11
Распределение вывесили в среду только на один спектакль — на «Бесприданницу» Островского, режиссер Вадим Пуншин. Женщины-актрисы снова обделены, ведь в этой пьесе всего две женские роли, потому стояли у расписания с кислыми минами пару минут, потом уныло расходились.
— Боярова! — вытаращилась пожилая актриса (заслуженная и с очень громким голосом), когда пришла Саша. — Я была уверена, что Ларису будешь играть ты! У Алисы не хватит мастерства…
— Вы о чем? — хмыкнула появившаяся Анфиса, трезвая и румяная после мороза. — Мастерство и Алиса? Ха! Странно слышать. Она вообще не актриса.
— Я плохо пою, — сказала Саша заслуженной артистке.
— Не свисти, — отмахнулась Анфиса, — ты неплохо поешь, я слышала.
— У нас Лариса будет танцевать, — проговорил Радик за спинами.
Саша кинула взгляд назад на преданно-хитрую рожицу, которая, подняв подбородок выше положенного, уткнула свои тупые глазенки в расписание, но промолчала. Зато Анфиса не поскупилась ни на издевательский тон, ни на правду, которую обычно в театрах не принято говорить:
— Да ты что! Новое прочтение, да, Радик? А ничего, что у Островского Лариса поет? Блистательно поет! А не пляшет у шеста…
— Ну, почему сразу у шеста? — возмутилась заслуженная, получившая роль матери бесприданницы.
— А что, по-вашему, может плясать Лариса Огудалова в современном прочтении? Не «Камаринскую» же! Что, хип-хоп? Фанк? Соул? Неужто контемпорари? Нет! Брейк на шесте с голыми сиськами — вот жесть! Я угадала, Радик, наш дорогой Паратов? М-да, амплуа нынче устарелый тренд, а жаль.
Задела его, и очень сильно. Некрасивому человеку указать, что его внешность далека от амплуа героя, — это наступить на комплексы неполноценности, нанести удар по самолюбию. Радий умудрился получить роль, которую ни при каких обстоятельствах не должен играть даже в страшном сне. И он это знал! Однако посчитал, что настал его час, потому максимально индифферентно, чтобы не выдать, насколько он оскорблен, указал на распределение и сказал:
— Там написано: проект по мотивам.
— О, уже проект, а не спектакль. Запомни, Радий… — Анфиса перешла на злую тональность, постучала пальцем по листу с распределением. — Это начало конца. Нашего. Потом не нойте, новаторы хреновы.
Октавий Михайлович давно слушал в сторонке перепалку, надевая очки и идя к расписанию, заметил:
— К сожалению, автор не даст в морду за спектакль по мотивам, потому что он почил! Что тут у нас?.. Так-так… Ой, е-мое! Сашуля, тебе повезло… а мне нет. Радик, ты лицо приближенное к гениям, не знаешь, Кнуров тоже будет… э… выписывать па? Последний раз я блестяще танцевал и имел феноменальный успех в балете «Корсар», но в прошлой жизни.
Презрительно фыркнув, Радий развернулся и удалился с редким достоинством, отличающим людей высоких моральных принципов, а Окташа рассмеялся ему вслед. На защиту Радика встала заслуженная артистка:
— Окташа, прекрати! Молодой режиссер нашел нестандартное решение, увлек актеров… Он имеет право на свое прочтение…
— Ой, ой, ой! — поднял тот руки, сморщившись. — Бабушка, прочтение есть только одно — авторское. Он писал и читал, потом снова писал…
— А гении, примазавшиеся к автору, — продолжила Анфиса, — должны раскрыть глубину, показать актуальность проблемы в наши дни, а не перекраивать пьесу по своему усмотрению. Пора уже защищать классиков от режиссерского терроризма.
— Ой, Анфиса, ты такая злая… — упрекнула ее заслуженная.
— Ага. А такие добрые, как вы, погубили массу театров в стране.
— Сашуля, хочешь конфетку? — увел в сторону от темы Окташа.
— Нет, Октавий Михайлович, врач запретил есть сладости.
Сашиного врача зовут Иннокентий, он строг и наложил вето на любые виды подарков, даже открытки. Окташа протянул конфету Анфисе, та забрала и сунула в карман шубы:
— На закус не пойдет, но спасибо. Александра, не рыдай, этот спектакль… простите, по-новому, проект (!) заведомо провальный.
— Я знаю, — улыбалась Саша, ничуть не расстроившись.
Не сговариваясь и не торопясь, обе пошли к гримеркам, хотя утро свободное, репетиций не будет. Но, придя в театр, мало кто уходил сразу, актеры любили походить по пустому зданию без цели и без дела. Хорошо или плохо играя (как умея), они в любом случае оставляли частицы себя в этом здании, своей души, своих чаяний. Может быть, эти витающие частицы и не отпускали?
— Не знаете, почему не вывесили распределение на спектакль Геннадия Петровича? — осведомилась Саша.
— Не-а. Не волнуйся, мы с тобой попадем к нему. Наверное, он еще не определился с пьесой. Но и третий спектакль берут в работу, режиссер приглашенный, ведь «Бесприданница» с дистанции сойдет сразу после премьеры.
Оглядевшись, Саша чуть наклонилась к Анфисе, которая меньше ростом на голову, и шепотом спросила:
— Скажите, зачем Геннадий Петрович держит этого… Пуншина? Он же не умеет ставить спектакли.
— Не знаю, — в тон ответила та. — Кто из приличных режиссеров поедет в дыру? У нас шесть-восемь спектаклей в год! Должно быть постоянное обновление репертуара, чтобы зрители ходили. Гена не может справиться один, а на приглашенных нужны деньги, их никто не дает. Деньги оседают в крупных театрах, маленьким достаются объедки, а то и этого не дождешься. Потом, артисты не должны шататься без дела, их надо занимать.
Не ощутив враждебности к себе, Саша охотно болтала с Анфисой, которая сделала ей несколько замечаний по роли Марии Стюарт — очень нужные, они обогатят исполнение. Никакая Анфиса не стерва, а наподобие Саши выбрала уединение в коллективе, что чувствовалось по манере держаться: она закрыта, застегнута на все пуговицы, в то же время на контакт пошла. Общение с ней было определенным знаком: Боярову Александру признали, приняли.
А вскоре позвонил Иннокентий, предложил продолжить рассказ в кафе, пока есть время, ведь надолго оставаться в пустующем театре нежелательно…
* * *
Жизнь не текла своим чередом, как хотелось бы, где-то неделю спустя после трагической гибели родной матери Роберта, Саше позвонили: Изабеллушка попала в больницу с инфарктом. Как было не отплатить за добро теплом, вниманием, заботой? Саша помчалась в больницу и ночами оставалась рядом со старушкой, тем более что врачи обещали: при хорошем уходе бабуля быстро поднимется на ноги, будет скакать и выносить мозг окружающим. Эх, не знали они, какой замечательный человек эта самая бабуля. И да, Изабелла на поправку шла ускоренными темпами, настойчиво просилась домой, а то, мол, помрет и не узнает последних новостей от подружек. Короче, веселила медперсонал.
Перед выпиской в той же больнице Саша получила подтверждение: беременна — два с половиной месяца! Но пока помалкивала о таком важном событии, продумывая подходящую ситуацию.
Алексей перевез Изабеллу Дмитриевну, нанял парней, которые перенесли ее в квартиру, и не возражал, если Саша поживет у нее несколько дней, пока старушка не приспособится к быту в домашних условиях. Всего три-четыре дня, потом будет легче, Саша вернется к Алексею, а к Изабеллушке станет приезжать.
Вот уж правда: сделаешь доброе дело и чувствуешь себя чуть ли не героем! Начинаешь уважать собственную персону, и мир нежданно-негаданно преображается, он видится волшебным. Примерно так Саша проживала каждый день, наводя порядок у Изабеллы Дмитриевны. А та присматривалась к девушке, заметив перемены, однажды попросила бросить все и посидеть с ней немножко.
— Ты какая-то не такая… Взбудораженная, улыбаешься… Тебя утвердили на главную роль в кино?
— Нет. Наверное, потому, что внутри меня живет горошина, которая станет мальчиком или девочкой.
Изъясняться по-другому в то время она не могла, слишком переполнена была счастьем, которое немножко отупляет. Разволновалась старушка, перепугав свою сиделку, но сказала, что эти эмоции полезны, ведь она радовалась.
— А твой Алексей знает? — осведомилась.
— Нет! Но я скажу, скажу… А как же! Скоро.
— Послушай, дорогая… Понимаешь, любовь… чувство прекрасное, но ребенок — это переход в другое качество… нынче не все мужчины готовы к отцовству. Я просто настраиваю тебя на две его реакции: счастье, что станет отцом и… вдруг он…
— Не захочет, да? — задумалась Саша.
Не приходил в голову данный вариант, а он ведь явление частое. Вот и улетучилась эйфория, тревожная нотка завибрировала в висках, забилась в груди. До Изабеллы Дмитриевны дошло: неосторожно брошенные слова напугали Сашу, а ведь хотелось только уберечь ее, предупредить, мол, мир бывает очень жестоким, но это же не конец света. Наверное, зря, потому что легче с неприятностями столкнуться и сразу мобилизоваться, чем жить в ожидании предательства, подлости, низости. Старушка сжала Сашину руку, подкрепив ободрение словами и улыбкой:
— Ничего не бойся, дорогая, я уверена: все будет прекрасно! Алеша так любит тебя! Но надо его подготовить, дать время ощутить себя отцом, заодно проверить реакцию… Мы на всякий случай, чтобы не было больно…
Позже Саша удивлялась ее чутью, вероятно, между ними установилась крепкая ментальная связь, какая бывает только у близких родственников. А убедилась в ее чутье буквально на следующий день, точнее, ранним утром. В пять утра ее разбудил звонок, взяв трубку, Саша заворчала:
— Тамила, что случилось? Знаешь, который час?
— Сашка, спасай! — завопила Тамила далеко не воркующим голоском, а ближе к истеричному. — У меня самолет утром… такая командировка классная… это первое серьезное задание, от него зависит моя карьера, а фотоаппарат вчера вечером накрылся! Я не могу лететь без него! Не смартфоном же снимать! У Алешки есть подходящий… Звонила ему, звонила, а он не берет трубу, змей!
— Еще бы! Пять утра…
— Может, его вообще нет дома! — отчаянно кричала подруга. — Может, он в другой стране, у матери, на луне! Саша, я уже еду к тебе, буду через десять минут. Умоляю, поедем к вам, ты же знаешь, где он держит аппаратуру.
Что было делать? Ответ один: помочь, так поступают друзья. Или кто-то иначе понимает дружбу? Саша оделась, вышла из подъезда и поежилась, запахнув тонкую шерстяную кофточку, летняя утренняя прохлада после сна пробирала до дрожи. Да, раннее безлюдное утро встретило неуютной атмосферой: тревожно ветерок шептал в кронах деревьев, звезды мерцали холодом, и пусто… пусто… Саша вспомнила монолог Нины Заречной, наверное, такая и должна быть атмосфера сцены — пустующая, тревожная…
Заслышав звук мотора, она отбросила мысли о творчестве и пошла навстречу, жмурясь от фар автомобиля Тамилы. Проехав некоторое расстояние, угостилась кофе из термоса, который предложила подруга, и решилась поделиться новостью, точнее, услышать, что скажет она, если… Проклятое слово терзало мозг, оно допускало исход, которого Саша панически боялась. Тамила молча крутила руль, глядя в лобовое стекло.
— Ты не поздравишь меня? — насторожилась Саша.
— С беременностью? Для многих это высший смысл, а для меня — нет, во всяком случае, пока. Я хочу реализоваться, выстроить карьеру, зарабатывать много, а не надеяться на подачки мужа, но дети… они от меня далеко. Видишь, какие разные у нас взгляды на одно и то же событие, поэтому мне трудно поздравлять, это не мой идеальный вариант.
Циничная позиция, но люди вправе строить свою жизнь, как им нравится, лишь бы другим не мешали. Однако Саша ждала не сказанных слов, а поддержки. Саша подняла плечи, мол какого черта я запаниковала? Ход ее мыслей прервала Тамила:
— А если (вот оно — гнусное словечко) Алексей скажет… ну, нам пока ребенок не нужен, рановато?
— Исключено.
— Ты уверена, что он примет твою беременность?
— Исключено — имеет другое значение.
И не сказала — какое. Сомнения — худшее, что вносят посторонние люди в душу и отношения, они как отрава мгновенного действия, принимаются сразу, как и разлагают моментально. Саша на себе почувствовала разложение внутри, решила больше не тянуть до подходящего случая, а сегодня же рассказать Алексею, вот прямо разбудит и… Ясность действительно нужна, причем срочно.
— Будем рожать? Нормально, — соизволила похвалить Тамила, улыбнувшись. — Ты отважная. На всякий случай будь готова к обоим вариантам и продумай, взвесь все риски.
— Риски? Какие?
— Ты же в курсе историй отца и сына? Если что не по ним… например, вы расстанетесь с Алешкой, тебя оставят без ребенка, и ты ничего не сделаешь. Решать будет Матвей Павлович, а он наследников не отдает мамам. Тебя просто выставят и не дадут даже видеться с ребенком. Так было с Катрин, с Гелкой, так будет с любой другой, кто не впишется в семью. Рябовы люди богатые, у них свое представление о кодексе, справедливости, чести. Кстати, им не так легко, как кажется со стороны, в их среде свои заморочки, вечные битвы за место под солнцем кого хочешь ожесточат. Только вот в схватке с нищими побеждают богатые. Всегда. Знаешь, Сашка, когда девчонки из трусов выпрыгивают, чтобы обзавестись богатым мужем, такие моменты не учитывают, а они есть. В жизни и самый прочный брак может расколоться в считаные минуты… что тогда? Как жить? А просто надо заранее быть готовой, держать в запасе подушку безопасности, чтобы элементарно не пропасть. Да ладно, не кисни! Это мы так, порассуждали. А будет у тебя сплошной шоколад, вот посмотришь.
Саша открыла дверь своим ключом, в прихожей свет включался в нескольких режимах, она поставила на пониженный. Предупредила Тамилу, чтобы та не топала, как слон, и начала поиски фотоаппарата. В гостиной раздернула шторы — уже достаточно рассвело, чтобы здесь обойтись без электрического света. Фотоаппарат нашла в тумбе под телевизором, осталось сообщить Алексею важную новость, носить в себе после всех предупреждений Саша не могла, физически ощущая груз неопределенности. И тут заметила на столике две чашки, конфеты в вазе, чужие ключи… взбежала на второй уровень, вошла в спальню…
Первое, что бросилось в глаза, — объемная задница голой девицы, лежавшей на животе, разумеется, на кровати. Второе — Алексей. Он возлежал на спине рядом с девицей во всей нагой красе. Третье — вещи: брошенный в кресло женский халат, часть его находилась на полу, чулок на настольной лампе, второй там же — на прикроватной тумбочке, джинсы Алексея на спинке кровати… женские трусики возле ступней… Две пустых бутылки из-под шампанского, два бокала…
Этого достаточно, чтобы умереть, потому что воображение выдало полную киноленту того, что происходило здесь ночью и на каком градусе дьявольских страстей. Острая игла вонзилась в сердце и ковырялась там… Но Саша в обморок не упала, не умерла, тем не менее как будто перестала жить: чувствовать, понимать, ощущать. Внутри образовалась пустота — огромная, как космическое пространство, лишь непонятно, как эта пустота помещалась внутри. Саша стояла столбом, пока не услышала шепот Тамилы за спиной:
— Боже мой, что это за хрень…
После ее слов очнулась. Ощутила, как стыд разливается по лицу, шее, льется по плечам в кисти рук, заполняет легкие (поэтому стало трудно дышать), опускается в живот, течет по ногам… И горит, все тело горит огнем… Тем не мене она жива, все еще жива. Но почему за то, что видела на постели, на которой ее обольщала уверенность, что любовь между нею и Алексеем прочна и навсегда, стыдно сейчас ей? Вряд ли найдется человек, способный ответить.
Решение пришло тут же, оно и заменило ответ, другого варианта не могло быть в ее понимании здесь и сейчас. Саша рванула в гардеробную, достала два баула, снимая со стойки свои вещи, абы как забрасывала их в сумки, утрамбовывая, если не хватало места. Оставила только наряд, купленный для банкета. С полными баулами спустилась вниз, в прихожей забросила в пакет обувь. Вдруг Тамила схватила ее за плечи и зачастила:
— Саша, подожди! Сделай вид, что ничего не видела, так многие делают. И правильно! Легко пыхнуть, встать в позу, а потом жалеть и рыдать будешь. Самой не надо разрушать отношения, пусть он… Выжди время, думаю, это случайная связь, ничего не значащая для Алешки…
— Выждать? — дернулась Саша. — Чтобы он меня сам вышвырнул? Нет, предпочитаю уйти сейчас. Держи пакет…
— Тогда понесу баулы, — сдалась Тамила. — У тебя стресс, дополнительная тяжесть может сорвать беременность.
— Бери один, второй возьму я. Идем.
Брезгливо, словно жабу, Саша кинула свои ключи на столик в прихожей и захлопнула дверь. Сумки уложили в багажник, в салоне она вспомнила:
— Тебе же на самолет. Лучше я вызову такси, а ты…
— Успею отвезти тебя, — заводя мотор, спокойно сказала Тамила, затем протянула смартфон. — Держи…
— Мой смартфон?
— Я взяла его в твоей сумке и сфотографировала любовничков. Не вздумай удалить! Всегда полезно иметь стопудовый компромат, от которого отвертеться нереально. Если у вас все наладится, а я уверена, что так и будет… и тогда не удаляй. Перенеси в комп, запароль и живи спокойно. Помни, иногда скелеты вылезают не только из шкафов, нынче они продвинутые, из компов лезут тоже. Так. Я оставлю машину у тебя во дворе, присмотришь. А ты немедленно вызывай такси на свой адрес. Заброшу тебя, прыгну в тачку и успею на аэроэкспресс, я попаду на рейс, правда, впритык.
— У меня просьба: не говори ему про мою беременность.
— Как скажешь.
Три дня она пластом лежала на кровати, разрушая глупые надежды, оказавшиеся на деле воздушными замками, и свыкаясь со своим новым положением. Не научилась на чужих ошибках! Не рыдала, нет. Слезы высохли там, в спальне, когда горело все тело адским огнем, и они сгорели. Он звонил с каждым днем чаще и чаще, Саша не отвечала. Изабеллу Дмитриевну попросила, чтобы та не пускала Алексея в квартиру ни под каким соусом. И он приехал вечером четвертого дня, Изабеллушка не открыла, а когда Алексей позвонил ей, врала на достойном профессионала уровне:
— Прости, дорогой, не могу открыть. Мне сегодня очень плохо… очень. Лежу, не встаю… Прости, что не смогла открыть…
— Я хочу видеть Сашу… Почему она не берет трубку?
— Она уехала на съемки, думаю, там нет связи.
Несолоно хлебавши Алексей уехал, Саша, прячась за шторой, видела, как он садился в машину, отъезжал. В ее комнату пришла Изабеллушка, протяжно вздохнув, тем самым обращая на себя внимание, старушка сказала:
— Тебе придется с ним встретиться и объясниться.
— Я объяснюсь, но встречаться с ним не буду.
— В любом случае знай, что жизнь не кончается, у тебя есть дом — этот, есть я, мы сможем пережить даже ледниковый период. Когда-то я сделала глупость… а ты не делай, ладно?
Не ответила она милой, доброй, чуткой Изабеллушке, которую полюбила, как свою бабушку, мать и деда, но та зря боялась, что Саша сделает глупость. О чем следовало подумать, так это о своем будущем и о ребенке — слова Тамилы врезались в мозг. Впрочем, Саша и сама была способна анализировать к тому времени. Когда он позвонил на следующий день, трубку взяла и услышала… смешно… возмущенный тон:
— Почему не отвечаешь на мои звонки? В гардеробе нет твоих вещей, ключи твои я нашел в прихожей… Ничего не понимаю… Что все это значит?
Каково, а? То есть для него в порядке вещей привести домой и трахнуть бабу, при этом спать на той же кровати и на тех же простынях с Сашей. М-да, вовремя понадобился Тамиле фотоаппарат, сама судьба руководила данным процессом. Ну, раз надумала объясниться, настала пора это сделать:
— Я сейчас пришлю тебе… Ты все сам поймешь.
Она отключилась от связи, затем отправляла один за другим снимки с холодным сердцем. Конечно, еще прошло мало времени, Саша не вылечилась, боль с ней будет долго, возможно, будут и слезы, но большой гвоздь в их отношения она забила. Алексей позвонил, не мешкая, был взбешен:
— Где ты взяла эти фальшивки?!
— Сама фотографировала.
Какая разница — кто фотографировал? Это уже не имело значения, ничего не имело значения касательно Алексея, который орал в трубку:
— Сама?! Ты о чем?! Где, когда?..
— Во вторник. В начале седьмого утра. Я приехала с Тамилой, она тоже вас видела… Тогда и сфотографировала, чтобы ты не убеждал, будто у меня галлюцинации на почве ревности. Кстати, ей нужен был твой фотоаппарат, она его забрала в командировку вместе видеокамерой, вернет, когда приедет. И браслет отдам через нее, не хочу, чтобы хоть что-то мне напоминало тебя.
— Саша, это неправда! Давай встретимся, я объясню…
— Объяснишь?! Не знаю, что еще можно объяснить, мне и так все ясно. Претензий не имею, ты мне не муж, волен поступать, как заблагорассудится. Ну а я на роль временной подстилки, пока ты выбираешь бабу на следующий этап твоей жизни, не согласна. Извини, если что не так, и больше мне не звони.
Вот и все. Больше ни на один его звонок не отвечала. Браслет передала через Тамилу, как обещала. Но существовала одна опасность: случайная встреча с одним из членов семейства Рябовых. А тут Ника забилась, мол, хочу на волю, животик рос. «Тебя оставят без ребенка, и ты ничего не сделаешь», — эти слова Тамилы стали лейтмотивом каждого нового дня, а сомнений в том, что она права, не было ни капли. Саша позвонила маме, чуть позже попрощалась с Изабеллой, надеясь, что не навсегда, села в самолет и полетела через всю страну домой…
* * *
— Родилась Ника, — заканчивала повествование Саша. — Я с ней находилась примерно до года, потом нужно было как-то начинать строить собственную жизнь, что-то делать, зарабатывать, а не полностью сидеть на шее родных, хотя они не возражали, не попрекали. И когда я объявила о своем решении начать работать, они поняли: мне нужна твердая почва под ногами, самостоятельность. Изабеллушка помогла найти этот театр через своих знакомых в Москве, куда, сам понимаешь, вернуться я не могла. Мы договорились с бабушкой и мамой, что Ника побудет у них до трех лет, потом я заберу ее, в три года она уже сможет ходить в садик. Я езжу к дочери, как только появляется возможность, Геннадий Петрович сверстывает репертуар так, чтобы у меня имелось несколько свободных дней хотя бы раз в два месяца. Но вон как все обернулось… теперь ехать боюсь.
Они снова сидели в облюбованном кафе и дальнем углу, где не могли их подслушать. Иннокентий тер нос о сцепленные в замок пальцы, думал, что-то вычислял и вдруг развел руками:
— Странно…
— Что именно? — спросила Саша.
— Матвей Павлович узнал, в каком городе ты работаешь, так? Неужели он не знал, где ты жила до этого, не знал, что у тебя родилась девочка?
— Плохо искал, — загадочно усмехнулась Саша.
— Вряд ли. Он нанимает крутых сыщиков.
— Вроде тебя? Ну, тогда… скажу правду. Я прописана у Изабеллы Дмитриевны, до сих пор — так она захотела. А до родов и после жила у дедушки с бабушкой в загородном доме, мама по заграницам моталась в качестве переводчика и не хотела оставлять нас с малышкой одних. Меня не было, но я была именно дома. У мамы и у меня одна фамилия — моего отца, он бросил нас, когда мне было два месяца, а у дедушки с бабушкой другая. Понял? Между прочим, специально я не пряталась, абсолютно не догадывалась, что меня кто-то ищет, просто в загородном доме воздух, красота, простор и ноль нервотрепки.
Это был единственный момент в их диалоге, когда Саша искренне повеселилась, ведь неплохо себя ощущать хитрой и умной, когда обвела такого крутого магната, как не состоявшийся свекор. Но веселье не очень-то и веселое, потому Саша быстро погрустнела, поделившись новыми подозрениями:
— Знаешь, сейчас, когда рассказала тебе все, я думаю… не Роберт меня здесь преследует, он бы примчался сам и задушил где-нибудь в подворотне тоже сам. Мне кажется, Матвей Павлович задумал меня уничтожить. Может, он знает про Нику, просто не сказал тебе, а хочет, когда Ника останется сиротой, забрать ее. Любому суду предъявит генетический анализ, и мою дочь отдадут им.
— Подожди, если знает про Нику, не отнял же, когда ты оставила ее, — возразил Инок. — А это отличный повод для суда: мать не может жить вместе с ребенком, бросила его, не имеет жилья, зарплата у нее мизерная. Зачем же идти на убийство, если можно отобрать у тебя дочь без лишних хлопот?
— Не знаю. Мне трудно понять этих людей. Не исключаю, что он до сих пор не знает про Нику. Хотя… Скандал! Матвей Павлович ненавидит скандалы, в которые его втягивают, а в битве со мной за Нику станут трепать его имя — вот тебе и логика. Я же для них никто, контейнер, выносивший их потомство.
— Извини, — перебил Инок, — логика слабовата. В связи с убийством, знаешь, какой скандалище можно заполучить? Если кто-то захочет раскрутить историю ребенка, а любопытные найдутся, достаточно узнать, от кого малышка. А где мама? Маму убили софитом. Видишь, как просто начать расследование? Главное, закончить его. Но в любом случае помни: если Матвей Павлович покушается на твою жизнь, если сделал меня наводчиком, он пожалеет об этом. Ну, что? Ждем твоего дня рождения?
И в четверг артисты разочарованно расходились от расписания — распределение на второй спектакль так и не вывесили. Иннокентий побежал за бутербродами в кафетерий, а Саша готовилась к репетиции. Возвращаясь, он заметил на столе вахтера…
— Кому букет? — спросил вахтершу, будто не догадывался.
— Бояровой. Ей все время присылают цветы, — благоговейно произнесла бабка. — Вот кто-то любит так любит, никаких деньжищ не жалеет.
— Давайте, я передам?
— Бери, бери! Их же в воду надо поставить.
Иннокентий постучал в гримерку, одновременно крикнул:
— Саша, это я. Ты одна?
— Нет, — откликнулась она. — Подожди, сейчас выйду…
Едва увидев в его руках цветы, она упала спиной на стену и прикрыла веки, не желая видеть розы. Желтые розы с черной лентой!
— Сколько их там? — все же спросила.
— Четыре.
— Это… изощренное издевательство. Банальное, глупое, пошлое… но работает, я уже на пределе… Может, мне уехать? Геннадий Петрович поймет…
— Проблему этим не решишь, — резонно заметил Инок. — Ну, уедешь, тебя снова найдут, начнется все сначала, возможно, без букетов, а сразу…
— Но что-то же надо делать!
— Ждать. Терпеливо ждать. Возьми… — протянул он букет.
— Нет, — отшатнулась Саша. — Отдай кому-нибудь или выбрось.
Умение ждать — большое искусство, как правило, ожидание сопровождают нервические состояния, ведь хочется быстрее прийти к цели или что-то получить. Что должна получить в результате ожидания Саша? Покушение на ее жизнь. Хотелось верить, что до катастрофы дело не дойдет. А если дойдет? Встретиться лицом к лицу с человеком, который получил задание тебя убить — кому такое ожидание нужно! Саша издергалась, даже в магазине, идя между стеллажами с товаром, стоя у кассы — украдкой глазела по сторонам, не высунулось ли дуло пистолета с глушителем (как в кино), не целится ли кто в нее из арбалета… На улице ждала кирпич с неба, КамАЗ, едущий на нее, прохожего с ножом, пугали и дети — вдруг они не совсем дети, а вполне взрослые лилипуты-киллеры? Так прошел четверг, прошла пятница, наступила суббота…
Сказку отыграла благополучно, ничего не разрушив, под чутким наблюдением Инока. И на сцену страшно выходить — не исключено, что убийца сидит в зрительном зале и целится… Еще несколько подобных дней — и дурдом обеспечен, а там жизнь, наверное, сродни смерти.
Инок отвез ее домой, Саша поспала, а то ночью сон беспокойный, чуткий, выспаться в данных обстоятельствах не удавалось. Вернувшись в театр на спектакль, она застряла на пороге. Наткнувшись на нее, Инок понял, что именно фактически не пускает в театр актрису, всего-то стоило взглянуть на стол вахтерши. Там красовалась ваза с желтыми розами. Наконец Саша пришла в себя, подошла к вахтерше, мрачно спросила:
— Это мне, да?
— Ой, тебе, тебе, — взглянула на нее поверх очков вахтерша. — Нам реквизиторша вазочку принесла для твоих цветов, а то что ж они без воды-то!
— Спасибо, — буркнула Саша, отправившись к себе.
— Не психуй, — шагал за ней Инок.
— Думаешь, это легко? Итак, две розы… Завтра день Х, мне двадцать восемь лет, знак, что меня грохнут, я получила… У тебя хоть пистолет есть?
— И установка «Град» в кармане.
— Не смешно.
Саша ошиблась на один день. В костюме Марии Стюарт она готовилась к выходу на сцену, стояла за кулисами, слушая первую сцену… Нет, не слушая, сегодня Саша находилась в состоянии войны сама с собой: играть хотелось и сбежать хотелось. Иннокентий предложил, протянув бутылку:
— Воду будешь?
Она отрицательно качнула головой, двинула к лестнице, стала подниматься вверх. Иннокентий по привычке следил за каждым ее шагом, как вдруг!
Раздается треск и Саша с очень приличной высоты летит вниз! Это было очень неожиданно для нее, но главная мысль прострелила: идет спектакль, нельзя кричать, только потом вторая мысль ударила — что она сейчас убьется! И все равно не закричала.
Не зря Иннокентий не отходил от нее, стоял-то рядом, всего сделал шаг и протянул руки, после чего оба упали на пол сцены, Саша оказалась на охраннике. В этот момент прибежал мордастый машинист сцены, увидел ползающую парочку, наклонился к ним и перепугано прошипел:
— Чего тут?.. Что трещало?.. Вы чего тут…
— Не знаю, — подскочил Иннокентий.
Помогая Саше подняться, он указал ему на лестницу, которая вверху была оторвана и висела на честном слове. Зазвучали фанфары и голоса:
— Королева идет!.. Королева идет!..
А королева еще ползала на четвереньках, путаясь в юбках, не понимая, что произошло, и растерянно лепеча:
— Мне… Мне на выход…
Инок поставил ее на ноги и дал совет короткими фразами:
— Лестница сломана. Просто выйди. Без лестницы.
Она кивнула и величественно вышла на середину сцены у самого задника, потом пошла вперед, чувствуя, как коленки дрожат мелкой дрожью. Ее подхватил луч пистолета, искавший королеву наверху, короче, выкрутились все.
Пока шла первая картина, Иннокентий вместе с машинистом и монтировщиком изучали причины срыва лестницы, но было темновато за кулисами. Только во время антракта, когда включили дежурный свет и принесли стремянку, причина стала ясна: лестница подпилена. И подпилена с обеих сторон, но оборвалась только с той, где подпил был больше.
Начался второй акт. Главреж экстренно собрал совещание в кабинете, на котором присутствовали монтировщики с машинистом, директор, пришел туда Иннокентий, примчался Пуншин, проводивший репетицию в репетиционном зале. — Ребята, в чем дело, что происходит? — начал директор, стоя у стола главрежа. — То на Боярову софит падает, теперь лестница подпилена. Кому она мешает? Монтировщики, вы же обязаны обеспечить безопасность.
Директора в отличие от главрежа побаивались, он суров, жалости к артистам не питал, для него они просто работники, которых в таком количестве невыгодно держать, а он — работодатель, благодетель. Административный ресурс (так его нарекли ехидные артисты), внешне тоже ресурс, то есть глянешь — и сразу поймешь: это чиновник, у которого индивидуальных черт не фиксирует глаз. За всех монтировщиков отдувался всегда машинист сцены, он сидел с обиженным выражением, будто это ему сделали подлянку, в сущности, так и было, но и тоном обиженным принялся оправдываться:
— Мы поставили, проверили, я сам ходил по лестнице, меня выдержала…
— Но она подпилена, — уличил директор. — Кто это сделал?
— А я знаю? Среди монтировщиков сволочей нет.
— А где они есть? — не унимался директор.
Что могли ответить монтировщики? Их работа проста: убрал декорации сказки, поставил вечерний спектакль, и так каждый день. Им что Боярова, что Оленева, да хоть мировая звезда — все равно: убрал и поставил. Не добившись ясности, директор отпустил монтировщиков, Иннокентий остался, на что Пуншин отреагировал одним звуком, при этом указав кистью руки на молодого человека:
— А?..
— Это наш охранник, — подал голос главреж, до того молчавший. — Он, кстати, спас Боярову, иначе она могла разбиться насмерть.
Главреж выглядел уставшим и каким-то потухшим, он не высказывал своего мнения, не строил предположений, лишь дополнил:
— Мы докатились: в театре завелся подонок, которому не по нраву Боярова. Проще говоря, он пытается ее убить. Потрясающе! В театре!!!
— Может, цель не столь радикальна? — высказался Пуншин.
Геннадий Петрович бросил в его сторону выразительный взгляд, означавший: надоели вы мне все, и отвернулся, подперев голову рукой. Поговорили о мерах предосторожности, точнее, обсуждали директор и Пуншин, Иннокентий с главрежем устранились от этого процесса. Бывшему монтировщику не дали вставить и пару слов, он понял, что его мнение здесь никого не интересует, молчал и про себя угорал от смеха, слушая ахинею. М-да, сапоги должен тачать сапожник, а пироги печь кондитер. После дурацкого совещания Инок отправился на сцену, дождался конца спектакля и отвел Сашу в сторону:
— Пойдешь домой пешком…
— Что? — замерла она в ужасе. — Ты бросаешь меня?
— Я пойду следом, но держаться буду на расстоянии. Если на тебя нападут, успею добежать. На всякий случай держи в руке телефон, что я дал тебе. Помнишь? Кнопка — единица. И не спеши, иди спокойно.
— Боюсь я…
— Не бойся. Если мы не спровоцируем этого товарища, он будет повторять попытки, пока не добьет тебя. Я оповещу народ, что ухожу раньше, а то ведь все привыкли, что после спектакля везу тебя домой.
И вот Саша шла одна по пустым темным улицам, повесив сумку на плечо и держа руки в карманах пуховика. В одной руке она сжимала газовый баллончик, в другой — кнопочный телефон, и… благополучно добралась до своего флигеля. Упав на кровать прямо в пуховике, лежала, глядя в потолок, пока не позвонил ее личный телохранитель:
— Как ты?
— Жива, значит, хорошо.
— Ты не любишь срезанные цветы… Что же тебе завтра подарить?
— Жизнь. Если сможешь.
