24
Директриса Дома культуры, платиновая блондинка лет сорока, наводила марафет. В кабинете воняло лаком для ногтей. На стене висела компактная фотография Путина и огромный портрет Маяковского.
— Анатолий?
— Добрый день, Тамара Георгиевна.
Директриса похлопала ресницами, оценивая себя в зеркальце.
— Присаживайся, Толя.
— Да я на секунду. Хотел кое-что узнать…
— Спрашивай.
— У нас народный целитель комнату арендует. Что вы про него сказать можете? Откуда он, как работает?
Директриса вскинула тоненькие ниточки бровей. Посмотрела на звукорежиссера изучающе:
— А тебе зачем?
Вопрос звучал как «неужто со спиртным проблемы?».
— Да кум мой собрался от курения закодироваться, — соврал Хитров.
— А, — директриса клацнула косметичкой, задумалась. — Что сказать? Я сама не сильно во все это верю, я так считаю, плацебо это. Но дурного тоже не вижу. Если мужик завязать решил. А кто верит, те расхваливают его. Мол, энергетика сильная. Да и лечит он не только зависимость, но и болячки разные, заикание, бессонницу. Раньше по домам ходил, а потом у нас осел. Давно, при старом еще директоре. Лет десять, должно быть. Матай его фамилия.
— Матай? Он не русский?
— Черт его знает. Внешность славянская вроде. Да и имя: Степан Гаврилович.
— А семья у него есть?
— Больше ничего не знаю. Ты куму передай, действует знахарство это, если действительно бросить хочешь. Чупакабра… гм, Валик вон рассказывал, закодировался на полгода и опять за прежнее взялся. А кого-то навсегда отваживает от рюмки. Говорю же, плацебо.
— Спасибо, Тамара Георгиевна. — Хитров был разочарован. Имя целителя он узнал еще утром от завхоза Сергеевны. Сергеевна еще сказала, что Матай не просто знахарь, а настоящий колдун. И что коз он держит дома не ради молока. В жертвы, мол, их приносит тому, кто силу ему даровал людей исцелять.
Сергеевна недвусмысленно растопырила пальцы и показала рожки.
Мама тоже не обладала какой-либо ценной информацией, и он справедливо поинтересовался:
— Это нормально вообще звать в квартиру дядьку, чьего имени ты не знаешь? Чтобы он трогал твоего маленького сына?
— Ну что ты ворчишь! — сказала мама, укачивая Юлу. — Он тебя от кошмаров спас!
«Или обрек на кошмары в реальности», — подумал он.
— Ко мне музыканты пришли, — сообщил Хитров начальнице, — мы порепетируем часок.
— Репетируйте! Завтра чтоб ни сучка ни задоринки. До трех управитесь?
— Конечно.
— В три Таис на запись придет.
Таис была местной поп-певицей, подружкой и ровесницей директрисы. Высокомерная особа, пожалуй, единственная в Варшавцево обладательница силиконовой груди и накаченных ботексом губ. Судачили, что спонсировал операции мэр города, тот еще прохвост. Работа с Таис сулила бесконечные придирки и скрупулезную обработку голоса вокальными процессорами, дабы бездарность певички не резала слух. На звукорежиссера дама смотрела как на пустое место.
— Можешь у нее спросить про целителя, — добавила директриса, — он ей аллергию лечил.
Хитров вздохнул и поплелся на чердак. У лестницы его встретили музыканты. Они что-то живо обсуждали и жестикулировали.
— Что за сыр-бор? — начал он, но осекся, увидев басиста Паульса. Левый глаз парня заплыл, веко побагровело. Синяк примостился и на его скуле.
— Ого, — присвистнул Хитров, — это кто тебя так?
— Скинхеды, — буркнул расстроенный Паульс. — Возле школы прикопались.
— Да какие скинхеды! — встрял гитарист Кеша. — Где ты в нашей дыре скинхедов нашел?
— Ага, — поддакнул Платон, — небось малолетки пьяные пристали.
— Говорю вам, скинхеды! Четыре рыла. Бритые, в берцах, в арийских орлах.
— Вот ты, — Кеша воззвал к авторитету старшего товарища, — сталкивался у нас со скинами?
— Бог миловал, — сказал Хитров, сочувственно разглядывая боевые травмы Паульса. Он-то искренне считал, что время правых молодчиков давно миновало, их и в Москве теперь днем с огнем не сыщешь. — Ты как?
— Да нормально, — отмахнулся раненый. — Блин, обидно, что перед самым концертом.
— Не горюй, — Хитров похлопал его по плечу, — загримируем, будешь как новенький. До свадьбы заживет.
— Какая свадьба, — подколол Кеша, — ему из фрэндзоны путь заказан.
— Ладно, — сказал Паульс, — давайте играть.
Репетиция прошла ни шатко ни валко. Ребята постоянно сбивались, Платон забывал слова и гитары лажали. Сам Хитров едва справлялся с барабанами, слишком сильно лупил по тарелкам и ронял палочки. В итоге от трех пущенных по кругу песен хотелось блевать. Даже хит Ермакова раздражал.
— Достаточно, — не выдержал Хитров, вставая из-за установки. — Это мы на нервах тупим. Завтра отыграем на все сто.
— Толь, — сказал Платон, — ты Колю Федорина знал?
— Конечно, — Хитров вспомнил бородатого, щекастого, похожего на попа Федорина. Царь и бог кассетного ларька, брюзгливый и вздорный Коля снабжал подростков музыкальными редкостями. Его каталог рок-альбомов был для Хитрова Библией и «Некрономиконом». Сколько экзотики выудили они с Ермаковым из аудио-сокровищницы!
До кассетного бизнеса Федорин панковал и рубился в «Подворотне» Саши Ковача. А по завершении эры магнитных альбомов пропал из поля зрения. Хитров считал, что Федорин покинул Варшавцево.
— Повесился Коля, — сказал Платон, — на западном стадионе, на турнике.
— Как? — недоуменно ахнул Хитров. — Почему?
— Хэ-зэ. Спился…
— Ерунда, — опроверг Паульс, — он через дом от меня жил. Бросил он бухать давно, год трезвый ходил. Кабельщиком работал.
— Вот это новости, — прошептал Хитров. И чуть не подпрыгнул, когда Платон сказал:
— В городе черт-те что творится.
— Ты о чем? — уцепился Хитров за фразу.
— Как свихнулись все к концу года. Соседа моего в дурку забрали, хотя он тоже закодировался вроде бы. Пара супружеская вены себе вскрыла. Насилу откачали. Пенсионерка на Молодежной из окна выбросилась. В газете писали. Суицид на суициде.
— Ага, — сказал басист, — такое что-то в воздухе веет… агрессия, безысходность.
— Безысхо-о-одность, — пропел Кеша. — Твоим пердежом в воздухе веет, Паульс.
— Коля Федорин, — произнес Хитров рассеянно, — как же так…
Они договорились пробежаться по песням с утра и разошлись, думая каждый о своем.
В мыслях Хитрова циничный, пышущий здоровьем Федорин болтался на ржавом облезлом турнике, почти касаясь ступнями щебня.
Возле студии ждала Таис. На запись она наряжалась как на выступления. Под лисьей шубкой переливалось коктейльное платье в пайетках. Выставляло напоказ труды столичного хирурга. Огненно-рыжие патлы контрастировали с выбеленным лицом. Слой пудры маскировал морщины.
«Тощая кляча», — подумал Хитров и учтиво улыбнулся:
— Извините за опоздание, сейчас начнем.
Вредная локальная звезда на этот раз не закатила скандал.
— Как скажешь, Толечка.
«Ба, ты мое имя запомнила!»
Он пригласил ее в кабинет, занял пост за пультом. Включил компьютер и микрофоны. Поднял бегунки.
— Фонограмма на флешке?
Щелчок замка заставил его обернуться. Таис зачем-то заперла дверь изнутри. Подошла к нему и плюхнулась задницей на стол. Стряхнула шубку. Мех спланировал на пол, оголяя усыпанные веснушками плечи.
Хитров заморгал, не понимая, что происходит.
— Э… все хорошо?
— Все прекрасно, — сказала Таис, туфелькой поддевая оброненную шубу. Лишь затем, чтобы достать из кармана сигареты и зажигалку.
— Здесь не курят.
— А мы никому не расскажем, — она сунула фильтр в треугольный напомаженный рот. Подожгла сигарету жеманно. При этом она не сводила блестящих глаз со звукорежиссера.
«Она же пьяная», — догадался Хитров.
Таис откинулась назад, выпячивая бюст. Пайетки сверкали змеиной чешуей. Платье сползло по бедру.
«Что за фигня тут происходит?»
— Таис, может, вам лучше прийти попозже?
— Я в курсе, что мне лучше, а что — нет.
— В таком случае, садитесь за микрофон.
В ответ Таис выпустила облако дыма, которое заволокло звукорежиссера, заставило поморщиться. Терпение его было на пределе.
— Я часто на тебя смотрю, малыш, — сказала певица. Нотки в ее голосе совсем не понравились Хитрову. — Через это стекло, — она кивнула на окошко, отделяющее кабинет от студии. — Ты такой серьезный, невозмутимый. Такой сладкий мальчик, — она плотоядно ухмыльнулась и пихнула мужчину туфлей.
— Не знаю, что с вами, — твердо сказал Хитров, — но вы немедленно слезете со стола, потушите сигарету и уйдете.
— А иначе что?
— Я позову охрану.
— Чупакабру? Напугал меня, малыш.
Таис перегнулась через стол и воткнула окурок в горшок с кактусом.
— Видишь? Я исполнила часть твоих требований. Твоя очередь.
И на глазах потрясенного Хитрова она раздвинула бедра. Трусиков на ней не было. Под рыжим, как октябрьская листва, лобком зияла приоткрытая вагина, отороченная гребешками набрякшей плоти. Зев истекал остро пахнущими соками.
— Вылижи ее, — приказала Таис. — Засунь туда свой язык, малыш.
Хитров испытал не возбуждение, а отвращение. На периферии сознания возникла мысль: «Ее поведение как-то связанно с призраками-шевами. И самоубийство Федорина из той же оперы».
— Уходите!
Он решительно направился к дверям, повернул замок.
Таис развела ноги еще шире и мастурбировала.
— Не заставляй меня ждать, глупенький.
— Вон! — взревел Хитров. — Вон отсюда! Идите проспитесь!
Она убрала руку и сжала колени так, что бедра звонко шлепнулись друг о друга. Настроение эксцентричной певицы резко изменилось. От похоти не осталось следа. Она буравила обидчика преисполненным ярости взором. Щеки пылали под штукатуркой, и треугольные губы вздрагивали:
— Ты как со мной разговариваешь, сучонок? Ты знаешь, кто я такая?
— Выметайся, — бросил Хитров.
— Тебе хана, — прошипела Таис, — тебя уволят к чертям собачьим, молокосос! Я Тамаре позвоню… я…
— Звони, кому хочешь.
Таис спрыгнула со стола, схватила шубу. От злости ее лицо постарело лет на десять.
— В этом городе работы ты себе не найдешь! Даже посудомойкой! Ты не представляешь, кто за мной стоит! Он тебя раздавит! Как букашку! Как клопа! Он таких, как ты, ест на завтрак! Он поворачивает пятый ключ!
— Что? — прошептал Хитров. — Что вы сказали?
Таис вылетела из кабинета, зацепив его локтем.
Хитров подбежал к окну и смотрел, как певица ковыляет по слякоти, тыча брелоком в свой крикливо-розовый малолитражный «дэу».
В голове пульсировала мысль: «Ника была права. Это происходит не только с нами. И это становится сильнее».
