59
Он ругнулся, отнимая от уха телефон. Рассеянный взгляд скользнул по праздничному столу. Золотились бокалы, фольга на бутылках с шампанским. Между тарелок и салатниц подбоченились восковые эльфы, ждущие, когда подожгут их фитильки.
— Ну что, едешь уже за Вероникой? — спросила мама, занося из кухни горячую лазанью. Аромат был великолепным. — Не порть аппетит, — она хлопнула его по запястью, отгоняя от маринованных шампиньонов.
— Она сама подъедет, — буркнул Андрей отвлеченно.
На первом канале Доцент Леонов делал зарядку в милицейских шкретах.
— Остынет все! — всплеснула руками мама. — Вы же договаривались…
— С ней попробуй договорись. К Умбетовой она пошла, Деда Мороза изображать.
Переносицу мамы рассекла морщинка.
— Сынок! Я же забыла совсем, дурья башка. Который день сказать тебе собираюсь.
— О чем?
Мама выбежала из комнаты, он подцепил шампиньон и отправил в рот. Отстучал сообщение Хитрову: «Мы к девяти подойдем».
— Ты у меня на кладбище спрашивал. Белая лилия черной зимы, эта фраза?
— Да, — изумленно произнес он.
— Я все гадала, откуда она мне знакома. Так из книжки же. Ты книжку у меня во вторник оставил, я тебе ее отдать забываю. Я полистала, есть неплохие стихи.
Мама протянула Андрею худенький томик в сиреневой обложке. «Тебе, природа, эти строки», — прочел он. Поэтический сборник Мельченко-Камертона.
Но при чем тут Артур Олегович? Вихрастый, клетчатый, безобидный графоман, гибрид восклицательного знака и натурщиков живописца Эль Греко.
Пальцы пощипывало. Он коснулся корешка.
— Про лилию на шестнадцатой странице.
Захрустела бумага.
Андрей уставился на строку, набранную наклонным шрифтом. Она всегда была здесь, под боком.
— Белая лилия черной зимы, — прошептал он.
И страх вонзил свои когти под ребра, достал до требухи.
В голове восклицательный знак Мельченко патетично пояснил: «Каждый текст озаглавлен строкой из моих любимых поэтов и моих друзей!»
Под эпиграфом, под белой лилией, стояли инициалы автора: М. У.
— Мадина Умбетова, — сказал Андрей.
Библиотекарь писала стихи. Даже свою книгу издала. Сборник стихов, среди которых было и это, про черную зиму. Ее поэзию процитировала Лиля устами Юли Хитровой.
Перед внутренним взором предстала тучная своенравная жесткая Умбетова.
«Книгу к сроку возвращай и страницы не марай».
И ее сын — жилистый молчаливый мальчик. Вот он вырисовывается на фоне кладбищенских крестов, обмотанный траурной лентой с золотой надписью: «От скорбящих сестер».
— Господи! — ахнул Андрей.
Он все понял — мгновенно. Умбетова и Лиля. И четкая, ясная линия, соединившая их.
— Ты куда? — встрепенулась мама.
Андрей возился со шнурками, прижатый плечом мобильник огорошил короткими гудками. Ни Ника, ни полиция не отвечали. Именно так он и представлял себе апокалипсис. Занятый номер сто два. У оператора слишком много забот, чтобы заниматься его проблемой. Или оператора больше нет, и нет участка, нет ничего, кроме вьюги в степи.
— Постарайся дозвониться в полицию. Ника в беде.
Мама побледнела.
— Скажи, чтобы ехали к Умбетовой. Скажи, ее сын похитил школьницу по фамилии Скрицкая.
— Но…
— Нет времени, мам.
Андрей вылетел за дверь. Друг, в отличие от полиции, взял трубку сразу же.
— В девять, так в девять, — весело сказал он.
— Толя! — Андрей уже мчался по заснеженной улице.
В домах горожане готовились провожать год Огненной Обезьяны.
— Толя, это Женис! Женис и его мать!
— Они… что?
— Они убийцы! Они убили Лилю и остальных! Ника у них.
— Ты где? — выговорил шокированный Хитров.
— Я бегу туда. Полиция не отвечает. Ты знаешь, где живет Умбетова?
— Да. Крайняя улица. Там, где погреба, — он застонал.
Тихое место. Безлюдное, предназначенное для маленьких тайн.
— Я выезжаю! — сказал Хитров решительно.
— Спасибо, — выдохнул Андрей.
— У меня в гараже… а, черт, не важно. Жди меня у спуска к карьеру.
Метель сшибала с дороги. Балки стали глубже, ступеньки кривее и круче. Парапеты преграждали путь. Ледяной воздух вымораживал гортань, и слезы примерзали к щекам. Теперь Андрей знал, почему Лиля выбрала именно их. Они с Хитровым были последними, кто видел ее.
