55
Юра Ваничев относился к числу людей, которые радуются мелочам и практически никогда не унывают. Даже в худшие дни — а их в жизни молодого человека было подавляющее большинство — он руководствовался нехитрым девизом: «Завтра все образуется».
Что уж говорить про удачные дни, как сегодня. Полчаса назад Ваничев получил новую работу, и пусть звание «разъездной торговый агент» звучало не так впечатляюще, домой он возвращался, сияя от счастья.
Видавшая виды «Таврия» неслась к Варшавцево. Стоял морозный зимний день. Снежинки оседали на стекле. Белая пленка укрыла степь, и казалось, весь город скоро оденется в белые одежки, подходящие для празднования.
Фирма, взявшая парня на работу, находилась в соседнем городке, теперь он ехал домой.
Кем только не был Ваничев — газовщиком, курьером, билетером в кинотеатре «Современник», два месяца прослужил помощником депутата, пока не был уличен в краже. Мелкой, незначительной, ему тогда сошли с рук двадцать тысяч, извлеченные из депутатского пиджака.
Он легко смирялся с увольнениями, легко подсел на героиновую иглу и так же легко бросил. Даже в тюрьме отсидел легко, как на курорт съездил.
После срока — а сидел он за хранение — работодатели от него нос воротили, но безденежный год не сломил Ваничева. И ведь он был прав!
Торговой фирме требовались люди говорливые, мобильные, коммуникабельные. Шныри, одним словом. Работая кальянщиком, он запросто менял дорогое вино в колбе на обычный кагор, и клиенты оставались довольны. Что ему стоит продать плохие копии швейцарских кухонных ножей?
Рядом с ним на сиденье лежал раскрытый каталог, и Ваничев говорил вслух, сверяясь с текстом:
— Режущая кромка долго сохраняет остроту благодаря клинообразному сечению лезвия!
Взгляд в зеркало — пробная улыбка.
И уже на память:
— Клинообразному сечению лезвий.
Довольный собой, Ваничев сбавил скорость. Ему давно хотелось в туалет, а при свидетелях справлять нужду он стеснялся. Сейчас был подходящий момент — трасса совершенно пуста. Только степь и одинокий билборд под декабрьским небом.
Ваничев съехал на обочину и выбрался из автомобиля.
Новый год с чистой страницы!
Еще раз убедившись, что ни впереди ни позади нет машин, он расстегнул штаны.
— Лазерная заточка делает нашу продукцию идеально острой, — сообщил парень, — а самозатачивающиеся лезвия, дамы и господа, прослужат вам до конца жизни!
Ваничев знал, что никаких самозатачивающихся лезвий не существует в природе, равно как и мифической лазерной заточки. Ножи были дерьмовыми кусками листового железа, не то что превосходные перышки, которые мастерили в тюрьме. Вот где эксклюзивный дизайн! Вертухаи с руками отрывали. И, что совсем невероятно, платили!
Посмеиваясь, Юра застегнул ширинку и вскользь посмотрел на билборд.
Хотел было повернуться, но что-то задержало.
Он задрал голову и нахмурился.
«С Новым годом, Варшавцево!» — поздравляла волнистая надпись. Под ней разместилась репродукция картины, написанной в красных и желтых тонах. Пейзаж городских окраин, тех, что Ваничев увидит воочию через пару минут. Вон корпус фабрики, вон первые пятиэтажки на въезде. Только запечатлены они со стороны степи.
Было в пейзаже что-то мимолетное, теплое, будто извлеченное из прошедшего лета.
Этот город, облака, это желтое небо… Они ждали чего-то от Юры Ваничева.
И Ваничева осенило.
Элементарно, черт подери!
Он вернулся в автомобиль, сел за руль. Взял с заднего сиденья пластиковую упаковку и раскрыл ее, то и дело поглядывая на билборд.
Удобная эргономическая рукоятка — что бы это ни значило — легла в ладонь. И правда, удобно. Ваничев расстегнул куртку, задрал свитер, подцепил его зубами и воткнул двадцатисантиметровый нож для хлеба себе в живот.
Ахнул.
Край свитера выскользнул изо рта, укрыл торчащую, подрагивающую рукоять. Шерсть окрасилась красным. Как и губы Ваничева.
Парень сплюнул и посмотрел на нарисованный город.
Ему показалось, что он стал еще красивее. Город счастливых людей.
Ваничев взял из набора двенадцатисантиметровый «универсальный» нож и вогнал рядом с первым, под пупок. Кровь брызнула на рулевое колесо. Он выгнулся, замычал. Потянулся к третьему ножу.
Город смотрел. Смотрел на него черными глазами.
«Какое чудесное место», — подумал Ваничев и воткнул себе в бок восьмисантиметровый нож для овощей. Зазубренное лезвие пронзило печень.
Хорошо.
Парень распахнул дверцу и попытался выйти, но его ноги запутались, и он упал на трассу. Вес тела загнал ножи глубже. Нож для хлеба (высокоуглеродистая сталь!) сломался. И тогда Ваничев пополз. Лезвия ножницами резали его внутренности, запутывались в кишках. Как улитка, он оставлял за собой влажный след, красную запятую на припорошенном белой мукой асфальте. Кровь хлестала из него, в воздухе запахло экскрементами, но он продолжал цепляться ногтями за трассу, подтягивая себя вперед.
Смотрит?
Смотрит, конечно.
Голова парня бессильно опустилась в грязь. Поднять ее он уже не смог.
Юра Ваничев улыбнулся и умер.
Саша Кузнецова мчалась по шоссе на сверкающей «шкоде» и сгорала от смешанных чувств. Первым было чувство вины. Вторым — чувство полной физической удовлетворенности.
Дома ждал муж, любимый, любящий, заботливый муж, уверенный, что она поехала в командировку. Самый добрый человек на свете, отец их прекрасного ребенка, звонил ей вчера вечером и рассказывал анекдоты, чтоб ей не было грустно в гостиничном номере, и она смеялась, а рядом готовился к третьему раунду ее молодой любовник.
Они познакомились месяц назад в социальной сети. Артур был младше ее на четырнадцать лет. Студент-двоечник, он писал с ошибками о том, как войдет в нее и как будет «лезать» везде.
Она, должно быть, сошла с ума, она свихнулась, полностью и окончательно. Как же она ругала себя, когда договаривалась с ним о встрече («Ничего такого, буду проездом, можно выпить кофе»).
Но Артур, сладкий, невероятный Артур, что он делал с ней!
Ведь и мужчин-то до мужа у нее было всего двое, и муж считал секс хоть и обязательным, но не главным удовольствием…
— Боже, — прошептала она, едва не плача.
Перед внутренним взором встал преданный в обоих смыслах человек, но образ тут же сменился. Артур, голый, мускулистый, работающий над ней так, как никто никогда…
Она ведь думала, что два оргазма — предел. Была уверена, что те порноактрисы, брызгающие струей, жульничают.
Как ей смотреть в глаза Сергею? Дочери? Как жить дальше?
Зажужжал телефон. Саша вздрогнула. Выхватила мобильник.
Забыв про дорогу, открыла новое сообщение.
«Думаю о тебе. О нас. Хорошего пути».
Черт, черт, какого хрена она дала ему номер?
Тупой малолетний мудак, ну где он научился всему этому? Почему Сергей…
Она посмотрела на дорогу и едва не потеряла управление. Вцепилась в руль, повела хэтчбек к отбойнику.
Раненый человек на дороге? Человек в крови?
Саша выпрыгнула из автомобиля и посмотрела по сторонам. Справа ехала какая-то крупная машина, но пока она была далеко. Застонав от отчаяния, женщина побежала к «Таврии» и лежащему на обочине телу.
Количество крови вызвало тошноту. Будто человека терли об асфальт, как скребок. Во что же он врезался? Где вмятины на его транспорте?
— Эй, вы живы?
Внутренний голос ответил: «Ты знаешь, что нет. Он мертв, и этот труп — твое наказание за те стоны, за те оргазмы, за ложь».
Слезы потекли по щекам Саши.
Не решаясь подойти к окровавленному человеку, она вернулась на нейтральную полосу.
Синий джип приближался с севера, слава Богу, ей помогут.
Не ей, конечно, а несчастному парню…
Внезапно в голову пришла чудовищная мысль: «Стресс замаскирует ее преступление, муж ничего не заметит или спишет на дорожный инцидент».
Она замахала рукой набирающей скорость машине.
Она так и не посмотрела на билборд в отличие от водителя джипа.
Автомобиль снес ее с дороги, подмял, прокрутил, как тряпичную куклу, колесами. Череп Саши Кузнецовой лопнул, и все ее мысли и тайны вывалились на трассу серой кашицей.
Дмитрий Шканов, частный предприниматель и вот уже сутки как дедушка, не обратил ни малейшего внимания на сбитую им женщину, на брызги крови, украсившие лобовое стекло. Единственное, что для него существовало, был рекламный щит.
Город, который встречал его, любимый город.
— Какой красивый, — прошептал Шканов.
Его переполняли самые светлые эмоции: нежность, доброта, ностальгия по собственному детству, по прошлому, когда сын только родился. В доме было тепло, молодая жена стряпала на кухне. Загружала в холодильник оливье, московский салат, селедку под шубой. Зеленый горошек лежал в авоське, переброшенной за подоконник. Шампанское, консервированные ананасы и майонез достались по блату, и заказной финский сервелат. По телевизору шел праздничный выпуск «Международной панорамы». Жена прервалась, чтобы погладить платье, а он взялся за холодец.
Прошлое. Засахаренное, золотистое, незыблемое. Коктейль из ясных, не истрепавшихся воспоминаний, из запахов и звуков, из забытых чувств и забытых лиц. Из лучшего, что случалось с ним за пятьдесят лет жизни.
Улыбаясь, Шканов стал сдавать назад. Саша Кузнецова захрустела под колесами, джип «чероки» едва заметно подпрыгнул.
Скоро он будет танцевать с женой под «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады».
Предприниматель развернул автомобиль, поставил его поперек полосы. Вышел, мурлыча под нос песенку «Boney M».
Открыл багажник.
Кто-то ехал по трассе с юга. Нужно поторапливаться.
Шканов отбросил в сторону сложенную коляску, подарок для внука, и достал лакированную бейсбольную биту. Он возил ее с собой как средство самозащиты лет пять, но ни разу не воспользовался.
Ища поддержки, Шканов повернулся к билборду. Город поддержал его.
Стас и Катя Полехины ездили в город за елкой и теперь возвращались домой в родное село. По дороге они болтали без умолку — о празднике, о хозяйстве, о детях и планах на отпуск. Им всегда было о чем поговорить. По мере приближения к рекламному щиту их речь становилась медленнее, бессвязнее. Потом они замолчали.
Трехметровый пейзаж над степью лучился и просил.
«Мазда» Полехиных съехала с дорожного полотна.
Рядом творилось нечто невообразимое.
Автомобили перекрыли движение. Брошенная «Таврия», врезавшийся в нее бежевый «жигуленок». «Шкода» на противоположной обочине. Джип «чероки» и красный «опель». А еще были люди, живые и мертвые. Женщина, выглядывающая из-под колес, труп парня в грязи. Старичок, поливающий «жигуль» бензином из канистры. Крепкий мужчина среднего возраста с неподдельной радостью на лице и битой в руке выволок из «опеля» водителя и размозжил ему голову. Водитель мертв, но мужчина продолжает стучать битой по смятому черепу.
А еще среди бойни ошивались те, кто совсем не был похож на людей. Тени. Безобразные формы.
В салоне «опеля» остался четырнадцатилетний подросток, отец забирал его из больницы, где он лежал с переломом плечевой кости. Подросток теребил медицинскую повязку для фиксации и смотрел перед собой.
Он видел голую женщину, уверенно идущую вдоль шоссе. Она была ему смутно знакома, да, актриса, ее показывали по телику. Модель, вышедшая замуж за старого пердуна-миллиардера. Анна… что-то там. Огромные груди актрисы раскачивались при ходьбе, колыхались бедра. Плечом к плечу с ней шагал уродливый длинноволосый скелет в футболке и джинсах. Клешня сжимала топорик. Скелет и мертвая гниющая актриса приблизились к вопящему толстяку, обняли его и… исчезли. Попросту провалились в человека, как в колодец, и толстяк перестал кричать. Он выпрямился, улыбаясь.
Что-то стукнуло в стекло сбоку. Ошеломленный подросток обернулся.
…Полехины смотрели на билборд.
Им было безразлично все прочее, они улыбались и понимающе кивали. Не отрываясь от щита, Стас порылся в пакетах с покупками. Нашел пластиковую бутылку, отвинтил крышечку.
Мимо, обогнув столпотворение, промчался розовый малолитражный «дэу».
Стас хихикнул и стал жадно глотать густую желтую жидкость.
В «мазде» приятно запахло лимоном.
— Дай! — потребовала Катя и вцепилась в питье.
Стас ударил ее локтем, даже не заметив этого. Ударил впервые в жизни.
Катя хлюпнула сплющенным носом.
Стас пил, пока не выронил бутылку. Согнулся пополам, по телу пошли судороги.
Катя победоносно вскрикнула и отобрала у мужа средство для мытья посуды. Зрачки Стаса закатились, изо рта шла пена.
Тем временем старичку удалось поджечь свой автомобиль. Оранжевое пламя охватило «жигуль». Старик, довольный, забрался на сиденье.
Огонь пожрал его редкие седые волосы.
Толстяк, точно мальчишка, приметивший веселую игру, побежал к пылающему «жигулю». Втиснулся рядом со стариком. Сгорая заживо, оба улыбались.
Улыбалась и Катя, озаренная пламенем пожара.
— Сейчас, сейчас, — сказала она городу на билборде и впилась губами в пластиковое горлышко.
Обе кареты скорой помощи приехали с юга, с тыльной стороны рекламного щита. Надя Паструшева, фельдшер неотложки, была в одной из них.
Недавно Наде исполнилось двадцать шесть, и в свой день рождения она узнала, что беременна. С тех пор ее терзал постоянный страх. Она трижды меняла решение относительно ребенка и сегодня утром твердо решила сделать аборт.
Причем сама, втайне от Гоши.
Она ведь помнила, как он рассказывал о своей бывшей, стерве, прокалывающей презервативы, чтобы залететь от него. Он никогда не поверит, что Надя действительно принимала таблетки. Она окажется еще одной стервой. Прощай, Гоша, прощай, работа, привет, родное село и папочка-алкоголик.
Плод внутри — вот все, о чем она думала последнее время, пока не увидела это.
Автомобили под кружащимися снежинками. Яркая кровь на асфальте. Искореженные трупы.
— Господи, что здесь случилось? — прошептала она, прикрывая ладонью лицо.
Завизжав тормозами, подлетел полицейский автомобиль. Заметались санитары. Надя приметила Гошу, бледного, сбитого с толку.
Усилием воли она заставила себя шевелиться.
У обочины, задрав вверх лицо, сидел подросток. Он извлекал из липкого красного плеча осколки и усмехался, вероятно, в состоянии шока.
— Есть живой!
Паструшева побежала к парню.
— Все в порядке, не трогайте рану…
Она осеклась.
Вовсе не осколки вытягивал юноша. Расцарапав ногтями послеоперационные швы, он тянул наружу спицы. Спицы, которыми хирурги фиксируют сломанные кости.
— Держись, — сказал Гоша, огибая Надю и склоняясь над раненым. Она едва ли услышала его. Медленно повернув голову, она посмотрела туда, куда смотрел подросток.
И увидела.
На рекламном щите было изображено длинное отвратительное существо, чьи глазки торжественно созерцали дорогу. Мгновение, и оно растаяло, вернее, исчезло видение Нади.
Листы оцинкованной стали отражали пламя.
В реальность фельдшера вернул подросток, коротко заоравший от боли и потерявший сознание.
Надя еще раз посмотрела на билборд и побежала к Гоше.
…Матай ссутулился на заднем сиденье «дэу». Он был доволен. Написанный одержимым художником пейзаж запустил правильные процессы. Если раньше Матай помогал сущностям проникнуть в наш мир сквозь расширяющуюся щель, то теперь они сами помогали ему отпирать дверь.
Сущности росли, обретали формы болезней и кошмаров и примитивный злобный разум. Как дети, отлученные от родителей, желающие вернуться в семью. Но хозяева многих сущностей умерли за прошедшее время, и им нужна была другая оболочка. Сегодня они получили ее благодаря картине, особому сочетанию цветовой палитры, образам, мазкам. Вселились в первых попавшихся людей.
Большинство сущностей были просто сгустками разрушающей энергии: находя оболочку, они тут же уничтожали и ее, и себя. Кровь и боль становились смазкой, ключ проворачивался легче, немыслимые механизмы поддавались. Но были и те, кто подчинял себе «родителя» для дальнейших целей.
Лилечка, его возлюбленное дитя, пыталась помешать ему. Он знал, он чувствовал ее присутствие, ее ауру. И свой вышедший из строя «запорожец» он относил на ее счет.
Лиля вставляла палки в колеса и опекала тех троих. Но как бы она ни была сильна, он гораздо сильнее.
Дверь распахнется. Скоро родится бог.
— Трогай, — велел Матай.
Рыжая певичка послушно сдвинула автомобиль с места.
Снег уже валил плотной стеной.
