3
Они валялись в постели и смотрели третий сезон «Черного зеркала». Он рассеянно, машинально гладил ее по спине. Воспоминания отвлекали, перипетии сюжета ускользали от внимания, но он похмыкивал в такт Нике, когда на экране происходило что-то эдакое.
За окнами плыли облака. Белогривые лошадки, комья небесной ваты, продукты конденсации. Он размышлял об их форме. О живом столбе, что взвился к небосклону и лаял там, пялясь на людей глазами трупа.
В больнице Ника спросила:
— Это был бог?
— Нет, — сказал он, — нет, конечно.
В иллюстрированной Библии его детства бог был светом, спускающимся на Иисуса с облаков над Гефсиманским садом.
«Если только можно, Авва Отче, чашу эту мимо пронеси».
Нельзя жить, наслаждаться сериалами, спокойно спариваться и сытно жрать, зная, что за тонкой гранью, за очагом, бог-угорь разевает голодную пасть.
По приезде в город Андрей нашел в Интернете черно-белые фотографии. На них джентльмены и леди сидели вокруг стола, как вокруг планшета с приложением «Доска Уиджи».
— Ты в курсе, что такое эктоплазма?
— Да, я видела «Охотников за привидениями».
Он словно не услышал ее.
— С греческого это переводится как «овеществленная субстанция». Необычные выделения из природных отверстий медиума, появляющиеся во время спиритического сеанса.
Он клацнул на фото, запечатлевшее спирита Мину «Маджери» Крэнтон. Белое тестообразное вещество вытекало на столешницу из ее уха.
— В девятнадцатом веке представления с эктоплазмой были очень популярны. Маджери Крэнтон считалась звездой своей эпохи.
На мониторе высветился снимок медиума, облепленного чем-то вроде макарон.
— Ее уличили в шарлатанстве и объявили мошенницей.
— К чему ты?..
— Та гадость не была богом. Я полагаю, она была материализацией, родственной эктоплазме. Частично черная душа Матая, частично впитанные им болезни.
На лице Ники читалось облегчение.
Они учились забывать.
Андрей знал, что у них получится.
Ни один из тех, кто был на кургане, ни словом не обмолвился в интервью о черном колоссе. Хотя он видел по их глазам: они помнят.
«Массовая истерия», — говорили журналисты.
Бежали месяцы. Скоро он будет склонен согласиться с версией прессы.
Кучерявый локон Ники щекотал плечо, свет монитора озарял ее красивый профиль, полные губы, пушистые ресницы.
Маша вот-вот родит чудесного сына. Он позвонит поздравить ее и чиркнет поздравительное сообщение Богдану.
Этот период он благополучно прожил, проживет и иные.
Не обязательно иметь амулеты, чтобы отгонять зло. Иногда амулетами бывают любимые люди.
Он зевнул и потер глаза.
— Еще минутку, — шепнула завороженная Ника.
Ей снились кошмары. Она будила его стонами. Билась, как рыба, выброшенная на берег.
У Андрея случались сны наяву.
В марте они пошли в кино на триллер Шьямалана. Не самое удачное свидание. Оказалось, что фильм повествует о человеке с множественными личностями, который похищает и удерживает в подвале девушек. Они покинули зал на двадцатой минуте. Но еще до начала сеанса они целовались на заднем ряду, и Ника кокетливо намекнула, что вечером кое-что покажет ему.
Он заурчал и припал к ее шее, а в голове родилась холодная, как сталь серпа, мысль:
«Что я там не видел? Ты показывала себя половине Токийских мужчин, шлюха».
Тот, кто подумал это, прекрасно знал, о чем будет картина Шьямалана, и специально купил билеты.
Андрей ужаснулся чужеродной мысли, он стал прислушиваться к себе, но нашептавший гадости жестокий голос умолк. Он боялся этого голоса, как боялся, что глаза вновь станут видеть мир немного другим: полным изъянов, изломов, лжи, бессмысленных мерзких людишек.
У Ники правая ноздря была меньше левой, лохмы пахли куревом, изредка она халтурила, бреясь, и возле ануса оставались волоски. И этот ее шрам…
Андрей ударил себя по лбу, желая прихлопнуть мысль, как кровожадного комара.
Как-то в апреле он снимал новый выпуск «Мистических историй», посвященный одаренным детям, и мамочка привела семилетнего мальчугана, по ее заверениям, обладающего телепатическими способностями.
— Какой хорошенький, — умилился оператор.
Андрей смотрел на эту маленькую бездарь в гнусном наглаженном пиджачке, в лилипутских штанах, с засохшими соплями в носу, и ему хотелось заорать:
— Ваш ребенок никчемен, смиритесь с этим.
Через мгновение злость схлынула бесследно, оставив изумление. Так пьяница, мучаясь похмельем, со стыдом и удивлением перебирает в памяти события вчерашней ночи.
«Я не мог такое думать! — немо кричал он — Это не я, вон из моей головы».
Разум был комнатой, прибранной и опрятной, но на стене висел багровый ковер, и в ворсе копошились насекомые.
Он представил, как срывает ковер с крючков, обливает керосином, сжигает на пустыре.
Ворс дымился и смердел. Андрей мысленно растоптал пепел.
Больше приступы не повторялись.
Дети были детьми, мама — мамой, жизнь — несовершенной и удивительной.
Шева вышла из него, пусть и не сразу. На коленях вызрело несколько воспаленных чирьев, бурых гнойников, увенчанных белыми головками. Даже в подростковом возрасте у него не было прыщей. Чирьи лопнули, и гнойные массы с лимфой вытекли наружу мутными бело-розовыми ручейками.
Он почувствовал, как кто-то злобный, невидимый убрал тяжелую пяту с его груди.
Они выключили ноутбук и погасили свет. Забрались под одеяло и занялись любовью.
Потом он лежал, ощущая тепло ее голого тела, и смотрел, как парят в аквариуме дискусы, рюкины и неоны. Водоросли шевелились, зачаровывая.
«Раны заживут, — думал он. — У Снежаны не отрастут пальцы, но она перестанет замечать их отсутствие. И мы справимся».
Булькнул телефон, Андрей свесился с кровати, подобрал его.
«Буду завтра в ваших краях, — написала журналистка с центрального канала, — покажешь город?»
Он прикусил язык. Вспомнил, как прорисовывались соски под откровенным платьем журналистки, как искрились ее зеленые глаза под челкой.
— Кто там? — спросила Ника.
Его пальцы замельтешили по клавиатуре.
«Прости, нет времени», — набросал он и отослал эсэмэску.
— Амроскин, — сказал, ложась рядом с Никой, отыскивая губами ее губы.
Когда она стонала во сне, он обнимал ее сильно-сильно, оплетал руками и укачивал.
— Колючий, — буркнула Ника, отстраняясь от его щетины.
— Утром побреюсь, — пообещал он.
Аквариумные рыбки сновали за стеклом.
Через минуту он спал, и ему снился красный дом, заброшенный вокзал, где в пыли, в строительном мусоре, под гнилыми сводами так сладко лежать, свернувшись калачиком, безмятежно и защищенно, как в материнской утробе.
Так радостно.
