Глава восьмая

«Как интересно. Бжезинская и Бутакова, оказывается, больше не живут со своими мужьями. Нет, все-таки бизнес – совершенно определенное зло, которое ломает психику и калечит души», – рассуждал Дмитрий Воронов по дороге на работу, радуясь, что изменение сознания, связанное с жаждой наживы, не коснулось его Лельки.

Впрочем, Лелька была единственной владелицей салона красоты, который создала с нуля своими руками, талантом и упорством, и делить результаты труда ей было совершенно не с кем. Может быть, дело именно в том, что у «ЭльНора» изначально было три соучредителя, и если тяготы и трудности первых лет поровну ложились на плечи всех, то славу и процветание поделить они уже не смогли?

Тем не менее интересно, что в горниле страстей, связанных с разделом строительной фирмы, сгорели семейные узы. Кстати, почему Бутакова соврала? Воронов то и дело возвращался к этой мысли. В том разговоре, в котором она заявила Дмитрию, что ее хотят убить, она сообщила, что устроилась на работу к Горохову, в конкурирующую с «ЭльНором» фирму «Ганнибал», только потому, что их семье не прожить на зарплату мужа. Но ведь к тому моменту они с мужем уже расстались, и Элеонора Константиновна вполне могла сказать, что ей нужно зарабатывать на себя, рассчитывать больше не на кого. Но не сказала. Почему?

Конечно, ее нежелание распространяться перед малознакомым человеком о личных обстоятельствах было в общем-то понятно, но тем не менее маленькая ложь всегда зарождала у Дмитрия Воронова большое недоверие, и он снова и снова возвращался мыслями к своему разговору с Бутаковой, в котором она высказала опасение за свою жизнь.

Элеонора Вторая (а Дмитрий знал, что в «ЭльНоре» ее за глаза называли именно так) была уверена, что Элеонора Первая вынашивает планы по ее физическому устранению, чтобы отобрать долю Бутаковой в «ЭльНоре».

– Понимаете, долю Бориса она выкупила, но для этого ей пришлось влезть в огромные долги, и денег на то, чтобы цивилизованно решить вопрос со мной, у нее просто не осталось.

– А вы готовы?

– К чему? – не поняла Бутакова.

– К тому, чтобы цивилизованно решать вопрос со своей долей. Вы делали заявление, что готовы ее продать?

– Я не готова ее продавать, – упрямо вздернутый подбородок Бутаковой задрожал. – Но у меня нет выхода. Через полгода, максимум год от «ЭльНора» останется только название. Бжезинский поступил мудро, продав свою долю сейчас, когда она стоит максимально дорого. Через год я смогу получить за свои тридцать три процента сущие копейки.

– В ваших словах отсутствует логика. – Воронов пожал плечами, потому что в то, что Бутакову хотят убить, не верил. Кому она нужна, курица. Уж точно не королевишне Бжезинской. – Если через год стоимость акций будет стремиться к нулю, как говорят физики, то зачем вашей бывшей подруге вас убивать? Ради будущего нуля?

– Она хочет меня убить, чтобы я не путалась у нее под ногами, – в голосе Бутаковой звучала абсолютная уверенность в своих словах. – Из-за нашего скандала у «ЭльНора» стоят все продажи, Элеоноре не хватает денег, и она винит в этом меня. И хочет отомстить, как вы не понимаете? Тем более я ушла работать в «Ганнибал», а Эдуард не скрывает, что мечтает подмять «ЭльНор» под себя. Я же, зная ситуацию в фирме изнутри, могу служить для него неплохим подспорьем. И хотя я пришла в «Ганнибал» не для этого, Бжезинская мне не верит.

– Конечно, вы пришли в «Ганнибал» строить дома, а Горохов взял вас исключительно из человеколюбия. Элеонора Константиновна, вы же взрослый человек, вы же не можете не понимать, что Эдик взял вас только для того, чтобы подобраться как можно ближе к «ЭльНору», и как только его планы увенчаются успехом, если они увенчаются успехом, – поправился он, – то вы сразу станете ему не нужны и он выбросит вас из фирмы в один момент.

– Вы не правы, – в голосе Бутаковой зазвучали близкие слезы.

– Я прав, и вы это знаете, – мягко сказал Воронов. – Элеонора Константиновна, с моей точки зрения, ваш новый работодатель представляет для вас гораздо большую угрозу, чем Бжезинская, но если у вас есть конкретные факты, то, несомненно, я готов вас выслушать.

– У меня есть факты, – сообщила Бутакова, и выслушать ее Дмитрию действительно пришлось.

Они заканчивали разговор, оказавшийся трудным, длинным и каким-то бестолковым, что ли, когда у Воронова зазвонил телефон.

– Слушай, Димка, – услышал он в трубке голос своего начальника, подполковника Ивана Бунина, – бросай все свои дела и дуй срочно в хостел «На четверых». Знаешь, где это?

– На Комсомольской, – быстро ответил Воронов, хорошо знающий городскую географию и отлично разбирающийся в отелях, хостелах и даже сдающихся внаем комнатах. – А что случилось?

– Да позвонили оттуда, что у них постоялец пропал. Оплатил номер на неделю, назавтра исчез, но они не волновались, потому как он говорил, что у него визит с возможными поездками связан, но уже десять дней прошло, а он так и не появляется и вещи не забирает, и паспорт. Чуешь, к чему я?

– Думаешь, это утопленник наш? Из «Истории»? – У Воронова дух захватило, а у стоящей рядом Бутаковой, он отчетливо видел, даже рот приоткрылся от изумления. Воронов повернулся к ней спиной. – Ладно, Ваня, я понял, еду туда.

Дальше все происходило именно так, как показывают в кино про полицейских. Приехав в отель, Дмитрий Воронов получил паспорт пропавшего постояльца. С фотографии на него смотрел человек, сильно похожий на найденный в бассейне труп, только на несколько лет моложе. Звали его Антоном Поповым, и прописан он был в маленьком поселке неподалеку от Урюпинска.

С Урюпинском было что-то связано, что-то, имеющее отношение то ли к известным анекдотам, то ли к компании «ЭльНор», только Дмитрий никак не мог вспомнить, что именно, и это его раздражало. Попов приехал в их город в последних числах августа, это значилось на билете, который нашелся в его личных вещах, и оплатил одно место в комнате на четверых до шестого сентября.

Туристический сезон в это время года в их городе был почти закрыт, поэтому других постояльцев в забронированной им комнате не было. Попов переночевал одну ночь, ушел, предупредив, что у него дела, и больше его никто не видел. Седьмого сентября администраторша начала беспокоиться, но так как нужды в свободной койке по-прежнему не было, выждала еще несколько дней, решив, что постояльцу может не понравиться, если она обратится в полицию.

Администраторшу повезли в морг на опознание, и эта неприятная процедура подтвердила, что в бассейне отеля «История» был убит именно Антон Попов. Теперь предстояло выяснить, как он там оказался и к кому из работников «Истории» или «ЭльНора» мог приехать из далекого маленького поселка.

Опрос сотрудников отеля начали в тот же день. К управляющей «Истории» Наталье Удальцовой Дмитрий заехал сам, не зря она была подругой его жены.

– Привет, Натусь, – сказал он, постучав в дверь и в очередной раз удивившись, с каким вкусом была обставлена «История». – Можно к тебе?

– Ой, Митька, – она улыбнулась так радостно, что даже сентябрьская хмарь за окном немного рассеялась. Наталья Удальцова умела улыбаться, как никто другой. – Ты ко мне по делу, я правильно понимаю?

– По делу, – он покаянно склонил голову. – Я, конечно, предпочел бы пообщаться с тобой на тему твоих обожаемых мной виртуозных беляшей, но, видно, не судьба.

– Судьба-судьба, – заверила его Наталья, снова улыбнувшись. – Вот презентацию отеля проведу, отстреляюсь и все, обещаю беляши. Целую гору.

– И лепешку с яйцом, – жалобно попросил Воронов.

– И лепешку, только меня Лелька убьет, – Наталья засмеялась, будто колокольчик прозвенел. – Твоя жена же с лишним весом борется постоянно. А тут беляши с лепешкой. И вообще, это вы должны поляну накрывать. У вас Верочке полгодика исполнилось, а вы молчите, праздник зажали.

– Лелька собирается, – Дмитрий махнул рукой. – У Веры два зуба сразу режутся, она капризничает, температуру выдала аккурат на свой день рождения, Лелька не спит совсем. Ты ж знаешь, что она на работу вышла. А на няню температурящую Веру оставлять боится, вот и рвется на части, больно смотреть.

– Узнаю свою подругу. Ладно, Мить, ты ж по делу пришел, давай заканчивай ходить вокруг да около. Я про Веркины зубы и так все знаю. Случилось что-то?

– Труп опознали, – Дмитрий тоже враз стал серьезным. Наталья была женщиной деловой, что и говорить, и характером обладала решительным. Потому ей и проект такой большой доверили. Не прогадали шведы, ой не прогадали. – В вашем бассейне утопили гражданина Попова Антона Ивановича, тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года рождения. Уроженца поселка Солнечный. Знаешь такого?

– Нет. – Весь вид Натальи выражал искреннее недоумение. – Даже не слышала никогда ни о гражданине Попове, ни о поселке Солнечный. Это хоть где?

– Под Урюпинском. – Снова что-то засвербило в мозгу, заворочалось, как еж, царапая острыми иголками. Черт побери, да что же связано с этим самым Солнечным.

– Ты чего пыхтишь, Мить? Болит что-нибудь? – озабоченно спросила Наталья.

– Нет, ничего не болит. Понять не могу. Вертится что-то в голове. Этот самый Солнечный точно имеет какое-то отношение к «ЭльНору», только я никак не могу понять какое. То ли слышал я об этом где-то, то ли читал.

– Позвони Инке, – посоветовала Наталья. – Она же у нас журналист от бога, все про всех знает.

Совет был дельным, и Дмитрий решил, что обязательно им воспользуется. Предупредив Наталью, что полицейские опросят сотрудников отеля на предмет возможного знакомства с Антоном Поповым, он вышел на улицу и набрал номер Инессы Перцевой.

– Привет, светоч детективной мысли, – услышал он звонкий женский голос в трубке и непроизвольно улыбнулся. У его жены все-таки были классные подруги. – Рассказать что-то хочешь, чтобы я денежку в газете заработала, или, наоборот, спросить?

– Наоборот, – признался Дмитрий. – Но обещаю, что с меня причитается, и как только будет можно, я тебе обязательно что-нибудь расскажу, горяченькое, с пылу с жару.

– Веревки вы с Ванькой из меня вьете, – проворчала журналистка. – Ну, спрашивай, раз надо.

Через две минуты он попрощался с Инной, заверив ее, что полугодие Верочки они с Лелькой отмечать обязательно будут, и в задумчивости уставился в пространство, машинально поглаживая пальцем прохладное стекло телефона. Теперь он знал, кто из учредительниц «ЭльНора» родился и провел детство в поселке Солнечный, вместе с убитым в «Истории» Антоном Поповым, но эта информация ровным счетом ничего не объясняла.

Приехав в отдел, он рассказал, что узнал, Ивану Бунину.

– Посоветоваться с Инкой – это ты здорово придумал, вот только она, зараза, от нас теперь не отстанет. Выпытает все, что мы знаем по этому делу, и даже то, чего еще не знаем, – мрачно заявил Иван. – Вот что, ты поезжай обратно к Бутаковой, поговори с ней аккуратно, выясни, что она знает, а после этого отправляйся к Бжезинской. У нее выпытай, что к чему. Мне кажется, неспроста этот самый Попов тут появился, и чует мое сердце, действительно нехорошие дела творятся вокруг этого самого «ЭльНора». Говоришь, Бутакова считает, что ее хотят убить? Может, и так. Надо бы за ней присмотреть, а то получим второй труп под конец квартала, упаси господи.

Однако обратно в «Ганнибал» Воронов поехал не сразу. Позвонила Лелька, озабоченно сообщила, что у Верочки поднялась температура, а в доме как назло закончилось жаропонижающее. Спорить с женой, тем более когда она пребывала в волнении, было себе дороже, поэтому Дмитрий послушно отправился в аптеку, затем отвез лекарство домой и только после этого приехал в офисное здание, в котором располагался «Ганнибал».

– Вы к Эдуарду Николаевичу снова? – с ужасом посмотрела на него секретарша Лара.

– Нет, – он кивнул на вторую дверь в приемную. – Я к Элеоноре Константиновне.

– А ее уже нет и пару дней не будет.

– Почему?

– Она уехала в Москву. У нее там какие-то личные дела, да и Эдуард Николаевич ей ряд поручений дал, так что она до пятницы в отъезде.

На календаре был вторник, и Воронов, мрачно выругавшись, пошел в офис «ЭльНора», благо располагался он через квартал.

– А Элеоноры Александровны нет, – сообщила ему секретарша Мила. – Она в Москву уехала. У нее там дела какие-то. Просила до пятницы не беспокоить.

К Бунину Дмитрий вернулся ни с чем.

– Фигурантки наши в столицу подались, – мрачно сообщил он. – И это единство в их поступках мне сильно не по душе. Как бы они в столице какую-нибудь разборку между собой не устроили.

– Да брось ты, – Иван махнул рукой. – Вечно тебе ужасы чудятся. Совпадение это. Одна в Москве родилась, может, мамку поехала проведать. Вторая в командировку отправилась. Женщины деловые, бизнесвумен, черт бы их подрал. Вот не люблю я женщин в бизнесе, не люблю. Вот у меня Ируська – наемный менеджер, и нет у нее начальственных замашек совсем. Мне так спокойнее, ей-богу.

– У моей жены начальственные замашки есть, но на мне это не сказывается, – Дмитрий радостно засмеялся. Он был счастлив всегда, когда вспоминал про жену. – Слушай, Вань, а может, и не хуже, что наши фифы обе в отъезде. Давай я до пятницы в Солнечный смотаюсь, поговорю там с местными жителями, родню Попова найду. Глядишь, и появится зацепка какая-нибудь интересная. Будет о чем с госпожами из «ЭльНора» беседовать.

– А что, идея богатая. – Бунин потянулся худощавым, но крепким телом, встал из-за стола. – И впрямь, поезжай, Димка. Все следы с места преступления ведут именно в Солнечный. Что-то там произошло такое, из-за чего пришлось убить гражданина Попова. Давай попробуем выяснить, что именно. И что скрывают дамы Бутакова и Бжезинская, не опознавшие труп.

Москва встретила ее дождем. Влажные, словно умытые улицы ясно улыбались Элле, бредущей с вокзала пешком. Отчего-то ей захотелось пройтись, остаться с утренней, «домашней» еще Москвой один на один, как частенько бывало в молодости. Как же Элла любила этот город, свой, родной, привычный, несмотря на то что уже прошло более двадцати лет с той поры, как она уехала отсюда по распределению.

Все эти годы, суматошные, сложные, счастливые и не очень, она никогда не думала о том, что ей бы хотелось сюда вернуться, несмотря на то что московская квартира, в которой жила мама, у нее была. В «жирные» годы «ЭльНора» она была куплена, отремонтирована и обставлена.

Но семья, бизнес, настоящее и будущее Эллы жило в двухстах пятидесяти километрах от столицы. Она частенько ездила в Москву, чтобы сходить в театр, в том числе на до сих пор обожаемый ею балет, пройтись по магазинам, посетить модный вернисаж или просто погулять по старому центру, где на нее всегда снисходило спокойствие. В Старой Москве ей думалось легче всего.

Для всего этого не нужно было жить в Москве. Элле даже уютнее было в провинции с ее неспешным размеренным ритмом жизни и никуда не торопящимися людьми. Удивительно было возникшее у нее сейчас чувство. Она вдруг в одночасье осознала, что хочет снова стать москвичкой, окунуться в повседневную суматошную круговерть, когда-то бывшую для нее нормой, но основательно подзабытую.

«Я буду снова тут жить», – загадала она, не думая, как это возможно при ее нынешней непростой жизни, и пошла дальше, вдыхая прохладный, влажный воздух, будто пила живую воду.

Визит к врачу был запланирован на девять утра, поэтому домой, к маме она не поехала. Дошла пешком до Чистых прудов, позавтракала в уютной маленькой кафешке, с неожиданным в последнее время удовольствием съела сырники с маком и выпила две чашки кофе. Вкупе с утренней Москвой кофе вселило в нее нечастую теперь уверенность, что все обязательно будет хорошо.

К доктору Семенову она поехала на такси и, стоя в утренних пробках, рассматривала знакомые улицы, словно открывала их для себя заново. Это чувство нового знакомства с Москвой было колким, бодрящим, незнакомым, но отчего-то приятным. Клиника профессора Семенова располагалась тоже в центре, и Элла с удивлением, но не без удовольствия рассматривала трехэтажный старинный особнячок, отреставрированный качественно и без малейшего намека на пошлость.

Внутри все было бело, чисто, практически стерильно. Казалось, что здесь даже воздух звенит. Современный, до мелочей продуманный ресепшен, вежливые улыбчивые девушки в медицинских бело-сиреневых брючных костюмах, забранные в строгие прически волосы, минимум косметики, отсутствие колец на руках и прочих украшений за исключением скромных сережек-гвоздиков в ушах Элла оценила по достоинству. Строгую сдержанность и соответствие обстоятельствам она уважала.

Сергей предупреждал, что практика профессора Семенова очень обширна, поэтому Элла была готова к долгому ожиданию и, чтобы оно не было томительным, взяла с собой новый, недавно купленный детектив. Но ровно в девять утра ее пригласили в кабинет, и, не успев удивиться пунктуальности медицинского светила, она захлопнула непригодившуюся книжку и перешагнула порог, за которым должна была решиться ее судьба.

Элла не могла не думать о том, что, возможно, умирает. То, что ее недомогание вызвано болезнью, она даже не сомневалась. Так плохо она себя раньше никогда не чувствовала, и списывать участившиеся приступы дурноты, головокружение и ночную потливость на нервы больше не могла. Обманывать себя было не в ее привычках. Пугало только то, что в случае болезни надеяться она могла только на маму. А та уже немолода, и о ней самой нужно заботиться. Конечно, деньги решают все, и в случае необходимости можно было бы нанять сиделку или устроиться в хороший хоспис, но их сейчас тоже не было.

Именно с такими мыслями Элла и предстала пред светлые очи Витольда Семенова. Увидев ее, грустную, с печальными глазами, он удивленно вскинул брови.

– Что с вами, отчего на лице мировая скорбь?

– От неизвестности, – призналась Элла и внимательно посмотрела на доктора, которому вверяла свое здоровье.

Семенов оказался высоким плечистым мужчиной с легкой проседью в густых волосах и внимательными серыми глазами. Пожалуй, красивым. Да, совершенно точно, красивым и каким-то надежным, что ли.

«За таким, наверное, как за каменной стеной, – неожиданно подумала Элла, невольно сравнивая стоящего перед ней врача со своим мужем, видимо, окончательно и бесповоротно перешедшим в категорию «бывший». Такой не будет сидеть и ждать, пока жена заработает на жизнь, сделает ремонт, обустроит быт и купит путевки в Ниццу. Он, наверное, сам привык командовать, и управлять, и принимать решения, цена которых – человеческая жизнь».

На глаза у нее навернулись неожиданные слезы. Они теперь вообще все время были близко, хотя особой плаксивостью она никогда не отличалась.

– Ну-ну, мне кажется, что плакать пока не от чего, – Семенов мягко взял ее под локоть и провел от двери к своему столу, перед которым стояло удобное кресло для пациентов. – Давайте знакомиться. Меня зовут Витольд Михайлович, а вас?

– Элла, – она легко вздохнула, выговаривая ставшее привычным имя, казавшееся в юности ей таким холодным и тяжелым.

– Элла? – он, казалось, удивился. – Извините, но ваше имя вам не идет.

– Я знаю, – она вздохнула, все еще борясь с подступающими слезами. – Вообще-то меня зовут Элеонора, для домашних Эля. Но мою институтскую подругу звали точно так же, поэтому для ясности и удобства мы разделили наши имена. Я стала Эллой, она Норой. Хотя дома я так и осталась Элей, конечно.

– Нора… Как у Ибсена. Красиво, конечно, но как-то неприступно. Не по-домашнему. Эля гораздо лучше. Разрешите я буду звать вас Элей?

– Конечно, – она улыбнулась. – Вы вообще можете звать меня, как хотите. Я сопротивляться не буду, особенно если вы меня вылечите.

– Разумеется, вылечу. – Он снова улыбнулся, веселые лучики морщинок побежали от углов глаз к вискам, будто пытаясь спрятаться в седых, соль с перцем, волосах. Серые глаза смотрели внимательно и сочувствующе, и Элла вдруг поняла, что тонет в них. Снова закружилась голова, но это головокружение было не болезненным и одуряющим, а отчего-то приятным. – Вы не похожи на смертельно больную, утешу вас сразу. У вас какие-то неполадки со здоровьем, но мы все поправим, я вас уверяю. Итак, Эля, расскажите, на что вы жалуетесь?

Она подробно и обстоятельно изложила все симптомы так не вовремя навалившейся на нее болезни. Семенов слушал внимательно, иногда задавая уточняющие вопросы, делая пометки в большой белоснежной тетради, лежащей перед ним на столе, брал небольшие листочки для назначений, делал в них непонятные пометки и снова спрашивал, снова слушал. Впервые за последний месяц Элле было хорошо и спокойно на душе.

– А вы работаете без медсестры? – вдруг спросила она, осознав, что ее удивляет в этом кабинете.

– Отчего же. Прием я веду с медсестрой, но сейчас у нас не прием, а первая беседа, знакомство. Когда я решу, что именно надо с вами делать, то отдам вас в надежные руки своей медсестры Анастасии Ивановны, а пока мы с вами беседуем, она занимается другим пациентом. У меня вообще много персонала, и репутация у клиники нормальная, – сообщил он. Серые глаза смеялись, и Элла сконфузилась.

– Я вовсе не это имела в виду, – запротестовала она и вдруг расстроилась, что доктор Семенов намерен передать ее какой-то неведомой Анастасии Ивановне.

– Я знаю, – успокоил он ее. – Вот что, Эля, сейчас я отправлю вас к терапевту, затем на УЗИ внутренних органов и на томограф. Головушку вашу магнитно-резонансным способом изучим, чтобы уж сразу все плохое исключить, раз вы так волнуетесь. Завтра с утра придете сдавать анализы, только чур на голодный желудок. Если вам негде остановиться в Москве, то можете остаться у нас. Палаты у нас очень комфортные, сравнимые с пятизвездочным отелем. Правда, стоят так же. Еду можно заказать в палату, если выходить никуда не хочется. Ну что, уйдете или останетесь?

– Останусь, – решительно сказала Элла. Маму о своем приезде она не предупреждала, чтобы та особенно не волновалась из-за дочкиных проблем со здоровьем. Да и усталость навалилась неожиданно, связывая руки и ноги, повисшие безвольными плетями. Элла чувствовала себя, как путник, добравшийся до придорожной харчевни и упавший на пороге в полном изнеможении. – Вы не беспокойтесь, Витольд Михайлович, я вполне платежеспособна. По крайней мере пока.

– Я не сомневаюсь, – голос профессора звучал чуть суше, чем раньше. Он снова внимательно посмотрел на ее безвольно обмякшую в кресле фигуру и решительно сказал: – Вот что, пожалуй, анализ крови мы у вас возьмем прямо сейчас. Вы завтракали?

– Да.

– Давно?

Элла посмотрела на швейцарские часики, облегавшие ее запястье. Он тоже посмотрел на них и невольно улыбнулся. Да, деньги на палату в его клинике у пациентки явно были.

– Час назад.

– Что ели?

– Сырники с маком и сгущенкой и две чашки кофе.

– С сахаром?

– Да. И со сливками.

– Что ж, хорошо, – он отчего-то потер руки. – Сделаем анализ сейчас и завтра утром натощак. Сравним показатели. Что ж, Эля, я вас сейчас передам своим помощникам. А вечером обязательно зайду проведать. Вы не возражаете?

– Нет, не возражаю. – Элла смотрела ему прямо в невероятные серые глаза, и ей казалось, что в них отражается бушующее в ней пламя. Ей почему-то хотелось прикоснуться к крепким плечам под тонкой тканью бело-сиреневой докторской рубашки, ощутить стальную твердь мышц, и в этом желании крылось что-то настолько неприличное, что Элла густо покраснела. Так густо, как не краснела со студенческих времен, старательно вытравив из себя эту привычку.

Он с легкой усмешкой смотрел на ее зардевшееся лицо, будто знал что-то не подвластное ей. И столько силы было в его взгляде, неожиданно тоже нескромном, совсем не докторском, а мужском, оценивающем, что бушующий в ней пожар стал еще сильнее. Горячая волна, зарождающаяся где-то в глубине, поднималась снизу вверх, заливая желудок, сердце, легкие, горло и голову, не давая дышать, мешая произнести хоть слово, отключая сознание.

Элла попыталась вскрикнуть, чтобы запустить воздух в охваченную жаром грудь, но не успела, потому что потеряла сознание. Семенов еле-еле успел ее подхватить.