58
Ей было немного стыдно за свое неподобающее настроение, точно она веселилась на похоронах. Но она ничего не могла с собой поделать. Праздничный телеэфир, запах хвои в парикмахерской и прическа, с которой она выглядела неотразимо. Волшебство Нового года проникло в душу, зажгло Нику, как бенгальский огонь. Это неправильное, зазорное счастье пьянило.
Она была не из тех, кто ноет и показательно не любит дни рождения и прочие праздники. Природный оптимизм подсказывал, что они выпутаются, сдюжат, и Дед Мороз, обживший витрины магазинов, на их стороне. Разве справится какой-то там неведомый божок, у которого даже имени нет, с новогодним чудом?
Кошмар закончится, будет другая жизнь. Гостевой редактор? Почему нет? Даже если они с Ермаковым разбегутся, это неплохой шанс.
Проблема заключалась в том, что она не хотела его терять. Ника, такая самостоятельная, независимая, боялась, что он остынет, и опасения, вкупе с разгорающимися чувствами, привносили в мысли сумятицу.
Вчера он признался ей в любви. Во время секса — ну кто так делает? Разве это романтично, пыхтя и обливаясь потом, сказать самое главное?
И стоит ли верить словам человека, недавно брошенного женой? Человека, преследуемого существами с того света? Да, она была нужна ему, но долго ли это продлится?
«Ермаков, Ермаков», — поцокала языком Ника.
Днем они навестили Сашу. Надгробия поросли белыми шапками. Сухие цветы лежали под снегом, и вороны каркали и наматывали круги над клабдищем. Андрей держал ее за руку, пальцы сплелись замком, который был способен оградить от призраков.
Он действительно любил ее.
Она поймала себя на мысли, что просит Сашиного одобрения.
«Помнишь Андрея Ермакова? Он подсекал меня, когда я каталась на велосипеде. Мы брали без спросу твои журналы и листали их в шкафу. Он твой фанат».
«Далеко не идеал, сестричка, — говорил Саша. — Никого лучше не было?»
«Не было, честно говоря».
«Ну… — брат придирчиво взирал на ничего не подозревающего Ермакова. — Если он тебе нравится…»
«Очень нравится», — с жаром сказала она.
«Ты взрослая девочка».
Не желала она быть взрослой сейчас. «Где твой плед из антибабайной шерсти, братец?»
После прогулки по кладбищу он проводил ее к бабушке.
— Твоя мама точно не будет против?
— Что ты. Она от тебя в восторге.
— Тогда жди.
— И позвони мне. Я заеду, чтобы ты не ходила по темноте.
— Ладно.
— Обещай.
— Обещаю! — они поцеловались.
— И заскочим к Хитровым по дороге. Я купил ему бутылку рома. — Он тянул, не спешил ее отпускать. — Ты решила насчет моего предложения?
— Ты этого хочешь? Не пожалеешь?
— Нет, — твердо сказал он.
«В конце концов не зовет же он меня венчаться».
«Я поеду с тобой», — подумала она и сказала:
— Жди. Отвечу в полночь.
— Я терпелив. Не забудь мой меч.
Бабушка, оказывается, собралась к подружкам есть торт и хором петь фронтовые песни. Обрадованная Ника помогала ей на кухне. Почистила и замариновала скумбрию. Пока рыба запекалась, приняла ванну, накрасила ногти.
Впору было засомневаться, не померещились ли им ужасы прошедшей недели? Но карман оттопыривал замочек Лили, ДК пропиталось вонью плавящейся изоляции, и приложение в ее планшете знало больше, чем вкладывали в него разработчики.
Ника успела докрошить салаты. Надела купленное в Японии платье, темно-синее, с кружевными оборками, удачно подчеркивающее фигуру. Села перекусить с бабушкой. Они говорили о прошлом. От разговоров потекла тушь.
День звенел натянутой до предела струной, потрескивал морозцем. Настоящий подарок свыше — не быть одинокой в этот последний день декабря. У нее есть ее старая буся и Ермаков. У Хитрова — Юла, Лариса, родители. Каково остаться наедине с прущей напролом тьмой?
Она подумала про холостого Мельченко, про слепую, всеми забытую библиотекаршу. Удивительно страшная судьба — быть изгнанной, жить с тавром «мать маньяка». Как-то учительница литературы весьма некорректно намекнула четырнадцатилетней Нике, что репутация Ковачей не позволит ей поступить в университет. Девочка вылетела из класса, давясь слезами, и столкнулась с Умбетовой. Библиотекарша отвела ее в столовую и напоила сладким чаем. Она не утешала Нику — суровая восточная женщина не распылялась перед детьми. Но в том, как она молча наблюдала за ученицей, было больше соучастия, чем в приторном сюсюканье. Умбетова знала, каково это — быть изгоем. Ее сын почти перешагнул черту нормальности, эмигрировал в жестокость и безумие.
Справедливо ли это — наказывать за грехи потомства?
— Уже уходишь? — спросила бабушка. — Разве Андрюша за тобой не заедет?
— Подышу свежим воздухом. Соскучилась по снегу.
Она положила рыбку в контейнер, прихватила энциклопедии. Навьючила рюкзак. Туристическая котомка плохо гармонировала с платьем, но Нику мало заботили такие вещи. В Токио она привыкла к тому, что люди предпочитают удобство и комфорт разным условностям. Там в метро можно было встретить и банный халат, и ночные сорочки. Да и кто увидит ее в сумерках?
Меч торчал из клапана, замотанный в газеты.
«Ну и видок», — ухмыльнулась Ника. Она напомнила себе героиню аниме. Шебутная девчонка с катаной и школьным рюкзаком.
— Я люблю тебя, бусь.
— И я тебя, внученька. Отметь хорошо.
С пригорка в балку скатывались детишки на санках. В окнах мигали гирлянды. Пьяненький мужик волочил домой елку.
— С Новым годом! — крикнул он Нике.
— И вас также!
Шелковистый белый шлейф стелился по улицам. Снежинки мельтешили, как помехи в телевизоре. Загорались фонари, потрескивая фосфоресцирующими пчелиными гнездами.
Ника дотопала до торгового центра. Здание подстроилось под ландшафт. Частично присобачилось к холму, частично забралось на него, потому с одной стороны оно было трехэтажным и на этаж короче — с другой. Тут ребенком она покупала мороженое, заколки, пластилин. В продуктовом отделе царил крепкий запах подгнивших овощей и сельди. Почему-то он тоже показался ей ностальгическим.
Ника загрузила в пакеты спагетти, консервы, крупу, мандарины, шоколад и чай.
Довольная, вышла обратно под снегопад. Основатель города смотрел на крест, черная тень которого припечатала снежное поле. Кто-то носился по школьному стадиону: фантомы с размытыми очертаниями. В капюшон задувал ветер.
Она прошла по кромке города, за рыжеватыми пятиэтажками, между улицей Быкова и воющей степью. Вклинилась в частный сектор. Миновала собственный дом, березовую рощицу и очутилась перед вереницей окраинных домов. Большинство зданий пустовало. Она видела осколки стекол в темных окнах, топорщащийся шифер, процеженные сквозняками кирпичные короба. Словно степь умыкнула жильцов вместе с имуществом.
Тревога кольнула иголочкой. Под рюкзаком засвербели лопатки.
Ника прислушалась, но лай цепных собак и человеческие голоса заслонили собой монотонный ветряной гул.
Дом Умбетовой легко узнавался, в нем одном горели окна.
«Какого дьявола я тут делаю?» — опешила Ника. Возникло стойкое ощущение, что некие силы, околдовав ее, привели сюда, на безлюдную улочку, правым крылом упирающуюся в холм. Горка была изрыта норами погребов, утыкана трубами. В бесхозном хранилище холма юный Ермаков схоронился от Солидола.
В курточке заиграла восточная мелодия. Ее ребячливая трель была чем-то кощунственным в храме ноющего ветра.
Ника вынула мобильник.
— Привет, — беспечно сказала она.
Свечение из окон дома мазало желтыми отсветами дворик и растущие за забором пучки стеблей. То ли сухой рогоз, то ли тростник.
— Мне уже выезжать за тобой? — спросил Ермаков. — У нас все готово.
— Слушай…
— Что там у тебя шумит? Ты не дома?
— Андрюш, я сама к вам приду. Я здесь по делам забежала.
— Ника, — страдальчески проговорил он, — я же просил…
— Да я рядышком.
«Рядышком? — уточнил внутренний голос. — Ты в десяти метрах от черной и страшной степи».
— Я к Умбетовой зашла, — призналась она.
— Да это же черт-те где, — простонал он.
— Отдам ей продукты и через пятнадцать минут у тебя.
— Ничего, понимаю. У тебя шило в заднице, Ника.
— Совсем крошечное. Я такси вызову, не переживай.
— Ох.
— Целую тебя.
Она двинулась к калитке. Сухие заросли шуршали, шорох вплетался в завывание вьюги. Ника пересекла двор и надавила на кнопку звонка.
Чувство, что ею руководят, как указателем доски Уиджи, усилилось.
Ника нащупала в кармане замок, и кончики пальцев послали в мозг яростный импульс. Кусок прохладного металла поменял форму. Она, потрясенная, вынула оберег. Трансформировался не сам замок, а дужка. Она расправилась, словно металл был мягким как пластилин. Железка, толщиной с мизинец, теперь указывала на дом, абсолютно прямая, разогнувшаяся вопреки законам физики.
Ника потрогала сталь, убеждаясь, что она твердая. Твердая и настоящая.
В недрах дома звякнуло, зашаркало. Ника быстро сунула замок в куртку. Сердце колотилось ускоренно. Дверь отворилась, и в полоске света возник мужчина. Он был высок и плечист, под линялой безразмерной футболкой угадывались впечатляющие мускулы. Череп был обрит наголо, но мужчина носил черную окладистую бороду с вкраплениями ранней седины, делающую его похожим на суфия. Широко посаженные желто-зеленые глаза смотрели на гостью оценивающе.
— Добрый вечер, — не пытаясь скрыть удивление, пробормотала Ника. — Я, должно быть, ошиблась адресом. Мне нужна Мадина Тимуровна Умбетова.
Мужчина на миг зажмурился, его замаскированный усами рот изогнулся, симпатичное лицо сморщилось, и он выдохнул:
— В-в-входи.
А потом шагнул вперед, схватил Нику за волосы и втащил в дом.
