26
В вестибюле Нику едва не сшибла с ног распаленная рыжая дамочка. Пронеслась, задев рукавом лисьей шубы.
«Какие все нервные», — хмыкнула Ника, вспоминая чинных японцев. За утро она стала свидетелем трех бурных ссор и одной драки. Разъяренные мужики бодались возле рюмочной «Терем».
Копание в Интернете не дало никаких результатов. Да она и не рассчитывала особо. Что миру до города Варшавцево? Зато кое-какой информацией снабдила бабушка. Сгорбленная, рано одряхлевшая женщина сказала, промокнув платочком слезящиеся глаза:
— В двухтысячном это было, весной. Да, точно, Сашеньке девятнадцать исполнилось. Мама, царствие ей небесное, его умоляла к специалисту сходить, он ни в какую, не верил он им. Она и так и сяк, мол, знахарь есть, шепчет и как рукой снимает. А у него же девушка тогда появилась.
Ника вся превратилась в слух, ухватилась за бабушку пристальным взглядом.
— Девушка? Ты ее видела?
— Нет, знаешь же, какой он скрытный был. Ну, я догадывалась, и мама тоже. Дал он согласие, в общем. Через пень-колоду. Позвали мы Матая этого.
— Матая?
— Да, такая у него фамилия. Он поколдовал над спящим Сашенькой, и что ты думаешь? Помогло. Торговать он гадостью этой бесовской не перестал, но сам посвежел, говорит, я, бабулечка, дозу уменьшаю, потом вовсе брошу. На гитаре снова играл, поправился. Я от счастья места себе не находила и сглазила, видать. Ненадолго матаевского заговора хватило…
Бабушка всхлипнула, отвернулась в угол, где иконы соседствовали с фотографиями дочери и внука. Ника не отрицала существование загробной жизни — теперь уж точно не отрицала. Она сильно сомневалась, что в посмертии людей ждут зеленые луга, говорящие зверушки, интернациональный коллектив, как на иллюстрациях «Сторожевой башни». Скорее что-то по-японски технологичное и функциональное, суперсовременные офисы-соты, перепрограммирование, перековка душ. И Бог, если он есть, представлялся ей не седобородым старцем, а молодым прагматичным дизайнером. Из тех, что создает, наслаждаясь процессом, и забывает о своих проектах сразу по окончании работы. В тяжелые минуты Ника чаще прибегала к поддержке фармакологии, а не к молитвам, но вчера она готова была благодарить Создателя за встречу с Андреем. В одиночку она бы не справилась, не поверила бы самой себе.
Андрей нравился ей все больше. И плевать, если их пути завтра же разойдутся, если с праздниками и призраками завершится их мимолетный союз. Сейчас они были нужны друг другу как никогда.
Ника погладила бабушку по волосам. Она точно знала, как следует поступить.
На втором этаже суетились нарядные родители, в актовом зале детский хор пел про Деда Мороза. Присутствие посторонних гарантировало безопасность.
— Простите, — обратилась она к дородной тетке с исполкомовским гнездом на голове, — а где принимает народный целитель?
Тетка покосилась подозрительно:
— А вон, — ткнула пальцем в коридорчик сбоку и, не дожидаясь пока Ника уйдет, сказала кому-то: — Двадцать первый век на дворе, а они в экстрасенсов верят.
Перед зеленой дверью стояли спаренные стулья. Табличка отсутствовала, как и очередь. Иссяк на сегодня поток бедолаг, желающих закодироваться. Кто кодируется на пороге Нового года?
Ника постучала робко, отворила дверь. И очутилась в скудно обставленном кабинете. Стол, стулья, кушетка. Окна плотно зашторены бархатными гардинами. Освещала комнату настольная лампа. И хоть помещение было крошечным, она не сразу увидела хозяина, словно в ответ на ее «здравствуйте» он сформировался из теней. Смутный силуэт отделился от темноты, шагнул к свету, обретая четкость.
— Вы на прием?
Голос старика шелестел, как крона дерева на ветру. Колючие глаза изучали гостью. Радужная оболочка была желтой. Раньше ей не встречалась такая пигментация.
— Да, но я не записывалась.
— Я свободен пока, — старик кивнул на кушетку. Ника села, борясь с волнением. От тщедушного низкорослого знахаря веяло животной силой. Захаживавшие в стрип-клуб члены якудзы могли бы позавидовать такой энергетике. Она оплетала и девушку, и весь кабинет незримой паутиной, а хозяин был желтоглазым пауком. Закрывшаяся дверь обрубила внешние звуки; Ника засомневалась, что люди снаружи спасут ее. Услышат ее крик.
На вид знахарю было лет семьдесят, но Нику не оставляло ощущение, что все это — морщины и лысина, зализанные к затылку редкие волосы и вельветовый пиджак с кожаными нашлепками на локтях — лишь часть хитрой маскировки.
— Как мне вас называть? — спросила Ника, искусственно улыбнувшись.
— Дедом Матаем зови.
Зрачки жалили, сверлили переносицу. Девушке хотелось снять с себя клочья паутины.
— Мне вас рекомендовали как опытного специалиста. Можете рассказать о своей методике?
— Это не методика, — промолвил знахарь, и Ника сообразила, что он уже работает с ней: кисти двигались по кругу в манжетах рубашки. Губы шевелились. От губного желобка тянулась вверх неровная борозда, давний шрам. — Это дар видеть потаенное. И извлекать его. Вот здесь…
Увенчанный острым ногтем палец ткнул ей в лоб, и голова девушки непроизвольно откинулась к стене.
— Ты впустила это в себя.
— У меня есть зависимость, — сказала Ника, сосредоточившись на уродливом шраме, — я принимала таблетки некоторое время…
— Я достану это из тебя, — старик подошел ближе, казалось, что его левое запястье, презрев анатомию, вращается по кругу. Правое парило у самого лица пациентки, и его плавные взлеты и падения укачивали. Становилось тепло, уши закупорила вата. Сквозь нахлынувшую пелену Ника спросила:
— Что происходит после? С тем, что вы вытаскиваете?
— Оно остается рядом, — отвечал Матай. Каким-то образом он умудрялся разговаривать с Никой и шептать, не прерываясь: шепот отыскивал полости в ее теле и заползал туда. Она сделалась сосудом этого щекочущего шелеста. — Моя задача — достать его. Ваша — не дать ему вернуться.
Ника моргнула, и картинка поменялась, как на кустарно смонтированной пленке. Знахарь нависал над ней, заслонив комнату. Рот кривился, шепот трогал какие-то мембраны в голове, и они резонировали.
За смыкающимися веками она различила бескрайнюю степь. Земля походила на стариковское лицо, испещренное морщинами и шрамами. Она шла по высохшей коже. Пыль клубами поднималась в серое небо. Во мгле был кто-то еще, девочка, ее белые волосы мелькали то тут, то там. И иные фигуры, опасные, угрожающие. Песчаная буря заштриховывала пейзаж, хоровод призраков сужался.
Ника махала руками, как тонущий человек, пытающийся выплыть из пучины, из урагана, из полусна. Ее ладони при этом смирно покоились на бедрах, а чужие пальцы сновали по плечам, по горлу, по груди, трогали, щипали, переиначивали.
Девочка выскочила на нее, прорвав пылевой саван. Вопль опалил лицо драконьим жаром, зловонием.
— Запри!
Ника распахнула глаза.
Знахарь сидел за столом, лампа освещала только нижнюю половину его лица: подбородок, тонкие губы и шрам.
— Я… уснула?
— Так нужно, — сказал Матай.
Она прислушалась к собственным ощущениям, к своему телу. И не обнаружила ничего необычного. Сонливость прошла. Сердце билось в прежнем ритме.
— Получилось?
— Сейчас ты чиста.
— Спасибо, — сказала Ника. Никакой чистоты она не чувствовала. Старик определенно владел гипнозом. И умел облапошивать наивных граждан. Двадцать лет наживался на болезнях и зависимостях. Вваливался в дома, напялив маску многозначительной угрюмости, шептал околесицу.
И Сашу не спас. Отсрочил его смерть, продлил агонию, но не вылечил, а ведь мама поверила ему, шарлатану с искалеченной губой.
— Сколько я вам должна?
— Сеанс стоит полторы тысячи рублей.
Она отсчитала купюры. Подошла к столу.
— Вам знакома девочка по имени Лилия Дереш? — спросила она без экивоков.
В тишине хрустнули старческие суставы. Знахарь встал, заложив руки за спину. Он едва доставал макушкой до ключиц Ники, и эта разница в росте придала девушке уверенности.
— Я тебя помню, — сказал задумчиво целитель, — ты Ковач. Твой брат встречался с моей внучкой.
— С вашей…
Матай клацнул выключателем, и под потолком зашлась люстра. В ее свете он превратился в самого обычного дряхлого старичка.
— С Лилей, — сказал он. — Лиля Дереш была моей внучкой.
Ника ошарашенно смотрела на знахаря.
— Что с ней случилось?
— Никто не знает. Она пропала шестнадцать лет назад. Я искал ее, милиция искала и твой брат. Он клял себя за то, что не сумел ее защитить.
— Саша приходил к вам?
— Каждый день. Он был убит горем. Как и я.
Старик оперся о стол, будто груз воспоминаний гнул его к паркету. Ясные желтые глаза затуманились.
— Лиля была особенной девочкой. С редким даром. Ее аура была белой, белее снега. Как у моего прадеда, и даже сильнее. Она родилась в рубашке, и в ночь ее рождения над Землей пролетала комета. Лиля могла бы лечить людей, но мой сын был против. Сын меня недолюбливал, и у него были на это причины. Я не назову себя хорошим отцом, — знахарь горько усмехнулся. Первая человеческая эмоция за весь сеанс. — Родители забрали Лилю в Воронеж. Я не видел ее восемь лет. А в двухтысячном году Лилечка стала сиротой. Сын и невестка погибли в пожаре, дом сгорел. Лиля переехала ко мне. Ей было шестнадцать.
— Получается, — осмелилась Ника заговорить, — она прожила у вас меньше года?
— Верно. Но за те месяцы она научилась многому. Выявлять болезни. Зашептывать… Она мечтала избавить Сашу от проблемы. Я провел с ним один сеанс, а она ежедневно исцеляла его.
— И не было никаких зацепок? Куда она могла деться?
— Ни малейшей, — знахарь опустился на стул, кряхтя.
— Дед Матай, — Ника больше не боялась старика. Она прильнула к столу, произнесла негромко: — Я думаю, Лиля пытается установить со мной контакт.
Широко посаженные глаза знахаря окатили ее желтым плеском.
— Ты говоришь о ее душе?
— Да! — затараторила возбужденная девушка, — она подает сигналы. Короткие послания. «Белая Лилия черной зимы»… «Он поворачивает пятый ключ»… Что эти фразы могут значить?
— Я не понимаю, — оцепенело сказал знахарь.
— Черт! — Ника, забывшись, грохнула кулаком по столешнице. — Почему не объяснить все в лоб? Так и так, я хочу от тебя этого и вот этого…
Толя Хитров в ответ на этот вопрос сослался на законы жанра. Удивительно, но старик был с ним практически солидарен.
— Есть правила. Мертвым запрещено вмешиваться в дела живых. Они ищут лазейки. Их слова необходимо расшифровывать…
Знахарь извлек из пиджака упаковку валидола, надорвал бумажку. Бросил пилюлю под язык и произнес устало:
— Я так надеялся, что Лиля пришлет мне весточку с той стороны. Любой знак, подсказку… что-нибудь. Но прошло столько лет, и я больше не жду. И ничего не желаю знать. Уходи и беспокойся о своей душе, Ковач. Мертвым уже не помочь.
— Извините меня, — пробормотала Ника и покинула ссутулившегося старика.
