38
Пока жюри совещалось, она вышла на улицу. Курила, наблюдая за толчеей на другой стороне площади. У супермаркета проходила предпраздничная ярмарка, и покупатели сгрудились возле прилавков. Какой-то мужичок упал, ей показалось, поскользнувшись, но мгновение спустя в толпе разразилась перепалка. Хриплый голос подзадоривал навалять мужичку. Поверженный ретировался, ему вслед неслись оскорбления. То тут, то там раздавались крики: «куда лезешь!», «в очередь!», «милиция разберется!». Ссорились домохозяйки, переругивались продавцы.
Нике подумалось, что ярмарка — полная противоположность фестивалю, по-хорошему сонному и спокойному.
А вдруг зевотная, плохо срифмованная самодеятельность защищает людей, как обереги?
На пороге появились Ермаков с Хитровым.
Ника не сдержалась, прыгнула на шею Андрюше и расцеловала.
— Я ее прогнала! Прогнала шеву!
— Я чего-то не знаю? — спросил Хитров.
— Мы оба чего-то не знаем, — насупился Андрей.
Они втроем отошли к украшенной елке. Сияющая Ника сказала:
— Шева-то моя вымахала, куда там вашим! Меньше чем за сутки. Толщиной с нефтепровод и метров двадцать в длину.
— Мы шевами меряемся, или что?
Ника хвастливо захихикала.
— По порядку! — взмолился Ермаков.
Она рассказала про разбитое окно и фотографию Саши.
— Вот блин, — прикусил губу Хитров, — у меня вчера квартиру взломали изнутри. Ту, со змеями. Призраки выходят.
— Я об этом же подумала. Они мужают, что ли. Ваши еще не могли напасть сразу. А моя…
— Как тебя к вокзалу понесло? — гневался Андрей.
— Ну, котик, не кричи.
— А ты не подставляйся постоянно. Ты же не ребенок, а это не детская забава.
— А если бы оно в тебя вселилось? — поддакнул Хитров. — Или уже вселилось?
— Хотите, я головку чеснока съем?
— Дальше рассказывай, — попросил Андрей.
— Вы же помните пустырь и мост? Я прикинула, что они только дома появляются, ну, может, в моем случае здесь, в ДК, где ритуал провели. Но они больше не привязаны к точкам извлечения. Появляются, где им заблагорассудится. Моя шева вылезла из вокзала, проломив ворота.
— И что это было? — напружинился Хитров.
— Здоровенная гусеница. И на ней лица. По всей туше полсотни азиатских лиц. Я чуть с катушек не съехала.
Андрей моргнул обескураженно:
— От чего ты лечилась, Ковач?
— Я таблетки принимала, — созналась она наконец-то. — Какое-то время в Японии. Для расслабления, мне тогда мерещилось, что лица посетителей сливаются в единую массу. Вот такой массой была та гадость.
Ника описала свой марш-бросок к виадуку, отстегнувшийся замок, исчезновение шевы и пакостную говорящую дрянь на земле.
Вынула заветный замочек.
— Лиля и Саша? — Хитров благоговейно вертел находку. Подвигал дужкой.
— Лилин подарок.
— Это предметы, которые ее символизируют, — произнес Андрей, — это она же и есть, ее воплощение здесь.
— Предметы? — не поняла Ника.
— Выкручивайся, — развел руками Хитров.
Андрей тяжело вздохнул:
— Ночью кое-что случилось.
— А я где была?
— Ты спала. Не совсем спала…
Она выслушала его, не веря своим ушам. Во рту сделалось кисло. Да, Лиля вроде бы играет в их команде, но кто позволял ей брать без спросу тело Вероники Степановны Ковач? Спящей — разве это честно?
Волоски на предплечьях встали дыбом, и живот заболел.
— Когда ты собирался мне рассказать?
Пришла пора Андрею виновато потупиться.
— Нет, ребята, — сказал Хитров, — если мы вместе в этом дерьме, будьте добры, без секретов.
— Ну, прости, — Андрей обнял обиженную Нику.
— Козел, — она стукнула его кулачком в грудь.
— Обещаю, такое впредь не повторится.
С третьей попытки она ответила на поцелуй, но еще раз назвала его козлом, причем вонючим. Она злилась и на Андрея, и на мертвую Лилю.
— К блондинке своей пойдешь, врубился? Будет тебе стишки читать.
Андрей засмеялся, прижимая ее к себе.
— Кокэси у тебя? — спросила Ника.
— Отдал Толе. Все-таки мы вместе, а он…
— Да, я бы так и поступила.
Ника завернула замочек в носовой платок, осторожно, чтобы его не защелкнуть.
— Выходит, эти атрибуты напоминают шевам про Лилю, а они ее почему-то боятся?
— Из-за ее силы, — предположил Хитров.
— Хорошо, — сказала Ника, — у нас имеется союзница. И какое-никакое оружие.
— Я тебе сейчас кишки вспорю! — рыкнули на том берегу площади.
Перерыв заканчивался. Курильщики возвращались в ДК.
— Мы друг друга стоим, — примирительно шепнула Ника и ущипнула Андрея. Их слившиеся губы разъял женский голос. Мама Андрея выглядывала в вестибюль.
— Там Мельченко начинает уже.
— Здравствуйте, — пробормотала Ника.
— Здравствуй, Вероника, — улыбнулась мама.
— Добрый день, тетя Рая.
— Здравствуй, Толя.
Андрей прыснул от смеха. Поцеловал Нику нежно и пошел на сцену. Хитров удалился к пульту.
— Праздник поэзии продолжается! «Бывает час: тоска щемящая сжимает сердце… мозг — в жару… Скорбит душа… рука дрожащая невольно тянется к перу…» В этих строках Роберт Рождественский дает нам универсальный рецепт спасения от депрессии. Поэзия, ты лира среди лир…
— Эй, — окликнула Нику приятная шатенка в сером платье. Кивнула на освободившееся рядом с собой кресло.
Ника продралась к ней.
— Спасибо.
— Ты же Вероника Ковач?
— Так точно.
— А я Лариса.
— Толина жена?
— И мать его детей, — заулыбалась Лариса.
— Прежде чем я оглашу имена тех, кто переходит во второй тур, — говорил Мельченко, — слово предоставляется нашим судьям. Надеюсь, они прочтут свои стихи и дадут новичкам советы. Феликс Исаакович, наш мэтр!
Толстяк, сопя, поплелся к микрофону.
— Совет у меня один, — пробасил он, — устраивайте сперва шведский стол, а уж после — выступление. Поставьте с ног на голову привычные схемы.
Публика засмеялась, захлопала. Мэтр раскрыл свой сборник и стал декламировать ироничные, округлые, как он сам, стихи.
— Ты для меня, будто героиня сериала, — прошептала Лариса, — в том смысле, что Толя про тебя рассказывал много. И про Андрея. Я вроде как знаю вас, хотя мы и не знакомы.
— Уже знакомы. Страшно представить, что он рассказывал.
— Это не сериал даже, а подростковый роман. Приключенческий. Можно вопрос задать?
— Естественно.
— Это действительно происходит?
Лариса подразумевала призраков, конечно. Мертвых актрис. Змей. Ее заговорившую малышку.
— Да, но…
Она намеревалась сказать: «Да, но мы это остановим».
«Как? — осеклась она. — Кем я себя вообразила? Охотником за привидениями, съезжающим по шесту под мелодию из заставки? Я стриптизерша на пенсии, мля. Я только с шестом управляюсь».
— Но все будет хорошо, — неубедительно закончила она.
У микрофона художественный руководитель читала стихи, посвященные жертвам ГУЛАГа. Их публика приняла хорошо, а вот на посвящении Алексею Навальному зал отвлекался.
«Два часа назад я видела чудище, — изумилась Ника. — А теперь сижу и слушаю поэзию».
Выход Ермакова вернул внимание аудитории. И Ника переключилась.
Андрей благодарил за аплодисменты и теплый прием.
«Самодовольный сыч», — ласково подумала девушка.
— Дамы и господа, товарищи, земляки. Месяц назад я и представить себе не мог, что буду стоять перед вами, еще и стихи читать, а я их прочту. Банально прозвучит, но Варшавцево — город особенный. Это на первый взгляд здесь ничего не происходит. Происходит, уверяю вас. Со мной за пять дней столько всего стряслось… Я не удивлюсь, если снова начну писать стихи…
— Начните, — крикнули из зала. Публика согласно загудела.
— Я тут разглагольствую бессвязно, — продолжил Андрей, — перед мамой своей… привет, мамочка. Перед другом — вон он сидит, ржет за пультом. Перед моей первой любовью… — он нашел глазами Нику.
Слушатели поворачивали головы, перешептывались. Школьница-блондинка смерила его ледяным взглядом и наморщила носик.
— Перед учителями… и каждый из вас меня создал. Придумал, как стишок. Корявый, ну какой вышел. Я вам, раз уж случай представился, совет дам. Вы старайтесь запоминать людей. Это, наверное, путь к хорошим стихам. Память. И важность каждого, кто мимо вас прошел. Оно потом в стихах отразится.
— А летающие тарелки существуют? — спросили с галерки.
— Не скажу про летающие, но машина времени точно существует.
Аудитория захлопала.
— Ну и стишки, — прокашлялся Андрей. — Им сто лет в обед, и все же…
Ряды затихли.
Андрей прочитал, чуть наклонившись вперед:
Для того мы с тобою на свет рождены,
Чтобы в нежные письма одеться,
Чтоб во время бомбежки в подвале страны
Прижиматься друг к другу всем детством.
Чтобы каждую родинку знать наизусть,
Чтоб крыла волочить за плечами,
Чтобы в церкви дворов потайной Иисус
Улыбался нам белой печалью.
Нас не ищет никто. Мы одни. Ну и пусть!
Если вместе, то, значит, не страшно.
Начинаются сны, учащается пульс
И от счастья по коже мурашки.
В этой жизни обугленной — все суета,
Суета и бессмыслица, кроме
Апельсиновых долек горячего рта
Твоего, с поцелуем на кромке.
Нике стихи понравились, хотя в них был очевидный минус. Они были посвящены не ей, не ее родинкам, а Машиным.
— А можно еще один вопрос? — спросила Лариса, пока зал аплодировал. — У вас с Андреем все серьезно? Просто… вы такая пара красивая.
— Между нами, — прошептала Ника, — я бы не отказалась.
