Глава 7
Обещали снег, однако к утру пошел снег с дождем, а потом и ледяной дождь; дороги стали опасно скользкими. Карелла чуть не упал, спеша к подземке, и лишь в последнюю секунду удержался на ногах.
Когда он был маленьким, мать рассказала ему две жуткие истории, и обе страшилки навечно врезались ему в память. Первая была о дяде Чарли, которого Карелла никогда не видел, — тот выколол себе глаз ножницами, когда пытался самостоятельно подстричь брови. Карелла иногда подстригал брови в парикмахерской, но ни разу не пытался выполнить эту опасную процедуру сам. Еще мать рассказывала, как дядя Сальваторе поскользнулся на льду у порога своего шляпного магазина в Калм-Пойнт и упал на спину — из-за чего и провел остаток лет в инвалидном кресле. Так что когда Карелле случалось заметить островок льда на тротуаре или шоссе, он ступал или проезжал по нему крайне осторожно.
Карелла знал (и очень любил) дядю Сальваторе, и когда дядя Сал спрашивал, почему он не носит головного убора, чувствовал себя немного виноватым.
— Надо носить шапку, — назидательно говорил дядя. — Без шапки сорок процентов тепла тела уходит через голову, и человек мерзнет.
Карелла не любил ни шапок, ни шляп. Так он и отвечал дяде. Тот стучал указательным пальцем себе по виску и говорил: «Pazzo». По-итальянски это значило «чокнутый».
Дядя Сальваторе рассказал ему единственный анекдот о шляпном магазине, какой Карелла слышал в своей жизни.
— В шляпный магазин заходит мужчина. Хозяин подбегает к нему и говорит: «Да, сэр, чего желаете?» Человек отвечает: «Я желаю бабу, но пока покажите мне шляпу».
Карелле было шестнадцать, когда дядя рассказал ему этот анекдот. Они как раз находились в магазине, которым дядя управлял, сидя в инвалидном кресле.
Он умер три года спустя.
Этим утром Карелла добирался до работы два часа. В метро он ломал голову над тем, что подарить Тедди. День святого Валентина был сегодня, и он пришелся на воскресенье, когда большинство магазинов закрыты. Карелла планировал поискать что-нибудь вчера, но это было до того, как ему досталось дело Салли Андерсон. Сегодня за завтраком Тедди, таинственно улыбаясь, показала быстрыми жестами, что купит ему подарок в полдень и он получит его вечером, когда придет с работы. Карелла ответил, что спешки нет; завтра, несмотря на Президентский день, многие магазины будут открыты и, кроме того, дороги успеют расчистить и посыпать песком. Тедди сказала, что она уже договорилась. Интересно, о чем?
Мейер свой подарок уже получил и даже надел. Его жена, Сара, связала ему шерстяную шапку. При виде этого головного убора дядя Сальваторе расцвел бы от счастья. Шапка была белая, а по краю шел орнамент из красных сердечек. Натянув шапку на уши, Мейер расхаживал по комнате, демонстрируя подарок во всей красе.
— С этой шапкой почти незаметно, что ты лысый, — сказал Так Фудживара. Тут он увидел входящего в комнату Кареллу. — Привет, кузен!
— О-хай-йо! — отозвался Карелла.
— То есть как почти не видно? — озадачился Мейер. И спросил Кареллу: — Я что, кажусь лысым?
— Ты кажешься волосатым, — заявил Карелла. — Где отхватил такую красоту?
— Сара связала мне на Валентинов день.
— Мило, — сказал Карелла. — Лейтенант пришел?
— Десять минут назад, — ответил Фудживара. — А ты что получил на Валентинов день?
— Убийство, — сказал Карелла.
— Пожми руку Клингу, — сказал Фудживара, но Карелла уже стучался в дверь лейтенанта и не слышал его.
— Входите! — крикнул Бернс.
Карелла вошел. Лейтенант сидел за столом и разглядывал открытую коробку конфет.
— Привет, Стив. Тут на крышке написано, где какая начинка. Хочешь конфетку?
— Нет, Пит, спасибо, — сказал Карелла.
Бернс продолжал изучать описание конфет, ведя по списку пальцем. Он был плотного сложения, с редеющими седоватыми волосами, твердым взглядом голубых глаз и выдающимся кривоватым носом, который ему сломали медной трубой, когда он еще был патрульным в Маджесте. Нос чудесным образом зажил сам, без следов повреждения, кроме едва заметного шрама на переносице. Никто и никогда не замечал этого шрама, кроме тех моментов, когда Бернс трогал его во время особенно заковыристых мозговых штурмов.
Он трогал его сейчас, изучая ассортимент конфет, представленный списком на внутренней стороне крышки.
— Подарок на Валентина, — пояснил он, водя пальцем по шраму и не отрывая глаз от списка.
— Мне подарок обещан вечером, — сказал Карелла, словно оправдываясь.
— Так съешь конфетку, — предложил Бернс и взял из коробки квадратный кусочек шоколада. — В квадратных всегда карамель. Мне не нужен список, чтобы догадаться, что там карамель. — Он надкусил. — Видишь? Вкусно. Бери, — сказал он, протягивая коробку.
— Пит, нам нужно найти и опросить сто четырнадцать человек, — сказал Карелла. — Именно столько людей работает в команде «Шпика», и всех их нам с Мейером надо опросить, чтобы найти хоть какие-нибудь зацепки по делу убитой танцовщицы.
— Как она связана с Лопесом? — спросил Бернс, продолжая жевать.
— Пока не знаем.
— Наркотики?
— Пока не выяснили. Лаборатория работает.
— Может, любовная связь?
— Нет, ее бойфрендом был студент-медик из Рамси.
— Где он был, когда девушку убили?
— У себя дома, учился.
— Кто говорит?
— Он сам.
— Проверьте.
— Обязательно. А тем временем, Пит…
— Дай отгадаю. Конфету точно не хочешь? — сказал Бернс, беря еще одну из коробки.
— Спасибо, — сказал Карелла, мотая головой.
— А тем временем, — сказал Бернс, — я попытаюсь угадать, чего ты от меня хочешь.
— Третьего в команду, — сказал Карелла.
— Кого приглядел?
— Берта Клинга.
— У Берта и своей головной боли хватает.
— Что ты имеешь в виду?
— Прошлой ночью ему досталось убийство.
— Ну… ладно тогда, — сказал Карелла. — А кого ты можешь нам выделить?
— А кто говорит, что я могу кого-нибудь выделить?
— Пит, об этой девушке пишут во всех газетах.
— И что?
— О ней будут писать все время, пока идет этот мюзикл, а он продержится долго.
— И что?
— Как скоро, по-твоему, шеф детективов возьмет трубку и споет тебе свою песенку? «Привет, Пит, я насчет танцовщицы из хитового мюзикла. Уже есть зацепки, Пит? Мне репортеры названивают, Пит. Чем там занимаются твои люди, кроме того, что сидят на задницах, пока на улицах стреляют?»
Бернс посмотрел на него.
— Да бог с ним, с шефом, — сказал он. — Шефу не нужно приходить сюда на работу каждый день, у него отличный угловой кабинет в штаб-квартире полиции. И если шеф решит, что мы плохо шевелимся по этому делу, тогда придется напомнить ему, что изначально это было даже и не наше дело. Девушку застрелили в Мидтаун-Ист, если ему так хочется знать, а не здесь, на территории восемьдесят седьмого. Наше — это убийство мелкого наркодилера, если ему так интересно, хотя я сомневаюсь, что его это волнует. А теперь, если ты намерен сделать запрос на основе чего-то более разумного, Стив, типа необходимости опросить сто четырнадцать человек… неужели все они работают над спектаклем?
— Да, все сто четырнадцать.
— Если хочешь прийти ко мне и сказать, что у тебя с Мейером уйдет неделя, десять дней, две недели, еще больше, на опрос ста четырнадцати человек, пока убийца бегает на свободе с револьвером в руке, если хочешь представить дело разумно и логично, а не шантажировать меня тем, что подумает шеф…
— Ладно, Пит, а если так? — сказал Карелла, улыбаясь. — У нас с Мейером уйдет дней десять на опрос всех этих людей, пока убийца бегает на свободе с револьвером в руке. Мы уложимся, может, и в пять дней, если попадем в яблочко раньше, так все, чего я прошу, — это еще одного человека в команду. Дай нам третьего, Пит, и отпусти с миром. Ладно? Кого можешь дать?
— Никого, — отрезал Бернс.
Она пыталась вспомнить, как давно это было. Годы и годы…
Не подумает ли он, что она слишком легкомысленна? Понравится ли ему то, что она сделала (ну, скоро сделает, если не передумает), или он сочтет ее взбалмошной? В конце концов, она давно уже не юная девушка, на которой он когда-то женился. Ну, а кто молодеет? Даже Джейн Фонда больше не юная девушка, которой она была много лет назад. Но разве Джейн Фонду это смущает? Возможно, и смущает.
Улица, по которой она шла, была запружена людьми, но Тедди не слышала обрывков разговоров, когда они проходили мимо. Их дыхание зависало маленькими облачками в морозном воздухе, и они казались словесными пузырями — как у персонажей комиксов, только пустые. Тедди обитала в странно тихом мире, опасном для нее, поскольку слух не обеспечивал ей своевременного предупреждения, и в то же время прекрасном, поскольку все, на что бы она ни смотрела, было лишено звука, который мог бы испортить красоту. Форма серо-голубого облака отработанных газов, вырывающегося в серебристый воздух из выхлопной трубы, приобретала таинственный вид, когда не сопровождалась тарахтением мотора. Полицейский на перекрестке, отточенными жестами направляющий потоки машин, становился акробатом, балетным танцором, умелым мимом, когда не были слышны его крики: «Проезжайте, проезжайте!» И все же…
Она никогда не слышала голоса мужа.
Никогда не слышала смеха своих детей.
Никогда не слышала зимнего звона автомобильных цепей на обледенелой дороге, какофонии большого города из отбойных молотков и клаксонов, крика уличных торговцев и проституток и плача младенцев. Когда она проходила сувенирный магазин, витрину которого наполнял недорогой нефрит, слоновая кость (нелегальный импорт), веера, куклы с восточными глазами (как у ее мужа), она не слышала доносившийся из магазина звук струнного инструмента, игравшего нежную и печальную китайскую мелодию, не слышала, как ноты зависали в воздухе, словно ледяные кристаллы.
Салон татуировок не имел вывески и был почти не заметен на узкой улочке китайского квартала. В последний раз, когда она здесь была, с двух сторон от него находились бар и прачечная самообслуживания. Теперь на месте бара был тотализатор, а на месте прачечной — салон предсказаний, в котором работал некто по имени Сестра Люси. Прогресс.
Проходя мимо салона Сестры Люси, Тедди заглянула в окно и увидела цыганку, сидящую перед большим френологическим плакатом на стене. Помимо плаката и женщины, помещение было пустым. Гадалка выглядела очень одинокой и слегка замерзшей, она куталась в шаль и смотрела прямо перед собой, на входную дверь. На секунду Тедди захотелось войти в эту пустую комнату и послушать предсказание. Как там было в анекдоте? Ее муж отлично запоминал анекдоты. Почему женщины их не запоминают? Или это сексистское замечание? Как же, черт, говорилось в том анекдоте? Что-то о цыганском ансамбле, скупающем пустые склады.
На стеклянной витрине тату-салона красовалось имя: Чарли Чен. Ниже, под именем, шли слова: «Экзотический восточный салон». Тедди поколебалась мгновение, затем открыла дверь. Над дверью, должно быть, висел колокольчик, и, наверное, он звякнул, оповещая мистера Чена, потому что он сразу появился из задней части магазина. Она сначала не узнала старика-китайца, который к ней вышел. В последний раз, когда она его видела, он был невысоким, тучным мужчиной с маленькими усиками на верхней губе. Он много смеялся, и от смеха его жирное тело мелко тряслось.
Тедди помнила, что у него были толстые пальцы, а на указательном пальце левой руки он носил кольцо с овальным нефритом.
— Да, леди? — сказал он.
Конечно, это был Чен. Усы исчезли, как и кольцо, а также и акры плоти, но это, конечно, был Чен, постаревший и усохший, с морщинами, и сейчас он озадаченно смотрел на нее, пытаясь вспомнить, кто она такая.
Тедди подумала, что тоже, наверное, изменилась, и внезапно почувствовала, что затея ее — глупость. Пожалуй, все-таки она старовата для таких вещей, как пояса и подвязки, чулки в сеточку и лаковые туфли на шпильке, корсеты и кружевные боди… Слишком поздно для Тедди, слишком поздно для глупых секси-штучек. Господи, неужели поздно?
Вчера она попросила Фанни позвонить сюда, чтобы узнать, будет ли салон открыт в воскресенье, и назначить ей время. Фанни оставила имя Тедди Карелла. Забыл ли Чен и ее имя?
Он все еще молча ее разглядывал.
— Вы масса Карелла?
Она кивнула.
— Я васа знаю? — спросил он, склонив голову набок, изучая ее лицо.
Она снова кивнула.
— И ви меня знаете?
Она кивнула.
— Чарли Чен, — сказал он и засмеялся, хотя ничего в его теле не задрожало; смех невесомым ветерком продувал хрупкое старое тело. — Все зовут меня Чарли Чан. Чарли Чан — больсой детектив. А я Чен, Чен. Ви знаете Чарли Чана, детектива?
Те же слова он произносил годы назад.
У нее почему-то навернулись слезы.
— Больсой детектив. Имеет глупих синовей. — Чен снова засмеялся. — Я иметь глупий синовей тоже, но я не детек… — Внезапно он замолчал, и его глаза широко раскрылись. — Вы жена детектива, жена детектива! Я делал для васа бабочку! Черную кружевную бабочку!
Она снова кивнула, теперь улыбаясь.
— Ви не можете говорить, да, помню. Но вы читаете меня по губам, да?
Она кивнула.
— Хоросо, все отлична. Как вы поживали, леди? Все такая же красивая, самая красивая леди из всех, кто бывал в моем магазине. Бабочка еще на плече?
Она кивнула.
— Лучшая бабочка из всех, что я делал. Красивая маленькая бабочка. Я хотел делать больсую, помните? Вы сказала: «Нет, маленькую». Я сделал кросечную нежную черную бабочку, очень хорошо для леди. Очень секси в открытом платье. Васему мужу понравилось?
Тедди кивнула. Она начала было говорить что-то руками, оборвала себя — как ей часто приходилось — и затем указала на карандаш и лист бумаги, лежащие на прилавке.
— Хотите говорить, так? — Чен, улыбаясь, передал ей карандаш и бумагу.
Она написала: «Как вы жили все эти годы, мистер Чен?»
— А, не так хоросо, — сказал Чен.
Она посмотрела на него вопросительно.
— Старый Чарли Чен заболела.
На мгновение она его не поняла.
— Рак, — сказал он и, увидев мгновенный шок на ее лице, добавил: — Нет, нет, леди, не волнуйтесь, старый Чарли будет в порядке, точно.
Он следил за ее лицом. Она не хотела плакать. Не хотела унижать старика жалостью, плача по нему. Она развела руки. Склонила голову к плечу. Слегка приподняла брови. И увидела на его лице и в его глазах: Чен понял, что она хочет сказать, как сочувствует ему.
— Спасибо вам, леди, — сказал он, взял обе ее руки в свои и снова улыбнулся. — Так почему вы пришли сюда? Повидать Чарли Чена? Вы напишите, что вы хотели.
Она взяла карандаш и снова стала писать.
— А! — сказал он, следя за карандашом. — Очень хорошая идея. Очень. Ладно, о’кей.
Он следил за двигающимся карандашом.
— Хорошо, пойдемте в заднюю комнату. Чарли Чен так рад, что ви пришли его повидать. Мои сыновья теперь все женаты, я говорил? Старсий — врач в Лос-Анджелесе. Головы лечит! — сказал он и засмеялся. — Психиатр! Представляете? Мой старсий сын! Другие два… идемте, леди… другие два…
Из окна, у которого стоял капитан Сэм Гроссман, глядя вниз на Хай-стрит, открывался вид почти на весь деловой центр города. Новое здание штаб-квартиры полиции выстроили почти полностью из стекла, и Гроссман порой думал, не следит ли кто за ним, пока он занимается каждодневной рутиной — например, пытается дозвониться до восемьдесят седьмого участка. Дозвониться до них всегда было трудно, и это раздражало. Вообще, Гроссман считал свою работу в лаборатории важной, волнующей и очень необычной, но не признался бы в этом никому в мире, кроме, возможно, жены.
Номер был занят. Он снова набрал номер. Снова занято. Вздохнув, Гроссман положил трубку и посмотрел на часы. У него сегодня должен был быть выходной. Сегодня воскресенье. Он здесь сегодня, потому что кому-то показалось забавным восстановить «Бойню в День святого Валентина» здесь, в этом городе, вместо Чикаго, где она произошла в 1929 году. Если память Гроссмана не подводила, случилось тогда вот что: несколько милых парней из банды Аль Капоне заставили семерых невооруженных, но не менее милых парней из банды Багса Морана выстроиться шеренгой у гаража и расстреляли их из автоматов. Получилась и в самом деле настоящая бойня. Получилась также и довольно хорошая шутка, потому что парни из банды Капоне были одеты в полицейскую форму. В то время в Чикаго ходили разговоры, что они и вели себя как полицейские, но это были всего лишь домыслы. Тем не менее этим утром, в девять — что, согласно часам Гроссмана, было почти три часа назад — несколько «полицейских» ворвались в гараж (в котором, правда, сидели не бутлегеры, а торговцы наркотиками), велели им построиться вдоль стены и хладнокровно расстреляли. Один из стрелков нарисовал на стене спрей-краской большое красное сердце. Убийцы даже не потрудились забрать с собой четыре кило героина, которые наркодилеры фасовали, когда они ворвались; возможно, решили, что белый героин слишком хорошо смотрится на фоне красного сердца на стене и красной крови по всему полу.
Как бы то ни было, на Нижней Платформе, неподалеку от Старого Квартала, осталось семь мертвецов, и в их телах остались пули, и эти пули извлекли и отправили в лабораторию — вместе с пустым баллончиком из-под краски, кучей отпечатков пальцев и соскобами автомобильной краски с фонарного столба напротив гаража. Краска на столбе была оставлена предположительно машиной преступников, вкупе с осколками стекла от разбитой фары на тротуаре. Вполне достаточно материала для того, чтобы занять лабораторию воскресным утром.
Гроссман снова набрал номер. Кто говорит, что чудес не бывает? Ответили!
— Восемьдесят седьмой участок, Дженеро, — сообщил торопливый голос.
— Детектива Кареллу, пожалуйста, — сказал Гроссман.
— Можно вам перезвонить? Мы тут сейчас очень заняты.
— Я пытаюсь вам дозвониться уже минут десять, — сказал Гроссман.
— Да, линии заняты, — сказал Дженеро. — Здесь все вверх дном. Оставьте ваше имя, и я попрошу его перезвонить.
— Нет, назовите ему мое имя и скажите, что я жду на линии, — раздраженно проговорил Гроссман.
— Ладно, как вас зовут, мистер? — сказал Дженеро, слегка фыркая.
— Капитан Гроссман. С кем разговариваю?
— Он скоро подойдет, сэр, — сказал Дженеро, забыв назвать Гроссману свое имя.
Гроссман услышал, как трубка грохнулась о твердую поверхность. На заднем плане раздавались громкие крики, но это было вполне обычно для восемьдесят седьмого, даже в воскресенье.
— Детектив Карелла, — сказал Карелла. — Чем могу помочь?
— Стив, это Сэм Гроссман.
— Сэм? Мне сказали, что звонит капитан Холтизер.
— Нет, это капитан Гроссман. Что там у вас происходит? Третья мировая?
— У нас тут делегация сердитых граждан, — сказал Карелла.
— На что сердятся?
— Кто-то оставляет свое дерьмо у них в коридорах.
— Не присылай мне образцы, — сразу сказал Гроссман.
— Тебе смешно, — произнес Карелла, понижая голос, — и мне, честно говоря, тоже. Но жильцам дома номер 5411 по улице Эйнсли совсем не смешно. Они явились сюда в полном составе и требуют вмешательства полиции.
— И каких действий от вас ожидают?
— Устроить засаду на засранца.
Гроссман расхохотался. Карелла начал тоже смеяться. На заднем плане поверх смеха Кареллы Гроссман слышал, как кто-то орет по-испански.
— Стив, не хочу отрывать тебя от столь важных дел…
— От столь важных отправлений, ты имеешь в виду? — сказал Карелла, и оба снова расхохотались; больше всего на свете полицейские любят скатологические шутки, а еще сильнее они любят такие шутки с участием копов. Они смеялись минуты две под звуки бешеных воплей, словно в Заливе Свиней. Наконец, смех затих. Испанская ругань на заднем плане тоже стихла.
— Куда они вдруг подевались? — спросил Гроссман.
— Домой пошли! — сказал Карелла и снова расхохотался. — Дженеро пообещал им организовать охрану! Можешь представить себе, как восемь копов выскочат из засады, едва негодяй снимет штаны?
Гроссман хохотал до колик. Прошло еще две минуты, прежде чем они смогли говорить. Карелле с Гроссманом редко случалось вместе повеселиться, и оба всегда радовались таким минутам. Обычно Гроссман держал себя с детективами более строго. Высокий и голубоглазый, хмуро взирающий на мир из-за стекол очков, он больше походил на фермера из Новой Англии, чем на ученого, и его отрывистая манера говорить усугубляла это впечатление. Когда стоишь лицом к лицу с Сэмом Гроссманом в стерильной чистоте лаборатории, возникает такое чувство, что, если спросить его, как проехать до ближайшего города, он ответит, что отсюда вы вообще не доедете. Однако порой, возможно потому, что ему очень нравился Карелла, Гроссман как будто забывал, что его работа тесно связана с жестокими убийствами.
— Так вот о сумке этой девушки.
Карелла понял, что он переходит к делу.
— Андерсон?
— Да, Салли Андерсон. Позже я пришлю тебе полный отчет, а сейчас… Ты подозревал наличие кокаина, так?
— Потому что другой жертвой был…
— В любом случае так написано в ее карте.
— Ты нашел что-нибудь похожее на кокаин?
— Остаток на дне сумки. Его недостаточно, чтобы провести столько анализов, сколько мне хотелось бы…
— Сколько ты провел?
— Четыре. Слишком мало для того, чтобы исключить возможные варианты. Но я знал, что именно ты ищешь, поэтому выбрал цветовой тест с самой показательной реакцией. Например, в тестах Мерка и Маркуса кокаин дает бесцветную реакцию, поэтому я не стал делать ни тот, ни другой. Для первого анализа я взял гидросульфат нитрозила. Я получил бледно-желтый раствор, и при добавлении аммиака цвет не изменился, а при добавлении воды раствор обесцветился. Это положительная реакция на кокаин. Для второго цветового теста… Тебе интересно?
— Да, да, продолжай, — сказал Карелла. В науке он считал себя профаном, но химические термины, которыми сыпал Гроссман, буквально зачаровывали его.
— Для второго цветового теста я использовал тетранитрометан, который тоже — если мы ищем кокаин — мог дать более яркую реакцию, чем некоторые другие тесты. В результате мы получили желтый раствор с оранжевым оттенком, ставший затем совершенно желтым. Кокаин, — заявил Гроссман.
— Кокаин, — повторил Карелла.
— А потом я провел реакции осаждения и кристаллизации и пришел практически к тому же результату. Используя в качестве реагента хлорид платины и уксусную кислоту как растворитель, я получил мгновенную кокаиновую реакцию — тысячи агрегированных кристаллов пластинчатой формы, расположенных хаотично, с умеренным лучепреломлением, преимущественно…
— Я перестал тебя понимать, Сэм, — признался Карелла.
— Ладно, не важно. Кристаллы, типичные для кокаина. Когда я использовал хлорид золота с кислотой, я получил неровные кристаллы, формирующиеся из аморфной… ладно, тоже не важно. Короче, все это типично для кокаина.
— Так… Значит, ты хочешь сказать, что вещество, обнаруженное на дне ее сумочки, — кокаин?
— Точнее, есть очень большая вероятность, что это кокаин. Я не утверждаю наверняка, Стив, нужны еще анализы, а у меня закончился материал, и дополнительных анализов я провести не могу. Если это тебя устроит… Ты ведь ищешь здесь связь с наркотиками, я так понимаю?
— Верно понимаешь.
— Что ж, на дне сумки мы нашли следы марихуаны, а также семена марихуаны. Женские сумочки — отличное хранилище всяческого дерьма.
— Спасибо, Сэм.
— Помогут ли тебе сведения о том, что девушка жевала жвачку без сахара?
— Нисколько.
— Тогда я не стану упоминать в отчете, что она жевала жвачку без сахара. Удачи, Стив, у меня тут пули из семи человек, расстрелянных сегодня полицейскими.
— Что? — спросил Карелла, но Гроссман уже повесил трубку.
Гроссман какое-то время просто стоял и улыбался, а затем поднял голову, услышав, что открылась дверь. Он удивился, увидев заходящего в комнату Берта Клинга, но не потому, что Клинг никогда не посещал лабораторию, а просто потому, что Гроссман всего десять секунд назад говорил с копом из того же восемьдесят седьмого. Учитывая закон вероятности, Гроссман мог бы догадаться… Ладно, не важно.
— Заходи, Берт, — сказал он. — Как поживаешь?
Он знал, как тот поживает. Все в отделе знали. В прошлом августе Берт Клинг застал жену в постели с другим мужчиной — вот как он поживал. Гроссман знал, что Клинг уже развелся с женой, и знал, что Карелла тревожится за Клинга — Карелла делился с ним своим беспокойством. Гроссман предложил ему поговорить с одним из психологов департамента, который, в свою очередь, посоветовал Карелле уговорить Клинга прийти к нему лично, чего Карелла добиться от Клинга не смог. Гроссману нравился Клинг. В восемьдесят седьмом было много копов, которые ему не нравились… особенно Паркер. Определенно, Паркер. Тот был злым и ленивым и в целом легко вызывал неприязнь. Гроссману нравился Клинг, но ему не нравилось видеть его таким, как сейчас, словно беднягу только что выпустили из тюрьмы Кастлвью — в плохонькой гражданской одежде, которую выдали бесплатно вместе с документами об освобождении и чеком на минимальное денежное пособие. Клинг выглядел как человек, которому следовало бы побриться, хотя светлая щетина на его щеках и подбородке была не слишком заметна. Он выглядел как человек, который тащит на плечах огромную тяжесть. Как человек, глаза у которого влажно поблескивают.
Гроссман заглянул в эти глаза, пока они обменивались рукопожатием. Оправданна ли тревога Кареллы? Похож Клинг на человека, готового сунуть пушку себе в рот?
— Привет, — с улыбкой сказал Гроссман. — Что тебя к нам привело?
— Несколько пуль, — сказал Клинг.
— Еще пули? У нас тут и так все утро «Бойня в День святого Валентина», — сказал Гроссман. — Семерых парней застрелили в гараже на Нижней Платформе. А парни, которые это сделали, были одеты как копы. Должен признать, это стильно, но мне не нравится дополнительная работа, которую они дали нам на выходные. Какие пули?
— Прошлой ночью мы получили убийство на Силвермайн-роуд, — сказал Клинг. — Застрелен мужчина по имени Марвин Эдельман. Я просил морг прислать тебе все, что они найдут. Решил предупредить тебя.
— Ты ехал через весь город, чтобы сказать, что какие-то пули еще только должны ко мне прийти? — спросил Гроссман.
— Нет, нет, я заскочил, потому что все равно был неподалеку.
Гроссман, зная, что в соседнем здании располагается криминальный суд, сначала решил, что Клинг приехал по судебным делам. Но в воскресенье работал только один зал, и только для тех, кто был арестован за день до этого. А затем Гроссман вспомнил, что в новое помещение на третьем этаже недавно переехал отдел психологической помощи. Неужели Карелла все-таки убедил Клинга поговорить со специалистом насчет своей очевидной депрессии?
— Так что привело тебя сюда в воскресенье? — спросил Гроссман небрежным, как он надеялся, тоном.
— Ко мне вчера приходила одна дама, ее муж… Длинная история, — сказал Клинг.
— Я бы послушал, — сказал Гроссман.
— Нет, тебя твои пули ждут. Проследи там, когда пули придут из морга, хорошо? Фамилия — Эдельман.
— Мой земляк, — улыбаясь, сказал Гроссман, однако Клинг не улыбнулся в ответ.
— Увидимся, — сказал он и вышел из лаборатории в отделанный мрамором коридор.
История, которую он не стал рассказывать, была о женщине, которая пришла к нему вчера, потому что бывшая подружка ее мужа пристала к нему на улице и разрезала его руку от плеча до запястья хлебным ножом, который выхватила из своей сумочки. Описывая, как выглядит эта бывшая подружка, женщина использовала слова «черная, как вот тот телефон» и добавила, что девица тощая как скелет, а зовут ее Энни. Фамилии она не знала, не знал и муж. Муж, по словам заявительницы, был датским моряком, который прибывал в порт этого города примерно раз в два месяца. Пока они не встретились и не поженились, моряк тратил деньги на проституток либо на окраине, на Ла-Виа-де-Путас, либо в центре, в районе, забитом шлюхами и известном как Щель-сити. Жена стала свидетелем нападения и слышала, как Энни сказала: «Ща я тя чикану», и слово «чикану» Клингу кое о чем напомнило.
Полицейский и сам не всегда понимает, как ему удается запоминать мириады мелких деталей бесчисленных уголовных дел, которые попадают на его стол каждый божий день, но эти мелочи часто оказываются полезны. То, что нападавшая была черной, не пробудило воспоминаний. Как и имя Энни, и тот факт, что девушка очень худая и работает проституткой. Зато слово «чикануть» Клинг прежде слышал лишь один раз в жизни — на Мэйсон-авеню, когда анорексичная черная проститутка, изрезавшая клиенту лицо, позже заявила: «Эт не я чиканула того придурка». Коттон Хоуз, вместе с ним принявший вызов, сказал Клингу, что он слышал это словечко в Нью-Орлеане, и оно означало, конечно «порезать». Ту проститутку звали Энни Холмс. Когда жена пострадавшего повторила высказывание Энни, Клинг щелкнул пальцами.
Он приехал сюда в свой выходной, потому что: а) жил всего в шести кварталах отсюда, в маленькой квартирке у моста Калм-Пойнт; б) вдову Марвина Эдельмана он мог допросить только завтра, когда та вернется с Карибских островов; в) не мог ничего предпринять по убийству, пока люди Гроссмана не дадут ему информацию об оружии преступника и д) знал, что отдел идентификации работает семь дней в неделю (при этом мэр грозил сокращением штата), и надеялся, что найдет фотографию Энни Холмс, чтобы затем показать ее мужчине, которого она «чиканула», и его жене, свидетельнице преступления, в надежде на уверенное опознание — этого хватило бы для ареста.
Вот поэтому он и приехал.
Он не сказал Гроссману, зачем приходил, хотя и начал было рассказывать, потому что любовный треугольник, состоящий из датского моряка, нынешней жены и бывшей подружки, вдруг ярко напомнил ему сцену в спальне квартиры, где он жил с Августой. Его собственный треугольник. Августа сидит голая в их постели, нелепо натягивает простыню на грудь, пряча свой позор, защищая наготу от взгляда собственного мужа, ее зеленые глаза широко раскрыты, волосы в беспорядке, на великолепных скулах блестит тонкий слой пота, ее губы дрожат так же сильно, как дрожит револьвер в руке Клинга. И мужчина рядом с Августой, третья сторона треугольника, тянется за штанами, сложенными на стуле у кровати, мужчина маленький и жилистый, похожий на Дженеро, с кудрявыми черными волосами и карими глазами, вытаращенными от страха. Но это был не Дженеро, это был любовник Августы, и когда он отвернулся от стула, где висели его брюки, он сказал: «Не стреляйте», — и Клинг направил револьвер на него.
«Мне следовало его застрелить, — думал он сейчас. — Если бы я его застрелил, я не жил бы до сих пор с чувством стыда. Мне не пришлось бы прерывать рассказ о датчанине и его проститутке из страха, что такой достойный мужчина, как Сэм Гроссман, вспомнит и подумает: „А, да, Клинг и его жена-прелюбодейка! Да, Клинг ведь ничего не сделал тогда, Клинг не убил мужика, который…“»
— Эй, привет! — сказал чей-то голос.
Клинг шел к лифту, низко опустив голову и уставившись в мраморный пол. Он не узнал голоса, даже не понял сначала, что обращаются к нему. Но поднял взгляд, потому что кто-то встал прямо перед ним. Этим кем-то оказалась Эйлин Берк.
На ней был простой коричневый костюм с зеленой блузкой, вокруг шеи — что-то вроде рюшек, чей зеленый цвет почти совпадал с цветом ее глаз. Длинные рыжие волосы были убраны назад; коричневые, чуть темнее костюма, туфли на высокой шпильке делали Эйлин еще выше ростом. На плече висела сумочка, и из кучки мятых салфеток выглядывала рукоять револьвера. С фотографии на пластиковой карточке, прикрепленной к лацкану пиджака, смотрела более молодая Эйлин Берк, с завитыми рыжими локонами. Она улыбалась — и на картинке, и в оригинале.
— Что ты тут делаешь? Обычно в воскресенье сюда никто из ваших не приходит.
— Потребовалась фотография из отдела идентификации, — ответил Клинг. Эйлин, похоже, ждала продолжения, но он не стал вдаваться в подробности. — А ты?
— А я здесь работаю. Особый отдел размещается здесь. Вот прямо на этом этаже. Зайдешь на чашку кофе? — сказала она и улыбнулась шире.
— Нет, спасибо, я тороплюсь, — сказал Клинг, хотя никуда не спешил.
— Ладно. — Эйлин пожала плечами. — Вообще-то я рада, что столкнулась с тобой. Собиралась вам позвонить.
— Да? — сказал Клинг.
— Я, кажется, потеряла у вас сережку. Или в отделе, или в прачечной с бельевым маньяком. Если в прачечной, пиши пропало. Но если в вашем отделе или в машине — ну, знаешь, когда вы подвозили меня прошлой ночью…
— Угу, — буркнул Клинг.
— Простое золотое колечко, размером с четвертак. Ничего особо претенциозного, я ведь шла стирать белье.
— Которое ухо? — спросил он.
— Правое. А какая разница? То есть потеряла я с правого уха, но ведь сережки-то одинаковые…
— Да, точно, — сказал Клинг.
Он смотрел то ли на ее правое ухо, то ли в пространство возле ее правого уха, то ли просто в пространство. Но определенно не смотрел на ее лицо, определенно не хотел встречаться взглядом. «Да что с ним такое?» — подумала Эйлин.
— Ну, ты поищи там, ладно? — сказала она. — Позвони, если найдешь. Я в Особом отделе… ну, ты знаешь. Если меня не будет на месте, оставь сообщение. То есть если вдруг найдешь сережку. — Она поколебалась, затем прибавила: — Правую. Если найдешь левую, значит, не моя. — И улыбнулась. Он не ответил на улыбку. — Ну, увидимся. — Эйлин помахала рукой, повернулась на каблуках и пошла прочь.
Клинг нажал кнопку вызова лифта.
Тина Вонг вернулась с пробежки по заснеженному парку и удивилась, увидев в вестибюле ожидающих ее детективов. На ней была серая спортивная куртка и шерстяная шапка, менее красочная, чем та, что Мейер получил в подарок. Кроссовки пропитались водой, как и спортивные штаны.
— О, — сказала она и безотчетно оглянулась через плечо, словно подумала, что припарковалась в неположенном месте.
— Простите за беспокойство, мисс Вонг, — сказал Мейер. Он не надел свой подарок. Он надел синюю шляпу с короткими загнутыми полями, которая, по его мнению, придавала ему шику, пусть он и казался в ней чуть более лысым, чем в вязаной шапочке.
— Мы хотели бы задать вам еще несколько вопросов, — сказал Карелла. Они простояли в вестибюле почти сорок минут, после того как консьерж сообщил им, что мисс Вонг «ушла побегать».
— Конечно, — кивнула Тина, жестом указав на кресла, стоящие напротив имитации камина.
В вестибюле было очень жарко. После холода снаружи и энергичной пробежки лицо у Тины раскраснелось. Она стянула с головы шапку и встряхнула волосами. Все трое сели в кресла у фальшивого камина. На другом конце помещения консьерж, скучающий за коммутационной панелью, просматривал заголовки утренних газет. В комнате стоял механический гул; детективы не могли определить его источник. В вестибюле пахло мокрой одеждой. За стеклянными входными дверями дул бешеный ветер, его громкий вой спорил с монотонным гулом.
— Мисс Вонг, — сказал Карелла, — когда мы говорили с вами вчера, помните, мы спрашивали, употребляла ли Салли что-нибудь вроде кокаина?
— Ага, — сказала Тина.
— И помните, вы сказали нам…
— Я сказала, что, насколько мне известно, нет.
— Означает ли это, что вы никогда не видели ее принимающей наркотики?
— Никогда.
— Означает ли это также, что она никогда не упоминала об этом при вас?
— Никогда.
— А она упомянула бы о чем-нибудь таком?
— Мы были близкими подругами. Нет ничего ужасного в том, чтобы иногда нюхнуть пару дорожек. Думаю, она упомянула бы.
— Но она не упоминала.
— Нет.
— Мисс Вонг, по словам Тимоти Мура, в прошлое воскресенье Салли Андерсон ходила на вечеринку. К кому-то по имени Лонни. Это одна из черных танцовщиц в спектакле.
— И что? — сказала Тина.
— Вы были на той вечеринке?
— Да, была.
— А мистер Мур?
— Нет. Ему нужно было заниматься. Он дал себе новогоднее обещание…
— Да, он говорил. Той ночью вы не видели, чтобы мисс Андерсон нюхала кокаин?
— Нет, не видела.
— А кто-нибудь другой?
— Не понимаю, что вы имеете в виду?
— Там ведь были и другие члены труппы?
— Да, конечно.
— Вы помните, когда мы говорили вчера, вы упомянули, что некоторые в труппе употребляют кокаин?
— Да, я могла так сказать.
— Кто-нибудь из них нюхал кокаин в прошлое воскресенье? Не заметили?
— Не уверена, что обязана отвечать на этот вопрос, — сказала Тина.
— Почему же? — спросил Мейер.
— А вообще, почему вы решили, что Салли принимала кокаин?
— А она принимала? — сразу спросил Карелла.
— Я же говорила: нет, насколько я знаю. Но ваши вопросы… Какая разница, принимала или нет? Она мертва, ее застрелили. Какое отношение к этому имеет кокаин?
— Мисс Вонг, у нас есть причины полагать, что она принимала.
— Как? Какие причины?
— Мы сделали анализ остатка порошка из ее сумки.
— И это был кокаин?
— С большой вероятностью.
— Что это значит? Это был кокаин или нет?
— Анализ не окончательный, но из того, что…
— Тогда это могло быть что угодно, верно? Пудра для лица или…
— Нет, это не пудра, мисс Вонг.
— Почему вы так хотите доказать, что она принимала кокаин?
— Мы не хотим доказать. Мы просто хотим выяснить, кто еще принимал.
— Откуда мне это знать?
— Когда мы говорили с вами вчера…
— Вчера я не знала, что это превратится в допрос третьей степени.
— Это не допрос третьей степени, мисс Вонг. Когда мы говорили вчера, вы сказали — цитирую: «Обычно, когда работаешь вместе с кем-то в шоу, можно довольно хорошо понять, кто что делает». Это ваши слова?
— Я не помню в точности.
— Но вы ведь это имели в виду, не так ли?
— Наверное.
— Ладно. Поскольку у вас имеется довольно хорошее представление о том, кто что делает, мы хотели бы, чтобы вы поделились им с нами.
— Зачем? Чтобы я доставила достойным людям проблемы безо всякой на то причины?
— Кто эти достойные люди?
— Я не знаю никого, кто принимает наркотики, ясно?
— Вчера вы говорили другое.
— А сегодня я говорю это. — Тина помолчала, затем добавила: — Я лучше позвоню адвокату.
— Мы сейчас не ищем, кого бы привлечь за наркотики, — заверил Мейер.
— Не знаю, чего вы ищете, но от меня вы этого не получите.
— Ваша лучшая подруга убита, — тихо сказал Карелла.
Она посмотрела на него.
— Мы пытаемся найти человека, который это сделал, — сказал Карелла.
— Никто в шоу этого не делал.
— Почему вы так уверены?
— Я не уверена, просто я…
Она замолчала. Сложила руки на груди. Упрямо подняла подбородок. Карелла посмотрел на Мейера. Мейер едва заметно кивнул.
— Мисс Вонг, — сказал Карелла, — на основе того сказанного вами вчера мы имеем веские основания полагать, что вы знаете, кто в труппе принимал кокаин. Мы расследуем убийство. Мы можем вызвать вас в суд, где вам зададут те же вопросы…
— Нет, не можете, — покачала она головой.
— Нет, можем, — сказал Карелла. — И сделаем это, если вы продолжите отказываться от…
— Мы что, в России? — спросила Тина.
— Нет, мы в Соединенных Штатах, — сказал Карелла. — У вас есть ваши права, а у нас есть наши. Если вы откажетесь отвечать в суде, вас обвинят в неуважении к суду. Выбирайте.
— Невероятно, — пробормотала она.
— Вполне вероятно. Если вы знаете, кто принимает кокаин…
— Ненавижу эти ваши приемчики, — сказала Тина.
Детективы не ответили.
— Запугиваете, как какие-нибудь мафиози, — сказала Тина.
Они не ответили.
— Как будто это все имеет отношение к тому, кто ее убил, — сказала Тина.
— Пошли, Мейер, — сказал Карелла и встал.
— Подождите, — произнесла Тина.
Он остался стоять.
— Там было, наверное, человек шесть или семь, кто нюхал.
— Кто-то из труппы?
— Да.
— Кто?
— Ну, Салли, конечно.
— Кто еще?
— Майк.
— Фамилия Майка?
— Ролдан. Мигель Ролдан.
— Благодарю, — сказал Карелла.
— Если у него будут проблемы…
— Мы не ищем для него проблем, — сказал Мейер. — Как близко Салли Андерсон была знакома с вашим продюсером?
Вопрос явно застал Тину врасплох. Ее глаза широко распахнулись. Она поколебалась перед тем, как ответить.
— С Аланом?
— Да, с Аланом Картером, — кивнул Карелла.
— А что?
— Салли когда-нибудь говорила о нем что-то, не относящееся к работе?
— Не понимаю, что вы имеете в виду.
— Думаю, понимаете, мисс Вонг.
— Вы спрашиваете, было ли у нее с ним что-нибудь? Не смешите меня.
— Почему вам кажется это смешным, мисс Вонг?
— Потому что… ну, у нее был бойфренд. Вы же знаете. Я говорила вам вчера.
— И почему это исключает ее связь с мистером Картером?
— Просто я знаю, что между ними ничего не было.
— Откуда вы это знаете?
— Есть вещи, которые просто знаешь.
— Вы когда-нибудь видели их вместе?
— Конечно.
— Вне театра, я имею в виду.
— Иногда.
— Когда в последний раз вы видели их вместе?
— Ночью в прошлое воскресенье.
— При каких обстоятельствах?
— Он был на вечеринке у Лонни.
— Это принято? Это обычно для продюсера показаться на вечеринке с одной из танцовщиц?
— Вы не уйметесь, пока всем не найдете проблем, да?
— А кому мы ищем проблем теперь? — спросил Мейер.
— Алан был со мной, — сказала Тина. — Ясно? Я пригласила его туда.
Детективы озадаченно переглянулись.
— Он женат, ясно? — сказала Тина.
Пока что они хотели поговорить только с двумя членами труппы. Первым был Мигель Ролдан — и латинос, и кокаинщик. Салли Андерсон принимала кокаин, а Пако Лопес был латиносом. Детективы хотели спросить Ролдана, где он достает товар, получала ли Салли товар из того же источника и не звали ли этот источник Пако Лопесом. Вторым был Алан Картер, женатый продюсер «Шпика», который — если верить Тине Вонг — имел маленькую закулисную интрижку с китайской танцовщицей, начиная с сентября, когда они познакомились на вечеринке в честь открытия шоу. А еще детективы хотели спросить Картера, почему тот назвал Салли Андерсон «рыженькой крошкой».
Не крутил ли Картер роман и с блондинкой? Если нет, то почему он так усердно пытался убедить их, что едва ее знал?
Они ничего не сказали Тине насчет очевидного смущения Картера. Если существовали какого-либо рода отношения между ним и убитой, Тина, скорее всего, ничего об этом не знала, и они не хотели бы, чтобы она его предупредила. Детективы интуитивно чувствовали, что он лгал, отрицая, что помнит Салли Андерсон, и теперь хотели выяснить почему.
Но они не выяснили этого тем поздним воскресным вечером.
Консьерж в доме на Гровер-Парк-Вест сообщил детективам, что мистер и миссис Картер ушли около четырех вечера. Он не знал, куда они пошли и когда вернутся. Он предположил, что мистер Картер снова поехал в Филадельфию, хотя это не вязалось с тем фактом, что их обоих забрал лимузин с шофером: мистер Картер обычно ездил в Филадельфию на поезде и, кроме того, всегда ездил туда один. Карелла тоже сомневался, что они отправились в Филадельфию. Вчера, разговаривая по телефону, Картер упомянул, что не поедет туда до вечера среды. Тогда детективы поехали на окраину города, туда, где жил Мигель Ролдан и Тони Асенсио, второй латинос из шоу. Однако танцоры, видимо, тоже куда-то ушли, и в их доме не было консьержа, который высказал бы свои предположения о том, куда они направились.
Карелла распрощался с Мейером в десять минут седьмого и только тогда вспомнил, что так и не купил подарок для Тедди. Он бродил по Стэму, пока не нашел открытый бутик нижнего белья, но решил, что тамошний товар — трусики с вырезанной ластовицей и съедобные трусики, которые можно есть как конфеты, — ему не подойдет. Бесплодно побродив по магазинам еще час, Карелла решил купить коробку шоколадных конфет в форме сердца. Он боялся, что разочарует Тедди.
Но ни ее глаза, ни лицо не выразили разочарования, когда он вручил ей коробку. Он объяснил, что это всего лишь временное решение и что он купит ей настоящий подарок, когда распутает дело, и оно перестанет его донимать. Карелла понятия не имел, что это будет за подарок, однако обещал себе, что завтра из кожи вон вылезет, но найдет что-нибудь совершенно бесподобное.
Он пока не знал, что дело уже приняло неожиданный оборот и ему станет известно об этом завтра, когда оно снова заставит его отложить свои грандиозные планы.
За столом десятилетняя Эйприл пожаловалась, что получила всего одну валентинку, да и та от «тупицы». Это слово девчушка произнесла с гримасой, которая больше подошла бы ее матери, и сделалась как никогда похожа на Тедди — темные глаза и еще более темные волосы, презрительно поджатые красивые губы. Ее десятилетний брат Марк, чертами напоминающий Кареллу больше, чем мать или сестру-близнеца, заявил, что только тупица и захотел бы прислать ей валентинку. Эйприл схватила недоеденную отбивную за косточку и пригрозила отдубасить ею брата, как молотком. Карелла едва их успокоил. Из кухни пришла Фанни и заметила, как бы невзначай, что это те же самые отбивные, которые она разморозила еще прошлым вечером, и она надеется, что это не отразилось на вкусе и вся семья не подхватит трихинеллез. Марк захотел узнать, что такое трихинеллез.
В девять они уложили детей спать.
Потом немного посмотрели телевизор и пошли в спальню. Тедди пробыла в ванной необычно долго, и Карелла решил, что она все-таки обиделась. Она вернулась в спальню в халате, надетом поверх ночной рубашки. Обычно она не была такой скромной в их спальне. Он окончательно убедился, что сильно разозлил ее, подарив коробку конфет, причем даже без описания ассортимента на внутренней стороне крышки.
Так глубоко было его чувство вины («Итальянцы и евреи, — говорил Мейер, — сильнее всех других людей на земле склонны испытывать чувство вины»), что даже не вспомнил, пока она в темноте не сняла покрывало и не забралась в постель рядом с ним: она-то вообще ничего ему не подарила!
Карелла включил ночник.
— Милая, — сказал он. — Прости меня. Я знаю, что должен был подготовиться заранее, глупо было оставлять все на последнюю минуту. Обещаю, завтра я…
Она прижала свои пальцы к его губам, прося замолчать.
Села в кровати.
И спустила с плеча бретельку ночной рубашки.
В свете ночника Карелла увидел ее плечо. Там, где раньше была одна татуированная бабочка, сделанная так давно, что он даже не помнил когда, теперь было две. Новая бабочка, чуть крупнее первой, махала ярко-желтыми крыльями с черными краями. Большая бабочка, казалось, порхала над маленькой, будто целуя ее крылышками.
Его глаза внезапно наполнились слезами.
Он притянул Тедди к себе, крепко поцеловал и почувствовал, как его слезы смешались с ее слезами, как и бабочки на ее плече.
