, растягивая второй слог. – Я их обожаю, а вы? У меня их столько, что пришлось превратить старую детскую в кладовую. А скажи, Гарриет…

Наутро следующего дня Иона нашел принцессу на раскопках – одну, если не считать охранника в машине, едва оторвавшего взгляд от книги, чтоб опознать незваного гостя. Все остальные на несколько часов отправились на состязание бардов – взглянуть на этот пережиток прошлого, как выразился Кэмпион. Беатрис же влекли к себе древние руны. «Только на часок», – сказала она себе, сметая кисточкой пыль с глубоких бороздок на камне. Всю ночь они преследовали ее во сне, точно безмолвные лица, пытающиеся заговорить… Беатрис окинула взглядом молчаливую непрерывную вязь рун, покрывавших поверхность гробницы, в поисках круга с расходящейся спиралью. Внезапно упавшая на нее тень напугала ее так, словно одна из рун вдруг заговорила.

– Мэтр Кле?

– Фелан послал меня за тобой, – сказал Иона, спускаясь к ней по трапу. – Значит, вот что вы нашли… А где все?

– Ушли послушать музыку. Я только… Мне нужно было еще раз увидеть это. – Она без слов показала на таинственный круг. – Ничего не могла с собой поделать. Мэтр Кле, вы когда-нибудь видели такое?

Он не ответил. Оторвав взгляд от камня, принцесса оглянулась на него.

– Мэтр Кле?

Он замер без движения – казалось, даже не дышал. Лицо его так побледнело, будто он был готов упасть в обморок прямо здесь, на дне раскопа. Беатрис тронула его за плечо. Он встрепенулся и стиснул ее пальцы.

– Да, – хрипло сказал он. – Когда-то я уже видел это. Или что-то очень похожее.

Он выпустил ее руку и резко повернулся к трапу.

– Идем!

– Но что это? Что он означает? Я совершенно не узнаю этот символ. Мы – отец, мэтр Берли и я – искали его во всех рунических словарях и справочниках, но так и не нашли.

– Естественно.

– Но…

Иона был уже на полпути наверх и с нетерпением манил ее за собой.

– Нет времени. Похоже, Фелан в смертельной опасности.

– Почему? – озадаченно спросила принцесса. – Из-за этой двери в старый склеп?

– Не спрашивай.

Но принцесса продолжала строить догадки.

– Кельда, – коротко сказала она. – Вы думаете… Мэтр Кле, я не пойму, о чем вы думаете. Что может случиться с Феланом посреди состязания, у всех на глазах?

– То же, что случилось со мной, – мрачно ответил Иона.

Горло принцессы сжалось и пересохло от страха.

– Фелан так хорошо играет? – дрожащим голосом спросила она, ступив на трап.

– Только когда думает о тебе. Я должен быть там, где смогу видеть его. И Кельду.

Он подал ей руку, помогая выбраться на поверхность, и ненадолго задумался, глядя на ее невозможный наряд.

– У меня одежда в машине, – быстро сказала она. – Переоденусь у амфитеатра.

– Хорошо, – с облегчением сказал он, но тут же помрачнел. – Если амфитеатр все еще цел. Утром Кельда уже один раз выступал. Столько было воплей и топота… Возможно, сейчас там только куча обломков.

– Волшебство?

Иона покачал головой.

– Пока нет. Пока что оно ему ни к чему.

Беатрис велела охраннику остановить машину у королевской барки и поднялась в каюты, отведенные для короля и придворных, чтобы сменить рабочую одежду на платье. Переодевшись, она прошла в амфитеатр, забралась на самый верхний ярус, оказавшись на том же уровне, что сцена на подмостках; и там, под колыхавшимся на ветру навесом павильона, принцесса нашла Софи. Очевидно, это место предпочитал и Кеннел: старый бард сидел с краю – ярко-голубая парадная мантия, обычный седой хохолок на макушке, лицо напряжено не меньше, чем у Ионы.

– Он пошел поговорить с Феланом, – сказала Софи прежде, чем принцесса успела хотя бы открыть рот. – А вон там, в такой чудесной шляпке, не твоя тетя Петрус? Этот пышный плюмаж словно вот-вот улетит вместе с ней.

– И как Фелан? – озабоченно спросила Беатрис.

– Теперь, конечно, будет лучше – ведь ты здесь. Он играет… – она сделала паузу, чтобы надеть очки и заглянуть в программку. – Наверное, уже скоро. В паре с Зоей.

– А вон и моя мать, – выдохнула принцесса, узнав шляпку с цветами рядом с пышным плюмажем тети Петрус. – Никогда бы не подумала, что ей это интересно…

Вокруг раздались аплодисменты, и она машинально захлопала в ладоши вместе со всеми. Закончив песню, певица откланялась, и на сцену вышел придворный бард, увешанный инструментами, как латами, сверкавшими на каждой ноте, точно вместо него решило сыграть для публики само солнце.

Мысли Беатрис снова унеслись вдаль. Она искала взглядом среди сидящих в тени под сценой Фелана, но не видела его. Быть может, он где-то с Ионой? Но не успела музыка сверкающего исполнителя подойти к концу, как Иона вернулся и сел рядом с Софи. Принцесса вновь машинально захлопала и повернулась к угрюмому, замкнутому Ионе, готовясь задать вопрос, как только стихнет шум. Но, стоило ей набрать в грудь воздуха, Зоя запела.

Беатрис уставилась на сцену, совершенно забыв закрыть рот. Две фигуры – одна темноволосая, одетая в шелка цвета трепещущего пламени, а другая со светлыми волосами, в синем шелке шанжан с серебряным шитьем, сверкающим, точно струйки воды… Казалось, они не играют, не поют, но извлекают мелодию из корней травы на равнине, из лишайников на древних камнях, из вырезанных на них слов, древних, как сам Бельден. Чувствуя, как защипало в глазах, Беатрис прижала ладонь к губам. Ну конечно! Вот как звучала спираль в кругу на двери в гробницу, вот он, ее голос! Музыка, лившаяся в сердце Беатрис, и была этим словом, произносила его! Весь мир подернулся дымкой, замерцал и растаял. Наконец слезы выкатились из глаз, в ушах прозвучало внезапное восклицание Ионы, и окружающий мир вновь обрел четкость.

Вот только что же это за мир?