15
На сцене было черным-черно, но задник висел светлый, под светом он менялся: то отливал голубоватыми оттенками, то краснел, розовел, зеленел и так далее. Спектакль подходил к концу. К этому меняющему цвета заднику вела небольшая лестница, которую венчала (о, ужас!) плаха с воткнутым в нее топором. По бокам сцены выстроились артисты в соответствующих эпохе костюмах, Саша, полностью завернутая в черную мантию, гордо возвышалась на авансцене, перед ней стоял на одном колене артист, слушая ее, как и все зрители (кто-то даже всхлипывал):
— На смертном приговоре должна быть королевская подпись. Я сама подписала себе смертный приговор. И если ваша великая Королева-девственница когда-нибудь поинтересуется, почему я это сделала, можете сказать следующее: «В смерти среди друзей гораздо больше жизни, чем в жизни, в которой все бегут, пусть она длится хоть целый век!» Смотрите, как я встречаю смерть!
Она эффектно сбросила с себя мантию, оставшись в красном балахоне. И тут к плахе вышел палач… Алексей попал на середину второго акта, ему было трудно вникнуть в сюжет, он то и дело на зрителей поглядывал, а сидел в углу самой дальней ложи. Когда палач вынул топор, Алексей наклонился к Ванжилу, встретившему его к аэропорту, шепотом спросил:
— И что, Сашке будут голову рубить?
— Нет, что ты, — всерьез принял его слова Ванжил.
— Я имел в виду фокус… с головой… из папье-маше.
Из соседней ложи высунулась бабуля:
— Молодые люди, тише!
Алексей замахал руками, дескать, молчу-молчу, снова прячась в уголок, где много тени, ему не хотелось, чтобы Саша нечаянно увидела его в компактном зале. А она шла к плахе, за ней волочился длинный шлейф балахона, потом поднималась по ступенькам, все придворные по бокам становились на колени. И барабаны — бу-бу-бу-бу… Саша тоже стала на колени перед плахой…
— Спектакль ужасов, — сказал Алексей.
Ванжил приложил палец к губам, в этот миг под усиливающийся гром барабанов погас свет на сцене, и в зале раздались громкие аплодисменты — конец спектаклю. Потом кланялись артисты, две королевы сорвали овации…
— Хлопай, — толкнул Алексея в бок Ванжил.
Но гость остался глух и нем, он думал о предстоящей встрече, как она пройдет. Главное, не знал, звонил ли Иннокентий Саше, великий сыщик не брал трубку — говнюк.
Закончились аплодисменты, Саша быстро ушла за кулисы, задевая шлейфом от красного балахона все, что встречалось на пути. Как только заканчивается спектакль, она вспоминает о дамокловом мече и несется в гримерку, где ненадолго чувствует себя защищенной хотя бы стенами. Ее поймала за руку Анфиса:
— Ну, ты молодец, все мои замечания учла и очень неплохо справилась. Я подскажу тебе еще один момент в финале.
— Спасибо, — сжала ее руку Саша.
— Помнишь, завтра собрание? Чую, что-то замышляется…
— Похоже. Я обязательно приду.
Саша продолжила шествие по лестнице в сопровождении второго охранника — неразговорчивого мужика лет сорока, с внешностью уголовника, просто страшно с ним наедине оставаться. Но пока не убил, может, обойдется. Из Ванжила тоже лишнего слова не вытащишь, но он хоть симпатию внушает, доброта от него исходит, ему Саша охотней доверяла себя.
А вот по поводу «что-то замышляется» — да, в воздухе давно витает нечто дрянное, в труппе какое-то брожение, все шепчутся, озираются, будто готовятся что-то украсть. Что в этом складе бутафории можно украсть полезного — реплику у партнера? Саша из-за своей обособленности плохо понимала данные процессы, спрашивала у Динары, с которой более менее общается. Та философски подошла к театральной атмосфере, дескать, все в бренном мире по-старому: время от времени зреет бунт, потом запал стихает, наступает благостное затишье. Хотя попутно заметила, что у Пинг-Понга терпение неимоверное, он слишком добр к злыдням в труппе. Злыдни, да. Вчера Саша случайно услышала диалог в соседней гримерке, сначала Лада исходила ядом:
— Это же все понты. Сама устроила на себя покушения, думала, как в Москве, все газеты растрезвонят, Центральное телевидение понаедет, и тут она — вся в шоколаде и славе.
— А нашим газетам по барабану происшествия в театре, да и в городе тоже, — сказала звезда нового проекта Алиса. — У нас ничего не происходит, все о’кей.
— Терпеть не могу ложь в любом ее проявлении, — бросила Лада. — Неплохо бы выяснить, чего это она в наш медвежий угол залезла аж из самой Москвы.
Лучше не вникать, не слышать, а просто приходить и играть. Как сегодня. Признаться, на нервы все это действует жутко.
Охранник открыл ключом гримерку и остался в коридоре. Она вошла, на ходу снимая красные перчатки, потом расстегнула молнию сзади и вылезла из красного балахона, оставшись в нижнем белье. Чтобы не задерживать охранников, Саша старалась быстрее снять грим (на сцену казни она «старила» лицо) и одеться — мужикам же нужно ее отвезти, только потом имеют право домой ехать, а у них семьи. Быстро намазавшись кремом, она так же быстро убрала с лица грим салфетками, остальное смоет мылом и водой. Но мыло попало в глаза, Саша шарила рукой по стене, где висело полотенце… и не нашла.
— Черт, я же брала его… (Вовремя вошла Динара за париками.) Динара, подай, пожалуйста, полотенце… мыло чертово… глаз сейчас выест.
Вошел Алексей, а не Динара, он поискал глазами, нашел полотенце на зеркале и сунул ей в руки, потом стоял, обхватив подбородок пальцами и гадая, какая сейчас будет реакция. Саша ничуть не изменилась, пожалуй, лучше стала, чуть-чуть округлилась — в белье особенно заметно.
— Сегодня второй парик чуть не свалился… — бормотала Саша, склонившись над раковиной, то промывая глаз водой, то вытирая его.
Выпрямившись, она возила по лицу и шее полотенцем, тогда-то Алексей и обнял ее со спины. Одно только его слово «Сашка», сказанное на ухо, и она замерла на секунду, потом резко повернулась — в глазах ужас, и… закрыла лицо ладонями. Ну, раз не послала, уже хорошо. Алексей обнял ее, прижал крепко и, целуя в голову, плечи, лоб, насмешливо говорил:
— О, о… Давно не видел, как ты ревешь. Сашка, я не покойник, я живой, не надо меня оплакивать.
Теперь в гримерку вошла Динара, а тут почти голая Сашуля в обнимку с незнакомым мужиком… Она открыла рот, растопырила дивные восточные глаза, а потом тихонько собрала парики, шпильки, ленточки и на цыпочках выскользнула за дверь, улыбаясь.
* * *
Никита только на следующий день наткнулся на подобие женщины с именем Вика, когда обходил квартиры, в которых не застал хозяев. Он собрался звонить, но неожиданно дверь отворилась, и появилась… оно. И оно открыло рот, намазанный яркой помадой:
— Интересуюсь спросить: тебе что?
— Я ищу Викторию Тушину, — сказал Никита.
— Вот она. — И эдак кисть вывернула перед грудью в форме цветка с растопыренными пальцами. — И что хочет юноша?
У Никиты глаза стали квадратными, челюсть отвисла. Да кто бы поверил, что с этой помятой мадам дружила Гела, которую все описывали чуть ли не богиней с характером стерляди, мягко выражаясь. Нет, Виктория не какая-то подзаборная алкота, она как бы с претензией на что-то сугубо светское, гламурное, на моду, шарм, тем не менее алкота стопроцентная. Макияж а-ля папуас Новой Гвинеи, наверное, чтобы раскрас отвлекал от запухшего морды. При этом стрижка вполне приличная, короткая, аккуратная, к тому же крупные пластмассовые украшения, достойные королевы бомжей, видимо, должны облагораживать парадный потрет. Ну и дополнение: моднячие лосины, короткая юбка, потертые полусапожки на высоченных шпильках (наверняка кто-то подарил, поносив лет пять), меховая шубка с чужого плеча с кое-где ободранным мехом — просто блеск и нищета куртизанок. И это подружка шикарной Гелы?! Да она персонаж для сатирика. Никита, разглядывая чудо, вымолвил:
— Я… мне… поговорить с вами… Можно?
Она выпятила губу, подняла узкие плечи, выражая тем самым неподдельное изумление, что с ней хотят поговорить, поинтересовалась:
— А есть тема?
Ошарашенный видом Вики Никита все же вспомнил:
— Да, да. Я племянник Гелы. Родной. Единственный.
— Заходи.
Вика распахнула дверь, но, когда он хотел переступить порог, поставила довольно высоко тощую ногу на лутку, прямо как балерина, перегородив вход:
— А… антураж?
— В смысле? — не понял Никита.
— Я предпочитаю изысканное питье. Мартини там… шартрез…
— А! — обрадовался парень. — Сбегать?
— Yes! И закусочки немножко…
Никита рванул вниз, да вдруг вспомнил:
— Код на входной двери какой?
Ему приходилось дожидаться, когда кто-нибудь выходил или заходил в подъезды. Услышав цифры, паренек вприпрыжку помчался вниз, повторяя код на все лады. Мартини — нет проблем, шартреза не нашлось, купил другой ликер, конфет, колбасы и хлеба, а то вдруг она мартини закусывает простой картошкой, в этом смысле колбаса — праздник. Через полчаса взмыленный Никита сидел на хате (бедлам трудно назвать квартирой) и пил из горлышка минеральную воду, которую тоже купил он. Вика осушила половину стакана с мартини залпом за помин души бедной Гелы, почмокала, взяла сигарету и произнесла с чувством:
— Знаешь, племянник Гелы — мой племянник. Слушаю тебя, родной… Дай я тебя поцелую…
Он отодвинулся, выставив руки:
— Потом, потом. Сначала про мою тетю Гелу. Виктория, почему она погибла… э… прыгнула?
— Да черт ее знает.
— Но вы же были подругами!
— Да… — Ого, плохо дело, подбородок задрожал, сейчас примется рыдать. — Гела единственная из… всей шоблы вокруг… она меня считала человеком. А ты почему не пьешь? Наливай…
— Я несовершеннолетний, мне нельзя, — воспользовался он своей неповторимой внешностью юнца. — Если загребут, лишат маму с папой родительских прав и отдадут меня в детдом.
Она понимающе выпятила губу, покивав головой, а он отметил про себя, что слишком быстро это чучело захмелело, еще полстакана и — ку-ку, она потеряет способность разговаривать. Подлил ей каплю, для виду, заодно пытал:
— Может, ее столкнули вниз?
— А вот это запросто. (Она задумалась, поднося двумя вытянутыми пальцами с облупленным маникюром сигарету ко рту.) Нет, Гела никак не могла сама, ты прав.
— А кто ее мог сбросить?
— Да как же мне оговаривать людей? Я ведь не какая-то там…
— Тетя с бывшим мужем не ладила, да?
— Ну и что, — фыркнула Вика, неплохо соображая. — Они цапались, да… — И вдруг засмеялась, глотнула из стакана. — Она так хохотала потом… Чего-нибудь как придумает, чтобы Робу назло… а потом закатывается…
— Так, может быть, это он ее?..
— Не-а, не думаю… Хотя…
— Что? Что?
И еще подлил, раз базар пошел. Он готов здесь ночевать на полу (больше негде примоститься, грязь кругом), готов остаться до следующей ее трезвости, гипнотизера пригласить, лишь бы реанимировать память Виктории. Впрочем, она сама охотно разговаривала:
— Знаешь, Ник, тогда… за пару недель, кажется, до того, как она… у нее шанс появился. Ну, что поправит свое положение. А то ведь своего бывшего козла Роба никак не удавалось раскрутить… У, сука жадная! А тут случай подвернулся.
— Она передала ему письмо, где приглашала на встречу… — подсказывал он, Вика перебила парня:
— Стоп, стоп, не части, парниша. Гела приглашала? Роба? — с сомнением произнесла Вика, прыснув. — Да она ему только этот… типа приказа…
— Ультиматум?
— Ага. Гела с ним не сюсюкала.
— Знаю, она сказала, что Роб не отец Марику. Тогда Роберт сделал генетическую экспертизу, выяснилось, что тетя лгала ему.
— А, да, было такое. Только давно, сыну года два исполнилось, и Гела решила пошутить. Ха-ха-ха… Роберт тогда при мне на нее орал, тряс бумажками, мол, сын его, она не получит Марика. Да не очень-то она старалась забрать сына, понимала: шикарной жизни не даст ребенку, но добивалась видеться с мальцом… Нет, тут что-то другое… А про что мы с тобой?..
— Вы про шанс говорили, что появился он у тети.
— А, да! — вспомнила Вика, взмахнув руками. — Вот как щас помню: однажды мамашу Роба приводит в нашу поликлинику одна такая… вся из себя… как же ее, имя у нее, как у коровы…
— Тамила?
У него почему-то данное имя тоже ассоциировалось с симпатичной большеглазой коровушкой, Вика обрадовалась:
— Похоже! А мать Роба только приехала, она в загранках жила, но лечиться захотела у нас. Вот скажи, чего им там в заграницах не лечится? У нее щитовидка забарахлила и что-то еще, но щитовидка железно. Гела взяла над ней шефство, водила по врачам, анализы там, рентгены, УЗИ всякие… Как-то прихожу к ней… а я у нее убиралась, деньги очень нужны были, она хоть не побоялась меня взять, платила честно… И вот говорит мне Гела, что узнала она про мать Роба… про них обоих, понял? Такое узнала, что Роб теперь у нее в руках!
И замолчала, зараза! Ее бессвязную речь еще перевести на нормальный русский надо! В то же время желательно выжать из нее всю информацию, а Вика уставилась в одну точку соловыми глазами и заткнулась. Никита, тронул ее за запястье с яркими пластмассовыми браслетами, ласково спросив, чтоб не спугнуть:
— Какое — такое?
— А? — вышла из транса Виктория. — Ты про что?
— Про мою тетю, — начал злиться парень. — Она что-то узнала про Роба и его заграничную маму.
— Да, да, узнала. Но не сказала, что. Сказала, в руках оба и что теперь он будет выполнять все, что она ему скажет. И все. Ой, парень, шел бы ты… Я тут полежу, а то мне…
Никита человек ответственный, напоил барышню, стало быть, и уложить обязан. Он взвалил Вику на плечо, отнес к дивану, свалил туда и отправился восвояси, захлопнув дверь, не забыл тщательно проверить, заперта ли. Впрочем, красть там нечего, кроме самой Вики, да и то ради прикола.
* * *
Давно она так не высыпалась, хотя спали мало и, естественно, разговаривали мало. Давно не просыпалась с дурацким ощущением счастья. Конечно, счастье априори не может быть дурацким, но оно же имеет свойство подло ускользать, бессовестно посмеявшись над глупцами. Саша проснулась и не верила: неужели Алешка спит рядом? Тесновато, правда. Он предлагал гостиничный номер снять, но Саша боялась, что казенщина в маленьком городе обманет ожидания Алексея, а свой угол, какой бы ни был, чистенький и уютный. Думала, все прошло, забылось и… в общем, это заблуждение. Ее просто ударило, когда его увидела, забыла даже спросить, зачем он приехал.
Но пора было вставать и что-то приготовить на завтрак, к счастью, спешить никуда не надо, в театр ей только к трем часам. Саша осторожно перелезла через Алексея, чмокнула его в щеку — он не проснулся, и ушла сначала в душ, потом на кухню. Приготовила манную кашу, сварила яйца (для себя, он напомнил: чтоб яиц утром не было), бутербродов наделала, полагая, что Алеше одной манной каши маловато будет. И кофе! Хотела в постель отнести, но Алексей сам пришел, обнял ее со спины, поцеловал в шею:
— Доброе утро… Яйца? Фу-у-у!
— Это мне. Кофе глоточек? — подняла она чашку прямо к его носу.
— Сначала умоюсь, ангел мой. У тебя есть халат на мою персону?
Откуда халат на него! Полотенца банные заменили ему халат — обернулся, и прекрасно. Вскоре они кое-как разместились на кухне, предполагавшей наличие одной человеческой особи, а не двух. И завтракали.
— М-м, вкусно, — похвалил Алексей ее стряпню. — Давно не ел манной каши, некому приготовить. А когда ты покажешь фотографии Ники?
— Откуда ты… — сразу насторожилась Саша. Ну, так уж повелось: везде подвох ей чудится. — Иннокентий, да? Сдал?
— Сдал? — хмыкнул Алексей. — А я разве не имею право знать?
— А разве ты не помнишь обстоятельства?..
— А разве мы их не обсудили ночью? Сашка… — Алексей взял ее за запястье и пересадил к себе на колени. — Я не ссориться приехал, а за тобой и Никой. Хочу, чтобы вы жили со мной.
— В качестве кого? Шалавой, которая спит с тобой, я была, так меня назвали друзья твоей семьи…
— Жаль, я этого не слышал, дал бы в морду.
— Даже женщине? В морду?
— Женщине объяснил бы, что она дура. Конечно, в качестве жены, а в каком еще? Можем хоть сегодня расписаться в этой замечательной дыре, если распишут. Потом полетим за дочерью и оттуда… домой!
Он подкупающе искренне улыбался и целовал Сашу, которая несколько опешила от такого простого плана, кардинально меняющего ее жизнь, а она не готовилась к переменам. И без Алексея не хочет жить, и дочку хочет забрать, и работу бросать не хочет…
— Но… я не могу сейчас уехать, на мне репертуар, — замялась Саша, решив оттянуть время приема решения. — Я почти в каждом спектакле занята и… подведу театр…
— Понимаю, но придется жертвовать.
— Мне, да?
Он пересадил ее на стул, повернул к себе, чтобы видеть лицо.
— Так, давай логически рассуждать и арифметически. Допустим, я жертвую и переезжаю к тебе. Как насчет работы для меня? Правильно, здесь мне делать нечего. Извини, монтировщиком не пойду, у меня другой профиль, тем более за эти деньги… Деньги-то никто не отменял. Итак, это глупая жертва, объяснять — почему, не стоит, верно? Вариант — ты остаешься…
Саша приуныла, понимая, что выбор придется делать ей одной, а он уловил, что она в панике и нужно поднажать. Достаточно жеста рукой, которой Алексей провел по воздуху, чтобы догадаться о его впечатлениях по поводу царских хором:
— Квартира эта… она прекрасна, но маловата и не твоя. Завтра поменяется начальство и актрису Боярову заставят платить за нее, в результате у тебя не будет денег ездить к дочери. Между прочим, наша дочь живет без отца и матери — это нормально? Привезешь ее сюда? А если ребенок заболеет? Дети болеют, по себе помню. Что делать будешь, с кем оставишь? У вас работа чудовищная — играй, хоть умри. Неужели ты бросишь больную дочь ради роли в этой бесперспективной дыре? А если придет режиссер, который будет заставлять тебя спать с ним? Сомневаюсь, что полезешь в постель к старой и вонючей обезьяне.
— И к молодой обезьяне не полезу, — буркнула Саша.
— Знаю. И останешься в дыре одна, без работы, без денег — твоя зарплата… разве это деньги? Но мы не рассмотрели еще один вариант: жертвуешь ты. У меня прекрасная квартира в столице (!), высокооплачиваемая работа, вы абсолютно ни в чем не будете нуждаться. И главное! Ты бегаешь по своим кастингам и съемкам спокойно, потому что дочь наша с бабушкой Ирой — лучшей няни не найти в мире! Она уже любит Нику, делает налеты на детские магазины и скупает все подряд для внучки. Ну, как? Я тебе предлагаю роль реальной королевы на постоянной основе, а не… сценической на один театральный сезон, которой к тому же еще и голову отсекают — очень символично. Ну, как?
Нельзя сказать, что Саша пришла в восторг от аргументов, Алексей не дал времени ни на размышления, ни опомниться. Она вообще не могла собрать все в кучу, а этот тон — категоричный с элементами иронии? Он только путаницу внес в душу, Саша после таковского напора растерялась:
— Вот так приехал, все свалил на мою голову… и ухмыляешься! Столько всего изменилось… я другая.
— И я другой! — подхватил он, как будто ждал этой фразы. — Мы лучше стали, потому что прошли школу негатива, значит, поумнели и научились ценить блага. Но у нас еще Ника, она имеет свои права, одно из них бесспорное: имеет право на обоих родителей рядом, а не где-то. Неси ее фотографии. Кстати, какие у нас на сегодня планы?
— В три часа у меня собрание в театре.
— Тогда поехали, попробуем пожениться.
— Ты забыл? Я без охраны не должна выходить, за нами приедут в половине третьего, так что отдыхай.
Сказав, Саша отправилась за ноутбуком, но Алексей без последнего слова никогда не останется:
— Видишь? Еще минус: здесь на твою жизнь покушаются!
Саша вернулась с ноутбуком, поставила его, отодвинув тарелку Алексея, и, опираясь рукой о столешницу, искала нужные файлы, небрежно бросая фразы:
— Между прочим! На меня покушается некто из твоей столицы (!), так сказал Иннокентий, а может, из твоей семьи. Смотри, вот Ника, каждая папка — это снимки за каждый месяц ее жизни. Кстати… — Саша села к нему на колени, обняла за шею и коварно улыбнулась. — Имей в виду, я никуда с тобой не поеду, пока в наших паспортах не будут стоять штампы, а на руки не выдадут свидетельство о браке. И можешь считать меня консервативной, старомодной, архаичной, не креативной, закоснелой, даже неумной…
— Какой богатый русский язык, — вставил Алексей.
— … своего условия не переменю. Теперь развлекайся, любимый, там фотографий нашей дочери много-много.
— Я пойду на твой узкий диван. А дома у нас с тобой…
* * *
Иннокентий ходил по комнате, потирая то затылок, то шею, то подбородок, то лоб, он молчал и довольно долго. Развалившийся в кресле и пивший кофе из большой кружки Никита водил за ним глазами тоже долго, наконец с сочувствием поинтересовался:
— У тебя чесотка?
— С чего ты взял? — остановился Иннокентий.
— Ты ходишь и чешешься, ходишь и чешешься… Как чесоточный.
— Я думаю, думаю! То, что тебе рассказала Виктория… может стать ключом к разгадке «самоубийства» Гелы. И даже не исключаю, что к смерти Катрин имеет отношение, ведь неудачно она упала через неделю после полета Гелы. А главное, они все были знакомы! И сюда подмешали Боярову, как специю в суп. А ну-ка, давай еще разок повтори, что она сказала конкретно по делу Катрин. Дословно. Кстати! Всегда при опросах свидетелей пользуйся диктофоном.
Иннокентий упал во второе кресло и приготовился слушать, подперев кулаком скулу. А Никита, поставив кружку на столик рядом, сосредоточился на воспоминаниях, выдавал он их короткими предложениями:
— Катрин привезла в центр Тамила, как я понял…
— Ты правильно понял, дальше.
— Гела была первоклассным терапевтом. Она по симптомам определила, к каким врачам нужно отвести Катрин. Кроме щитовидки, еще были заболевания, Гела сама контролировала диагнозы с анализами. Катрин диагностику прошла полную, лавочка-то частная, клиента там не отпустят, пока не выпотрошат…
— Без отступлений.
— Гела узнала про Катрин и Роба такое, что они оба «были у нее в руках и что теперь он (Роб) будет выполнять все, что она ему скажет»! — процитировал дословно Никита. — Но не сказала Вике, что именно узнала. Однако радовалась.
После паузы, переварив не первый раз этот впечатляющий рассказ, Иннокентий снова задумался, через паузу проговорил вслух:
— Ничего не приходит в голову! Что же это за такое? Если рассуждать логически, то именно в медицинском центре Геле попалось что-то… э… компрометирующее. А у тебя идеи есть — что можно узнать в клинике, после чего люди оказываются в руках мошенника?
— Болезнь? — пожал плечами молодой человек.
— Болезнь… Болезнь… — закатил глаза к потолку Иннокентий. — Разве болезнью шантажируют? Что-то не припоминаю подобных явлений…
— Ну, если шантажируют отсутствием болезни, то все возможно. У отца была больная, уверявшая, будто смертельно больна, мастерски имитировала симптомы, чтобы вокруг все крутились. Естественно, была разоблачена моим отцом. Так что, думаю, и самой болезнью шантаж возможен, надо узнать, какой именно. Сейчас открыто много новых заболеваний, о которых до недавнего времени человечество понятия не имело.
— Зато теперь я на сто процентов уверен: Гела шантажировала либо мать Роба, либо его самого, а может, обоих разом.
— Его, скорей всего, потому что у него есть бабки. А Гела хотела бабок, как показала Вика под сильной мухой.
Закинув руки за голову и вытянув вперед ноги, Иннокентий хохотнул, потом объяснил причину смешка:
— Я первый раз в тупике! Всегда понимаю направление — что и где искать, хотя бы примерно! Тут абсолютно по нулям! Слушай, твой отец врач, позвони ему.
Это была неплохая идея, Никита достал трубку:
— Если только отец не занят. Обычно, когда он на работе, ему трудно дозвониться… Алло, папа? У нас проблема, нужна твоя консультация…
Объяснив довольно лаконично тупиковую ситуацию, он положил смартфон на столик поближе к Иннокентию, чтобы и тот слышал отца:
— О боже, Никита, я так сразу не могу сказать. Медицинскую карту надо посмотреть той женщины, думаю, тогда картина и станет ясной.
— Папа, а как получить карту? Нам же ее не дадут, так?
— Правоохранительным органам дадут. Найдите того, кто работает официально… Но! Карту должен смотреть профессиональный эксперт, медик по образованию. Надеюсь, это понятно?
— Ты, например… а?
— У меня нет времени на твои игрушки. Все, пока, сын.
Послышались короткие гудки, знаменующие о том, что у папы работа серьезная, а сын его отвлекает пустяками. Никита нисколько не обиделся, забрал со столика трубку, положил ее в нагрудный карман рубашки, затем перевел взгляд на Иннокентия, мол, какие будут указания? А тот нежданно-негаданно посветлел:
— И я знаю, кто нам поможет!
Вениамина Ивановича, как ни странно, не отправили на пенсию — проблема в кадрах, высокопрофессиональных кадрах, а их не хватает. Он действующий следователь и дорожит отношением к нему, поэтому, выслушав Иннокентия, согласия сразу не дал, но обещал подумать. Чем взять старикана? Только ответственностью, мол, красивая и талантливая девушка живет под охраной, а как показывает практика, охрана не всегда спасает от убийства. И вопль: помогите!
— Теперь пусть думает, — сказал Иннокентий Никите.
— Считаешь, согласится?
— Он из могикан, у него долг — дело чести, а ради чести можно умереть.
— У тебя ведь шеф всесильный, — заметил Никита.
— К шефу я обращался уже несколько раз, как он выразился, по пустякам, начинаю элементарно раздражать его. Деньги, и побольше, — хорошо, но желательно поменьше шевелиться, поэтому обращаюсь к нему, когда это действительно необходимо.
— А не хило самому агентство открыть и стать главой? Я бы в твою контору перешел, у тебя есть… искра, что ли. Тебе охотно веришь.
— Не так-то это просто, — вздохнул Иннокентий, выдав тем самым свои тайные замыслы. — Мой шеф облеплен такими связями… без этого ты мало чего стоишь, а частнику иной раз приходится нарушать закон. Крыша нужна надежная, усек? Можешь остаться здесь, а я поехал к Тамиле, с ней мне лучше одному…
* * *
Саша оставила Алексея в гримерке, спустилась в зал и поискала глазами, где бы ей присесть. Мест полно, но, когда тебя со всех сторон шибает отрицательная энергия, посылаемая любимыми коллегами, хочется устроиться рядом с хорошим человеком. О, Окташа! Он махал ей, и Саша поспешила к нему, но едва не столкнулась с Люсей,
— Боярова! На тебя пятнадцать докладных.
— Пятнадцать?! Почему так много?
— Потому! Логинов! — Люся обошла ее и указала пальцем на молодого актера. — А на тебя семнадцать докладных! Оборзели все, никакой дисциплины.
Саша села в кресло рядом с Окташей, он ее успокоил:
— Главное, эти докладные — так, для проформы, чтобы нужность свою показать. Господи, кому они нужны, кроме Люськи? Не переживай.
Между тем в зрительном зале собралась вся труппа, все цеха — костюмерный, реквизиторский, осветительный, бутафорский… да все службы! Но то, что притопали представители администрации, полная неожиданность.
— Этим-то что надо? — недоумевал Окташа. — Главари нашего города обычно посещают театр на открытие и закрытие сезона. А рожи-то… Кто-то умер, и нас хотят пригласить на богатые поминки?
Начал собрание директор с докладных, которые показывают предельно низкий уровень дисциплины: опоздания на работу и даже (о, ужас!) на сцену, в результате чего артисты сметают и ломают декорации (это про Сашу). Небрежное отношение к спектаклям (без объяснений — в чем небрежность)… И надо было видеть пылающее лицо Люси с чувством исполненного долга.
После директора взял слово заместитель мэра (второй или четвертый, их много, всех не запомнишь), он говорил о неблагополучии в театральной среде. Софиты падают, лестницы подпиливают, полиция завела уголовное дело, атмосфера враждебная, нередки аморальные отношения, массовое пьянство — банкеты, что ли, имел в виду? И последнее: нужно что-то менять. Следующей выскочила заслуженная артистка, свела брови страдальческим домиком на лбу и била себя кулачком в грудь, внушая поставленным голосом:
— Да, у нас неблагополучная атмосфера, которая влияет на качество спектаклей. Геннадий Петрович распустил актерский состав, он нетребователен, слишком мягок. А театр — это…
— Концлагерь, — подсказал с места Октавий Михайлович, Саша его слегка толкнула, дескать, не стоит лезть на рожон. В ответ он шепнул ей: — Да мне все равно каждый день говорят, что на пенсию пора. Новая метла обязательно выгонит.
— Выгонят? — ужаснулась Саша. — А кто играть тут будет?
— Октавий, прекрати паясничать! — воскликнула заслуженная гневно. — Возможно, Геннадий Петрович слишком долго у руля, поэтому не чувствует процессов, не идет за временем…
Один за другим единым блоком выступили несколько актеров, страстные обвинения сыпались на голову главного, словно он монстр, маньяк и вселенское зло. Мол, в театре труппа большая, а играют всего две актрисы — это возмутительно! Еще надо подумать — почему только они играют (намек на интим). И главное — дайте дорогу молодым творческим силам, новому мироощущению! Все сводилось к единому камланию: в труппе есть новое дыхание — Пуншин!
— Что за судилище? — обалдела Саша. — Что происходит?
— Не видишь? — хмурился Октавий. — Главного снимают. Теперь понимаешь, для чего пишутся пачками докладные? Их копят, чтобы в час X выложить доказательства на стол о неблагополучии в театре. Главное, не проступок, проступки как раз пустяковые, главное — количество.
— Как! Снимают?! С ума сошли!
— Паскудство знаешь в чем? Кучка бездарных горлопанов победит, в наше время гаденыши всегда побеждают. Они всех уже обработали, включая главарей города. Это наш конец.
И тут впервые Саша другими глазами посмотрела на все, что ее окружает, — сплошные иллюзии. Люся со своими докладными и бешеной ответственностью. Туповатый директор, имеющий понятие об искусстве, как швея о работе космонавта, стало быть, занимающий стул в кабинете не по праву. Полупрофессиональная труппа — это вообще труба. А еще претензии ко всему свету, амбиции, интриги, сплетни, даже попытки Сашу прикончить — кто-то свои иллюзии пытается внедрить в жизнь таким агрессивным путем. Но иллюзии — это не мечта, которая заставляет прилагать усилия и знания, чтобы шаг за шагом построить реальность; иллюзии — это пустоты в камуфляже из слов, одних слов и обещаний, которые даже необязательно выполнять, но именно обещания привлекают людей слабых и глупых.
Но вот со своего места встал главреж, оперся спиной и руками о сцену, ничего не говорил. Он держал паузу, как держат ее хорошие артисты в ключевом моменте спектакля, а во время оной смотрел на лица труппы. Все молчали, не поднимая глаз, в театре царила изнуряющая тишина. Геннадий Петрович стоял, словно герой перед казнью, и Саше он, маленький и смешной человечек, неожиданно показался большим, сильным и красивым, таким он становился и во время репетиций. Она замерла, не дыша, когда он заговорил спокойно и взвешенно, но коротко:
— Что ж, я выслушал ваши претензии. Наверное, я их заслужил и вы правы, мое время кончилось в этом здании. Всего вам доброго.
И пошел от сцены по центральному проходу в конец зрительного зала под гробовое молчание, ведь никто ничего не понял. Первым опомнился директор:
— Куда вы, Геннадий Петрович? Мы не закончили…
— Да закончили вы, закончили, — заняв место у сцены, сказала Анфиса, затем оглядела присутствующих. — Ну, что, мартышки, удовлетворены? Ловко вы поработали. Кто не умеет играть, тот плетет интриги. Но вы забыли правило: интриган ничего не выигрывает, а вы, молчаливое большинство, так вообще проиграете. Голосовать сейчас будете, снять главного или оставить? Вперед.
— Да как ты смеешь!.. — кто-то выкрикнул.
— Смею, — не повышая голоса, оборвала возмущение Анфиса. — Должен же кто-то сказать, кто вы есть. Только что вы — одни скромным молчанием, другие агрессивными выступлениями — оскорбили несправедливостью не только талантливого человека, а еще и хорошего человека, личность в отличие от вас. Он делал все, чтобы сохранить ваши задницы, но вы… вы повели себя как последние ничтожества. И подписали себе смертный приговор. Сами! Себе! Запомните это число и мои слова, скоро вы их вспомните, когда будете биться головой о стенку. Так вам и надо.
Она ушла также под гробовое молчание. Кто-то выкрикнул, мол, да, неплохое предложение внесла Оленева — проголосовать, и станет ясно…
— Я в этом фарсе участвовать не буду, — поднялась Саша. — Но я не воздержавшаяся, а против вашей затеи.
И демонстративно вышла из зала.
Алексей с интересом слушал по трансляции речи артистов на собрании, словно радиоспектакль. Как вдруг кто-то вставил ключ в замок и крутил там, потом все же догадался попробовать подергать дверь. На пороге замер мужчина среднего возраста, неказистый, невысокий, какой-то помятый и примитивный.
— Вы кто? — спросил он.
— Охранник Бояровой, — соврал Алексей.
— А это что, ее гримерка? Фу, ты, черт… Я перепутал, извините…
— Радик? — появилась Саша за его спиной. — Ты что здесь делаешь?
— Гримерку перепутал… Задумался и не туда…
Она прошла к гримировальному столу, опустилась на стул, но, поставив на стол сумку, замерла, глядя на свое отражение в зеркале.
— М-да… — произнес Алексей. — Я прослушал весьма любопытный, срежиссированный спектакль. Даже мне, человеку несведущему в вашей кухне, видна махровая режиссура. Сашка, скажи честно, этот гадюшник стоит того, чтобы в нем провести свою жизнь? Ради этого ты оставила дочь?
— Не стоит, — согласилась она, выкладывая на стол грим. — Но мои условия останутся неизменными.
— Я помню.
