37
На сцене Хитров привинчивал тарелки к стойкам. Публика постепенно заполняла зал. Чопорные дамы бальзаковского возраста и нарумяненные пенсионерки. Рафинированная старушка перебирала рукописные стопки. Бумаги было так много, словно она рассчитывала на собственный творческий вечер.
Прошла, помахав, мама Андрея, заняла место рядом с Алпеталиной.
Андрей все вертел головой, отвлекаясь, выискивал Нику.
«Черт бы меня побрал! — злился он, слушая оператора, бубнящего про недоступность абонента. — Надо было рассказать ей, обезопасить».
— И последний вопрос, Андрей Вадимович…
Журналистка, пышнотелая женщина в очках с роговой оправой, прицелилась диктофоном.
— Чего вы ждете от мероприятия?
— Хороших стихов, ни больше ни меньше.
— Спасибо за интервью.
Журналистка собиралась отчалить, но он задержал ее:
— А как поживает Ян Смурновский? Мы общались недавно.
— Он… — женщина заколебалась, — приболел.
«Рецидив», — подумал Андрей. Пациенты излечиваются, чтобы потом болезни обрушились на них беспощадными монстрами.
Он побрел на сцену. Хитров уже спустился в зал к пульту. Задний ряд был «молодежным»: Лариса, музыканты и их друзья. Зрители прибавлялись, шуршали программками, распечатками, черновиками. Впорхнули шумной стайкой старшеклассницы. Сутулые лохматые подростки, стесняясь, поглядывали на них. Дядька в бандане настраивал акустическую гитару.
Мельченко походя представлял гостей:
— Это наш талантливый бард! А это знаменитый варшавцевский интеллигент. Тамара Георгиевна, директор приютившего нас Дома культуры.
Члены жюри расположились в правой части сцены. На их столе стояли таблички с именами, стаканы, минеральная вода и шершавые статуэтки: воткнутые в болванки перья.
Мельченко растасовал листы А4. Список из тридцати двух стихотворцев, колонка для оценок.
— Десятибалльная система, — пояснял он, — сюда — за тексты, сюда — за декламацию. Пятнадцать поэтов, набравших проходной бал, читают во втором туре…
Андрей втиснулся между коллегами. Художественный руководитель Елена Сова напоминала сердитую крольчиху. Она успела обругать власть и поведать, что основатель города был большевистской гнидой.
Поэт Феликс Коппер благодушно усмехался, скрестив пальцы на безразмерном животе. Улучив момент, он шепнул Андрею на ухо:
— Постарайтесь ей не поддакивать, иначе завтра же будете маршировать по городу с белой лентой и требовать сноса коммунистических памятников.
Андрей тут же проникся к толстяку Копперу симпатией.
— Если все готовы…
Пискнул телефон, абонент Ковач активизировалась в сети.
— Дайте мне минутку, — попросил Андрей.
Скользнул за гардину.
— Ковач, ты куда пропала?
— У бабушки я, — голос Ники вызвал прилив нежности. — Мобилка разрядилась.
— Ты в порядке?
— Лучше спроси, в порядке ли моя шева, — лукаво проговорила девушка.
— Ты видела ее??
— Я выписала ей мощнейший поджопник, — голос лучился самодовольством. — Мы с Лилей.
Андрей впился пятерней в свои волосы:
— Ты чем там занимаешься?
— Собираюсь к тебе. Надеюсь, не пропущу ничего интересного.
— Поторопись.
Озадаченный Андрей вернулся за стол. Зал был битком забит. Сиденья не вмещали всех желающих насладиться поэзией. Люди стояли в проходе.
Глядя на них с возвышения — на маму, Толика, классную руководительницу, других горожан, — Андрей подумал о Стивене Кинге. В повести «Мгла» стены супермаркета защищали толпу от чудовищ. Какое зло рыскает за дверями актового зала?
Кашлянул микрофон. Зрители примолкли. Мельченко заложил за спину руки. Не человек, а цапля в клеточку.
— Варшавцево! — нараспев произнес он. — Железная жила страны! В недрах твоих стучит индустриальное сердце нашей Родины!
Хитров втянул щеки, борясь со смехом. Андрей послал ему гневный взгляд.
— Наши отцы, наши мужья и жены, наши дети, — вещал оратор, — прославляют наш город ежедневным трудовым подвигом. Но не рудой единой жив город. Руда — богатство земли. Стихи — богатство души!
Сбоку закряхтел Коппер.
— Это надолго…
Мельченко прикрыл очи, приступил к лирике:
— «Жду, как заваленный в забое! Что стих пробьется в жизнь мою! Бью в это темное, рябое! В слепое, каменное бью!» Так написал Давид Самойлов. Илья Сельвинский назвал поэзию горячим цехом, и это как нельзя лучше применимо к нам. Да, мы работаем. Но мы и создаем! И созидаем! «Помогите мне, стихи! Так случилось почему-то! На душе темно и смутно! Помогите мне, стихи!»
«Что она имела в виду?» — размышлял Андрей, косясь в сторону двери.
— Первый Варшавцевский литературный фестиваль «Степные строки» приветствует гостей. Для кого-то сегодняшнее выступление станет дебютом, трамплином в большую поэзию… кто-то уйдет не с пустыми руками. Вы видите на столе прекрасные статуэтки, изготовленные нашими умельцами. Но главное, что проигравших сегодня не будет. Абсолютно все стихи войдут в итоговый сборник, а избранные работы опубликует еженедельник «Рудник».
Публика разразилась аплодисментами. Блондинка во втором ряду поймала взгляд Андрея и кокетливо засмеялась. Платье оставляло открытыми ее бедра и чулки до кружевных подвязок. Она словно позировала художнику.
«Господи, — смутился Андрей, — эта шестнадцатилетка строит мне глазки?»
Вступительная речь Мельченко давно пренебрегла разумным хронометражем. Зрители начинали скучать, шуршать бумагой.
— Артур, — шикнул Коппер, — много прозы.
Мельченко виновато засуетился.
— Судьи велят закругляться! Но перед тем как пригласить на сцену поэтов, я с радостью отрекомендую вам многоуважаемых членов жюри, элиту, не побоюсь сказать… Елена Васильевна Сова, художественный руководитель Дома культуры! Феликс Исаакович Коппер, поэт, автор шести книг. Председатель жюри — а это означает, что в случае ничьей он выберет победителя…
Андрей привстал, и его одарили щедрыми овациями и приветливыми улыбками.
— Поэт, журналист, не нуждающийся в представлении телеведущий… наша звезда и мой ученик — Андрей Ермаков!
— У вас стихи тоже про НЛО? — съехидничал Коппер.
Определенно, он нравился Андрею.
— Я вообще не пишу стихов. Это маленькое заблуждение Артура Олеговича.
Ассистент-школьник поднес Мельченко папку, и учитель проголосил:
— Честь выйти первой на сцену выпала Ольге Бутник. Недавно Оля окончила школу с золотой медалью и теперь учится на программиста!
Судьи пододвинули к себе листочки, вооружились ручками.
Оля подошла к микрофону.
— Каждый человек хоть раз в жизни задумывался о свойствах любви. Вот мое представление об этом чувстве.
Читала будущий программист наизусть:
— Я придумала тебя. Я тебя очень люблю. Ты закрой мои глаза. И скажи: я тебя люблю…
Коппер страдальчески застонал.
«Нормальные люди, — подумал Андрей, подбадривающе улыбаясь молодой поэтессе. — Бесхитростные, простые, здоровые люди».
В графе «декламация» напротив фамилии «Бутник» он вписал восьмерку.
— Ты со мной, когда я сплю. Ты со мной, когда я плачу. Снова говорю тебе: люблю, ты для меня все в мире значишь.
В графе «поэзия» Андрей чиркнул шесть баллов.
— Да вы добряк, — подсмотрел Коппер, старательно выписывая кол.
— Даю шанс молодым.
Выступающие читали по три стихотворения. После отличницы Оли вышел мужичок, пробурчавший триптих-посвящение супруге. Он рифмовал «весну» с «зимой» и в деепричастии «кружась» ставил ударение на первый слог. Супруга рукоплескала стоя.
Мужичок получил от председателя Ермакова суммированные пятнадцать баллов.
Паровозиком повалили старицы. Андрей не скупился на баллы.
Капнуло сообщение на телефон.
«Ты такой важный».
Он посмотрел в зал. Ника стояла за спиной Ларисы. В бардовом балахоне, с разметавшимися по плечам кудрями. Посылала ему воздушный поцелуй.
— А этот стих я написала для внука Алешеньки…
«Я что-то пропустила?»
Андрей положил телефон на бедро, отключил звук. Печатал, не глядя на экран.
«Ты правда видела шеву?»
Ника кивнула, посерьезнев.
«Оно было чудовищным».
«Где?»
«Возле старого вокзала».
Андрей едва не рухнул со стула. Воззрился на Нику через зал. Она улыбнулась невинно, прикрылась волосами от его буравящего взора.
Андрей поставил бабушке восемнадцать балов и набросал:
«Что ты там делала???»
«Мне кажется, Лиля меня туда направила».
Мельченко вызвал к микрофону десятиклассницу, мечтающую о карьере киноактрисы. Поднялась блондинка, картинно заигрывавшая с Андреем. На публике она чувствовала себя как рыба в воде.
— Для меня важно прочесть стихи моему любимому поэту.
Любимый поэт Ермаков сконфуженно улыбнулся.
— Благодаря вам, Андрей, я узнала, что такое поэзия. Мой первый стих называется «Мужчина».
Загорелся экран телефона.
«Эта коза крутит перед тобой задницей?»
Ника надула губки.
«Ноги оторву».
Андрей подчеркнуто внимательно выслушал школьницу. На месте родителей он бы забеспокоился: творения отличал откровенный эротизм.
«Влепи ей ноль!»
Худрук заметила активную переписку, кашлянула.
«В перерыве поговорим».
Андрей вернулся к своим обязанностям.
В целом чтения проходили гладко. Лишь раз приключился сбой: разрыдалась, не справившись с эмоциями, выступающая. Слушатели были отзывчивы, благодарны, настроены на правильный лад. Поэты делились на три типа. Представители первого были махровыми графоманами, чьи велеречивые прологи соревновались с Мельченковскими по количеству клише. Тип второй — опытные чтецы советской закалки, например журналистка, бравшая у Андрея интервью. Она порадовала действительно качественными детскими стихами.
К третьему типу относилась продвинутая молодежь. Кто-то подражал Верочке Полозковой, кто-то — Борису Рыжему. Не прошла и мода на Бродского. Были верлибры, от которых Феликс Коппер скрежетал зубами, и рок-поэзия.
Сильнее всего впечатлил худой парень в кофте с логотипом «Последних танков в Париже». Он чеканил, скупо жестикулируя, стихи о неуютном городе:
Всюду слышен
Наш шаг!
Мы не из хижин, —
Из шахт!
Зал аплодировал минуту.
«На меня похож», — по-стариковски умилился Андрей.
— А это кто у нас? — спросил Коппер.
— Платон Слепцов.
— Маяковщина. Хорош.
Музыканты Хитрова хлопали Платона по плечам. Хитров знаками показал, что молодой поэт — их человек. Андрей выставил большой палец.
Завершил тур бард, исполнивший несколько авторских песен.
Полтора часа пролетело на одном дыхании.
«А ведь совсем не нудно», — удивился Андрей.
