Глава 9
Психи затрудняют работу полиции.
Когда имеешь дело с психом, руководство по следственной работе можно выбросить в мусорное ведро и просиживать штаны, надеясь, что однажды он просто попадется в полицейские сети. В этом городе психов навалом; по счастью, большинство из них довольствуются тем, что вещают о Судном дне на Холл-авеню или бормочут себе под нос, ругая мэра и погоду. Психи в этом городе, похоже, считают, что во всех погодных катаклизмах виноват мэр. Впрочем, может, так оно и есть.
Детектив лейтенант Питер Бернс, похоже, считал, что в отсутствии связи между тремя, по всей видимости, связанными убийствами, виноваты его подчиненные. Бернс, когда ему доложили о звонке из отдела баллистики, горячо Дорфсмана поддержал: «Вы что там, вообще не общаетесь друг с другом?»
— Первое убийство совершено во вторник вечером, второе — в субботу ночью ну, или в воскресенье утром, как вам больше нравится, — сказал Бернс. — Одно на Калвер-авеню, а следующее за ним — на Силвермайн-роуд, всего в нескольких кварталах! Оба огнестрельные. В ваши светлые головы не приходила мысль проверить данные по другим убийствам? Я даже не говорю о девочке, застреленной в центре города в пятницу ночью, не смею напомнить столь умелым ищейкам о третьем огнестрельном убийстве! — горячился Бернс. — Хоть кто-нибудь из вас просматривает оперативные сводки? Зачем они вообще нужны, оперативные сводки? Не для того ли, чтобы каждый коп в участке, неважно в форме или в штатском, знал, что творится вокруг?
Снаружи, в комнате детективов, Мисколо и несколько патрульных в форме слушали яростный голос Бернса, доносящийся из-за двери с матовым стеклом, и догадывались, что кто-то там получает хорошую взбучку. Этих кого-то было четверо, но подслушивавшие об этом не знали, потому что в то утро вторника детективам позвонили домой очень рано и велели явиться на рассвете (ну, в половине восьмого). А полицейские в формах стекались в участок не раньше, чем без пятнадцати восемь, к перекличке, которая происходила каждое утро в дежурной комнате внизу. Взбучку получали четверо в штатском, а именно, в алфавитном порядке: детективы Браун, Карелла, Клинг и Мейер. Все они стояли перед Бернсом, потупя взор.
Ярость Бернса подстегивалась, с одной стороны, давлением сверху, а с другой — его собственным негодованием по поводу тупости людей, которые, как он надеялся, проработали в полиции достаточно долго, чтобы как минимум исполнять рутинные процедуры. Втайне он подозревал, что Клинг виноват больше остальных, потому что после развода ведет себя как вареная устрица. Но он не хотел выделять Клинга как единственного нарушителя, потому что это еще сильнее его смутит и, возможно, нарушит гармонию среди четырех детективов, которым, видимо, судьба работать вместе над тремя отдельными убийствами. Так что Бернс продолжал возмущаться пренебрежением основными процедурами ведения дела, каковые — если следовать им досконально — могли бы распутать любую путаницу, исключить дублирование и («при должной настойчивости», как он выразился) помочь хотя бы иногда раскрыть какое-нибудь дело.
— Ладно, — сказал он наконец. — На этом все.
— Пит… — начал было Карелла.
— Я сказал: «ладно, на этом все», — повторил Бернс. — Берите по конфетке. — Он придвинул к изумленным детективам наполовину пустую коробку. — Рассказывайте, что нарыли.
— Не много, — сказал Карелла.
— Мы имеем дело с психом?
— Возможно, — сказал Браун.
— Уже есть наводки на этот тридцать восьмой калибр?
— Нет, Пит, мы пока…
— Опросите всех известных нам нелегальных торговцев оружием, выясните, кто покупал револьвер, подходящий под описание.
— Да, Пит, — кивнул Карелла.
— Как связан Лопес с двумя остальными?
— Мы пока не знаем.
— Кто-нибудь из них принимал наркотики?
— Девушка. Про Эдельмана пока не знаем.
— Ее снабжал Лопес?
— Пока не знаем. Знаем, что она приносила коку для нескольких других человек в шоу.
— Последний убитый был торговцем бриллиантами, да?
— Драгоценными камнями, — сказал Клинг.
— Он был знаком с девушкой или с Лопесом?
— Пока не знаем, — сказал Клинг. — Его ограбили прошлым летом. Сегодня утром поищем в компьютере данные о том ограблении.
— Не дави на них, — сказал Бернс Мейеру, потянувшемуся к конфете. — Бери, сколько хочешь, но съешь те, которые потрогал, не дави пальцем на все.
Мейер, который и правда собирался надавить на одну из конфет и проверить, мягкая ли она, принял оскорбленный вид.
— Что с ее приятелем? — спросил Бернс. — С бойфрендом девушки?
— Он висел на телефоне почти всю ночь пятницы, — сказал Карелла. — Ту ночь, когда ее убили.
— На телефоне? С кем?
— С приятелем-студентом. Этот бойфренд учится на врача в Рамси.
— Как его имя, напомни?
— Тимоти Мур.
— А его приятеля?
— Карл Лоуб.
— Его проверили?
— Лоуба? Да. Они разговаривали почти до двух ночи.
— Кто кому звонил? — спросил Бернс.
— Оба, друг другу.
— Что еще?
— У продюсера шоу, Алана Картера, интрижка с одной из танцовщиц.
— Ну и что?
— Он женат, — пояснил Мейер.
— Ну и что? — снова спросил Бернс.
— Мы думаем, он нам лжет, — сказал Мейер.
— Про свою зазнобу? — спросил Бернс, употребляя одно из тех давно устаревших словечек, которые иногда проникали в его речь, что ему почти всегда прощали молодые полицейские.
— Нет, насчет этого он признался сразу, — ответил Карелла. — Однако утверждает, что погибшую девушку едва знал, а мы не верим.
— Зачем ему врать об этом? — спросил Бернс.
— Пока не знаем, — сказал Карелла.
— Думаешь, у них был тройничок? — спросил Бернс, употребляя одно из более модных словечек, которые тоже иногда проникали в его речь.
— Пока не знаем, — сказал Мейер.
— А что вы вообще знаете? — раздраженно проговорил Бернс. — Берите же конфеты, ради Христа! — воскликнул он. — А то я разжирею, как хряк.
— Пит, — сказал Карелла, — дело запутанное.
— Не надо мне говорить, что оно запутанное. Думаешь, сам не вижу?
— Может, это псих? — предположил Браун.
— Проще всего повесить преступление на психа, — сказал Бернс. — Знаете что? По-моему, любой, кто совершает убийство, псих.
С этим детективы не спорили.
— Ладно, — сказал Бернс, — начинайте пылесосить улицу. Или, еще лучше, призовите своих стукачей. Может, они дадут наводку на чертов ствол. Берт, Арти, поищите в компьютере про ограбление… Вы побывали в магазине того парня? Эдельмана?
— Еще нет, — сказал Браун.
— Сходите. Осмотрите все как следует. Если найдете хоть одну белую пылинку, сразу шлите в лабораторию, пусть проверят на кокаин.
— Мы не уверены, что связующее звено — кокаин, — сказал Мейер.
— А что тогда? Девушка употребляла кокаин и снабжала им полтруппы…
— Ну, не полтруппы, Пит.
— Неважно! Мне плевать, что она была звездой шоу, хотя, как я понимаю, не была. Главное, она поставляла наркоту, значит она «мул». Мы знаем, что Лопес торговал кокаином — при нем нашли шесть граммов коки и тысячу сто долларов. Так что разузнайте побольше об этой заботливой девице. Где она брала порошок, которым снабжала труппу? Получала ли прибыль или помогала по доброте душевной? И прижмите продюсера, как там его… Картера. Я хочу знать, спал ли он с обеими — и с той, другой танцовщицей, и с убитой. Все. Поговорите с Дэнни Гимпом, с Фэтсом Доннером — со всеми стукачами, кто остался в городе, а не уехал греться во Флориду. Я хочу, чтобы дело сдвинулось с мертвой точки, ясно? Я хочу, чтобы в следующий раз, когда позвонит шеф, я мог доложить ему что-нибудь конкретное.
— Да, Пит, — сказал Карелла.
— Не надо мне этих «да, Пит», просто работайте.
— Да, Пит.
— И еще кое-что. Я не куплюсь на байки о психах, пока вы, парни, не убедите меня, что между тремя жертвами нет никакой связи. — Бернс помолчал. — Ищите связь!
Они договорились встретиться на скамейке в Гровер-парке, неподалеку от катка и статуи генерала Рональда Кинга. В испано-американскую войну генерал взял стратегическую высоту, приблизив тем самым конец владычества чужеземных тиранов, которые (как писали Вильям Херст и Джозеф Пулитцер) эксплуатировали честных сборщиков тростника и рыбаков на Кубе. Однако бывший мэр распорядился поставить генералу памятник не за его бесспорную доблесть, а всего лишь потому, что Кинг, как и сам мэр, был заядлым игроком в карты, специализировался, как и мэр, на покере, и любимой игрой у него, как и у мэра, было нечто под названием «пуш». За беспримерную выдержку — он ведь сидел верхом в любую погоду — бронзовый генерал завоевал уважение латиносов (хотя и не выходцев с Кубы), которые выводили аэрозольной краской на его широкой груди свои имена и время от времени мочились на ноги его коня.
Уроки в школе сегодня отменили из-за опасной ситуации на дорогах. Сидя на скамейке неподалеку от статуи генерала в ожидании Дэнни Гимпа, промерзший до костей Карелла слушал голоса мальчишек, которые играли в хоккей на катке.
Он не был философом, но, дрожа от холода в своем самом толстом пальто, надетом на пиджак, да на свитер, да на фланелевую рубашку, да на шерстяное белье, думал, что зима очень напоминает работу полиции. Зима выматывает. Снег, слякоть, холодный дождь и гололед преследуют тебя, пока не вскинешь руки вверх с криком «сдаюсь!». Кое-как удается перетерпеть, а затем приходит оттепель, и жизнь снова налаживается — до следующей зимы.
Где же Дэнни, черт возьми?
Наконец он увидел его. Дэнни медленно хромал по дорожке, крутя головой туда и сюда, сканируя взглядом заснеженный рельеф, прямо как шпион под прикрытием — кем, по правде говоря, Дэнни иногда себя воображал. Его красно-синее клетчатое пальто и красная вязаная шапка, натянутая на уши, синие шерстяные перчатки и зеленые вельветовые брюки, заправленные в черные сапоги, составляли довольно броский наряд для человека, желающего остаться незамеченным. Он уверенно протопал мимо скамейки, на которой мерз Карелла (все-таки порой Дэнни чересчур заигрывался в шпиона), дошел почти до статуи генерала, зыркнул по сторонам, а затем вернулся, сел рядом с Кареллой, достал из кармана газету, раскрыл, чтобы спрятать за ней лицо, и сказал:
— Привет, Стив. Холодно, а?
Карелла стянул перчатку и протянул Дэнни руку. Тот опустил газету, тоже снял перчатку и пожал руку Кареллы. Оба поспешили снова надеть перчатки. Редко кто из детективов здоровался с информаторами за руку. Копы и информаторы — они вроде деловых партнеров, но рук друг другу не жмут. Мало кто из копов уважает стукачей. Стукачом обычно становится тот, кто копам что-нибудь «задолжал», и в обмен на информацию копы соглашаются смотреть в другую сторону. Среди стукачей встречались самые отъявленные негодяи. Говорят, политика укладывает самых разных людей в одну постель — вот так и криминальные расследования сводят вместе самых странных компаньонов. Любимым стукачом Хэла Уиллиса был Фэтс Доннер, презираемый всеми за влечение к двенадцатилетним девочкам. Зато он был ценным информатором. Карелла работал со многими стукачами, и Дэнни Гимп ему нравился больше других. Он никогда не забудет, что однажды, много лет назад, Дэнни пришел навестить его в больнице, где он залечивал пулевое ранение. Поэтому он всегда пожимал руку Дэнни Гимпу. Он пожал бы ему руку, даже если бы на них смотрел комиссар полиции.
— Как нога? — спросил он.
— Побаливает в холод, — сказал Дэнни.
— Хоть раз хотелось бы встретиться в месте, не похожем на Сибирь.
— Приходится быть осторожным, — сказал Дэнни.
— Осторожным можно быть и в теплом помещении.
— В помещениях есть уши, — сказал Дэнни.
— Ладно, давай скорее к делу.
— Четвертак твой, — заметил Дэнни не совсем к месту, потому что они разговаривали не по телефону, да и вообще, телефоны, работавшие за четвертаки, давно ушли в прошлое.
— Я ищу «смит-вессон» тридцать восьмого калибра, который был использован в трех убийствах, — сказал Карелла.
— Когда они произошли? — спросил Дэнни.
— Первое — неделю назад, девятого. Второе — в прошлую пятницу ночью, двенадцатого. Последнее случилось в ночь на воскресенье, тринадцатого.
— И все на нашем участке?
— Два из них.
— Которые два?
— Торговец кокаином Пако Лопес — слыхал о таком?
— Вроде бы.
— И торговец алмазами по имени Марвин Эдельман.
— Работал здесь?
— Нет, в деловой части города. Жил на Силвермайн-роуд.
— Неплохо, — сказал Дэнни. — А третье?
— Девушка по имени Салли Андерсон. Танцовщица в популярном мюзикле.
— И где же связь? — спросил Дэнни.
— Это мы и пытаемся выяснить.
— Хм, — сказал Дэнни. — Значит, Лопес?
— Пако, — сказал Карелла.
— Пако Лопес, — повторил Дэнни.
— Что-нибудь вспоминается?
— Это не он недавно прижег сигаретой титьки одной бабе?
— Он.
— Да, — сказал Дэнни.
— Знаешь его?
— Видел как-то. Несколько месяцев назад. Он, наверное, жил с той бабой, они везде ходили вместе. Значит, пришили его? Ну, невелика потеря. Тот еще был гад.
— Почему?
— Злобный поганец, — сказал Дэнни. — Не люблю злых, а ты? С бабой его уже говорил?
— На другой день после убийства Лопеса.
— И?..
— Ничего. Рассказала, что он с ней сделал…
— Вот погань, а? — Дэнни покачал головой.
— К сожалению, они разбежались два месяца назад. Она ничего не знала.
— Никто ничего не знает, когда дело доходит до полиции. Наверное, сама его и пришила. За то, что он так ее пометил.
— Я лично сомневаюсь, Дэнни, но ты вправе строить свои догадки. Если честно, меня больше интересует, не переходил ли за последнюю неделю из рук в руки некий ствол тридцать восьмого калибра.
— В городе много тридцать восьмых, Стив.
— Знаю.
— И они все время переходят из рук в руки. — Дэнни помолчал. — Первое убийство было во вторник, так? В какое время?
— В одиннадцать.
— Вечера?
— Вечера.
— Где?
— На Калвер-авеню.
— В доме или на улице?
— На улице.
— Не многие бандиты выходят на улицу в такую погоду. Холод заставляет их сидеть дома. Убийцы и воры любят тепло и уют, — философски заметил Дэнни. — Убийцу никто не видел?
— Думаешь, стал бы я морозить задницу, если бы у меня был свидетель? — сказал Карелла.
— Я тоже мерзну, не забывай, — немного обиженно сказал Дэнни. — Ладно, постараюсь узнать что-нибудь. Насколько срочно?
— Срочно, — сказал Карелла.
— Хочу успеть сделать ставочку, прежде чем приступлю к работе.
— Что-нибудь стоящее? — спросил Карелла.
— Только если он победит, — сказал Дэнни и пожал плечами.
Брат Антоний и Эмма курили марихуану, потягивали вино и изучали фамилии и адреса, которые два дня назад записала для них Джудит Квадрадо. В углу комнаты работал керосиновый калорифер — батареи были лишь едва теплыми, и оконное стекло обледенело по краям. Брат Антоний с Эммой сидели возле калорифера, хотя оба утверждали, что холод им нипочем. Оба сидели в белье.
Они скурили косячок час назад, потом занимались любовью на огромной постели в спальне Брата Антония, после чего надели белье и перешли в гостиную, где откупорили бутылку вина, запалили по косячку и снова принялись изучать список потенциальных клиентов. На Брате Антонии были полосатые семейные трусы, на Эмме — черные трусики-бикини. По мнению Брата Антония, после секса она мило светилась.
— Получается, — сказала Эмма, — что он обслуживал двенадцать человек.
— Не так много, — кивнул Брат Антоний. — Правду сказать, Эмма, я надеялся на что-то покрупнее. Жалкие двенадцать имен — слишком маленькая награда за наши усилия. — Он снова взглянул на список. — Тем более при таких крохотных порциях. Посмотри, какие порции, Эмма.
— Знаешь анекдот? — спросила она, ухмыляясь.
— Нет. Какой анекдот? — Он любил, когда она рассказывала анекдоты. И еще он любил, когда она набрасывалась на него. Глядя на ее огромные груди, он почувствовал, как опять зашевелилось желание. Пусть расскажет свой анекдот, решил он, а потом они забудут про список клиентов Лопеса и вновь предадутся плотским утехам. Хорошее занятие для такого холодного дня, как сегодня.
— Про даму в отеле «Майами-Бич», знаешь? — продолжая ухмыляться, спросила Эмма.
— Хотел бы я пожить в «Майами-Бич», — сказал Брат Антоний.
— Ты хочешь услышать анекдот или нет?
— Рассказывай.
— Значит, пообедала она пару раз в ресторане, а потом идет на ресепшен и начинает жаловаться менеджеру…
— О чем? — спросил Брат Антоний.
— Может, дашь рассказать до конца?
— Молчу-молчу.
— Жалуется менеджеру, что еда в ресторане — настоящая отрава. Яйца — отрава, говядина — отрава, картошка — отрава, салаты — отрава, кофе — отрава. Все, говорит, отрава. И знаешь, чего еще?
— Чего? — спросил Брат Антоний.
— Порции слишком маленькие! — сказала Эмма и расхохоталась.
— Я не понял, — сказал Брат Антоний.
— Ну, она жалуется, что еда — отрава…
— И что?
— И при этом жалуется на то, что порции слишком маленькие.
— И что?
— Так если еда — отрава, зачем ей нужны большие порции?
— Может, она чокнутая, — сказал Брат Антоний.
— Нет, не чокнутая, — сказала Эмма. — Она жалуется, что еда плохая, и при этом говорит менеджеру, что порции…
— Я понял, — сказал Брат Антоний. — Только все равно не дошло. Может, вернемся в спальню?
— Ты еще не готов, — сказала Эмма, бросив взгляд на его пах.
— Ты могла бы меня подготовить.
— Знаю. Но мне больше нравится, когда ты готов заранее.
— Сладкий ротик, — сказал Брат Антоний, понижая голос.
— М-м, — отозвалась Эмма.
— Ну, так как?
— Давай сначала дело, а удовольствия потом, — сказала Эмма.
— А почему ты вспомнила тот анекдот? — спросил он.
— Ты сказал что-то про маленькие порции.
— Они и есть маленькие. Посмотри. — Брат Антоний передал ей список. — Большинство из них брали по два-три грамма в неделю. С трех граммов не разбогатеешь.
— Так необязательно богатеть сразу, братан, — сказала Эмма. — Начнем потихоньку, с людей, которые были клиентами Лопеса, а потом найдем еще покупателей.
— Как?
— Может, дамочка нам их подгонит.
— Какая дамочка? У которой все — отрава?
— Да та, что снабжала Лопеса!
— А зачем ей нам помогать?
— А почему нет? Ей же нужна цепь поставок, братан. Дилеру унций нужен дилер граммов. Дамочка дает нам покупателей, мы берем у нее товар, и все счастливы.
— По-моему, ты замечталась, — сказал Брат Антоний.
— Но не повредит же, если спросим?
— Она пошлет нас куда подальше.
— Почем знать? В любом случае сначала — главное. Сначала надо ее известить, что мы взяли дело Лопеса в свои руки и хотим продолжать работать. Это первое, что нужно сделать.
— Да, конечно, первое.
— И вот что, по-моему, ты должен сделать сейчас, — сказала Эмма. — Одеться и нанести визит этой Салли Андерсон.
— Попозже, — сказал Брат Антоний и обнял ее.
— М-м-м, — прижимаясь к нему, промычала Эмма и облизнула губы.
Когда Эйлин Берк позвонила в восемьдесят седьмой, Клинг разговаривал по телефону с отделом связи. Браун попросил ее подождать и положил на стол Клинга записку, в которой сообщал, что на шестой линии его ждет детектив Берк. Клинг кивнул. Он не сразу сообразил, кто такой детектив Берк.
— Вот, держу в руках распечатку, — говорил начальник диспетчерской. — Это случилось в прошлом июле, двадцать восьмого числа, в двадцать часов ноль две минуты, улица Норт-Гринфилд, 621, комната двести семь. Вызов принял Адам Кар в двадцать часов двенадцать минут.
— Что они нашли?
— Передали сигнал «10–20», «произошло ограбление».
Клинг и без него знал, что такое «10–20».
— В каком участке это было?
— Мидтаун-Ист, — ответил старший диспетчер.
— Знаете, кто передал туда дело?
— Нет, в распечатке не указано.
— Ладно, спасибо, — сказал Клинг и нажал на телефоне горящую кнопку «6». — Клинг слушает.
— Берт, это Эйлин.
— У меня еще не было возможности поискать сережку, — сказал он.
— В отделе не нашлась?
— Ну, у нас есть коробка найденных вещей, но там ничего нет.
— А в машине?
— Машину я пока не проверял. Я не пользовался той машиной с субботней ночи.
— Ну, если будет возможность…
— Конечно, — сказал он.
— Просто… они вроде как мои талисманы.
Клинг молчал.
— Я без них как голая, — сказала она.
Он все молчал.
— Не могу же я ходить в одной сережке, да? — сказала она.
— Наверное, — сказал он.
— Это как половинка талисмана, — сказала она.
— Ага, — сказал он.
— Как там погода? — спросила она.
— Холодно.
— Здесь тоже. Ну, позвони, если найдешь, ладно?
— Позвоню.
— Спасибо, — сказала она и повесила трубку.
На том же листке бумаги, который Браун положил ему на стол, Клинг нацарапал: «Сережка Э.» и положил бумажку в карман пиджака. Он пролистал телефонную книгу участка, отыскал номер Мидтаун-Ист, набрал его, объяснил дежурному сержанту, что ищет, и его соединили с детективом по фамилии Гарридо, который говорил с испанским акцентом и который сразу же вспомнил то ограбление, потому что самолично сидел в засаде в задней комнате ломбарда на Гринфилд-стрит, когда вооруженный грабитель пришел и попытался заложить все, что взял у Эдельмана двумя днями раньше и тремя дверями южнее.
— Принес с собой все, что тогда украл, — сказал Гарридо, — взяли с поличным.
— И что с ним случилось? — спросил Клинг.
— Угадай, кто был судьей? — спросил Гарридо.
— Кто? — спросил Клинг.
— Харрис.
Клинг знал достопочтенного Уилбура Харриса. Достопочтенного Уилбура Харриса прозвали «Добряк Харрис» за то, что он любил освобождать преступников в зале суда.
— Что произошло? — спросил Клинг.
— Парень был наркошей, впервые совершил преступление. Он чуть не плакал в зале суда. И Харрис выпустил его с условным сроком.
— Несмотря на то что вы поймали его с награбленным в руках?
— Да! Все, что было в списке! — воскликнул Гарридо. — А, чего говорить…
— Как звали парнишку?
— Эндрю что-то там. Хочешь, подниму дело?
— Если не сложно.
— Конечно, — сказал Гарридо. — Секундочку подожди.
Он вернулся через пять минут и назвал Клингу имя и последний известный адрес семнадцатилетнего парня, который прошлым летом ограбил магазин Марвина Эдельмана.
Квартира, которую Алан Картер описал как «огромная квартира в старом доме возле парка», была и в самом деле возле парка и, несомненно, в старом доме, но огромной она могла показаться лишь гному. Лонни Купер, одна из двух чернокожих танцовщиц «Шпика», была почти такая же высокая, как два детектива, которых она впустила в свой дом в то позднее утро вторника; когда вошли все трое, квартира стала напоминать платяной шкаф.
В довершение бед тесные комнатки мисс Купер набила до отказа мебелью, безделушками, картинами и скульптурами, так что не осталось ни кусочка свободного пространства; и Мейеру, и Карелле почудилось, что они вошли в притон скупщика краденого.
— Люблю, когда вокруг много всяких предметов, — пояснила танцовщица. — Большинство танцовщиц не любят, а я люблю. На сцене я могу летать. Когда прихожу домой, люблю сложить крылышки.
Она была даже красивее, чем запомнил ее Карелла на сцене: изящная женщина с кожей цвета пробки, высокими скулами, носом как у Нефертити, большим ртом и ослепительной улыбкой. На ней был красный шерстяной свитер с большим воротом, черные трико и черные колготки. Мисс Купер спросила детективов, не хотят ли они кофе или чего-нибудь еще, и, когда они отказались, предложила устраиваться поудобнее. Карелла и Мейер устроились на диване среди сотни подушечек. Лонни Купер села напротив, в мягкое кресло с плетеными салфеточками на спинке и подлокотниках. Кофейный столик между ними был заставлен стеклянными фигурками, миниатюрными куколками, завален канцелярскими ножичками, значками с эмблемами политических партий. Посреди этого великолепия красовалась сувенирная пепельница с Всемирной выставки в Нью-Йорке в 1939 году. Поймав взгляд Кареллы, Лонни пояснила:
— Я коллекционирую всякие такие вещицы.
— Мисс Купер, — начал он, — я хотел бы…
— Лонни, — сказала она.
— Хорошо, — сказал он. — Лонни, я…
— А ваши имена? — спросила она.
— Стив, — сказал он.
— А ваше? — спросила она Мейера.
— Мейер, — ответил он.
— Я думала, это ваша фамилия.
— Да. А также имя.
— Как здорово! — воскликнула она.
Мейер пожал плечами. Ему не особенно нравилось собственное имя. Правда, однажды одна писательница использовала его имя и фамилию в качестве названия для своего романа про колледжского профессора. Мейер позвонил окружному прокурору Ролли Шабриеру с вопросом, может ли он вчинить писательнице иск. Шабриер сказал, что он должен чувствовать себя польщенным. Мейер действительно чувствовал себя слегка польщенным. И все-таки остался слегка недоволен тем, что кто-то использовал имя реального человека в качестве имени выдуманного героя книжки, пусть даже и профессора.
— Точно не хотите кофе? — спросила Лонни.
— Точно, спасибо, — поблагодарил Карелла.
— Мы перепили кофе, — сказал Мейер. — Из-за этой погоды.
— Вы тоже пьете кофе больше обычного? — спросила Лонни.
— Да, — сказал Мейер.
— И я тоже, — вздохнула она.
Чувствуется в ней что-то совсем девичье, подумал Карелла. На вид ей было двадцать шесть или двадцать семь, однако движения, выражение лица и тонкий голосок напоминали девушку семнадцати лет. Она устроилась в мягком кресле, подложив под себя ноги, — так иногда сидела его дочь Эйприл.
— Полагаю, вы понимаете, что мы пришли по поводу Салли Андерсон, — сказал Карелла.
— Да, конечно, — ответила она, и на ее лице появилась озабоченная гримаска, как у ребенка, который пытается разобраться в проблемах взрослых.
— Мисс Купер…
— Лонни, — сказала она.
— Лонни…
— Да, Стив?
Карелла откашлялся.
— Лонни, мы знаем, что у вас здесь была вечеринка неделю назад, в воскресенье, седьмого февраля. Вы помните эту вечеринку?
— Еще бы! — сказала она. — Классная была вечеринка!
— Салли Андерсон присутствовала?
— Да, конечно.
— И Тина Вонг?
— Ага.
— И Алан Картер?
— Да, куча народу, — сказала Лонни.
— А Майк Ролдан и Тони Асенсио? — спросил Мейер.
— Вы, ребята, тщательно готовите домашнее задание, да?
Мейер никогда не думал об этом как о домашнем задании; он слабо улыбнулся.
— И они здесь были, Мейер, — сказала Лонни и тоже улыбнулась — ослепительно.
— Нам удалось прийти к заключению, — сказал Карелла, — что эта вечеринка не обошлась без кокаина.
— Да? — сказала она, и улыбка слетела с ее губ.
— Так был кокаин?
— Кто вам об этом рассказал?
— Несколько человек.
— Кто?
— Это не важно, мисс Купер.
— Это важно для меня, Стив. И, пожалуйста, зовите меня Лонни.
— Мы узнали об этом из трех различных источников, — сказал Мейер.
— Кто?
Он посмотрел на Кареллу. Карелла кивнул.
— Тина Вонг, Майк Ролдан и Тони Асенсио, — сказал Мейер.
— Ну и ну, — сказала Лонии, качая головой.
— Это правда? — спросил Карелла.
— Слушайте, кто я, чтобы с ними спорить? — Лонни пожала плечами, поморщилась и переменила положение в кресле. — Но я думала, вас интересует Салли.
— Интересует.
— Или это превращается в расследование по кокаину?
— Это уже и есть кокаиновое расследование, — сказал Мейер. — Мы знаем, что Салли употребляла кокаин в тот вечер, и мы также знаем…
— Вы говорите про прошлое воскресенье?
— Да, про прошлое воскресенье, неделю назад. Вы ведь помните, что Салли употребляла кокаин?
— Ну да. Теперь, когда вы напомнили.
— И кое-кто еще тоже употреблял.
— Ну, и другие.
— Хорошо. Кто принес порошок?
— Откуда мне знать?
— Мисс Купер…
— Лонни.
— Лонни, мы не собираемся никого привлекать за наркотики. Салли Андерсон была убита, и мы хотим выяснить почему. Если кокаин имеет отношение к ее смерти…
— Не думаю.
— Почему?
— Потому что именно она приносила кокаин.
— Это мы знаем. А вам, случайно, неизвестно, где она покупала кокаин?
— Где-то на окраине.
— Где именно?
— Понятия не имею.
— Как далеко? За парком или…
— Я в самом деле не знаю.
— Как часто она приносила порошок?
— Обычно раз в неделю. В понедельник вечером, перед шоу. По воскресеньям мы закрыты…
— Кто закрыт?
— В смысле, по воскресеньям в театре нет спектаклей. Поэтому она, наверное, покупала порошок в воскресенье, ездила за ним, или ей доставляли, я не знаю. В понедельник вечером она приносила его в театр.
— И распространяла в труппе.
— Да, тем, кто хотел.
— И сколько было желающих?
— Шестеро… или семеро… Примерно так.
— Сколько денег было в обороте, по-вашему?
— Вы ведь не думаете, что она это делала из-за денег?
— А зачем она это делала?
— Просто оказывала нам любезность. Ей ведь было не сложно. Если у тебя хороший дилер и он дает хороший порошок, почему бы не делать одну большую покупку каждую неделю вместо шести-семи мелких, и у дилеров, которым ты, может, не доверяешь? Это удобно.
— Угу, — буркнул Карелла.
— Разве нет?
— Так о чем мы здесь говорим? — сказал Мейер. — Если речь идет о шести-семи граммах…
— Ну, иногда больше. Но она брала с нас только то, что платила сама. Уж поверьте. Я знаю уличные цены, и больше она не получала.
— Ничего не брала за свой труд, когда ездила на окраину города?
— Да какой там труд! Она все равно ведь туда ездила бы, разве нет? А может, ей приносили на дом. Как знать! Вы лаете не на то дерево, если думаете, что Салли именно так…
Она вдруг осеклась.
— Салли именно что? — тотчас спросил Карелла.
— Так она… гм…
Лонни скорчила гримасу и пожала плечами, словно совершенно запуталась и не знала, как закончить фразу.
— Ну? — спросил Карелла. — Что она — именно так?
— Зарабатывала на жизнь, — сказала Лонни и улыбнулась.
— Ну, мы знаем, как она зарабатывала себе на жизнь, разве нет? — сказал Мейер. — Она была танцовщицей.
— Ну да.
— Почему мы должны думать, что она зарабатывала на жизнь каким-то другим способом?
— Ну, вы говорили про кокаин и спрашивали, сколько денег было в обороте…
— Да, но вы сказали, что она не получала прибыли с продажи кокаина.
— Это верно.
— У нее был побочный заработок где-нибудь еще? — спросил Карелла.
— Мне ничего не известно про ее побочный заработок.
— То есть у нее был побочный заработок, да?
— Уф, разве я так сказала? — спросила Лонни, округляя глаза.
— Вы ясно дали понять…
— Вы меня не так поняли, Стив.
— Откуда шел ее побочный заработок? — спросил Карелла.
— Какой побочный заработок?
— Давайте с самого начала. Что вы имели в виду, когда сказали: «Как она зарабатывала себе на жизнь?»
— Ее работу танцовщицей, — ответила Лонни.
— Я не об этом вас спрашиваю.
— Я не знаю, о чем вы спрашиваете.
— Я спрашиваю, как она зарабатывала дополнительные деньги?
— Кто говорил про это?
— Мне показалось, что вы это подразумевали.
— Случается, — сказала Лонни, — что артисты иногда танцуют в ночных клубах или еще где-нибудь. Одновременно танцуя в шоу.
— Угу, — сказал Карелла. — А Салли танцевала в ночных клубах?
— Нет. По крайней мере, я не в курсе.
— Тогда что же она делала?
— Я только сказала, что… — Лонни покачала головой.
— Вы сказали, что она делала что-то, зарабатывая тем самым себе на жизнь. Что?
— Это очень распространено у нас в городе, — сказала Лонни.
— Что распространено?
— Если Салли повезло поучаствовать, тем лучше.
— Повезло в чем?
— Это даже не противозаконно, насколько мне известно, — сказала Лонни. — Никто от этого еще не пострадал.
— О чем мы говорим? — спросил Мейер. Можно было подумать, что она имела в виду проституцию, но она наверняка знала, что проституция противозаконна. Да и разве от нее не страдают?
— Объясните нам, что вы имеете в виду, — попросил Карелла.
— Я ничего не должна вам объяснять, — сказала она и сложила руки на груди, как надувшая губы шестилетняя девочка.
— Мы можем вызвать вас повесткой в суд и там заставить отвечать на наши вопросы, — предупредил Карелла. Он подумал, что, если эта уловка срабатывала тысячу раз прежде, может сработать и теперь.
— Вызывайте, — сказала Лонни.
На стоянке полицейских автомобилей Браун с удивлением обнаружил ту же самую колымагу, на которой они ездили в прошлую субботу. Подойдя ближе, он увидел Клинга, ползающего под задним сиденьем.
— Я же говорил им, что не желаю больше садиться в эту развалюху, — сказал он Клингу. — Что ты там делаешь?
— Вот она! — воскликнул Клинг.
— Что там такое?
— Сережка Эйлин, — сказал он, показывая ему золотое колечко.
Браун кивнул.
— Хочешь сесть за руль? Ненавижу эту машину.
— Ладно, — кивнул Клинг.
Он положил сережку в карман пальто, смахнул пыль с колен и сел за руль. Браун расположился на пассажирском сиденье.
— И дверь плохо закрывается, — сказал Браун, хлопая дверью еще и еще, пока та наконец не закрылась, как положено. Он включил обогрев; печка принялась греметь и лязгать. — Потрясающе, — проворчал Браун. — Куда держим путь?
— В Даймондбэк, — сказал Клинг и завел мотор.
— Потрясающе, — повторил Браун.
В полицейском департаменте ходила такая поговорка: если хочешь, чтобы тебя в этом городе убили, то в середине августа, в субботу, в двенадцать часов ночи будь на углу Лэндис-авеню и Портер-стрит. Браун и Клинг радовались, что доехали до этого самого угла в двенадцать часов дня в середине морозного февраля, но перспектива побывать в районе, известном как Даймондбэк, их в восторг не приводила. Брауну здесь нравилось даже меньше, чем Клингу. Даймондбэк, он же восемьдесят третий участок, был населен почти исключительно чернокожими, и многие здешние жители считали, что черный полицейский — это худший в мире полицейский. Даже честные граждане — а они сильно превосходили числом сутенеров, толкачей, наркоманов, вооруженных грабителей, воров и проституток — считали, что, если возникнут проблемы с законом, обращаться лучше не к черному собрату, а к белому копу. Черный полицейский, он вроде исправившейся проститутки — сухой и жесткий.
— Как зовут этого парня? — спросил Браун.
— Эндрю Флит, — ответил Клинг.
— Белый или черный?
— Черный, — сказал Клинг.
— Потрясающе, — пробормотал Браун.
Последним известным местом проживания Флита была грязная многоэтажка, стоящая в ряду таких же грязных домов на авеню Сант-Себастиан, которая начиналась в восточной части парка Гровер, затем бежала на северо-восток через тринадцать кварталов между Лэндис и Айсола-авеню, чтобы вдруг превратиться — необъяснимым образом — в другую магистраль по имени Адамс-стрит, названную, по-видимому, в честь второго президента Соединенных Штатов или даже шестого. Сант-Себ, как фамильярно называли ее все в округе, в тот вторник выглядела особенно мрачной. В этом городе районы бедняков всегда легко отличить от других, потому что улицы здесь чистят и посыпают песком в самую последнюю очередь, а мусор, особенно в плохую погоду, разрешено накапливать до бесконечности — видимо, в качестве стимула к росту численности крысиного населения. В Даймондбэке обычное дело увидеть крыс размером с кошек, смело шагающих по тротуару даже в полдень. Был как раз полдень, десять минут первого, когда Клинг припарковался у сугроба возле дома Флита. Крыс в поле зрения не оказалось, но все мусорные баки по улице были переполнены, и тротуар был завален рыхлыми грудами отходов, по большей части давно вмерзших в лед. Здешние обитатели не пользовались пластиковыми мешками для мусора. Пластиковые мешки для мусора стоят денег.
Двое пожилых чернокожих мужчин грелись у костра, горящего в распиленной железной бочке из-под бензина. Браун и Клинг направились к подъезду. Мужчины сразу поняли, что Браун и Клинг — детективы. Почуяли. Браун и Клинг тоже сразу поняли, что двое у бочки сразу поняли, что они — детективы. Мужчины не смотрели на Брауна и Клинга, пока те поднимались по ступенькам к двери. Браун и Клинг не смотрели на мужчин. По негласному правилу, если не делаешь ничего плохого, вам нет друг до друга никакого дела.
В маленьком вестибюле они осмотрели почтовые ящики. Только на двух из них имелись таблички с фамилиями.
— У нас есть номер его квартиры? — спросил Браун.
— 3 «B», — ответил Клинг.
Замок на внутренней двери вестибюля был сломан. Естественно. В патроне, свисавшем с потолка, не было лампочки. Естественно. В коридоре было темно, на лестнице, ведущей наверх, — еще темнее. В нос шибали запахи плотно населенного жилища, такие же материальные, как кирпичные стены здания.
— Надо было взять фонарик из машины, — сказал Браун.
— Да, — сказал Клинг.
Они поднялись по лестнице на третий этаж.
У двери квартиры Флита прислушались.
Ничего.
Они прислушались еще.
Тишина.
Браун постучал.
— Джонни? — спросил чей-то голос.
— Полиция, — сказал Браун.
— Ой.
— Откройте дверь, — сказал Браун.
— Конечно, секундочку.
Браун посмотрел на Клинга. Оба пожали плечами. В квартире зазвучали шаги. Загремела цепочка. Лязгнула задвижка. Дверь открылась. На пороге стоял тощий черный юноша в синих джинсах и бежевом свитере с V-образным вырезом, надетом на белую футболку.
— Да? — сказал он.
— Эндрю Флит? — спросил Браун и показал ему свой значок и удостоверение.
— Да?
— Вы Эндрю Флит?
— Да?
— Мы хотели бы задать вам пару вопросов. Можно войти?
— Ну… э-э… конечно, — сказал Флит и посмотрел на лестницу за их спинами.
— Ждете кого-нибудь? — сразу спросил Клинг.
— Нет-нет, проходите.
Они вошли в крохотную кухню. Заледеневшее окно смотрело на кирпичную стену соседней многоэтажки. В раковине лежала груда грязных тарелок. На столе стояла пустая винная бутылка. От стены до стены была протянута бельевая веревка, на ней висела пара мужских шортов.
— Тут холодновато, — сказал Флит. — Отопление сегодня плохо подается. Мы уже позвонили в офис омбудсмена.
— Кто мы? — спросил Браун.
— Один парень из комитета жильцов.
Через открытую дверь виднелась неубранная постель. Пол вокруг кровати был завален грязной одеждой. На стене над кроватью висела в рамке картина, изображающая Иисуса Христа с рукой, воздетой в благословении над его кровоточащим сердцем.
— Вы живете здесь один? — спросил Браун.
— Да, сэр, — сказал Флит.
— Здесь только кухня и одна комната?
— Да сэр.
Он вдруг стал величать их сэрами; эта деталь не ускользнула от внимания детективов. Они переглянулись. Парень чего-то боялся.
— Ничего, если мы зададим вам несколько вопросов? — спросил Браун.
— Конечно. Но… э-э… понимаете, я и вправду кое-кого ждал.
— Кого? — спросил Клинг. — Джонни?
— Ну, в общем, да.
— Что за Джонни?
— Друг.
— Ты все еще употребляешь героин? — спросил Браун.
— Нет, нет. Кто вам такое сказал?
— Во-первых, это написано в твоем досье, — сказал Клинг.
— У меня нет досье. Я не получил срока.
— Никто и не говорит, что ты получил срок.
— В июле прошлого года ты был арестован, — сказал Браун. — По обвинению в ограблении.
— Да, но…
— Тебя отпустили, мы знаем.
— Ну, я получил условное.
— Потому что ты был бедным, затюканным наркошей, верно? — сказал Браун.
— Ну, я плотно подсел тогда, это правда.
— А теперь не употребляешь?
— Нет. В смысле, не употребляю. Надо быть чокнутым, чтобы связываться с этим дерьмом.
— Угу, — буркнул Браун. — Так кто же этот Джонни?
— Просто друг.
— Не дилер случайно?
— Нет, нет. Честное слово.
— Где ты был в прошлую субботу, Эндрю? — спросил Клинг.
— В прошлую субботу вечером, — уточнил Браун.
— Точнее, в воскресенье ночью. В два часа ночи четырнадцатого.
— А-а, — протянул Флит.
— Что — а-а?
— Пытаюсь вспомнить. А что? Что случилось в прошлую субботу?
— Это ты нам скажи.
— В субботу ночью, — сказал Флит.
— Или в воскресенье ночью, на выбор.
— Точнее, в два часа утра, — сказал Флит.
— Именно, — сказал Клинг.
— Кажется, я был здесь.
— Кто-нибудь был с тобой?
— Это статья двести двадцать? — спросил Флит, имея в виду номер уголовной статьи, касающейся преступлений, связанных с наркотиками.
— Кто-нибудь был с тобой? — повторил Клинг.
— Не помню. Это… когда? Три дня назад? Четыре дня назад?
— Постарайся вспомнить, Эндрю, — сказал Браун.
— Я стараюсь.
— Помнишь, как звали человека, которого ты ограбил?
— Да.
— Как его фамилия?
— Эдельбаум.
— Попробуй еще раз.
— Эдельбаум, так его звали.
— Ты видел его после ограбления?
— Да, в суде.
— И думаешь, что его зовут Эдельбаум, да?
— Да, так его и зовут.
— Ты знаешь, где он живет?
— Нет. А где?
— Не имеешь понятия, где он живет, да?
— Откуда мне знать, где он живет?
— Ты помнишь, где его магазин?
— Конечно. На Норт-Гринфилд.
— Но не помнишь, где он живет, да?
— Я никогда и не знал, как я могу помнить?
— Но если бы ты захотел это выяснить, ты бы посмотрел адрес в телефонной книге, так? — сказал Браун.
— Ну, да, только зачем мне это надо?
— Где ты был четырнадцатого февраля в два утра? — спросил Клинг.
— Я же говорил. Вот здесь и был.
— Кто-нибудь был с тобой?
— Если это статья двести…
— Кто-нибудь с тобой был, Эндрю?
— Ладно, мы приняли малую дозу! — вдруг выпалил Флит. — Это вы хотели узнать? Ну вот, узнали. Мы приняли дозу, я все еще наркоман, ясно вам? Подумаешь, какое дело. Обыщите квартиру, если хотите, не найдете ничего, кроме маленького косячка. Не хватит для статьи, это уж точно. Идите, смотрите.
— Кто «мы»? — спросил Браун.
— Что?
— С кем вы были в субботу ночью?
— С Джонни, ясно? Чего вам теперь надо, втянуть в беду целый свет?
— Фамилия Джонни? — спросил Клинг.
Раздался стук в дверь. Флит посмотрел на обоих полицейских.
— Открой, — сказал Браун.
— Слушайте…
— Открой.
Флит вздохнул и пошел в прихожую. Он повернул ключ в замке и открыл дверь.
— Привет, — сказал он.
Чернокожей девчонке, стоявшей в коридоре, никак не могло быть больше шестнадцати лет. Она была одета в красную куртку, синие джинсы и сапоги на высоких каблуках. Довольно симпатичная девушка — но помада на ее губах была слишком яркой, щеки густо нарумянены, а глаза накрашены черной подводкой и тенями чересчур по-вечернему для двадцати минут после полудня.
— Заходите, мисс, — пригласил Браун.
— Чё за проблемы? — спросила она, мгновенно признавая в них копов.
— Никаких проблем, — сказал Клинг. — Не желаете ли сказать нам, кто вы?
— Энди? — обратилась она к Флиту.
— Я не знаю, чего они хотят. — Он пожал плечами.
— У вас есть ордер? — спросила девчонка.
— Нам не нужен ордер. Это обычный опрос, и ваш друг пригласил нас зайти в квартиру, — сказал Браун. — Вам есть что скрывать?
— Это статья двести двадцать? — спросила она.
— Вы оба, похоже, отлично знакомы со статьей двести двадцать, — сказал Браун.
— Да, век живи — век учись, — сказала девушка.
— Как тебя зовут? — спросил Клинг.
Она снова посмотрела на Флита. Тот кивнул.
— Коррина, — сказала она.
— Коррина, а дальше?
— Джонсон.
Озарение наступало медленно. Оно осветило сначала лицо Брауна, потом — Клинга.
— Джонни, не так ли? — спросил Браун.
— Да, Джонни, — сказала девушка.
— Это вы так себя называете?
— Если б вас звали Коррина, вы бы стали представляться Корриной?
— Сколько тебе лет, Джонни?
— Двадцать один, — сказала она.
— Попробуй еще раз, — сказал Клинг.
— Восемнадцать сойдет?
— Шестнадцать? — спросил Браун. — Или даже моложе?
— Мне достаточно лет, — сказала Джонни.
— Для чего? — спросил Браун.
— Для всего, что мне надо.
— Давно работаешь на улице? — спросил Клинг.
— Не пойму, о чем вы.
— Ты проститутка, Джонни? — спросил Браун.
— Кто вам сказал?
Ее глаза превратились в лед, такой же непрозрачный, как на окне. Руки она держала в карманах куртки. И Клинг, и Браун могли бы поспорить на что угодно, что ее невидимые кулаки были крепко сжаты.
— Где вы находились в прошлую субботу? — спросил Клинг.
— Джонни, они…
— Молчи, Эндрю! — сказал Браун. — Где вы находились, мисс?
— Когда, говорите?
— Джонни…
— Я сказал, заткнись! — прикрикнул Браун.
— Ночью прошлой субботы. Точнее, в два утра, — сказал Клинг.
— Здесь, — сказала девушка.
— Что делали?
— Ширялись.
— А чего так? Не было работы на улице?
— Снег шел, — сердито сказала Джонни. — Все сидели дома.
— В какое время ты сюда пришла? — спросил Браун.
— Я живу здесь, дядя, — сказала она.
— Кажется, Эндрю, ты говорил, что живешь здесь один, — сказал Клинг.
— Ну… пойми, чувак, я не хотел втягивать ее в неприятности.
— Значит, вы пробыли здесь всю ночь, да? — спросил Браун.
— Я этого не говорила, — ответила девушка. — Я вышла около… во сколько это было, Энди?
— Не спрашивай Энди. Обращайся к нам.
— В десять, наверное. Обычно в это время начинается самая работа. Но чертовы улицы было пусты, как сердце проститутки.
— Когда ты вернулась?
— Около полуночи. Мы начали праздновать около полуночи, да, Энди?
Флит собирался ответить, однако взгляд Брауна заставил его замолчать.
— И вы были здесь с полуночи до двух? — спросил Клинг.
— Я была здесь с полуночи и до утра. Сказано же вам, я здесь живу.
— Эндрю покидал квартиру той ночью?
— Нет, сэр, — сказала Джонни.
— Нет, сэр, — повторил Флит, уверенно кивая головой.
— Куда ты пошла утром?
— На улицу. Посмотреть, не удастся ли подцепить клиента.
— В котором часу?
— Рано. Около одиннадцати, наверное.
— И подцепила?
— Из-за снега вообще все движение заглохло. — Она говорила не о дорожном движении. — Дурь везут из Флориды, и только они въезжают в Северную Каролину, как они уже по задницу в снегу. Говорю вам, мужики, в такую погоду нелегко приходится проституткам и нарикам.
Браун мог назвать и многих других, кому плохо приходится в такую погоду.
— Берт?
Клинг посмотрел на парня и девушку.
— Да, пошли, — ответил он со вздохом.
Они молча спустились и вышли на улицу. Старики все еще грелись у бочки. Клинг завел машину, обогреватель громко заскрежетал.
— Похоже, они чисты. Как думаешь? — спросил Браун.
— Да, — сказал Клинг.
— Он даже не помнит фамилии того мужика, — сказал Браун.
Они ехали в молчании. Уже на подъезде к зданию полиции Браун сказал:
— Черт, вот же гребаный стыд.
Клинг понял: он говорит не о том, что им не удалось ничего выяснить по делу Эдельмана.
