Глава 10
Коменданта дома, в котором жила Салли Андерсон, со времени ее убийства постоянно донимали копы, а теперь еще и монах явился. Комендант не отличался религиозностью, ему было плевать на рай и ад, и он не желал, чтобы всякие там монахи отвлекали его от работы. Он посыпа́л тротуар каменной солью, чтобы растопить наледь.
— Какие у нее с вами могли быть дела? — спросил он Брата Антония.
— Она заказала Библию.
— Чего?
— Библию. От ордена братских пиетистов, — ответил Брат Антоний, полагая, что это звучит очень благочестиво.
— И чего?
— Я член этого ордена, — кротко ответил Брат Антоний.
— И чего?
— Вот, принес ей Библию. Посмотрел номер ее квартиры на почтовом ящике, поднялся, но никто не открыл. Не могли бы вы сказать мне…
— Да уж, надо думать, никто не открыл, — сказал комендант.
— Вот именно, — кивнул Брат Антоний.
— Там уже никто никогда не откроет, — сказал комендант. — Ну, не она, по крайней мере.
— Да? — удивился Брат Антоний. — Разве мисс Андерсон переехала?
— Хотите сказать, у вас нет связи?
— Связи? С кем?
— С Господом.
— С Господом?
— Хотите сказать, Господь не присылает вам ежедневных сводок?
— Я вас не понимаю, сэр, — сказал Брат Антоний.
— Разве Господь не шлет вам своих списков, ребята? — сказал комендант, с атеистическим рвением разбрасывая соль по тротуару. — В раю там кто, или в аду, или где посередине?
Брат Антоний молча таращился на него.
— Салли Андерсон умерла, — сказал комендант.
— Мне жаль это слышать, — сказал Брат Антоний. — Доминус вобискум.
— Эт кум спириту туо, — откликнулся комендант. Он вырос в католической семье.
— Да будет Господь милостив к ее вечной душе, — проговорил Брат Антоний. — А когда она умерла?
— Ночью в прошлую пятницу.
— Какова причина смерти?
— Причина смерти — три дырки от пуль.
Брат Антоний выпучил глаза.
— Прямо здесь вот лежала, на тротуаре, — сказал комендант.
— Полиция уже нашла убийцу? — спросил Брат Антоний.
— Полиция не найдет своего носа, чтобы высморкаться, — выразительно сказал комендант. — Вы что, газет не читаете? О ней же во всех газетах писали.
— Я был не осведомлен, — сказал Брат Антоний.
— Поди, слишком заняты своей латынью, — сказал комендант, швыряя еще совок соли на тротуар. — Все кирие элейсон, да кирие элейсон.
— Да, — сказал Брат Антоний. Он никогда не слышал таких слов. Красиво звучит. Надо будет запомнить на будущее. Смешать несколько «кирие элейсон» с «доминус вобискум». «Эт кум спирито туо» — тоже неплохо.
А затем его осенило, что наблюдается весьма интригующее совпадение: Пако Лопес словил пару пуль во вторник ночью, а его поставщик — три штуки в пятницу ночью. Внезапно торговое дело Лопеса перестало казаться ему такой уж мелочью. Вместе оба убийства были похожи на результат деятельности крупных наркоторговцев-латиносов. Брат Антоний засомневался, стоит ли ему ввязываться. Он не хотел быть найденным мертвым в багажнике машины на парковке аэропорта Спиндрифт. С другой стороны, он чувствовал, что наткнулся на что-то такое, что могло бы принести им с Эммой по-настоящему большие бабки. Если они сыграют правильно. Если сперва осторожненько все кругом обнюхают.
Успеют еще взяться за дело, когда выяснят, что происходит.
— Кем она работала? — спросил он коменданта. Брат Антоний подумал, что если эта Андерсон вместе с Лопесом принимала участие в чем-то крупном, то, возможно, один или более из ее деловых партнеров участвуют в том же. Отсюда и следует начинать. Такие замечательные вести не падают с неба каждый божий день.
— Она была танцовщицей, — сказал комендант.
Брату Антонию представился образ учительницы танго в танцевальной студии — богатой студии, вроде фирмы «Артур Мюррей». Однажды, давным-давно, он был женат на женщине, которая владела закусочной на севере штата. Супруга уговорила его походить с ней в танцевальную студию. Не «Артур Мюррей». И не «Фред Астер». Она называлась… нет, он не помнил, как называлась та студия. Чтобы научиться танцевать «ча-ча-ча». Жена была без ума от «ча-ча-ча». Брат Антоний возжелал учительницу, едва остался с ней наедине в тесном танцклассе. Хорошенькая маленькая брюнетка в облегающем платье была больше похожа на проститутку, чем на училку, которая, как предполагалось, научит его танцевать. Девушка сказала ему, что у него очень легкие ноги, о чем он знал и без нее. Он сжимал руками маленькую атласную попку учительницы, когда вошла жена. Она решила, что им, вероятно, стоит завязать с уроками «ча-ча-ча»… «Живой шаг», вот как называлось то место. Все это случилось давным-давно, еще до того, как жена чуть не погибла от несчастного случая, стоившего ему года в тюрьме Кастлвью по обвинению в покушении на убийство. «Сколько воды утекло с той поры, — подумал Брат Антоний, — кирие элейсон».
— В том мюзикле в центре города, — добавил комендант.
— Что вы имеете в виду? — спросил Брат Антоний.
— «Шпик», — сказал комендант.
Брат Антоний все равно не понял, что он имеет в виду.
— Это название мюзикла, — сказал комендант. — Он идет в театре, в центре города.
— Где в центре? — спросил Брат Антоний.
— Названия театра не знаю. Посмотрите в газетах. Может, есть такие, что печатают и на латыни.
— Да благословит вас Господь, — сказал Брат Антоний.
Телефон на столе Клинга зазвонил, когда они с Брауном уже уходили.
— Клинг слушает.
— Привет, Берт, это Эйлин.
— О, привет, — сказал он. — Я собирался позвонить тебе попозже.
— Нашел сережку?
— Да, там, где ты и сказала. Под задним сиденьем.
— Знаешь, сколько сережек я потеряла на задних сиденьях автомобилей?
Клинг ничего не ответил.
— Но это давно было, конечно, — сказала она.
Клинг промолчал.
— Еще в юности, — сказала она.
Клинг все молчал.
— Ну что ж, — сказала она, — я рада, что ты ее нашел.
— Как ее тебе передать? — спросил Клинг.
— Ты не собираешься к нам по каким-нибудь своим делам?
— Ну…
— В суд? Лабораторию? Управление окружного прокурора? Что-нибудь вроде этого?
— Нет, но…
Она ждала.
— Вообще-то я живу недалеко от моста, — сказал Клинг.
— От моста Калм-Пойнт?
— Да.
— О, здорово! Знаешь «Вид с моста»?
— Что?
— Вообще-то он находится под мостом. На улице Дикс. Маленький винный бар.
— О.
— Просто, ну… чтобы тебе было по пути.
— Ну…
— В пять сможешь? — спросила Эйлин.
— Я сейчас ухожу и не знаю, сколько займет времени…
— Это в самом конце улицы Лэмб, под мостом, прямо на реке, мимо не пройдешь. В пять, ладно? Я угощаю, в качестве благодарности.
— Что ж…
— Или у тебя какие-то другие планы? — спросила Эйлин.
— Нет. Никаких других планов…
— Тогда в пять?
— Ладно, — сказал он.
— Договорились, — сказала она и повесила трубку.
Клинг растерянно смотрел на телефон.
— Кто звонил? — спросил Браун.
— Сережка Эйлин, — сказал Клинг.
— Что?
— Неважно.
К трем часам пополудни они успели обыскать коморку Эдельмана целых три раза — даже четыре, если считать те полчаса, которые они провели, заново обыскивая рабочий стол. Браун предложил на сегодня закончить. Клинг отметил, что они еще не проверили сейф. Браун отметил, что сейф заперт. Клинг позвонил в отряд «Сейфы и замки́». Там ему сказали, что постараются прислать кого-нибудь в течение получаса. Браун закурил, и они начали снова обыскивать кабинет.
Кабинет Эдельмана был первым по коридору на втором, последнем этаже здания, сразу при выходе с лестницы, — вероятно, именно по этой причине Эндрю Флит выбрал его для ограбления в июле прошлого года. Грабителя-наркомана интересуют только быстрота и доступность. На матовом стекле входной двери было выведено золотой краской «Эдельман и брат», а ниже — «Драгоценные камни». Миссис Эдельман говорила, что ее муж работал один, и Браун с Клингом предположили, что фирма получила название, еще когда существовал брат-партнер, и что брат либо умер, либо вышел из дела. Оба сделали пометки в своих блокнотах, что нужно позвонить миссис Эдельман и уточнить.
От входной двери коридорчик метра полтора шириной вел к прилавку высотой до уровня груди, за которым была натянута стальная сетка, такая же, как в камере предварительного содержания в отделе детективов. Слева от прилавка находилась стеклянная дверь, затянутая той же защитной сеткой. Нажав кнопку на внутренней стороне прилавка, можно было открыть замок на двери в кабинет. Но сетка, вроде той, какими ограждают школьные дворы, не помешала бы грабителю просунуть дуло револьвера в любое из ее ромбовидных отверстий и потребовать, чтобы хозяин офиса нажал кнопку. Видимо, это и случилось тем вечером в июле прошлого года. Эндрю Флит вошел, навел револьвер на Эдельмана и приказал ему отпереть дверь в кабинет. От стальной сетки на двери проку не больше, чем от купального костюма в метель.
Со стороны кабинета разделительный прилавок был похож на аптекарский стол — с десятками маленьких выдвижных ящичков, помеченных названиями драгоценных камней. С тех пор, как Эдельмана убили, в кабинет никто не заходил, но ящики, к удивлению детективов, оказались пусты. Клинг и Браун решили, что Эдельман в конце рабочего дня убрал весь товар в сейф. Перед обыском оба надели хлопчатобумажные перчатки. Маловероятно, что убийца успел побывать здесь, прежде чем проследил за Эдельманом до гаража под его домом и там убил, но криминалисты еще не осматривали это место, поэтому детективы перестраховались. Если бы они нашли следы чего-нибудь, что хотя бы отдаленно напоминало кокаин, они сразу же позвонили бы в центр. А пока они действовали строго по инструкции. Криминалистов не вызывают на место, которое не являлось местом преступления, если нет чертовски веских оснований подозревать, что это место каким-то образом связано с преступлением. У них таких оснований не было.
Детектив из «Сейфов и замков» прибыл через сорок минут — весьма недурно, учитывая состояние дорог. Он был одет в короткую дубленку, шапку-ушанку, теплые перчатки, толстые шерстяные брюки, свитер с высоким воротом и черные ботинки на каучуковой подошве. На плече у него висел на ремне черный портфель. Детектив поставил портфель на пол, снял перчатки и потер ладони одну о другую.
— Ну и погодка, а? — Он протянул правую руку. — Турбо, — представился он и пожал руку сначала Брауну, затем Клингу, которые, в свою очередь, тоже представились.
Турбо напомнил Брауну Санта-Клауса с иллюстрации в книжке «Ночь перед Рождеством», которую он традиционно читал своему ребенку каждый сочельник. Турбо был без бороды, но такой же кругленький, с яркими красными щеками, ростом не выше Хэла Уиллиса, зато по крайней мере на метр шире. Покончив с приветствиями, он снова быстро потер ладони одну о другую. Браун подумал, что детектив готовится подбирать комбинацию, как какой-нибудь Джимми Валентайн.
— Итак, где он? — сказал Турбо.
— Вон, в углу, — сказал Клинг.
Турбо посмотрел в угол.
— Я надеялся, что сейф будет старой модели. А этот вроде бы совсем новый. — Он подошел к сейфу. — Старые-то я в три секунды открываю. С этим придется повозиться.
Турбо осмотрел сейф со всех сторон.
— Знаете, что я найду здесь, скорее всего? Свинцовый шпиндель с контргайками снаружи от вала, так что не выйдет сбить гайки, протолкнув его через паз.
Браун с Клингом переглянулись.
— Ну, посмотрим, — продолжал Турбо. — Как думаете, мог он ставить на дневную комбинацию? Вдруг повезет, а? — Детектив потянулся к циферблату, но вдруг рука его замерла. — Криминалисты тут уже были?
— Нет, — сказал Клинг.
— Это поэтому вы в перчатках Микки-Мауса?
Оба посмотрели на свои руки. Они не сняли перчаток, когда пожимали руку Турбо, но тот, похоже, не придал значения отсутствию этикета.
— Что тут за преступление? — спросил он.
— Убийство, — сказал Клинг.
— И вы не вызвали криминалистов?
— Он был убит в городе.
— А здесь что, его офис?
— Да, — сказал Браун.
— Под чью ответственность я вскрываю ящик?
— Мы ведем это дело, — сказал Клинг.
— И что это значит? — спросил Турбо.
— Значит, под нашу, — сказал Браун.
— Да? Попробуйте сказать моему лейтенанту, что я вскрыл сейф по просьбе двух легавых из глубинки, — сказал Турбо и пошел к телефону. Памятуя о том, что криминалисты здесь еще не были, он достал из своего портфеля пару белых хлопчатобумажных перчаток и надел их. Троица детективов стала напоминать официантов в хорошем ресторане. Браун так и ждал, что сейчас один из них начнет передавать по кругу чашу с водой для ополаскивания рук. Турбо поднял телефонную трубку, набрал номер и стал ждать.
— Да, — сказал он, — Турбо говорит. Дайте мне лейтенанта. — Он подождал еще. — Майк, это Доминик. Нахожусь на Норт-Гринфилд, и тут два копа хотят, чтобы я вскрыл для них сейф. — Он посмотрел на Клинга и Брауна. — Еще раз, как ваши имена?
— Клинг, — сказал Клинг.
— Браун, — сказал Браун.
— Клинг и Браун, — сказал Турбо в трубку и снова прислушался. — Какой участок? — спросил он их.
— Восемь-Семь, — сказал Клинг.
— Восемь-Семь, — сказал Турбо в трубку. — Убийство. Нет, это офис убитого. Так что мне делать-то? Ага. Ага. Просто хотел прикрыть свою задницу, понимаешь, Майк? А то оглянуться не успеешь, как посадят за взлом. — Он слушал. — Что за бланк, у кого этот специальный бланк? Нет, не получал. И что в нем должно быть написано? Ага. Ага. Ты хочешь, чтобы они оба подписали, или что? Ага. Ага. И тогда все о’кей, да? Хорошо, босс, как скажешь. Увидимся позже, — сказал он и повесил трубку. — Мне нужен автограф от вас, ребята. Пишите заявление, что освобождаете меня от ответственности. Одной подписи хватит, от того, кто принял сигнал. Я скажу, что писать.
Он продиктовал текст Клингу, который записал его в блокноте и поставил под ним свою подпись.
— Дату, пожалуйста, — сказал Турбо.
Клинг поставил дату.
— И на всякий случай свое звание и номер значка.
Клинг приписал свое звание и номер значка под подписью.
— Извините за все эти формальности, — сказал Турбо, убирая в карман лист бумаги, который Клинг вырвал из блокнота. — Если в сейфе есть что-то ценное, и оно пропадет…
— Понятно, ты просто прикрываешь задницу, — сказал Браун.
— Вот именно, — сказал Турбо, бросая на него хмурый взгляд. — А теперь давайте посмотрим, ставил ли этот парень дневную комбинацию. — Он снова подошел к сейфу. — Многие, кому приходится открывать и закрывать сейф по нескольку раз в день, просто делают крошечный поворот диска, когда запирают его, понимаете? Тогда нужно лишь повернуть диск обратно на предыдущую цифру. Быстро и просто. — Он медленно повернул диск и дернул за ручку. — Нет, не повезло. Опробуем прием «пять-десять».
Детективы посмотрели на него вопросительно.
— Многим трудно дается запоминание чисел, и поэтому, когда они заказывают сейф, ставят комбинации из трех цифр, которые идут подряд в таблице умножения. Например: пять, десять, пятнадцать. Или четыре, восемь, двенадцать. Или шесть, двенадцать, восемнадцать, что-нибудь в таком духе. Редко когда доходят до строки с девяткой. Девятка — это уже сложно. Вот сколько будет девять на три? — спросил он Клинга.
— Двадцать семь, — сказал Клинг.
— Ну, исключение только подтверждает правило. Что ж, попробуем.
Он начал перебирать цифры из таблицы умножения, потом сказал:
— Не знаете день рождения убитого?
— Нет, — сказал Браун.
— Иногда люди используют даты рождения, чтобы легко запомнить. Скажем, если бы он родился 15 октября 1926 года, комбинация была бы такая: десять влево, пятнадцать право, затем двадцать шесть раз влево. Но вы не знаете его день рождения, да?
— Нет, — сказал Браун.
— Посмотрите, какой там номер на телефоне?
— Что? — сказал Браун.
— Номер. На телефоне, по которому я сейчас звонил. На его столе. Какие там первые шесть цифр? Иногда люди берут первые шесть цифр своего номера телефона.
— Хотите, чтобы я переписал их, или что? — спросил Браун.
— Да, перепиши. По таблице умножения я пока только на шестерке. Обычно я пробую до одиннадцати, после одиннадцати идут слишком сложные цифры. Ну кто, скажите, способен запомнить, сколько будет четырнадцать на три?
— Сорок два, — сказал Клинг.
Турбо мрачно покосился на него.
— Ну, давай сюда номер телефона, — сказал он.
Браун передал ему листок бумаги, на котором записал первые шесть цифр номера. Турбо испробовал их.
— Нет, не повезло. Ладно, выдвигаем тяжелую артиллерию. — Он открыл портфель и достал из него небольшой молоток и зубило. — В отряде «Сейфы и замки» работают лучшие медвежатники города, — с гордостью сказал он и одним ловким ударом сбил наборный диск. — Шпиндель, похоже, свинцовый. Сейчас выясним.
Он принялся стучать молотком по открытой части шпинделя. От ударов тот начал плющиться.
— Точно, свинец, — сказал Турбо. — Перед вами то, что мы называем денежным ящиком. Это значит, что он сделан из толстых стальных листов, с ударостойким шпинделем, а иногда и с ригельной блокировкой, срабатывающей при выбивании, или даже с медным листом в двери, так что ацетиленовой горелкой его не возьмешь. Если бы я знал, с чем столкнусь, захватил бы взрывчатку. — Он вдруг улыбнулся. — Шучу. Лучшие взломщики в наши дни редко пользуются взрывчатыми веществами. Буду отгибать сталь, пока не проделаю достаточно большую дыру, чтобы просунуть в нее лом. Как только доберусь до блокировки, смогу выломать ее, и дверь легко откроется. Располагайтесь поудобнее, ребята, это займет какое-то время.
Клинг взглянул на часы. Было десять минут пятого, а он обещал Эйлин встретиться с ней в пять. Он подумал, не позвонить ли ей, но решил не звонить.
— Нельзя ли прибавить света? — спросил Турбо.
Браун щелкнул выключателем на стене.
Турбо приступил к работе.
Он открыл ящик за двадцать минут. Парень явно был очень доволен собой, так что Браун и Клинг горячо поздравили его с успехом, после чего опустились на корточки и заглянули внутрь.
В сейфе было не очень много драгоценных камней. Так, несколько пакетиков с рубинами, изумрудами, сапфирами и один мешочек с бриллиантами. Однако на полке в задней части ящика лежали аккуратно сложенные пачки денег. Там оказалось триста тысяч долларов сотенными купюрами.
— Мы с вами выбрали не ту профессию, — сказал им Турбо.
С тех пор как два дня назад детектив Ричард Дженеро случайно накричал на капитана из управления, он стал отвечать на телефонные звонки крайне осмотрительно. Никогда не знаешь, кто там на другом конце. В этом таинство телефонной связи. В жизни были и другие таинства, например, то, почему его мать постоянно советовала ему «не совать нос в чужие дела». Полицейскому, чья работа в этом и состоит, такой совет казался абсурдным. Когда во вторник, в половине пятого, зазвонил телефон на столе Кареллы, Дженеро не сразу решился взять трубку. Карелла был на другом конце комнаты, он надевал пальто, собираясь уходить. А что, если снова звонит тот капитан? Карелла с капитаном вроде бы хорошие приятели. Карелла много смеется, разговаривая с ним по телефону. А вдруг этот капитан опять накричит на Дженеро? Телефон продолжал звонить.
— Кто-нибудь, снимите уже трубку, а? — крикнул Карелла, застегивая пальто.
Поскольку Дженеро был единственным, кто оставался в комнате, он поднял трубку и очень осторожно приблизил ее к уху, оставив небольшое расстояние — на случай, если капитан снова будет ругаться.
— Алло? — сказал он, предусмотрительно не называя своего имени.
— Детектива Кареллу, пожалуйста, — сказал голос в трубке.
— Как вас представить? — вежливо спросил Дженеро.
— Скажите ему, это Дэнни, — ответил голос.
— Слушаюсь, сэр, — отозвался Дженеро. Он не знал, был ли Дэнни тем капитаном, который звонил в воскресенье, или, возможно, это совсем другой капитан. — Стив! — крикнул он. — Это Дэнни!
Карелла быстро подошел к своему столу.
— И почему телефон всегда звонит, когда я собираюсь уходить? — проворчал он.
— Таинство телефонной связи, — ангельски улыбаясь, сказал Дженеро.
Карелла взял трубку. Дженеро вернулся к своему столу, где он разгадывал кроссворд и бился над словом из пяти букв, означающим животное из породы кошачьих.
— Привет, Дэнни, — сказал Карелла.
— Стив? Надеюсь, я тебе не помешал?
— Нет-нет. Что у тебя?
Мейер вышел из мужского туалета, застегивая молнию на брюках. Он прошел через ворота в перегородке и направился к вешалке. Шерстяная шапка, которую связала жена, лежала в правом кармане его пальто. Он подумал, не надеть ли. Затем все-таки взял с вешалки синюю шляпу, пристроил ее на лысую голову, накинул на себя пальто и пошел туда, где Карелла говорил по телефону.
— «Интересное»? — переспросил Карелла.
— Надо бы поговорить с телкой, которая жила с Лопесом, понимаешь, кого я имею в виду? — сказал Дэнни.
— Да, Квадрадо.
— Ага. Подольщусь, думаю, скажу, что хочу прикупить порошка, что-нибудь такое. Чтобы разговорить ее, понимаешь?
— Так что интересного ты нашел, Дэнни?
— Ну… может, ты уже знаешь, Стив, а может, и нет.
— Что, Дэнни? — сказал Карелла. Он посмотрел на Мейера и пожал плечами. Мейер тоже пожал.
— Ее порезали в лоскуты ночью прошлого воскресенья.
— Что?
— Ага. Умерла в больнице святого Иуды вчера утром около одиннадцати.
— Кто тебе это сказал?
— Ее соседка.
— Ты уверен?
— Я всегда проверяю информацию, Стив. Я позвонил в больницу, как только вышел из ее дома. Она умерла, это точно. Там все еще ждут кого-нибудь, кто заберет тело. У нее были родственники?
— Двоюродный брат, — пробормотал потрясенный Карелла.
— Да, — сказал Дэнни. — Стив, ты все еще хочешь, чтобы я искал тридцать восьмой? То есть… дамочку-то порезали.
— Да, пожалуйста, продолжай искать, — сказал Карелла. — Спасибо тебе. Большое спасибо.
— Увидимся, — сказал Дэнни и повесил трубку.
Карелла несколько секунд держал трубку в руке, прежде чем положить ее на рычаг.
— Что? — спросил Мейер.
Карелла глубоко вздохнул. Покачал головой. Не снимая пальто, подошел к двери лейтенанта и постучал.
— Входите! — крикнул Бернс.
Карелла сделал еще один глубокий вдох.
Потолок в баре «Вид с моста» украшали стеклянные бокалы. Основание каждого бокала было захвачено узкими деревянными планками, ножки и чаши свисали вниз, создавая впечатление огромной, от стены до стены, люстры, искрящейся светом, что отражался от огня в камине. Стена, в которой находился камин, была сделана из кирпича, две другие были обшиты деревянными панелями, а в четвертой стене имелось широкое окно, через которое Клинг видел реку и буксиры, медленно идущие по ней в сгущающихся сумерках. Часы на перекладине напротив входной двери показывали полшестого. Он постарался доехать до центра города как можно быстрее, предоставив Брауну звонить лейтенанту с поразительной новостью о том, что в сейфе Эдельмана обнаружены триста тысяч зеленых.
Винный бар был полон мужчин и женщин, которые, по-видимому, работали в многочисленных судах, муниципальных учреждениях, адвокатских бюро и брокерских конторах — все судебные, экономические, правовые и государственные структуры размещались в этой самой старой части города. В баре стоял приятный гул разговоров, то и дело звучал непринужденный смех; пылающий в камине огонь и мерцание свечей в рубиново-красных стаканчиках на каждом из круглых столов создавали ощущение уюта. Клинг подозревал, что пабы в Лондоне по вечерам выглядят и звучат именно так. Он заметил знакомого помощника районного прокурора, поздоровался с ним, затем поискал глазами Эйлин.
Она сидела за столом у окна, подперев ладонью подбородок, и смотрела на реку. Свеча в рубиновом подсвечнике бросала мерцающие красные блики на ее рыжие волосы. Девушка казалась такой задумчивой и погруженной в себя, что на мгновение Клинг усомнился, стоит ли ему нарушать то настроение, которым она делилась с темными речными водами. Он снял пальто, повесил его на вешалку у двери и направился туда, где она сидела. Эйлин отвернулась от реки, как только он подошел, будто почувствовав его приближение.
— Привет, — сказал Клинг. — Извини, опоздал. Работа задержала.
— Я сама только что пришла, — сказала она.
Он сел напротив нее.
— Итак, — сказала она. — Нашлась, значит, сережка.
— Да, там, где ты сказала, — Клинг полез в карман пиджака. — Давай сразу отдам, пока снова не потерялась, — сказал он и положил золотое колечко на стол между ними. Он заметил, что пару к нему Эйлин так и оставила на правом ухе. Она взяла серьгу со стола, потянула левой рукой за мочку левого уха и правой рукой надела серьгу. Жест напомнил ему, внезапно и болезненно, как надевала или снимала серьги Августа — тот особенный женственный наклон головы, волосы падают каштановым каскадом… У Августы были проколоты уши. Эйлин носила клипсы.
— Ну что, — сказала она с улыбкой, а потом вдруг слегка смутилась, как будто осознала, что за ней наблюдали в очень интимный момент, когда она думала, что никто не смотрит.
Ее улыбка на мгновение дрогнула. Эйлин взглянула через комнату туда, где официант принимал заказ у другого столика.
— Какое предпочитаешь? Белое или красное?
— Белое, наверное, — ответил он. — Но слушай, я сам заплачу. Не нужно…
— Совершенно исключено! После всех трудностей, что я тебе доставила?
— Мне было ничуть не трудно…
— Ни в коем случае! — сказала она и подала знак официанту.
Клинг замолчал. Эйлин вдруг присмотрелась к нему внимательнее, заметив в выражении его лица что-то странное.
— Тебя это и правда так сильно беспокоит? — сказала она.
— Нет-нет.
— То, что я плачу, я имею в виду.
— Ну… нет, — сказал Клинг, подразумевая «да». Одной из самых неприятных ситуаций в его браке было то, что их расходы в основном оплачивались из непомерных заработков Августы.
Официант уже стоял возле них с винной картой в руке. Учитывая, что позвала его женщина, и давно уже не удивляясь тому, что женщины сами делают заказ и платят, он протянул папку ей.
— Слушаю, мисс?
— Заказ будет делать джентльмен, — сказала Эйлин. Клинг посмотрел на нее. — И счет принесете тоже ему, — добавила она.
— Как вам угодно. — Официант передал карту Клингу.
— Я не очень хорошо в этом разбираюсь, — сказал он.
— Я тоже, — сказала Эйлин.
— Предпочитаете белое или красное? — спросил официант.
— Белое, — сказал Клинг.
— Сухое белое?
— Ну… пожалуй.
— Могу предложить «Пуйи Фюме», сэр. Хорошее сухое белое вино с несколько дымным привкусом.
— Эйлин?
— Вроде нормально, — сказала она.
— Э-э… тогда вот это, как вы говорите, «Пуй Фюй», пожалуйста, — сказал Клинг и так поспешно отдал официанту карту, словно та загорелась у него в руке.
— Похоже на название китайского блюда, — сказал он Эйлин, когда официант ушел.
— Ты смотрел этот французский фильм? Классика, — сказала она. — Забыла название. С Жераром Филиппом и… Мишель Морган, кажется. Она пожилая женщина, а он очень молодой человек, и он ведет ее в модный французский ресторан…
— Нет, вроде не смотрел, — сказал Клинг.
— В общем, он пытается произвести на нее впечатление, и когда официант приносит вино, которое он заказал, он наливает немного в свой бокал, делает маленький глоток… а женщина не отрывает от него взгляда, и официант наблюдает за ним… и он пробует вино, как бы прислушивается к своим ощущениям, и говорит: «У вина привкус пробки». Официант долго смотрит на него… знаешь, французские официанты, они обычно все такие высокомерные… потом наливает немного вина в свой маленький серебряный кубок для проб, как там его называют, отпивает немного и смакует. Все в ресторане наблюдают за ними, потому что знают, что те двое любовники, и нет ничего в мире, чего французы любят больше, чем любовников. Наконец, официант торжественно кивает и говорит: «Мсье прав, вино имеет привкус пробки». И уходит, чтобы принести новую бутылку. Жерар Филипп улыбается, Мишель Морган улыбается, и все в ресторане улыбаются.
Эйлин тоже улыбалась.
— Это очень симпатичная сцена, — сказала она.
— Я не много видел иностранных фильмов, — пожал плечами Клинг. — Я имею в виду, те, что с субтитрами.
— Этот был с субтитрами, — сказала Эйлин. — Но он очень красивый.
— Сцена, похоже, действительно классная, — сказал Клинг.
— «Le Diable au Corps», вот как назывался.
Клинг посмотрел на нее с недоумением.
— Название фильма, — пояснила она. — Означает: «Дьявол во плоти».
— Хорошее название, — сказал Клинг.
— Да, — сказала Эйлин.
— «Пуйи Фюме», — объявил официант и вытащил пробку. Он обтер горлышко бутылки полотенцем, затем налил немного вина в бокал Клинга. Клинг посмотрел на Эйлин, поднял бокал, поднес его к губам, отпил вина, приподнял брови и сказал:
— У этого вина привкус пробки.
Эйлин засмеялась.
— Пробки? — сказал официант.
— Я шучу, — сказал Клинг. — Отличное вино.
— Потому что на самом деле, если…
— Да нет, все в порядке, правда.
Эйлин продолжала смеяться. Официант нахмурился. Он налил вино в бокал Эйлин, потом наполнил бокал Клинга. И хмуро отошел от стола.
Эйлин и Клинг подняли бокалы.
— За золотые дни и фиолетовые ночи! — сказала Эйлин и чокнулась с ним бокалом.
— Твое здоровье, — сказал он.
— Мой дядя Мэтт всегда так говорил. Пил, как рыба. — Эйлин поднесла бокал к губам. — Смешно было бы, если б вино на самом деле пахло пробкой, да? — Она пригубила вино.
— А пахнет? — спросил Клинг.
— Нет, нет, очень хорошее. Попробуй. По-настоящему на этот раз.
Он отпил.
— Ну что? Вкусно?
— Да.
— Все-таки, наверное, это была Мишлин Прель, — сказала Эйлин. — Актриса в том фильме.
Несколько секунд они сидели молча. На реке загудел буксир.
— Расскажи, — сказала она, — над чем ты сейчас работаешь?
— Убийство, совершено в субботу поздно вечером.
— И в чем там дело?
— Пока непонятно, — сказал Клинг.
— Потому и интересно, — сказала Эйлин.
— Наверное.
— То, с чем работаю я, редко бывает загадочным. Я всегда служу приманкой для какого-нибудь извращенца.
— Не хотел бы я оказаться на твоем месте, — сказал Клинг.
— Иногда действительно бывает страшно.
— Надо думать.
— С другой стороны, никто ведь не заставлял меня идти в полицию, верно?
— А как вышло, что ты пошла работать в полицию?
— Из-за дяди Мэтта. Любителя золотых дней и фиолетовых ночей. Он был копом. Я любила его до смерти, поэтому решила, что тоже стану копом. Дядя работал в старом сто десятом участке в Риверхэд. Пока его не убили однажды ночью в баре. Он даже не был на дежурстве. Просто сидел там и пил свой бурбон, когда ворвался какой-то парень с обрезом в руках и с красным клетчатым платком на лице. Дядя Мэтт выхватил служебный револьвер, и парень его застрелил. — Эйлин помолчала. — Парень разбогател на пятьдесят два доллара и тридцать шесть центов, которые взял из кассы. Его так и не поймали. Я все надеюсь, что однажды наши с ним пути пересекутся. Обрез и красный клетчатый платок. Пристрелю суку.
Она закрыла глаза.
— А ты как попал в полицию? Зачем ввязался?
— Показалось, что это хорошее дело, правильное, — сказал Клинг, пожав плечами.
— А сейчас? Оно все еще кажется тебе правильным делом?
— Пожалуй, да. — Клинг снова пожал плечами. — Получаешь своего рода… хотя и выматывает, ты же знаешь.
— Да, — кивнула она.
— Все, с чем сталкиваешься… — сказал он и замолчал.
Они отпили еще вина.
— Над чем ты сейчас работаешь? — спросил Клинг.
— В четверг начну работать, — сказала она. — Ночью.
— И что это?
— Какой-то гад насилует медсестер в парке у больницы Уорт-Мемориал. Когда они идут к метро через парк. Знаешь этот парк? В китайском квартале?
— Да.
— Насильник нападает на тех, кто возвращается после вечерней смены, которая с четырех до полуночи. В течение последних трех месяцев всегда выбирает безлунную ночь.
— То есть в четверг ночью луны, я так понимаю, не будет.
— Да, «Никакой луны». Правда, классная песня?
— Какая песня?
— «Никакой луны».
— Я ее не знаю, — сказал Клинг. — Извини.
— Это не назовешь сценой «Ой, мы оба любим одно и то же», да?
— Я не знаю, что это за сцена, — сказал Клинг.
— Такие всегда бывают в фильмах. «Какой у тебя любимый цвет? Желтый. У меня тоже! А любимый цветок? Герань. И у меня! Вот это да, мы оба любим одно и то же!» — Эйлин снова рассмеялась.
— По крайней мере нам обоим нравится вино, — сказал Клинг и улыбнулся. — Ты оденешься медсестрой?
— Конечно. Думаешь, это сексуально?
— Что?
— Медсестры. Их форма, я имею в виду.
— Никогда не задумывался.
— Знаешь, многие мужчины неравнодушны к медсестрам. Наверное, им кажется, что медсестры всякое повидали. Парни лежат голыми на операционных столах и все такое. Они полагают, медсестры — опытные.
— М-м, — протянул Клинг.
— Один мужчина как-то сказал мне — я с этим мужчиной встречалась, он был редактором небольшого издательства, — он сказал мне, что, если поставить слово «медсестра» в названии книги, можно печатать миллион экземпляров, и все раскупят.
— Что, правда?
— Так он мне сказал.
— Полагаю, он знает.
— Но тебя медсестры не заводят, да?
— Я этого не говорил.
— Как-нибудь покажусь тебе в своем медсестринском наряде, — сказала Эйлин.
Она посмотрела ему в глаза. Клинг промолчал.
— Белый цвет, наверное, тоже играет какую-то роль, — сказала Эйлин. — Тот факт, что форма медсестер белая, как платье невесты. Как ты думаешь?
— Возможно, — сказал Клинг.
— Противоречивый образ, скажи? Опытная девственница. Не то, что много невест сегодня девственницы, — сказала она, пожимая плечами. — В наши дни никто такого и не ожидает, верно? Мужчины, я имею в виду. То, что невеста будет девственницей?
— Наверное, нет, — сказал Клинг.
— Ты ведь не был женат? — спросила она.
— Был, — сказал он.
— Я и не знала.
— Да, — сказал он.
— И что случилось?
Клинг замялся.
— Я недавно развелся.
— Мне очень жаль, — сказала Эйлин.
— Ничего, — сказал он и поднял бокал, избегая ее пристального взгляда. — А ты?
— Все еще жду мистера Правильного. У меня есть такая фантазия… ну, мне не стоит тебе рассказывать…
— Нет, продолжай, — сказал он, поднимая глаза.
— Ну… это, конечно очень глупо… — начала Эйлин, и он мог поклясться, что она покраснела. Хотя, возможно, это был просто красный отблеск огня от рубинового подсвечника. — Иногда я воображаю, что одному из этих насильников… ну, удастся… понимаешь? Я не успею вовремя выхватить револьвер, и он сделает все, что захочет, — и вдруг окажется моим принцем! Я в него безумно влюблюсь, и мы будем жить долго и счастливо. Только умоляю, не говори об этом Бетти Фриден или Глории Стейнем. Меня выгонят из общества феминисток.
— Обычная фантазия об изнасиловании, — сказал Клинг.
— Ну, только я-то, случается, имею дело с реальными изнасилованиями, — сказала Эйлин. — И знаю, что это не забава и не игра.
— Угу, — сказал Клинг.
— Тогда почему у меня такие фантазии? Я ведь много раз была на волоске…
— Может, именно поэтому. Фантазия делает все не таким пугающим. Твою работу, я имею в виду.
— У нас с тобой сейчас, кажется, была сцена «Я не знаю, почему тебе это рассказываю».
— Да, наверное, — сказал он и улыбнулся.
— Кто-нибудь должен написать книгу про все эти киношные клише, — сказала она. — Больше всего мне нравятся сцены, где убийца наставляет на своего преследователя пистолет, говорит что-то вроде: «Теперь я тебе все расскажу, потому что через три секунды ты умрешь», и начинает хвастаться, как он кого убил и почему.
— Хотел бы я, чтобы и в реальности все было так просто, — сказал Клинг, улыбаясь.
— Или то, что я называю «Не ждали». Сцену, в которой сначала показывают жену в постели с любовником, потом — как муж вставляет ключ в дверной замок, и зрители все должны такие: «Ой! Что сейчас будет!» Правда, классная сцена?
Улыбка сбежала с его лица.
Эйлин сразу поняла, что совершила какую-то ужасную ошибку, и теперь смотрела на него, пытаясь понять, что из сказанного ею так сильно его задело. До этого момента, они, казалось, отлично поладили…
— Давай попросим счет, — сказал Клинг.
Она поняла, что давить не стоит. Если она чему и научилась, работая в качестве приманки, так это терпению.
— Конечно. Вообще-то мне тоже надо бежать. Еще раз спасибо тебе большое, что нашел сережку. Я тебе очень признательна.
— Нет проблем, — сказал Клинг. Но он не смотрел на нее, он подавал знак официанту.
Пока ждали счет, оба молчали. Выйдя из бара, они пожали друг другу руки, вежливо попрощались и разошлись в разные стороны.
— Ненавижу сцены, которые разыгрываются за кулисами, — сказал Мейер.
— Так почему ты не пошел туда вместе со мной? — спросил Карелла.
— Слушать, как он орет, было и снаружи неприятно, — сказал Мейер. — Ну, расскажешь, наконец, в чем было дело?
Они сидели на передних сиденьях одного из новых седанов их участка. Каждый раз, когда они сдавали машину, сержант Мерчисон выходил и сверялся со списком царапин и вмятин. Так он определял, кто понесет ответственность за новые царапины и вмятины. В салоне было уютно и тепло. На задних колесах стояли зимние шины с шипами. Хоуз и Уиллис, которые уже пользовались этим автомобилем, сказали, что его иногда заносит на льду. Но у Кареллы и Мейера, пока они ехали в центр города к дому Тимоти Мура, не возникло никаких трудностей.
— Давай, рассказывай, — сказал Мейер.
— Все просто, — сказал Карелла. — В воскресенье ночью зарезали подружку Пако Лопеса.
— Что?!
— Она умерла вчера утром в больнице Святого Иуды.
— Где это произошло? — спросил Мейер.
— Вот именно. Патруль обнаружил ее возле ее дома на Эйнсли-авеню. Все это есть в оперативной сводке, Мейер. Сигнал «10–24», ножевое ранение, доставлена в больницу Святого Иуды.
— Кто принял сигнал в воскресенье ночью?
— Неважно. Патруль обнаружил ее только в понедельник утром. Ночная смена уже закончилась, ее обнаружила дневная смена, которая с восьми до четырех.
— Это когда мы просматривали сводки! — сказал Мейер.
— Ты начинаешь понимать.
— Тогда почему, черт возьми, патрульные о ней не доложили?
— Они доложили.
— А почему мы этого не увидели?
— Патрульная машина «Чарли» вызвала «Скорую», а затем сопроводила ее в больницу. Девушка была еще жива, когда ее привезли в больницу. Так записано в отчете, который они написали в конце смены.
— В четыре часа, ты имеешь в виду? В какое время девушка умерла?
— Около одиннадцати.
— Это указано в отчете?
— Нет. Я узнал от Дэнни Гимпа.
— Супер! Стукач складывает за нас пазл!
— В точности слова Пита.
— И что теперь?
— Теперь мы едем спросить Тимоти Мура о возможном приработке его подруги.
— Я имею в виду, что насчет этой Квадрадо?
— Ее порезали, Мейер. Не застрелили. Разве это тот же модус операнди?
— Может быть, у парня закончились пули.
— Может быть. А может быть, это просто еще одно из ножевых убийств, каких сотни каждый день. Позже я хочу поговорить с ее двоюродным братом, тем парнем, который первым вывел нас на нее, когда мы занялись убийством Лопеса. Может, он что-то знает.
— Если это связано с кокаином…
— Не исключено.
— Тогда это начинает выглядеть как крутая разборка, — сказал Мейер. — А я мог бы обойтись без разборок наркобанды.
— Давай сначала поговорим с Муром, — сказал Карелла.
Они работали в большом городе. А в большом городе ошибки неизбежны. Вполне вероятно, что даже если бы они сразу узнали о случившемся с Джудит Квадрадо, она оказалась бы не в состоянии рассказать им что-либо ценное для расследования дела — или дел, не факт, что они связаны. Узнай они про нее вовремя, возможно, успели бы расспросить ее или даже получить предсмертное заявление, хотя это все равно могло ни к чему не привести. Но даже в большом городе не мешает вовремя узнавать о текущих событиях.
Карелла был счастлив, например, узнать от лейтенанта Бернса о том, что Браун и Клинг обнаружили триста тысяч долларов стодолларовыми купюрами в сейфе Марвина Эдельмана — последней или, по крайней мере, самой недавней жертвы. Наличие такой горы денег можно было отнести, конечно, к самой природе бизнеса Эдельмана: торговец драгоценными камнями в обмен на свой товар обычно принимает отнюдь не жетоны метро. Но почему такая грандиозная сумма денег хранилась в кабинетном сейфе, а не на банковском счету или хотя бы в банковском сейфе? Вот какой вопрос беспокоил детективов. Он, возможно, не беспокоил бы их так сильно, если бы товарищи Эдельмана по несчастью не были связаны с кокаином. Где кокаин — там обязательно большие деньги. А деньги в сейфе Эдельмана были очень большими.
На протяжении многих лет кокаин был известен под множеством имен: кокс, кокос, снег, снежок, иней, санный путь, пыльца счастья, золотая пыль, звездная пыль, Бернис, Коррина, белая леди, белая лошадь и, конечно, конфетки для носа. Смесь его с героином называлась «спидбол», хотя недавно в уличном жаргоне для этой комбинации появилось название: «коктейль Белуши». Но как его ни называй, для полиции кокаин — сплошная головная боль.
На территории восемьдесят седьмого дилеры героина стали присваивать своему товару торговые марки. Они наклеивали на маленькие пергаминовые пакетики ярлычки с такими затейливыми именами, как: «Кайф Кули», «Убийство № 1», «Восторг», «Белый кит», «Жидкое серебро», «Кузен Эдди», «Кролик», «Безумный Эдди» или «Славная киска» — названия, какие вряд ли пришли бы в голову маркетологам конфетной фабрики. Поскольку люди, продающие допинг, были преступниками, в среде которых нет понятия о чести, уже через пару часов после того, как качественный товар уважаемого дилера попадал на улицу с маркой «Дьявол», «Пророчество» или «Посвящение», какой-нибудь пронырливый толкач сбывал пакетики с таким же ярлычком, только с героином, разбавленным почти до ничего — «битый товар», как называли его наркоманы и дилеры.
Но то — героин.
С кокаином все иначе.
В самом последнем федеральном отчете, переданном отделу детективов, говорилось, что в прошлом году в Соединенные Штаты проникли контрабандой приблизительно шестьдесят метрических тонн кокаина, общей стоимостью в пятьдесят миллиардов долларов.
Кокаин был в моде.
В этом состояла его самая большая проблема. Кокаин нюхают не подростки из трущоб. Потребители кокаина могли руководить большой голливудский студией и принимать многомиллионные решения по поводу того, какой следующий фильм они свалят на головы ничего не подозревающей публики. Они могли сидеть ночью на собственном пляже в Малибу, слушая шум прибоя и вдыхать кокс с маленькой золотой ложечки, которую носили на изящной золотой цепочке под сшитой на заказ шелковой рубашкой. Короче говоря, если хотите принимать кокаин, не мешает стать побогаче.
Каждый коп знал математику кокаина. Каждый полицейский также являлся экспертом по метрической системе мер и весов. Чтобы понимать эту экономику, нужно знать, что унция кокаина составляет 28,3 грамма, а килограмм эквивалентен 35,2 унции или 2,2 фунта по английской системе мер и весов. Средний колумбийский фермер, выращивающий коку, продает свои листья торговцам по доллару за фунт — два за кило, плюс-минус пенни. К тому времени, как сырье будет преобразовано в гидрохлорид кокаина, затем разбавлено еще и еще — «разведено», «разбуторено» или «разбодяжено» — а потом продано в пергаминовых пакетиках того размера, какой вы можете найти в сахарнице в кафе, грамм может обойтись вам уже где-то между 100 и 125 долларами, в зависимости от качества. Астрономические баксы, что крутятся в торговле кокаином, связаны с необычайно большим числом посредников между источником и потребителем и беспардонным разведением на каждом этапе: от максимума в 90–98 % чистоты в Южной Америке до 12 % на улицах.
И Мейер, и Карелла испытывали смешанные чувства по поводу вероятной кокаиновой связи между убийствами. С одной стороны, они рвались поскорее закрыть файл Лопес — Андерсон — Эдельман (и, возможно, Квадрадо). С другой стороны, если убийства не имеют ничего общего с южноамериканцами, которые вели свой бизнес из Маджесты за рекой — из «маленькой Боготы», как говорили в полиции, — детективам не хотелось открывать эту банку с червями. Организованная преступность не входила в их компетенцию и была, пожалуй, не по зубам паре копов. Когда они стучали в дверь квартиры Тимоти Мура на втором этаже дома в Челси-Плейс, они надеялись одновременно и на то, что он расскажет им, каким образом Салли Андерсон замешана в наркоторговле, и на то, что наводка Лонни Купер окажется ложной. Лучше уж честный псих, чем колумбийский киллер.
Из-за двери доносились звуки музыки. Классической. Много струнных инструментов. Музыка звучала очень громко, она проникала сквозь деревянную дверь и наполняла коридор. Детективы постучали еще раз.
— Кто там? — крикнул голос.
— Полиция! — прокричал Карелла.
— Подождите минутку!
Они подождали. Струнные уступили место ударным, затем вступил, как предположил Карелла, гобой. Дверь открылась. Музыка стала громче.
— Привет, — сказал Тимоти Мур, одетый в спортивный свитер с символикой университета, коричневые вельветовые брюки и стоптанные домашние тапки. — Заходите. Я сам только что пришел, буквально минуту назад.
Квартира состояла из гостиной, спальни и кухни. В этом районе города, в непосредственной близости от университета, она, вероятно, стоила ему около шестисот баксов в месяц. Входная дверь открывалась прямо в небольшую гостиную, обставленную мебелью, купленной, вероятно, на распродаже. Там стояли стулья, лампы, диван — и книжные шкафы, битком набитые толстыми томами. Карелла подумал, что это, наверное, учебники по медицине. В углу комнаты стоял на подставке человеческий скелет. На столике возле потертого дивана стояли телефон и портативное радио, извергающее то ли симфонию, то ли концерт, то ли сонату, то ли что еще. Радио было похоже на ту маленькую японскую штучку, которую слушал Дженеро — во всех отношениях, кроме одного: радио Дженеро, как правило, передавало рок-музыку. За диваном находилась дверь в спальню, она была открыта, и детективы могли видеть неприбранную постель. На противоположной стене другая дверь вела в кухню.
— Сделаю потише, — сказал Мур и сразу же направился к радио. Когда он убавил звук, Карелла задумался, почему он просто не выключил его.
— Ну вот, — сказал Мур.
Музыка по-прежнему звучала раздражающе громко. Карелла подумал, не туговат ли студент на ухо, и тут же спросил себя, не слишком ли эмоционально он реагирует. К привычкам слабослышащих людей следовало бы отнестись с бо́льшим тактом.
— Не хотели беспокоить вас в университете, — сказал Карелла громко, чтобы его было слышно за музыкой. Вступили кларнеты, догадался он. Или, может быть, флейты.
— Вы не могли бы сделать еще тише? — сказал Мейер, по-видимому, не обремененный заботой о чувствах людей со стойким нарушением функций организма.
— О, простите, — сказал Мур и снова отправился к радио. — Привык слушать громко.
— Есть результаты исследований, — сказал Мейер.
— Каких исследований?
— О поколении рок-н-ролла. Оно стремительно глохнет.
— В самом деле?
— В самом деле, — сказал Мейер. — Из-за децибелов.
— Ну, я пока не оглох, — улыбнулся Мур. — Угостить вас чем-нибудь? Кофе? Чай?
— Нет, спасибо, — сказал Карелла.
— Что ж, присаживайтесь. Говорите, пытались найти меня в университете?
— Наоборот, мы не хотели вас там беспокоить.
— Ну, спасибо. Я вам очень признателен. Я и так сильно отстаю, а тут еще и из аудитории вытащили бы… — Он посмотрел сначала на Кареллу, потом на Мейера. — С чем вы пришли? Есть хорошие новости?
— Пока нет, — сказал Карелла.
— А-а. Я уж подумал…
— Нет, к сожалению.
— Как по-вашему, есть еще шанс, вы его поймаете?
— Мы работаем, — сказал Карелла.
— Мистер Мур, — сказал Мейер, — вчера у нас состоялся долгий разговор с девушкой по имени Лонни Купер, одной из танцовщиц в «Шпике».
— Да, я ее знаю, — кивнул Мур.
— Она рассказала нам о вечеринке в ее квартире, что была неделю назад в воскресенье… которую вы пропустили.
— И что? — озадаченно сказал Мур.
— Она подтвердила, что на вечеринке был кокаин.
— Подтвердила?
— Ранее мы слышали это от трех отдельных источников.
— Да? — Мур по-прежнему выглядел озадаченным.
— Мистер Мур, — сказал Карелла. — В последний раз, когда мы говорили с вами, мы спросили, не была ли Салли Андерсон как-то связана с наркотиками. Вы сказали нам…
— Ну, я действительно не помню точно, что…
— Мы спросили вас, цитирую: «Она имело дело с наркотиками?» И вы ответили, цитирую: «Нет». Мы также спросили, не была ли она вовлечена в другие нелегальные занятия, и на этот вопрос вы тоже ответили «нет».
— Так и есть. Насколько я знаю, Салли не имела дело ни с наркотиками, ни с чем-либо другим.
— Вы настаиваете?
— Да.
— Мистер Мур, на данный момент четыре разных человека сказали нам, что на той вечеринке Салли Андерсон нюхала кокаин.
— Салли? — Он помотал головой. — Нет, извините, не верю.
— Вы ничего не знали об этой ее привычке?
— Ну, строго говоря, кокаин не вызывает привычки. Нет абсолютно никаких доказательств потенциала зависимости от метилового эфира бензоилэкгонина.
— А как насчет психологической зависимости?
— Ну, да… но когда вы спросили меня, имелась ли у Салли привычка…
— Мы спросили, знали ли вы об этой привычке, мистер Мур.
— Я просто возражаю против слова «привычка». В любом случае я не верю, что Салли Андерсон принимала кокаин. Или любой другой наркотик, если уж на то пошло.
— Как насчет марихуаны?
— Я не считаю ее наркотиком.
— Мы нашли волокна и семена марихуаны в ее сумочке, мистер Мур.
— Это вполне вероятно. Однако позвольте повторить: я не считаю марихуану наркотиком.
— Мы также обнаружили следы кокаина.
— Я удивлен.
— Даже после того, что мы сказали вам о той вечеринке?
— Не знаю, кто вам сказал, что Салли нюхала кокаин, но…
— Назвать вам имена?
— Да, пожалуйста.
— Тина Вонг, Тони Асенсио, Майк Ролдан и Лонни Купер.
Мур тяжело вздохнул, затем покачал головой.
— Не понимаю. У меня нет причин сомневаться в ваших словах, но…
— Она никогда не нюхала кокаин в вашем присутствии?
— Никогда.
— И все это для вас полная неожиданность?
— Именно. Я поражен.
— Мистер Мур, на протяжении ваших отношений с мисс Андерсон вы когда-нибудь видели ее по воскресеньям?
— По воскресеньям? — Тут зазвонил телефон. — Простите, — сказал он и поднял трубку. — Алло? О, привет, мама, как ты? — Некоторое время он молча слушал. — Нет, ничего нового. На самом деле у меня как раз сейчас тут два детектива, которые работают по этому делу. Нет, пока еще нет. Да, все еще очень холодно, а как там у вас? Ну, мама, двадцать градусов по Цельсию это не то, что я бы назвал «холодно». — Он закатил глаза к потолку. — Пока не уверен. Сейчас у меня экзамены. Может, на весенние каникулы, посмотрим. Знаю, что я давно не приезжал, мам… Да нет, август был не так давно. Нет, не восемь месяцев прошло, мам, всего шесть. Даже меньше шести. Чувствуешь себя хорошо? Как рука? Да? Мне жаль это слышать. Ходила к врачу?.. Ну, он, наверное, прав. Мама, он ортопед, он лучше меня знает… Вообще-то пока нет. Спасибо, конечно, но я пока еще не врач. Мое мнение пока мало чего стоит, мам. Ну… ага… ага… что ж, если хочешь считать, что я спас мальчику жизнь, прекрасно. Любой мог бы сделать то, что сделал я… Прием Геймлиха. Геймлиха. Какая разница, как пишется, мама? — Он снова закатил глаза. — Мам, мне правда пора идти, меня ждут детективы… Что? Хорошо, я скажу им. Уверен, они и так делают все возможное, но я передам. Да, мам. Скоро позвоню. Пока.
Он положил трубку, облегченно вздохнул, повернулся к детективам и пояснил без надобности:
— Моя мать.
— Она, случаем, не еврейка? — спросил Мейер.
— Мама? Нет.
— А похоже, — сказал Мейер и пожал плечами. — Наверное, все матери в какой-то степени еврейки.
— Ей там одиноко, — сказал Мур. — С тех пор как умер отец…
— Сочувствую вашей утрате, — сказал Карелла.
— Ну, это случилось давно, в июне прошлого года. Говорят, требуется по крайней мере год, чтобы пережить развод или смерть близкого человека, и она еще не до конца свыклась… Салли помогала ей, но теперь… — Мур покачал головой. — Она ужасно скучает по отцу. Он был замечательным человеком. Врачом. Хирургом. Я тоже стану хирургом. Он заботился о нас так, будто мы были королевской крови. Даже после своей смерти. Обеспечил мать — ей не придется беспокоиться о деньгах всю оставшуюся жизнь, и мне оставил достаточно денег, чтобы я мог учиться в университете, а потом основать свою практику. Замечательный был человек. — Он снова покачал головой. — Прошу прощения, нас прервали… Вы спрашивали меня…
— А что вы там говорили о приеме Геймлиха? — спросил Карелла.
Мур улыбнулся.
— Когда я приезжал в августе прошлого года, мы пошли в ресторан, и я увидел, как один мальчик начал задыхаться и сильно покраснел. Двенадцать лет мальчику, он был с семьей, все одеты для большого воскресного обеда. Они с Кубы. Я понял, что он подавился, вскочил и сделал прием Геймлиха. Мать думала, что я сошел с ума. Я обхватил парня сзади и… ну, вы наверняка знаете, как выглядит этот прием.
— Да, — кивнул Мейер.
— Короче, помогло, — скромно сказал Мур. — Его родители были очень благодарны — словно я в одиночку освободил Кубу. И конечно, теперь в глазах матери я герой.
— Сын — доктор, — сказал Мейер.
— Да, — сказал Мур, продолжая улыбаться.
— Итак, — сказал Карелла.
— Да, о чем мы говорили?
— О воскресеньях и Салли.
— Ах, да.
— Вы когда-нибудь встречались с ней по воскресеньям?
— Иногда. Она, как правило, была занята по воскресеньям. Это ее выходной день, нет спектакля в театре.
— И чем она была занята?
— Да всякие бытовые заботы. Бегала по своим делам. Мы встречались, конечно, но редко. Иногда ходили вместе по магазинам, или там в зоопарк, или в музей. Но в основном Салли нравилось побыть в воскресенье одной. В дневное время, во всяком случае.
— Мистер Мур, вы когда-нибудь сопровождали Салли, когда она, как вы сказали, бегала по своим делам? Вы бывали с ней где-нибудь на окраине города?
— Конечно. А где на окраине?
— Где-нибудь между Калвер и Восемнадцатой улицей, — сказал Карелла.
— Нет, — сказал Мур. — Никогда.
— Вы знаете, где это?
— Конечно.
— Но вы никогда не ездили туда с Салли?
— Зачем? Это один из худших районов города.
— Ездила ли Салли туда одна? По воскресеньям?
— Может быть. А что? Я не понимаю.
— Лонни Купер сказала нам, что Салли каждое воскресенье ездила на окраину города, чтобы забрать кокаин для себя и нескольких других актеров из труппы.
— Снова вернулись к кокаину, да? Я уже говорил вам: насколько мне известно, Салли не была связана ни с кокаином, ни с любым другим наркотиком.
— За исключением марихуаны.
— Которую я не считаю наркотиком, — сказал Мур.
— Главное, не с кокаином. Который, по вашему мнению, не вызывает привыкания.
— Это не мое мнение, мистер Карелла, а… Слушайте, в чем вообще дело, вы можете мне сказать?
— Вы знаете, что Салли снабжала труппу кокаином?
— Нет.
— Она скрывала это от вас?
— Я считал, что у нас нет секретов друг от друга, но если она была замешана… в незаконном обороте или как вы это называете…
— Так и называем, — сказал Карелла.
— Тогда да, скрывала. Я понятия не имел.
— Как много она тратила, мистер Мур?
— Простите?
— Как по-вашему, ее расходы превышали ее доход?
— Доход?
— То, что она зарабатывала в качестве танцовщицы.
— Ну, я такого не замечал. Она всегда хорошо одевалась, не думаю, что она себе в чем-то отказывала, однако… Мистер Карелла, если вы скажете мне, что вы ищете, возможно…
— Кое-кто из тех, с кем мы разговаривали, намекнул, что у Салли имелся приработок. Мы знаем, что она продавала кокаин, пусть и в ограниченном количестве. Мы хотели бы выяснить, не была ли ее деятельность на рынке наркотиков шире.
— Простите. Я хотел бы вам помочь, но вплоть до этого момента я вообще не знал, что она как-то связана с наркотиками.
— За исключением марихуаны, — снова сказал Карелла.
— Ну да.
— А нет у вас догадок насчет того, как еще она могла бы зарабатывать дополнительные деньги?
— Никаких.
— Она не была проституткой? — спросил Мейер.
— Конечно, нет!
— Вы уверены?
— Уверен. Мы были очень близки, мы почти каждый день проводили вместе. Я, конечно, узнал бы…
— Тем не менее о кокаине вы не знали.
— Нет, этого не знал.
— Она никогда не упоминала при вас о какой-либо деятельности, помимо актерской? Что-то, на чем можно было бы заработать деньги?
— Я пытаюсь вспомнить, — сказал Мур.
— Пожалуйста, — сказал Карелла.
Мур молчал, казалось, очень долго. Затем, внезапно, как будто его осенило, кивнул и посмотрел на детективов.
— Конечно. Хотя тогда я не понял, о чем она говорит, это должно быть оно…
— Должно быть что?
— То, как она получала, как говорите, приработок.
— Как она получала его? — спросил Мейер.
— Чем она занималась? — спросил Карелла.
— Льдом, — сказал Мур.
