Глава четырнадцатая

«К вопросу о Непрощенном»

Виру Стайд, придворный летописец герцога Гризхолдского. «На равнине Стирл»

К концу первого дня первого состязания бардов на равнине Стирл его имя рвалось со всех уст, катилось по земле, как зачарованный самоцвет, хранящий в себе всю гамму человеческих чувств. Благоговение, отвращение, зависть, смятение, подозрительность, восхищение, вожделение, любопытство, восторг и досаду – все можно было услышать в этом коротком слове, менявшемся всякий раз, как его произносили вновь. Все были поражены: неказистый, оборванный, никому не известный музыкант со старенькой арфой, без родового имени, без прошлого, явившийся откуда-то «с верховьев реки», сумел заставить замолчать искуснейших, опытнейших придворных бардов! В тот первый день его имени чаще всего сопутствовали более простые, знакомые слова: «Кто он?».

Кто же он был, этот Уэлькин? Из каких неведомых мест пришел? Где выучился так играть? Так, будто на арфу его натянуты струны самого сердца, а рамой и резонатором служат ей кости самой земли, что помнят всю музыку мира с тех пор, как день еще не открыл свое око, и не было ни ночи, ни времени?

Расхаживая в толпе, Деклан с обычной невозмутимостью отвечал, что и сам знает о прошлом странного арфиста не больше всех остальных. Найрн мог бы слушать этакие чудеса всю жизнь и не сходил с места, ошеломленный его мастерством, пока образ невзрачного музыканта с загадочным прошлым, искрой в глазах и силами, о которых сам Деклан мог только догадываться, не заслонила иная картина: Уэлькин, разодетый в кожу и шелка, скачет на коне рядом с королем Оро, дает королю советы и прибегает к своему волшебству, стоит лишь Оро пожелать…

Единственные слова, на которые вдохновила Деклана музыка Уэлькина, он сказал только Найрну и только наедине.

– Сделай что-нибудь, – потребовал он, когда соперники устроили перерыв, чтобы поесть, прежде чем сыграть колыбельную заходящему солнцу.

– Но что? – спросил Найрн, смущенный его страхом. – Он играет лучше, чем я.

– Слушай его.

– Я слушаю. Только его и слушал весь день. А как было не слушать? Он играет такое… должно быть, эту музыку слышали стоячие камни, когда были новее нового.

– Вслушайся в его волшебство, – настойчиво сказал Деклан. – Играя, он использует те самые слова, которым учил тебя я.

– Но как…

– А этому учись у него. Ты знаешь слова, ты обладаешь силой. Учись же пользоваться ей! Этому я научить не могу. Это ты должен отыскать в самом себе. Ты был рожден с этим даром. Я дышу воздухом этой страны, хожу по ее земле, но я не рожден ею, у меня нет в ней корней, как у тебя и Уэлькина. Я обладаю той силой, той музыкой, с какой родился на свет, обертонов и полутонов твоей мне не различить никогда. Теперь ты должен учиться у него. Он знает язык твоей силы.

– Одного я не понимаю, – сказал Найрн с искренним изумлением. – Он хочет стать бардом короля Оро. В нем есть все, что нужно королю. Ради такого, как он, ты и объявил это состязание. Отчего же ты так боишься его победы?

Деклан, безостановочно расхаживавший по своей спальне, будто порожнее судно, качающееся взад-вперед на волнах, раздраженно отмахнулся.

– Подумай головой. Ты видел слова на его арфе. Он – нечто древнее, поднятое из этой земли разбуженными мною словами и надеждой на второй шанс.

– Какой шанс?

– Шанс обрести смерть, если нам повезет. Может статься, ему только это и нужно. Но вряд ли. Думаю, на сей раз ему нужно все, чего он не смог добиться с первой попытки. Все силы, заключенные в Трех Величайших Сокровищах. Все это он принесет с собой ко двору иноземного захватчика и сокрушит его одним ударом по струне.

Казалось, в горле застрял клубок засохших, спутанных древних корней. Сглотнув, Найрн попятился назад, сделал шаг, другой, уперся спиной в твердые камни и тяжело привалился к ним.

– Что ты хочешь сказать? – голос взвился ввысь, вскружился бешеным вихрем. – Те древние стихи, что ты дал нам… Ты хочешь сказать, все это – правда?

– А что, по-твоему, такое поэзия? – рявкнул в ответ Деклан. – Простое украшение? Прелестный гобелен из слов вместо нитей? Столь древние сказки не сохраняют жизнь без причин. Думаю, некогда – кто знает, как давно это было – этот арфист рискнул подвергнуться Трем Испытаниям Костяной равнины. И проиграл все три. А о том, что ждет оплошавшего барда, в этих стихах сказано прямо и недвусмысленно.

– Ни песни, ни стиха, – почти беззвучно прошептал Найрн, – ни покоя…

– Ни конца дней.

– Но он же не… он… ты слышал, как он играл. Он не потерял своей силы.

– Так ли это? – Деклан, наконец, остановился прямо посреди скомканной овчины на полу. – Я думаю, волшебство не в нем. Волшебство – в его арфе. Может, он украл ее, может, нашел, а может, ее подарил ему из жалости какой-нибудь умирающий бард. Думаю, если он возьмется сыграть на любом другом инструменте, хоть на простой дудке, все его ноты тут же зачахнут. Струны арфы начнут играть не в лад, свирель рассохнется и даст трещину…

– Но он еще может… ты же видел, как он растворился в воздухе!

– Он прожил долгое время. Кто знает, чему мог выучиться за сотни лет? – Деклан покачал головой. – А может, наш перевод неточен и эти слова означают что-то еще… Кто знает? – он сделал паузу и смерил охваченного дрожью Найрна тяжелым взглядом. – Допустим, он снова откроет путь туда – на ту равнину, в ту башню. На что бы ты пошел, чтобы заполучить такие таланты? Если сердце этой земли раскроется перед тобой, покажет, кем ты мог бы стать, предложит все песни, какие хранит в себе – неужели откажешься? Или все же сделаешь то, что делал всю жизнь, с того дня, как сбежал из свинарника? Ты следовал за музыкой. За ней ты пришел на эту равнину. На это состязание, – он резко отвернулся, не дожидаясь ответа. – Ступай вниз, еще раз прислушайся к музыке этого арфиста и подумай: на что ты решился бы, чтобы играть, как он? Не сможешь найти ответ – все, что уготовано тебе, достанется ему.

Не говоря ни слова, Найрн вышел из башни и спустился с холма на равнину, сиявшую навстречу звездам созвездиями костров, и быстро отыскал в развеселой неразберихе мелодий музыку Уэлькина. Слушая издали, вышагивая, как Деклан, он обошел арфиста раз, другой, третий, но вскоре понял, что круги становятся у́же и у́же, сходятся к центру спиралью. Вот он в последний раз обошел огромную толпу, сидевшую и слушавшую, как Уэлькин обменивается песнями с одним из придворных бардов, и здесь, в задних рядах, ему пришлось остановиться.

Уэлькин выводил замысловатую мелодию, аккомпанируя куртуазной любовной балладе. Даже в свете костров он казался размытым, расплывчатым, как клякса, как тень. Ничто в нем не привлекало глаз, ничто не задерживалось в памяти. Высокий, плечистый, золотоволосый придворный бард одной из богатейших семей Уэверли был облачен в разноцветную мантию, отороченную золотым шитьем, повторявшим узоры, что украшали его инкрустированную золотом арфу. Были при нем и иные инструменты – длинная флейта черного дерева, маленький барабан, рожок о трех раструбах. Исполняя песню, он легко переходил от одного инструмента к другому, а, значит, не носил всю свою музыку в одной лишь арфе. Он играл песни, которые Найрн едва выучил, на инструментах, не более необычных, чем любые другие.

Найрн понимал: все, чем владеет этот придворный бард, может получить и он сам. Богатство, высокое положение, прекрасные инструменты, неоспоримый талант, позволяющий вот так – добродушно, ободряюще – смотреть на бродячих арфистов из никому не ведомой глуши… Нужно только выиграть состязание и выстоять перед лицом тех древних испытаний, что Уэлькин намерен пробудить своей музыкой от многолетнего сна.

Башня, котел, камень… Что трудного может оказаться в том, чтоб догадаться, чего они хотят? Да, это слова из стихов, а такие слова всегда означают больше, чем кажется с первого взгляда. Но раз существуют награды, значит, Три Испытания хоть кто-то да может пройти. А если это вообще возможно, то не заказано и Найрну Свинопевцу – тому, кто ушел от собственного прошлого так далеко, как только мог, и теперь нуждается в новых горизонтах!

Чудесная баллада подошла к концу, заслужив множество аплодисментов и неразборчивых возгласов. Придворный бард улыбнулся, величаво простер руку в сторону Уэлькина и сменил арфу на флейту. Уэлькин помедлил, извлекая очередную песню из древнего кургана памяти. Заметив одинокую фигуру за спинами толпы, он шевельнулся, и отсвет костра блеснул в его глазах, словно улыбка.

Первая же нота переполнила сердце Найрна всей сладостью любви, которой он никогда не чувствовал, вторая коснулась его губ поцелуем, а третья пробежалась вдоль упрямых подколенных жил, и Найрн рухнул в траву, словно камень. Беспомощный перед такой красотой, как ребенок, он, как ребенок, радовался нежданному подарку.

Но тут в голове прозвучал голос Деклана:

– Сила не в нем. Сила в арфе.

В арфе…

Найрн заморгал и увидел, что стоит на коленях, скорчившись, уткнувшись носом в лепестки полевого цветка, сомкнувшиеся под луной. Чувствуя себя крайне глупо, но все еще не в силах противиться такому искусству, он медленно выпрямился. Найдя в себе силы встать, он украдкой отошел прочь и двинулся вдоль реки, вниз по течению, подальше от этого арфиста и его коварной, зловещей арфы, чтобы взглянуть, какие чары сумеет извлечь из собственного инструмента. Однако, кроме пробуждения пары жаб да каких-то непонятных шорохов в кустах, похвастать ему оказалось нечем.

На следующий день таинственный арфист бросил ему еще более явственный вызов.

Первый день состязания заметно поубавил ряды соперников. Менестрелей, певших непристойные баллады на перекрестках и в трактирах ради брошенных в шапку медяков, самонадеянных не по таланту новичков, бардов из усадеб купцов и богатых крестьян, где одни и те же песни играли десятками лет на инструментах, переходящих из поколения в поколение, – всех будто метлой вымело. Все они уступили великим придворным бардам, горстке учеников Деклана и искусным бродягам наподобие Уэлькина. Однако никто из отсеявшихся не ушел: все, как один, остались на равнине послушать, что последует дальше.

На второй день среди состязающихся остались Найрн, Ши и Оспри. Остальные ученики, по настоянию Деклана, выступили накануне – чтобы набраться опыта. Еще в первый день он разделил невероятное множество назвавшихся бардами на три группы, и никому из учеников не пришлось состязаться с Уэлькином.

Теперь три группы по общему согласию и приговору Деклана сократились до двух. В одной из них выступал Найрн, в другой – Уэлькин. Дело пошло всерьез. Придворные барды, расчехлив все имевшиеся при них инструменты, обрушили на противников отточенное мастерство и затейливые песни, охватывавшие всю историю пяти королевств. На это Найрн отвечал песнями, рожденными в морях, туманах и суровых долинах Приграничий – такими, каких не слышал ни один двор. И все же к концу дня он был немало удивлен, обнаружив себя среди оставшихся, рядом с Оспри, дюжиной придворных бардов и Уэлькином.

Солнце склонялось к закату, залив равнину ярким светом, затем укрыв ее длинными тенями, строгими, как стоячие камни, а затем и скрывшись за горизонтом. Толпа разбилась на мелкие группки, разошлась разжигать костры и готовить пищу. Еще немного – и кто-нибудь заиграет вновь, другой подхватит, и слушатели опять сольются воедино, закружат водоворотом вокруг музыкантов, чтобы вскоре перетечь в другой омут. Не желая еще сильнее расстраивать Деклана своей уверенностью в том, что Уэлькин наголову разгромит даже придворных бардов, Найрн направил стопы сквозь многоцветье палаток, фургонов и шатров к трактиру местного пивовара.

Проходя мимо прекрасного шатра, увешанного яркими гобеленами и увенчанного развевающимся флагом, он увидел знакомое лицо – но откуда оно ему памятно? Он неуверенно замедлил шаг. Воспоминание – высокая грациозная девушка в воздушных шелках, со светлыми кудрями, перевитыми золотыми нитями, унизанными крохотными самоцветами, стоявшая у костра перед входом в шатер – взглянуло на него в ответ.

И вновь этот взгляд, как когда-то, заставил замереть сердце. Затем она улыбнулась, и сердце забилось опять – чуть беспорядочно, точно крылья, трепещущие в груди. Поспешно обойдя костер под любопытными взглядами кучки роскошно одетых дам, оставшихся позади, она с нетерпением шагнула к Найрну.

– Оделет? – прошептал он.

При виде его замешательства она залилась смехом.

– Ты меня еле узнал! Неужели я так изменилась с тех пор, как ты увидел меня на кухне за разделкой курицы?

– Да, – все так же, еле слышно, выдохнул он. – Нет. Ты выглядишь… ты… Что ты здесь делаешь?

– Ну, как я могла усидеть дома? Здесь собрались лучшие музыканты всего королевства, и я просто не могла не… – она умолкла на полуслове, скривив полные губы в язвительной усмешке и устремив взгляд вдаль, в глубины собственной памяти. – Конечно, пришлось многое пообещать отцу, прежде чем он дал позволение, да еще взять с собой брата, Бервина. Но все это не так уж обременительно… Мы слышали, как ты сегодня играл. Брат был тронут до глубины души. Я видела. Ты играл ту эстмерскую куртуазную балладу, и глаза Бервина были полны слез. Я и не думала, что тебе знакома подобная музыка. Он даже побился об заклад, что ты победишь. Просто поразительно, как золото умеет найти лазейку куда угодно, правда? Даже в любовь и музыку.

– Да, – снова сказал Найрн, борясь с желанием коснуться ее прохладной бледной щеки, провести пальцем по улыбке на губах. – Деклан учил меня, – объяснил он. – Он хочет, чтобы выиграл я.

– О-о… – понимающе охнула Оделет. Глаза ее потемнели. – Он хочет послать тебя к королю Оро.

– Да.

– Потрясающе! Тогда ты и в самом деле сможешь приехать и поиграть при дворе отца! – вновь чудный, мелодичный перезвон ее смеха. Казалось, от радости у нее слегка захватило дух. – О, вот бы все получилось! Я так надеюсь на это!

Найрн кивнул, проглотив комок, подступивший к горлу.

– И мне хотелось бы этого больше всего на свете.

– Я так скучаю по тем вечерам, когда мы играли и разговаривали… Скучаю по запахам равнины, по свисту ветра, продувающего ее от края до края… – на миг устремив на него глаза, нежно-зеленые, как молодая листва, она бросила взгляд через его плечо и криво улыбнулась. – А вот и Бервин. Удивляется, куда я исчезла.

– Я еще увижу тебя?

– Да. О, да! Завтра. Я буду слушать все твои песни, – ее легкие теплые пальцы коснулись его запястья. – Ищи меня среди зрителей.

– Хорошо, – точно в оцепенении пообещал он. – Хорошо.

Оделет вернулась к своей компании. Найрн провожал ее взглядом, пока пламя костра не разделило их, а после медленно побрел прочь, все еще слыша музыку ее голоса и явственно чувствуя ее мысли. Никакие слова, никакие опасения Деклана не смогли бы придать столь сложному, невероятному делу такую внезапно простую цель: он должен выиграть ради нее.

Трактир был полон народу, но единственным, кого, войдя в дверь, увидел Найрн, оказался Уэлькин.

Сидя на табурете у камина, он негромко играл, его толстые грубые пальцы рассеянно блуждали по струнам. Вскинув на Найрна разноцветные улыбчивые глаза, Уэлькин проводил его взглядом к креслу, которое приготовили для друга Оспри и Ши.

Глубокий голос, перестук осколков сланца, остановил Найрна на полпути.

– Поиграй со мной.

Найрн молча смерил его взглядом и засмеялся.

– Зачем? Чтобы твоя арфа снова повергла меня на колени?

Уэлькин слегка сощурился. Улыбка не исчезла из его взгляда.

– Так одолей и арфиста, и арфу, – предложил он. – Порви мои струны, повергни меня на колени.

За этим последовал свист зевак, грохот кружек о дерево и радостный крик Оспри:

– Я закажу пива!

Найрн пожал плечами, готовясь к любому унижению. Ладно. По крайней мере, он будет знать, чего ожидать в последний день.

Он вынул арфу, сел на скамью по другую сторону от огня, над которым бурно кипел котел бобовой похлебки со свининой и луком.

– Ужин за счет заведения, – сказал обоим пивовар, радуясь множеству посетителей, среди которых было и несколько придворных бардов, несомненно, явившихся в его трактир следом за Уэлькином.

– Очень любезно с твоей стороны, – откликнулся Уэлькин.

Коснувшись струн, он завел песню, столь старую и редко исполнявшуюся, что Найрн едва вспомнил, что вышла она из Приграничий – «Загадки Корнита и Корната».

Пальцы Найрна пробежались по струнам, и он услышал собственный голос, без раздумий ответивший:

«Кто ты?» – слышал он в каждой из этих переливчатых строк. Так, с легкой издевкой, Уэлькин возвращал всем вокруг тот самый вопрос, что все задавали о нем. «А еще он что-то раскрывает», – вдруг понял Найрн. Здесь, между концом и началом этих древних строк, был и вопрос, и ответ. Все, что требовалось Найрну для победы, было здесь, в старом доггереле, вновь пробужденном к жизни. Когда возникает нужда, слова говорят именно то, что значат, и в случае этих допотопных – старше стоячих камней – нескладных виршей это было нужно, как никогда.

Найрн углубился в музыку, без запинки отвечая на каждый новый куплет Уэлькина своим, и прежде, чем эта нескончаемая песня подошла к концу и даже придворные барды разразились криками восторга, понял еще кое-что.

Сам факт, что после этого часа – а то и двух, а то и пяти – они еще играют вместе, что Уэлькин и его зачарованная арфа не вышибли Найрна за дверь, обескуражив настолько, чтоб он и думать не смел продолжать состязание, означал одну загадочную вещь.

Уэлькину было что-то нужно от Найрна.