12
На воскресной сказке Сашу скромно поздравили открыткой, приколотой к расписанию, ну и артисты по отдельности. Начался спектакль, а Иннокентий обошел все закулисные службы, выясняя, кто и что слышал вчера, а может, видел, или показалось, или просто подумал в промежутке от пятнадцати до восемнадцати часов. Разумеется, он выяснял это осторожно, подводя людей к якобы самостоятельному рассказу. И? В маленьком театре, который никогда не бывает пустым, где тебя узнают по звуку шагов, где стоит чихнуть, тебе сразу ставят диагноз, а стоит подумать — твои мысли уже прочли, интерпретировали и доложили кому надо… никто ничего не видел и не слышал! А ведь кто-то пилил доски на сцене, когда поставили декорации, пилил ручной пилой — электропилу услышали б, но замечен не был. Невидимка работал.
Иннокентий еще на вчерашнем спектакле стал у лестницы, вычисляя, как совершен подпил. Подпилено высоко, у площадки. Либо нужно стремянку притащить, а это громоздкое сооружение, либо на лестнице сидеть, то есть пилить сук, на котором сидишь. Скорее стремянка — подпил ведь высоко. Кулиса висит впритык к лестнице, закрыться ею во время опасности — раз плюнуть. И никто не обратит внимания, проходя мимо, если в этот миг просто затихнуть, а потом продолжить пилить.
Как ценные вычисления могут помочь выйти на диверсанта? Никак. Только лишний раз Иннокентий убедился в осторожности, изобретательности, упорности этого человека, у него четкая цель, он будет ее долбить.
Весь день обходил он это загадочное учреждение, вроде тихое и одновременно непредсказуемое, выискивая места, где еще будет удобно нанести удар по Саше. В театре, по его мнению, невозможно убить бесшумно и без свидетелей, однако две попытки осуществлены, места найдены удачные. И где гарантия, что он не найдет еще одно местечко, которое не предусмотрел Иннокентий, не понимающий тонкой психологии служителей культуры?
— А вы где третье покушение организовали бы? — спросил он главрежа в кабинете. Кто, как не он, способен просчитать логику своих людей.
Тот нагнулся, достал бутылку коньяка и два стакана…
— Я не пью во время работы, — предупредил Иннокентий.
Один стакан главреж убрал и попросил молодого человека закрыть дверь на ключ. Когда Иннокентий вернулся к столу, Геннадий Петрович уже держал стакан на треть наполненный коньяком, опорожнил его и занюхал рукавом. Затем из ящика достал две мандаринины, одну положил перед Иннокентием, вторую принялся чистить, делясь мыслями:
— Я положил на этот театр всю свою сознательную и молодую жизнь, думал, знаю артистов, понимаю их, как и они меня. Ни хрена я, Иннокентий, не знаю и не понимаю. У меня на руках пьеса с готовыми конфликтами, поворотами сюжета, характерами, из нее я вытаскиваю то, что вижу в нашей жизни. А психологию преступника… раскрыть я не умею, если только про него не будет написана хорошая, умная пьеса. В жизни я… ни черта не понимаю.
— Бросьте прибедняться. И потом, чего вы так переживаете? Это всего лишь один человек, а не весь коллектив.
— Думаешь, дело в одном человеке? Это тенденция, Иннокентий. Понимаешь? Когда человек преступает черту! Это не безобидный шаг, отнюдь. Потому что преступивший вокруг себя распространяет эту тенденцию, заражает других, как вирусом, своей сатанинской идеологией, страстью к разрушению, распаду. И люди перестают быть людьми, забывают о справедливости, своем предназначении, да и верно оценивать себя перестают. Ведь это проще — стать подонком, это выгодней, это удобно… стоит убить в себе человеческую природу, которая требует совершенства, а значит, работы над собой. Проиходит обратная работа — на деструкцию. Мне не удалось сохранить дух театра, каким он был раньше. Я слишком деликатничал, а преступившие деликатность трактуют как слабость. Когда человек не понимает, что он враг себе, сразу надо пресекать его попытки сделать всех такими же, а я этого не делал… и проиграл.
Иннокентий слушал его лишь потому, что уважал, но переживания главрежа были далеки от задач, которые стояли перед ним. Он решил, что пауза позволяет ему уйти, встал и двинул к двери, повернул ключ… Геннадий Петрович в это время бросил ему в спину:
— Только током. Если говорить об убийстве в театре… Или ядом. Остальные способы он уже перепробовал.
Яд предусмотрели, а ток… Иннокентий соображал, где и когда можно убить Сашу током, перебирая все места, которые видел в театре. По трансляции шел спектакль, он подходил к концу:
Саша. Я могла бы поклясться, что это почерк Бабингтона.
Октавий. Не уговаривайте себя, ваше величество, ведь это ваш смертный приговор!
Саша. А может быть, это мое спасение и смертный приговор ей?.. Господи! Такой документ жалко сжигать…
— Фонтан!!! — заорал Иннокентий и вылетел из кабинета пулей.
Бежал, жутко топая, наверняка топот слышен в зале, но ему нужно успеть на сцену до того, как Саша начнет умываться. В картинах заточения Марии Стюарт стоит фигурная стена, а внизу этой стены сделан небольшой фонтан. Он сделан и черного пластикового корыта, с внешней стороны отделанного якобы камнем. Эта конструкция закреплена железной арматурой в форме трубок с внешней стороны, трубки загнуты над бассейном, а их концы опускаются в воду. Вода налита почти до краев, Иннокентий, бывало, сам носил ведрами воду, из этой воды торчит «бокал» с плоской чашей, из которой постоянно льется вода назад в бассейн. Осветители выставляют специальный свет, который попадает на воду и она красиво светится. Еще придумали систему зеркал: когда Саша садится на выступ рядом с фонтаном и смотрит в воду, на нее попадают отражающиеся лучи — эффект просто волшебный. И вот сейчас, перед тем, как подписать письмо, ставшее причиной ее казни, Саша должна в пылу волнения плескать себе в лицо водой и свой текст говорить! Именно в этот момент ее можно убить током.
Влетев на сцену, Иннокентий кинулся к актерам-мужчинам:
— Мне нужно на сцену! Плащ!.. Мантию! Дайте!..
Он хватал каждого и трогал плащи, но не подходили они. Не выходить же ему в коротком плаще и джинсах! Иннокентий понимал: сорвать спектакль не имеет права — это он усвоил железно, хоть и недолго проработал в театре. Нашелся длинный плащ, его снял с себя актер, игравший одну из второстепенных ролей. Иннокентий быстро накинул его, завязал под горлом тесемки… Кто-то, ничего не понимая в этой суете (но раз надо — так надо), напялил на его голову пышный берет. Иннокентий успел сказать:
— Позовите осветителя, под сценой пусть посмотрит…
И смело ринулся на сцену… У Саши вытянулось лицо, округлились глаза, она с трудом вымолвила:
— Это еще кто?..
— Я ваш охранник, ваше величество! — отрапортовал Иннокентий, щелкнув каблуками.
Сразу видно: армия у него в крови, а на ногах… современные сапоги. Мало того, джинсы тоже торчали, роста он немаленького, длинны плаща не хватило их прикрыть. Но главное — не теряться! И он, по-армейски чеканя шаг, зашагал к фонтану, по-армейски повернулся, приставил ногу, и замер по стойке «смирно». А лицо глупое-преглупое. За кулисами все поголовно катались в беззвучном хохоте, кажется, прибежали и те, кто не занят в спектакле, но были в это время в театре. Октавий Михайлович, находившийся на сцене, повернулся спиной к зрителю (в подобных случаях это любимая мизансцена) и, зажмурившись, закусив губы, прилагал титанические усилия, чтобы в голос не заржать, грубо говоря. Вот что тут смешного?!
А Саша… она спасала спектакль, играя за себя и за беднягу Окташу, неспособного произносить текст своей роли. Наконец дошла до момента, ради которого Иннокентий стал артистом — она очутилась возле фонтана…
— Не трогай воду! — зашипел он. И плевать, если услышат в первых рядах зрительного зала. — Там ток!
К счастью, Саша поняла опасность, стала нарезать круги по сцене, заламывая руки под страстные монологи. Впрочем, он не подпустил бы ее к воде, даже если б она рвалась. Однако пронесло. Но расслабляться было рано.
На картину казни Марии Стюарт стена с фонтаном перекрывается другой декорацией, затянутой черным бархатом. Едва перед Иннокентием опустился щит, он отбросил концы плаща за спину и наклонился к фонтану. Темно! Он достал смартфон, включил функцию «фонарик»…
Есть! Так просто и так гнусно! Оголенным проводом преступник обвил у верхнего края бассейна железную трубку, которая, как остальные семь, опускалась в воду. Дальше уже изолированный провод спускался вниз по задней стенке черного корыта и уходил в щель сцены.
— Выключи! — раздался из-за кулис остервенелый шепот. — Инок! Фонарь выключи! Ну, ты подумай, что творит!
Иннокентий оглянулся, это была Люся с лицом совершенно зверским, машущая кулаками. Да он и сам готовился уйти со сцены, вот только помреж на дороге стояла. Иннокентий взял ее за плечи, переставил в сторону — не пикнула, так ведь спектакль! Затем потопал в глубь сцены к двери, оттуда по лестнице вниз… под сцену… Там стоял Ян, держа в руках провод, прикрепленный изолентой ко второму проводу с вилкой.
— Стоп, стоп! Не тяни! — крикнул Иннокентий Яну, подбегая. — Не отрывай… Сейчас вызовем полицию, они должны эту хреновину зафиксировать, составить протокол… Ты вилку трогал?
— Вынул ее из розетки, — виновато пролепетал Ян.
— Жалко… Очень жалко. Там могли быть отпечатки…
— А ты говорил насчет полиции с главным?
— И не собираюсь. Полиция здесь будет! Кто-то с помощью этого провода подвел электричество к бассейну. Это покушение на жизнь человека, поэтому полиция будет! Посторожи тут провод, а я сбегаю наверх, прослежу, чтобы фонтан не разобрали…
Как всегда, полиция работала долго, не отпуская ни театральные службы, ни актеров. Все устали, ворчали и находились в замешательстве, разумеется, выдвигали собственные версии по поводу странностей в их храме. Одна из них — случайность, вторая — вредительство (но кто кому навредил и почему — за кадром), третья, абсурдная, — Саша сама все подстроила для пиара. Ну, последняя версия возникла из вредности, а две первые имели право на существование, если бы не… Однако нечего народ баламутить правдой.
Когда измученная Саша забралась в салон машины, она протянула Иноку конфету с грустным поздравлением:
— С дебютом тебя. Не бойся, конфеты я купила лично, яда там нет.
— Спасибо. И тебя с рождением, обещанный подарок я сделал.
— Да… Худшего дня рождения у меня не было. А знаешь, мы с мамой Алексея родились рядышком, с разницей в три дня. Она еще шутила, что именно поэтому у нас с ней взаимопонимание. И любила собирать семейство, готовила сама. Она такая домашняя, славная, тихая. Нет, мы с ней совсем не похожи…
— Извини! — Он кому-то позвонил, громкую связь не включил, но Саша постепенно холодела от того, что слышала. — Добрый вечер, это я… Тяжело идет, сегодня было третье покушение, прямо на сцене, это уже похоже на цирк… Мне надо в Москву, кажется, все концы там… Да, кажется!.. Конечно, есть. И подозреваемые, и версии… У меня просьба. В мое отсутствие нужно, чтобы Боярову здесь охраняли местные ребята, хорошо охраняли, надежно. Можете это устроить через свои сети?.. Только срочно… Отлично. Жду вашего звонка.
Инок завел мотор и выехал с театрального двора.
— Ты… ты бросишь меня? — запаниковала Саша.
— Пока тебе не назначат охрану, пока не проинструктирую ребят, не уеду. Не переживай, сегодня вызвали полицию, а это уже не шуточки, придурок не рискнет устраивать новую атаку на тебя, гарантирую, он заляжет на дно. Может быть, позже снова начнет подличать, но пока страх его притушит, он же не хочет в тюрягу, очень не хочет. К тому же это не профессионал, который выпустил бы пулю по тебе и был таков. Не бойся, у нас есть время покоя.
А через два дня Саша прощалась с ним рано утром на автовокзале, находясь под охраной сорокалетнего бурята по имени Ванжил. Несмотря на уверенность, что придурок временно притихнет, Иннокентий позаботился о мерах предосторожности для Саши, администрация неохотно, но пошла на все условия. Никаких репетиций по утрам, только вечерние спектакли, гримерка отдельная для нее одной и запирающаяся на ключ. Настаивал, чтобы она переселилась в его квартиру, но Саша отказалась, должно же быть у нее и в этой ситуации личное пространство со свободой. Иннокентий сел в автобус и отправился в аэропорт, а это другой город.
* * *
Горели свечи в канделябрах. За овальным столом собралась только немногочисленная семья по случаю дня рождения Ирины Федоровны, которая не любила пышные торжества. К чему здесь гости, посторонние люди, если такое маленькое семейство в течение года невозможно собрать вместе? Ей не отказывали, но раз в год. Когда-то раз в месяц собирались на обед, теперь только раз в год на ее день рождения. Но и этот один-единственный раз мужчины не могли договориться между собой и примириться. Три года назад между ними пробежала кошка с глазами ледяной чародейки, кошка бесследно исчезла, распылив вокруг них… ну, до ненависти дело пока не дошло, а вражда существует. Тихая вражда, неприятие, холод парили над изобильным столом. Мужчины почти не разговаривали друг с другом! Своевременно Тамила приехала, ее не надо приглашать, она и сама помнила, с собой захватила Евгению, дочь очень неприятных людей. Первая все же разбавила болтовней поминки, а не день рождения, вторая (ни рыба ни мясо) помалкивала. Пробыли девушки недолго.
— Марик, еще кусочек перепелки? — предложила Ирина Федоровна мальчику, сидевшему рядом с ней в строгом костюмчике и с бабочкой на шее.
Ему семь лет, первоклассник. Непроизвольно она подумала о родных внуках, которых произвел бы на свет Алешка, что они значили бы для нее. Марика любила, такой чудный и красивый парень, но своя кровь, когда узнаешь в глазках, носике или овале личика родного сына… Наверное, она была бы плохой бабушкой, потому что баловала бы ребенка самозабвенно, с полной отдачей.
— Ба, а тортик? — ерзая, намекнул Марик, что перепелками сыт.
— Конечно, дорогой. Вера! Несите торт!
Не хотелось Ирине Федоровне переходить к чаепитию — завершающему этапу торжества, после которого все разбегутся на целый год. Если Роба и мужа она все же видит, то Алешка (родной, любимый, самый лучший в мире) вообще не приезжает, только в день рождения. Как тут не пожалеть, что этот день всего раз в году! Разумеется, она нашла выход: сама стала навещать сына, но он постоянно так занят, что и с матерью поговорить ему некогда… или намеренно избегает всяческих разговоров.
— Так… — нарушил тягостное молчание Алексей, положив ладони на стол. — Поеду я. Отдохнуть хочется, завтра у меня трудные переговоры.
— А чай? — расстроилась мама. — А торт? Мы с Верой старались…
— Останься, надо поговорить, — хмуро бросил Матвей Павлович.
Но форма! Отдал приказ. Сыну. Он же глава, в привычку вошло отдавать приказы и не слышать возражения, притом забыл, что существуют еще и другие глаголы, к примеру, «просить». Ирина Федоровна, не реагирующая давно на мужа, постепенно заводилась.
— Не хочу, — в ответ бросил Алексей отцу с вызовом.
Матвей Павлович не смотрел ему в глаза при встречах, не смотрел и сейчас. А кто прячет взгляд? То-то и оно. Алексей же, наоборот, в упор разглядывал отца с братом — оба сидели напротив. Правда, в поле зрения попадал один из двух, второго загораживал канделябр, но стоило чуть-чуть отклониться в сторону — и другого видишь. После ответа Алексея и братец заныл:
— Ну, хватит уже! Сколько можно на каждое слово реагировать…
— Сколько надо, столько и можно! — отрубил младший брат.
— У тебя паранойя! — буркнул Роб.
Диагноз не возымел действия на Алексея. Он поставил локоть на стол и, указывая пальцем то на одного, то на другого, а для этого нужно раскачиваться из стороны в сторону, чтобы видеть по очереди каждого, отчеканил:
— Пока… я… не узнаю… кто… из вас… подсунул мне подлянку! Вот до этих пор будет можно. Уяснил, Робик?
— Слушай, прошло три года… даже больше! А ты бесишься, словно глупый мальчишка! — справедливо упрекнул брата Роберт.
— Да хоть десять лет! — огрызнулся Алексей и встал, чтобы лучше видеть обоих. — Кто-то из вас. Возможно, желая мне добра! Но подставил меня, окунув в дерьмо, и испортил мне жизнь. Но тайное всегда становится явным.
— Ладно, ладно, — взметнул вверх руки Роберт. — Допустим, узнаешь, и что? Что тогда? Ну что ты сделаешь?
— Вычеркну из моей жизни навсегда и успокоюсь.
Не попрощавшись, Алексей двинул к выходу, Ирина Федоровна побежала за сыном, не могла же она отпустить дитя в таком состоянии:
— Алеша, сынок, ну, подожди!..
— Жду, — одеваясь в прихожей, сказал тот.
— А кусочек торта? Возьмешь?
— Ма, я уже взрослый мальчик. Домой приеду, выпью рюмку водки… а тортик Марику отдай. Не сердись.
Он чмокнул ее в щеку и ушел. Мама стояла, опустив вдоль тела руки, глядя на закрытую дверь и глотая слезы жалости к родному ребенку, которому хоть и тридцать один год, но он же все равно ребенок. Она вернулась за стол, пили чай, а ее мысли сопровождали Алешу: вместе с ним Ирина Федоровна ехала по улицам, заходила домой, выпивала рюмку водки и ложилась перед телевизором. Роберту она старалась быть хорошей матерью, а по-настоящему сильно любила Алексея, только боялась проявлять свои чувства, чтобы не ущемлять старшего сына и не обижать мужа. Сейчас могла бы дать с избытком то, чего мальчику не хватало, но… он вырос и уже не нуждается в ее любви, ему нужна другая любовь, которую у него отняли. Кто-то из своих, близких… Если это так, она тоже вычеркнет из своей жизни вредителя, и на это у нее хватит мужества.
Проводили Роберта с Мариком, снова посидели за столом вместе с древней ведьмой — скукой, Ирина Федоровна горько пошутила:
— Мы с тобой как две сироты… (Муж оставил без внимания ее слова.) У Алешки твоя выдержка, твое упрямство с упорством. Сколько раз я просила тебя найти Сашу, неужели это так трудно? Для тебя!
— И что сказать ей? — разродился короткой фразой он.
— Что она должна верить нашему сыну.
— А ты поверила бы после того, что увидела в спальне?
— Однажды я тебя застала…
Наконец! Наконец его величие изволило обратить свой царственный взор на жену, у которой сегодня — на минуточку — день рождения. Мало того, через паузу он и всем корпусом повернуться к ней — удостоил редкой чести, а в округлившихся глазах было столько ужаса, что хотелось рассмеяться, горько рассмеяться. Потешаясь про себя, Ирина Федоровна бесстрастно продолжила, заедая слова тортиком и запивая чаем:
— Чего испугался, будто я сейчас застукала тебя с дрянью, которая прикидывалась моей лучшей подругой. Можно сказать, классический вариант подлости: любимый муж и подружка. Ничто в мире не меняется, ничто. Разумеется, мне хотелось поступить, как эта девочка — Саша. Но у нее не было Алешки, которому исполнилось восемь лет, второй класс… Куда уходить? И я боялась, что ты отнимешь сына, как отнял Роберта у Катьки. А меня вышвырнешь и больше не пустишь к нему. Я стиснула зубы и делала вид, что ничегошеньки не знаю, не понимаю, когда ты едешь на случку, что не вижу, в каком состоянии приезжаешь после… А ты смотрел на меня, как на последнюю дуру, упиваясь своей конспирацией.
— Прямо монстра нарисовала.
— А ты и есть монстр. Я спокойно вычисляла, когда ты порывал со своими бабами и когда у тебя новая пассия заводилась. Сначала страдала, о, как я страдала. Потом стала заболевать, и серьезно, но ты об этом не догадывался. Доктор сказал: «Если вы не измените свою жизнь, погибнете». Дошло до меня вовремя, что так и сдохнуть недолго. Но изменить жизнь — это бросить тебя, что было чревато, я пошла другим путем. Понадобилось еще много времени, чтобы вырвать боль и научиться сожительствовать с тобой, выработать манеру поведения, чтоб ни одна собака не догадалась, как мне хреново. Но я старалась, мне удалось смотреть сквозь призму безразличия на тебя. Алешка рос, нужно было образование ему дать лучшее, а кто платить будет? Разве сын не стоил жертв? В конце концов, я тоже поимела выгоду от тебя: поправила здоровье, не знаю нужды, езжу по заграницам тратить твои деньги, отдыхаю на лучших курортах… Да я благодарна тебе.
Налив полбокала коньяка, Ирина Федоровна выпила залпом (а она крепкие напитки не употребляет), не закусила, и в завершение добила его:
— Сыну своему я верю, понял? Он любил девочку, как видишь, до сих пор любит, и не мог привести в свой дом грязную шлюху. Наш сын в отличие от тебя другой: порядочный, принципиальный, чистоплотный и честный человек. И девочка замечательная была, недаром твой Роберт пытался вырвать ее у Алешки. Но ты же… царь Кощей над златом чахнешь, тебе все видятся охотниками за твоим богатством. Вон как обложился охранниками! Боишься? Чего? Вот я, например, ничего не боюсь… Нет, все же боюсь — твоих друзей и партнеров, на их рожи глянешь, и содрогнешься, по ним зона плачет, а они у нас в почете. Самое плохое только от тебя может прийти.
— Ты думаешь, что говоришь? Иди спать.
— Ладно, сейчас уйду, а то травмирую твою ранимую душу… Слушай, Матвей, а душа-то у тебя есть? Лично я не видела…
— Ты пьяна.
— Отнюдь. И завтра могу повторить то, что сейчас скажу. Если это ты испортил жизнь нашему мальчику, я… я уничтожу тебя вместе с твоим бизнесом. Надеюсь, ты понимаешь, что я не шучу? Что ж, муж, спасибо за цветы и за подарок, который ты не подарил. Мог бы хоть книжку купить для отмазки, но… тебе же некогда, я понимаю. Сама куплю, ты перечисли мне на карту… сколько не жалко. Спокойной ночи, дорогой.
После ее ухода, Матвей Павлович свесил голову, что он там себе думал — кто бы знал. Вера убирала со стола, а он сидел, уничтоженный собственной женой, с которой прожил больше тридцати лет и не подозревал, какая она есть. Ему позвонили, не хотел брать трубку, но звонки не прекращались, взглянул — Иннокентий, тогда и взял.
— Я у вашего дома, Матвей Павлович, прямо с самолета. Понимаю, что поздно, если скажете уехать — уеду, завтра встретимся. Но я бы хотел переговорить сейчас, это важно.
— Хорошо, я скажу охране, чтобы впустили тебя.
Через пару минут оба прошли в кабинет, обставленный эклектично, старина здесь соседствовала с элементами модерна. Пожилые люди неуютно себя чувствуют в интерьерах функционального минимализма, они любят окунуться в уютный винтаж, но и без современных вещей уже не обойтись. Кабинет с подлинниками картин по стенам и античными статуэтками по углам больше походил на музей. Массивные кресла и столик между ними из немыслимо изогнутого дерева с прозрачной столешницей, письменный стол под эпоху Александра I, отшлифованный и лакированный, на котором много мастерски сделанных безделушек, большинство ненужных, но приятных сердцу и украшающих это место. Живые цветы — заслуга жены, без них пустовато, к тому же они обрамляют диван с боков и по стене — это эффектно смотрится. А разрушают общий вид ноутбук, принтер, сканер, современные настольные и напольные лампы — так без них тоже никуда.
Хозяин предложил гостю кресло, уселся сам и ждал. Он привык, что ему докладывают, за какой надобностью прибыли, тем более в позднее время суток.
— Матвей Павлович, — не стал тянуть Иннокентий, — вы знаете, что на жизнь Бояровой Александры покушаются, я приехал разобраться, уши-то отсюда растут. Разрешите задать вам несколько вопросов?
— Разрешаю.
— Зачем вы стали искать Александру?
Матвей Павлович шумно втянул носом воздух, что означало — вопрос ему не понравился, во всяком случае, так понял Иннокентий.
— Она исчезла, а я перестал узнавать сына Алексея, он просто осатанел. Шло время, сын не менялся, перестал бывать у нас, рассорился с братом, со мной…
— Простите, а не вы виноваты в том, что Саша уехала?
— Нет. Вы задали вопрос, будьте любезны, дослушайте до конца, а не перебивайте.
— Еще раз прошу прощения. Я слушаю.
— Я думал, это блажь, а она, как известно, проходит, стоит появиться новой красивой девице, уж красота — товар не дефицитный. Но Алексей не хотел ни знакомиться, ни тем более встречаться с ними. Хамил, когда кто-то пытался представить ему достойную девушку, и так это бросал небрежно: мол, оставьте себе, вам пригодится. Он эпатировал, ставил в неловкое положение меня. А по сути, мы с женой теряли сына, даже она, мать, не могла подобрать к нему ключик. Ну, раз все дело в этой… Александре, я решил разыскать ее.
Пауза. Стало быть, ответ исчерпан, теперь можно Иннокентию рот открыть, а то ведь неувязочку обнаружил, но оставил на потом. У него был более важный вопрос, можно сказать, ключевой:
— А как ее искали? По какому принципу?
— По театрам страны, конечно. Она же актриса…
Разумно, очень разумно, но не исчерпывающий ответ для Иннокентия, которому нужны подробности, детали:
— А на Дальнем Востоке, откуда она родом?..
— Разумеется! Этот район стал приоритетным в наших поисках. Сначала по театрам того региона, потом проверили, не у матери ли она. Александра действительно приезжала к ней, потом уехала — показали соседи. Мы продолжили поиски. Правда, по областным, краевым, республиканским театрам, поначалу игнорировали маленькие, все же Александра из Москвы уехала, несолидно как-то в бесперспективную дыру залезать…
— А она успешно устроилась в дыре к очень хорошему режиссеру.
— Это еще ничего не значит, — отмахнулся Матвей Павлович. — Для дыры, может, и гениальный, а для нас…
— Поверьте, — позволил себе снова перебить его Иннокентий. — Он классный, я видел его спектакли, видел, как здорово играет Саша. Но это лирика. Я в недоумении, мне непонятно, Матвей Павлович… Вот вы нашли Боярову, почему не сообщили сыну, а… прислали человека, который обратился к главному режиссеру со странной просьбой: чтобы тот создал все условия, лишь бы она не уехала из города? И вы щедро оплачивали ее пребывание там. Зачем?
Ловко он приложил заботливого отца! Так неувязочка: нашел Сашу для сына, однако ему ни гугу, а сделал все, лишь бы она не вернулась к нему. У Матвея Павловича был ответ, и, как заботливому отцу казалось, поступок его оправдан вполне благородным порывом, умным, а главное, практичным:
— Я хотел посмотреть, как она ведет себя, достойна ли моего сына, для этого нужно время, а также не хотел больше терять ее из виду.
— И меня приставили, чтобы я не просто следил, а «сдружился» с Сашей, с намеком соблазнить — не очень это красиво по отношению к вашему сыну.
Удивительно, но оскорбление Матвей Павлович съел. У него сегодня был тяжелый день, не праздник, а настоящее аутодафе — все его обвиняют, все осуждают, кроме Роберта. Иначе никогда он не отреагировал бы вяло на несправедливые слова какого-то мальчишки, нанятого им:
— Не смейте меня учить. Я отец, своему сыну хочу добра. Сейчас тьма бессовестных, льстивых, хитрых, алчных девиц, я на такую нарвался, Роберт нарвался… Хватит! Имею право знать, кто войдет в дом моего сына. Когда у вас будут дети…
— Дети у меня, конечно, будут. Но знаете, ваш сын имеет полное право делать выбор сам. Не стану расписывать, какую прекрасную девушку потерял Алексей, лично ему скажу. Но одно то, что Саша прячет дочь от вашего семейства и считает, что покушения на нее организовали вы…
— Что? — очнулась мумия, заточенная на собственных переживаниях. — Дочь? Что, Алешкина?..
— Его, его. А я вам даже покажу ее…
Иннокентий достал смартфон из нагрудного кармана джинсового жилета, нашел фотографии девочки и протянул дедушке-императору, наверняка мечтавшему о многочисленном потомстве, чтобы империя (ну, или личное королевство) имела последователей. Не одного наследника, а несколько — так надежней, что кто-то пойдет по стопам деда, но мечты и у таких людей не всегда сбываются. Матвей Павлович уставился на фотографию и не произносил ни звука, Иннокентий забеспокоился:
— Надеюсь, вы не сомневаетесь, что это ваша внучка? Можете вычислить по срокам. Полистайте, у меня несколько ее снимков.
Но тот вдруг подскочил, вышел из кабинета и позвал:
— Ира!.. Ира, срочно иди сюда!.. Жду тебя в кабинете!
Внезапно Ирина Федоровна очутилась перед ним, как черт из табакерки, ласково и тихо сказав:
— Какого черта орешь?
Матвею Павловичу понадобилась пауза, чтобы до него дошло: его жена вывернула из-за двери, значит, она…
— Подслушивала!.. — выговорил оскорбленным тоном он тоже очень тихо, тем не менее с угрозой. — Ну, ты… Проходи!
Не очень-то она испугалась, если не сказать, вообще проигнорировала все сказанное мужем. Ирина Федоровна проплыла в кабинет в бордовом халате до пят, словно маленький кораблик, села на диван, выпрямив спину и сложив на коленях руки, потом якобы только сейчас заметила Иннокентия:
— Добрый вечер, молодой человек.
Проводив ее негодующим взглядом, Матвей Павлович вернулся к своему месту, схватил с подлокотника смартфон, принес его жене и без слов сунул ей в руки. А что объяснять, если она подслушивала? Потом так же резко он отошел, плюхнулся в кресло, закинул ногу на ногу и болтал ступней, хмуро глядя перед собой. Тем временем Иннокентий успел подумать, что этот человек и с женой разговаривает, будто она его наймит в офисе, — в приказном формате.
— А что это за ребенок? — обратилась Ирина Федоровна к гостю.
— Алешкина дочь, — буркнул муж. Как он не выносил притворства! Слышала же все! — Если Иннокентий не врет.
В этом он весь: сомнения жрут императора, он никому не верит, видимо, сам много обманывал, подумалось Иннокентию.
— Бог с тобой! — бросила мужу Ирина Федоровна. — А сколько ей?
— Сколько на фото, не знаю, — ответил Иннокентий, — а вообще — два с половиной года.
— Она же на Алешу похожа… — умилилась Ирина Федоровна. — Глазки точно Алешкины! В этом возрасте у него две пуговки были… И лобик… Ушки! Ушки точь-в-точь… А как зовут девочку?
— Никой зовут, — сказал Иннокентий. — Это дочь Саши, вы помните?
— Еще бы не помнить! — метнула молнии Ирина Федоровна в сторону мужа. — А как увидеть их? Где Ника и Саша сейчас?.. Я поеду к ним.
— Этого я не скажу даже под пытками, Саша прячет дочку в надежном месте, сама работает в маленьком театре.
Внезапно Матвей Павлович вспомнил, что он царь:
— Вы забыли? Я плачу вам за информацию…
— Замолчи! — рявкнула всегда послушная (в прошлом) жена.
— Вообще-то я свою миссию выполнил, — поднялся со своего места Иннокентий, намереваясь уйти. — Вы, Матвей Павлович, просили проследить за Сашей, я это сделал, ее жизни угрожала опасность — охранял. А выяснить, где она держит свою дочь… такого задания я не получал. Но если вы мне поручите выяснить, то… лучше не поручайте, не соглашусь. Прощайте.
Он хотел забрать свой смартфон, но Ирина Федоровна спрятала его за спину и перекрыла собой выход:
— Постойте! Иннокентий, почему Саша прячет девочку? От кого? А… — И повернулась к мужу, решившись озвучить многое из того, что не говорят при чужих. — Поняла: от Алешки и дедушки. Ясно, Саша боится, что они отнимут ребенка. Ну, да, повод у бедной девочки есть, как это мне понятно. Да пусть только попробуют! Я сама закопаю… вот его! — указала она пальцем на мужа, после чего напустилась: — Это же все ты!.. Из-за тебя Алешка к нам не приезжает… А твоя внучка растет без отца! И даже без матери! Потому что ты… все ты! Иннокентий, прошу вас, передайте Саше… Алеша не виноват…
— Как же не виноват? — усмехнулся тот. — Может, вам показать, что Саша увидела в его квартире? У меня и эти снимки имеются, они впечатляют.
— Я их видела сто раз. Но если мой сын говорит, что не виноват, он не виноват! Я ему верю! Он столько времени пытается узнать, кто его подставил… Это же не просто так, не для виду тратятся такие деньги, Алеша хочет разобраться… Стоп! Я знаю, что делать. Вы задание мужа выполнили? Помашите дедушке ручкой, теперь я вас нанимаю. Подождите… я сейчас…
Она подхватилась и выбежала из кабинета, словно ей лет двадцать, Иннокентий только и крикнул:
— А мой смартфон?! Куда вы?..
Про себя он радовался, что дело получило неожиданный поворот. Судя по оброненным фразам, у отца с сыном отношения натянутые, следовательно, к Алексею легче подкатить через маму. Черт его знает, как отреагирует Алексей на Иннокентия, а тут добровольный союзник объявился. Матвей Павлович сидел, как оголодавший грифон на скале — насупленный, ссутуленный, недвижный, угрюмый. В кабинет снова влетела Ирина Федоровна, держа в руках помимо смартфона Иннокентия ноутбук и кучу переходников:
— Иннокентий, помогите перекинуть фотографии малышки в ноутбук… Вот проводки, наверняка найдется походящий для вашего смартфона. А я пока включу компьютер… Вы не волнуйтесь, Иннокентий, деньги у меня есть, я натырила у него… — указала подбородком на Матвея Павловича. — Прости, дорогой, я хотела сказать, сэкономила. Сколько мой муж платил вам? Обещаю в два раза больше! Только докажите, что моего сына грязно подставили, тогда Саша вернется к нему. Вот и определена ваша задача. Алеша нанял какого-то парня… вы можете с ним связаться… Да! Запишите номера телефонов Алексея…
Когда Иннокентий уехал, а она, проводив его с напутственными словами, вернулась в кабинет за ноутбуком, Матвей Павлович мрачно отчитал ее:
— Ты сбрендила? Или перепила? Ты отдаешь отчет своим словам, поступкам? Ты что несла при постороннем?.. И подслушивала!
— Да, подслушивала! — злорадно кинула ему она, любуясь изображением Ники. — Чтоб ты больше не навредил моему сыну.
— О! Алешка уже не мой?
— Старый дурак, — вздохнула она. — Обязательно гадость надо сказать. Тебе не удастся испортить мне настроение — я получила лучший подарок за последние двадцать лет. Себе скажи спасибо, ты же сам разделил нас: твой Роберт, твой внук, ну, и мы с Алешкой — два приложения к вам. Ты как раз и не считаешь его своим, ведешь себя так, будто он твой пасынок. Целый год знал, где находится Саша, и не сказал сыну! Видите ли, проверял, что она собой представляет! Провоцировал — вдруг станет спать с Иннокентием. А почему — нет? Она не замужем, это ее право, но ты… Додумался! Какое право имел лезть? Что ж тебе не пришла в голову простая мысль: Саша бросила Алешу, потому что не захотела жить с его изменами. Я смогла, многие могут, а она — нет. Значит, девушка не меркантильная, а тебе этого мало. Я ничего не скажу Алексею, но не ради тебя, не хочу причинять боль сыну и делать вас врагами. Но и ты… выводы делай.
Он был ошеломлен, перед собой Матвей Павлович видел не свою жену, его мягкую, добрую, скромную Ирину, не претендовавшую на пальму первенства в семье, да и вообще ни на что не претендовавшую, подменили! Он с подозрением в глазах провожал ее до двери, а ее вдруг осенило:
— Матвей, срочно купи мне новую машину.
— Зачем тебе новая машина? — вытаращился муж.
— Когда Саша с Никой приедут, буду возить внучку… м… на балет! Или на фигурное катание. А то вдруг в меня пойдет фигурой — тьфу, тьфу, тьфу, не дай бог! Мне еще нравятся бальные танцы… Ну, приедут, мы вместе с Сашей выберем. Нужна крепкая, надежная машина.
— Ты же натырила у меня, — съязвил он. — Вот и купи.
— Не могла же я при постороннем сказать, что платила себе зарплату за то, что работала у тебя законной женой, содержала твой дом, воспитывала твоих детей и твоего внука. Я жила как на вулкане, из-за какой-нибудь шлюшки ты мог выставить меня без выходного пособия, и что делать тогда? А так хоть на армию адвокатов наскребла. И сейчас на правах жены требую новый автомобиль. Теперь и у меня есть внучка, моя собственная внучка, есть смысл. Все теперь будет по-другому. Ника… мне нравится имя. А тебе? (Муж сурово молчал.) Значит, и тебе нравится. Ты же помнишь, что это и твоя кровь? Купи! Я должна к ней привыкнуть. Спокойной ночи.
Она так и ушла с открытым ноутбуком, любуясь фотографией малышки. А Матвей Павлович, тяжело поднявшись с кресла и трудно переступая — засиделся он, прошел к шкафу, оттуда выудил бутылку с виски и стакан, налил.
— Размечталась, дура, — сказал вслух и выпил… много.
