Карелла не мог заснуть.

Он все думал о том, что с делом Салли Андерсон связано слишком много людей. Даже если лейтенант даст в помощь еще одного детектива, все равно понадобится не меньше недели, чтобы опросить всех людей из шоу. Хотя едва ли стоит мечтать о том, что лейтенант согласится дать человека. А впрочем, может, и согласится. Смерть Пако Лопеса никого не взволновала — кто станет переживать о ничтожном дилере коки? «Туда ему и дорога», как говорила мать. Карелла часто удивлялся, где она подхватывала такие выражения.

«Отец — рыбак, и дети в воду смотрят», — часто говорила она о нем и отце. Или, когда за обедом Карелла случайно опрокинет стакан с молоком: «Браво, Эдди». Или о тете Кларе, которую Карелла обожал: «Разодета, как лошади Асторов». Или, кстати о лошадях, когда кто-то на что-то обижался, мать описывала это словами «Сел на высокую лошадь».

Да, о кончине Пако Лопеса никто не скорбел. Но вот о гибели Салли Андерсон постоянно писали в вечерних газетах, и журналисты, выступая от имени публики, требовали скорейшего ареста «безумца». Так что, может, лейтенант и даст Карелле человека для опросов, может, на Пита тоже давят сверху. Газетчики пока не знали — и Карелла не планировал им сообщать — о том, что человека по имени Пако Лопес, чья смерть прошла незамеченной, застрелили из того же оружия. Журналисты намертво вцепились бы в эту историю, услышь они хоть намек о возможной романтической связи (что приходило Карелле в голову) между юной блондинкой-танцовщицей и пуэрториканским наркодилером. Подобная история даже телевизионщиков заставила бы прыгать от радости.

В труппе были два пуэрто-риканских танцовщика. Впрочем, необязательно они пуэрториканцы. Тина Вонг ответила, что есть двое испаноговорящих… они могут оказаться какой угодно национальности — пуэрториканцы, кубинцы, доминиканцы, колумбийцы — назови любого, в этом городе он найдется. Оба голубые. Нюхает ли хотя бы один из них кокаин? Был ли кто-то из них знаком с Пако Лопесом? В спектакле заняты сто четырнадцать человек, из них один или более могут быть связаны с Салли Андерсон и Пако Лопесом… если там вообще есть какая-нибудь связь, кроме пуль тридцать восьмого калибра.

Пожалуйста, только бы это не был сумасшедший, думал Карелла. Пожалуйста, пусть это окажется нормальный расчетливый убийца, имевший очень вескую причину убить обоих.

«Слишком много людей вовлечено в это дело», — думал он.

Уиллис пытался объяснить, почему не заметил Грязного труса, когда тот вошел в прачечную. Они сидели в относительной для часа ночи тишине следственного отдела, поедая пиццу «Папа Джо» с пепперони и анчоусами, действительно очень вкусную, и запивая ее взятым у Мисколо колумбийским кофе, действительно очень гадким; с ними сидел детектив Берт Клинг, но он ничего не ел и почти ничего не говорил.

Эйлин помнила, что прежде у Клинга был отличный аппетит, и подумала, не сел ли он на диету. Он вроде похудел — хотя в последний раз она видела его несколько лет назад — и казался изнуренным, бледным и в целом, как бы это сказать… запущенным. Его прямые светлые волосы сильно отросли и болтались по воротнику рубашки, а рубашка и костюм были мятыми. Может, он сидел где-нибудь в засаде? Может, это такая маскировка, и он должен выглядеть неряшливо для роли? А темные круги под глазами — грим? Что ж, если так, Клинг заслуживал не только похвальной грамоты от начальства, но и награды от американской киноакадемии.

Уиллис буквально сгорал от чувства вины.

— Если честно, я решил, что наш грабитель уже не появится. Обычно он врывался в прачечные между десятью и половиной одиннадцатого, а было почти уже одиннадцать, когда тот парень выбежал из бара…

— Погоди, — остановила его Эйлин. — Какой парень?

— Который выбежал из соседнего бара, — сказал Уиллис. — Берт, не хочешь кусочек?

— Нет, спасибо. — Клинг помотал головой.

— С криком «Полиция, полиция!» — сказал Уиллис.

— Когда это было? — спросила Эйлин.

— Я же говорю, незадолго до одиннадцати. Если бы я считал, что у нас есть шанс поймать сегодня грабителя, я бы сказал: к черту, пусть какой-нибудь другой коп разбирается, что там у них случилось в баре. Но, честно, Эйлин, я думал, что на сегодня уже все.

— Значит, ты пошел в бар?

— Нет. Ну… да. Не сразу. Я вышел из машины, спросил парня, в чем дело, а он спросил, не видел ли я где-нибудь полицейского, потому что там в баре сидит человек с ножом. Я сказал, что я коп, а он говорит: тогда идите и отберите нож, пока кого-нибудь не прирезали.

— И ты, естественно, пошел в бар, — сказала Эйлин и подмигнула Клингу.

Клинг в ответ не подмигнул. Оставаясь все таким же безучастным, он поднял чашку кофе и отпил глоток, казалось, вовсе не слушая Уиллиса. Можно было подумать, что он чуть ли не в коме. Да что с ним такое?

— Но я все еще не решался уйти, — продолжал оправдываться Уиллис. — Я бы, конечно, сразу побежал в бар, если…

— Конечно, — сказала Эйлин.

— Чтобы разоружить того парня… который, кстати, оказался девицей… Однако я волновался, что ты останешься одна, без прикрытия, если мистер Панталоны все же решит заглянуть.

— Мистер Панталоны! — Эйлин расхохоталась. После случившегося она все еще была на взводе, и ей хотелось, чтобы Клинг не сидел тут как зомби, а присоединился к их торжеству.

— Так что я заглянул в окно… — сказал Уиллис.

— Бара?

— Нет, прачечной. И увидел, что все спокойно. Ты сидела рядом с женщиной, читающей журнал, другая как раз принесла огромный тюк стирки, так что я рассудил, что за пару минут, пока я схожу и разберусь с ножом, ничего не произойдет. Тем более я вообще не думал, что грабитель появится. И я пошел в бар. Вижу: сидит дама, по виду — юрист или бухгалтер. Очень хорошо одета, в очках, волосы уложены в высокую прическу, рядом на барной стойке лежит портфель. В общем, все выглядело так, будто она зашла на коктейльчик по пути домой, только в правой руке у нее — нож-выкидуха, и она размахивает им перед собой туда-сюда. Я удивился сначала тому, что это женщина, а потом тому, что у нее выкидуха — совсем не женское оружие. И потом, я не хотел, чтобы меня прирезали.

— Естественно, — сказала Эйлин.

— Естественно, — кивнул Уиллис. — На самом деле у меня мелькнула мысль, что лучше бы мне пойти и проверить тебя еще раз, убедиться, что панталонный маньяк не явился. Но тут парень, который бегал звать полицию, говорит женщине с ножом: «Я предупреждал тебя, Грейс. Вот и полицейский». И это значило, что теперь я обязан поддерживать закон и порядок.

— И что ты сделал? — спросила Эйлин.

Теперь она заинтересовалась по-настоящему. Она никогда не выступала против женщины с опасным оружием, ее темой были мужчины всех сортов. Обычно Эйлин направляла револьвер на пах вероятного насильника, угрожая повредить ему самое ценное. Сегодня она ткнула револьвером в шею преступнику, в ямку под кадыком. Ствол пушки оставил там кровоподтек, она видела его, когда надевала на парня наручники. Но как подступиться, чтобы отобрать нож у разъяренной женщины? Женщину ведь не напугаешь тем, что отстрелишь ей яйца?

— Я подхожу к ней и говорю: «Чудесный у тебя ножик, Грейс, не дашь его мне?»

— Это ты зря, — сказала Эйлин. — Она могла «дать» тебе им, могла в самом деле им дать.

— Но она этого не сделала, — сказал Уиллис. — Она повернулась к парню, который выбегал из бара…

— Который «полиция, полиция»?

— Ну да. И сказала: «Гарри» — или как там его — «Гарри, как же ты мог мне изменять?» А потом залилась слезами и отдала нож бармену, а не мне, и Гарри обнял ее…

— Простите, я выйду, — сказал Клинг. Он встал из-за стола и вышел из комнаты.

— О господи, — пробормотал Уиллис.

— Что? — спросила Эйлин.

— Я забыл. Он, наверное, думает, что я нарочно рассказал эту историю. Пойду, поговорю с ним. Извини, ладно? Прости, Эйлин.

— Конечно, — сказала она, озадаченно наблюдая, как Уиллис выходит в коридор следом за Клингом. Не поймешь их, этих парней из восемьдесят седьмого. Эйлин взяла еще кусок пиццы. Ну вот, остыла. И ей даже не дали возможности рассказать, какой невероятно умной, смелой, решительной и сильной она была в прачечной.

Всякий раз, когда он не мог заснуть, Карелла ловил себя на мысли о Клинге. А чтобы не давать себе думать о Клинге, он снова начинал думать о деле, каким на тот момент занимался; всегда имелось одно или другое дело, над которым он работал, и некоторые из них медленно сводили его с ума. И когда он не мог найти ключа к решению, когда он бесплодно крутил и вертел чертову шкатулку, пытаясь найти хоть какую-нибудь щель, чтобы ее взломать — залезть внутрь головоломки, выяснить, что за механизм, черт возьми, заставляет ее тикать, — когда дело не поддавалось, он снова начинал думать о Клинге, гадая, как он там, надеясь, что однажды Клинг не сунет себе в рот револьвер.

Это было не исключено.

Карелла познакомился с Клингом, еще будучи детективом второго класса. Нет, он знал его и раньше, но только как одного из патрульных, здоровался с ним иногда, встречаясь в участке. Когда Клинга повысили и перевели в следственный отдел (он тогда стал самым юным в команде), Карелла сразу же почувствовал к нему симпатию, понял, что мальчишеская внешность и сдержанные манеры этого молодого человека будут отличным подспорьем для любого, кто станет его напарником. И не только в тех ситуациях, где требовалась игра в плохого и хорошего полицейского, когда любой коп был бы рад играть роль сурового парня на фоне мягкого, розовощекого Клинга. Было кое-что более значительное. Что-то вроде внутренней порядочности, которую люди отлично чувствуют и благодаря которой люди раскрываются в его присутствии так, как не стали бы раскрываться перед другим копом.

Работа в полиции способна выжечь человека дотла. Все твои идеалы, все твои возвышенные мечты о поддержании закона и порядка, о защите общества — все это уходит все дальше и дальше в наивное прошлое, по мере того как начинаешь осознавать, в чем на самом деле состоит твоя работа, когда понимаешь, что это война хороших парней против плохих. А войны истощают человека, войны выжигают его дотла.

Работа в полиции оставила свой след и на Клинге. Только такой человек, как Энди Паркер, мог остаться невозмутимым, работая в полиции, просто потому, что он ничего не принимал близко к сердцу. Паркер был худшим полицейским в участке, а может, и во всем городе. Его кредо было простым: не хочешь утонуть, не ходи в воду. Если Паркер и был когда-то юным идеалистом, в то время Карелла его не знал. Сейчас же он видел перед собой человека, который никогда не заходил в воду. Работа в полиции повлияла на Клинга так же, как и на всех остальных, но не из-за работы Карелла боялся, что однажды он сунет в рот револьвер. Дело было в женщинах, с которыми Клингу ужасно не везло.

Карелла был вместе с ним в тот раз, в книжном магазине на Калвер-авеню, когда Клинг опустился на колени рядом с мертвой девушкой, одетой, казалось, в красную блузку, и страдальчески сморщился, увидев две зияющие раны в боку, где в ее тело вошли пули. Кровь из ран текла непрерывно, окрашивая белую блузку в алый цвет. Жемчужины разорванного ожерелья рассыпались по полу и поблескивали, словно крохотные сияющие островки в липком океане крови. Клинг убрал с лица девушки книгу, упавшую с одной из полок, и, увидев ее лицо, прошептал: «Господи Иисусе!» — и что-то в его голосе заставило Кареллу кинуться к нему.

А потом он услышал вопль Клинга. Пронзительный, полный боли крик прорезал пыльный, пропахший кордитом воздух магазина.

— Клэр!

Когда Карелла подбежал, Клинг сжимал мертвую девушку в объятиях. Его лицо и руки были покрыты кровью Клэр Таунсенд — кровью его невесты; он целовал ее безжизненные глаза, и нос, и шею, и бормотал снова и снова:

— Клэр, Клэр…

Карелла на всю жизнь запомнил и это имя, и звук голоса Клинга.

А еще он запомнил, каким полицейским Клинг стал — или почти стал — после ее убийства. Он думал, что Клинг пойдет по пути Энди Паркеров всего мира, если, конечно, вообще останется в полиции. Лейтенант Бернс хотел перевести его в другой участок. Бернс был терпеливым человеком и понимал причины поведения Клинга, но легче от этого не становилось. Психология, по мнению Бернса, была важным фактором в работе полиции, потому что помогала понять, что в мире нет «злодеев», есть только неполноценные люди. Психология отлично помогает копу в работе — правда, лишь до тех пор, пока какой-нибудь воришка не дал вам ногой в пах. После этого довольно трудно смотреть на воришку, как на обиженного судьбой парня с несчастным детством. Во многом по той же причине Бернс, хотя и полностью понимал психологическую травму, изменившую поведение Клинга (господи, сколько же лет назад это было?), тем не менее находил все более и более трудным оправдывать его видимое безразличие к работе.

Но Клинг не стал безразличен к работе.

Ни тогда, ни после, когда девушка, с которой он начал встречаться, а потом и вместе жить, решила бросить его в канун Рождества — худшее время для завершения отношений, особенно если позже той ночью вам пришлось застрелить человека. Когда преступник кинулся на него, Клинг нажал курок один раз, затем второй, целясь в торс, и обе пули попали ему в грудь, одна из них — в сердце, вторая — в левое легкое. Клинг опустил револьвер и сел на пол в углу комнаты, глядя, как кровь пропитывает опилки, которыми был посыпан пол. Он вытер пот с лица, поморгал, а потом заплакал.

Как же давно это было, подумал Карелла. Как давно…

С Августой Блэр Клингу повезло. По крайней мере, тогда так думали все ребята в отделе. Клинг расследовал ограбление: пострадавшая вернулась домой после поездки на лыжный курорт и обнаружила, что в квартире все перевернуто. И эта пострадавшая оказалась знаменитой и красивейшей женщиной — с длинными каштановыми волосами и зелеными глазами. Августа Блэр. Ее лицо украшало каждый модный журнал в Америке. Как мог детектив второго класса, зарабатывающий 24 600 долларов в год, надеяться на то, что знаменитая фотомодель согласится хотя бы сходить с ним на свидание?.. Девять месяцев спустя Клинг сказал Карелле, что думает на ней жениться.

— Да-а? — удивленно протянул Карелла.

— Да, — кивнул Клинг.

Они ехали на полицейской машине без опознавательных знаков, направляясь в соседний штат. Окна машины обледенели, Карелла возился с обогревателем.

— Как считаешь? — спросил Клинг.

— Ну, не знаю. Уверен, что она скажет «да»?

— Конечно.

— Тогда делай предложение.

— Ну… — сказал Клинг и замолчал.

В дальнейшем разговоре стало ясно, что сомнения Клинга в основном касались того, изменятся или нет их с Августой отношения после свадьбы. Клинг спросил Кареллу, почему он женился. Карелла долго обдумывал ответ и наконец сказал:

— Потому что я не мог вынести мысли о том, что к Тедди прикоснется другой мужчина.

Именно это разрушило брак Клинга. Ее коснулся другой мужчина. Не так давно — в августе прошлого года. Сейчас февраль, а Клинг застал жену в постели с другим мужчиной в августе прошлого года. Он чуть не убил его — и все же отшвырнул револьвер. Развод прошел просто и быстро. Августа не нуждалась в алиментах и ничего от него не хотела; она зарабатывала в три раза больше мужа. Нажитое имущество разделили поровну. Клинг съехал с квартиры, которую они вместе арендовали, и нашел себе новое жилье почти на противоположном конце города, как будто хотел оказаться от бывшей жены как можно дальше. Он перевез туда свои вещи, одежду, свою долю музыкальных дисков и книг и свои револьверы. У него их было два, оба — «особые следовательские» тридцать восьмого калибра. Носить с собой он предпочитал тот, что был с ожоговой отметиной на рукояти из грецкого ореха, а второй держал дома в качестве запасного. Именно запасной револьвер и беспокоил Кареллу.

Он никогда не видел Клинга в таком унынии, даже после случайной и бессмысленной гибели Клэр Таунсенд в книжном магазине. Он уговорил Бернса предложить ему отпуск на две недели по завершении бракоразводного процесса; Клинг отказался. Карелла несколько раз приглашал его на вечеринки в дом на Риверхэд; Клинг отклонял приглашения. Карелла старался построить свой график так, чтобы они с Клингом чаще становились напарниками, надеясь поговорить с ним, помочь ему пережить это трудное время, как помогал ему и во все другие трудные времена. Клинг разгадал его маневры и работал в статусе «поплавка» — то есть замещал тех, кто находился на больничном, присутствовал в суде, ушел в отпуск и тому подобное.

Карелла считал, что Клинг намеренно избегает его, ведь он являлся болезненным напоминанием о случившемся: в конце концов, Карелла был первым человеком, кому Клинг доверил свои подозрения.

Завтра — День святого Валентина, точнее, уже сегодня: часы у постели показывали час тридцать утра. Праздники, даже такие незначительные, — плохое время для тех, кто потерял близких или расстался с любимым. Хорошо бы лейтенант выделил дополнительного человека, в котором он с Мейером так отчаянно нуждается. «Надо бы взять Клинга, — думал Карелла. — Скажу лейтенанту, что Клинг — единственный, кто способен найти всех работников театральной компании, взять показания у трети из них и исключить тех, кто не мог убить ни Салли Андерсон, ни Пако Лопеса… Черт, как же эти дела связаны?»

Карелла заснул, думая о том, что, даже если лейтенант действительно назначит Клинга третьим, работа займет целую вечность. Он не знал, что в этот самый момент дело принимало новый оборот, который в любом случае втянет в него Клинга, а кроме того, устранит острую необходимость опроса ста четырнадцати человек.

Мужчина был одет в пальто, клетчатый пиджак, жилет, рубашку и серые фланелевые брюки. В кобуре на левом боку у него лежал пистолет тридцать второго калибра. Пуговица пальто у пояса была расстегнута, чтобы легко извлечь оружие правой рукой, если возникнет такая необходимость. Шесть лет назад он получил разрешение на ношение оружия, но ему пока ни разу не пришлось им воспользоваться.

Когда он закрыл свой магазин в центре города, а затем опустил металлическую решетку и навесил замок, прикрепляя решетку к тротуару, на улице не было ни души. Быстро и боязливо мужчина направился к круглосуточному гаражу, куда обычно ставил автомобиль. Пара шагов от центра города, но в этот час пустынная улица напоминала лунный пейзаж.

Он медленно ехал к себе на окраину, останавливаясь на каждом красном светофоре, нервно ожидая внезапного нападения грабителя, которые были повсюду. На дороге через Гровер-парк мужчина наконец почувствовал себя в большей безопасности; останавливаться предстояло только на двух светофорах на территории парка (если, конечно, они будут красными) и, возможно, на третьем, когда он выедет из парка в жилую часть города, на Гровер-авеню. Первый светофор загорелся красным, и мужчина с нетерпением ждал, когда он сменится. Следующий был зеленым. Тот, что на выезде из парка, был тоже зеленым. Мужчина повернул направо на Гровер-авеню, проехал несколько кварталов, мимо здания полиции, у дверей которого висели зеленые шары с цифрой «87» на каждом, и миновал еще три квартала, после чего свернул налево и направился на север, к Силвермайн-роуд. Там он, как обычно, припарковал машину в подземном гараже, запер ее, а затем направился к лифту в дальнем конце гаража. Когда он ставил здесь машину, ему всегда приходило в голову, что охранник у въезда наверху не очень-то полезен. Правда, от его места парковки до красной двери лифта было всего метров пятнадцать, к тому же он редко возвращался домой позже семи вечера — а в это время сюда приезжает множество других машин.

Однако в четверть второго утра в гараже было пусто.

Столбы, поддерживающие крышу, стояли, как гигантские часовые, в трех метрах друг от друга; на четырех из них было написано расстояние, оставшееся до лифта. Гараж был ярко освещен. Мужчина проходил мимо третьей колонны, когда из-за нее вышел человек с револьвером в руке.

Мужчина сразу же потянулся в карман за собственным пистолетом.

Пальцы сжали рукоять.

Он потянул пистолет из кобуры, и в то же мгновение человек, стоящий на его пути, выстрелил. Прямо ему в лицо. Мужчина почувствовал только резкую боль от первой пули. Его тело уже падало назад, когда в голову вошла вторая пуля. Ее он не почувствовал. Он не чувствовал больше ничего. Его рука так и осталась под пальто, сжатая на рукояти пистолета.

Снова пошел снег. Крупные пушистые хлопья лениво кружили в воздухе. Машину вел Артур Браун. Берт Клинг сидел рядом, на переднем сиденье «седана» без полицейских опознавательных знаков. Эйлин Берк сидела сзади. Когда поступил сигнал об убийстве, она еще находилась в отделе и спросила Клинга, не подкинет ли он ее до метро. Тот неопределенно хмыкнул. Воспитанный парень этот Клинг, с иронией подумала Эйлин.

Браун был крупным мужчиной, а в своем громоздком пальто выглядел еще крупнее. Пальто было серое, с черным воротником из искусственного меха. На руках — черные кожаные перчатки, под цвет воротника. Браун был одним из тех, кого называют «черным», но Браун знал, что цвет его кожи совсем не совпадает с черным цветом воротника или перчаток. Когда он смотрел на себя в зеркало, он видел там человека с шоколадной кожей, однако ему не приходило в голову считать себя «шоколадным». Он также не называл себя «ниггером»: слово «ниггер» стало уничижительным термином, бог знает когда и как. Отец Брауна называл себя «человеком с темным цветом кожи», Браун считал это выражение чересчур официальным, даже когда для черных было еще нормальным называть себя ниггером. (Браун заметил, что в журнале «Эбони» слово «черный» писали с большой буквы, и часто задавался вопросом, какой в этом смысл.)

Он, пожалуй, думал о себе как о «цветном» и искренне надеялся, что в этом нет ничего плохого. В наши дни бедный ниггер и сам не знает, как ему ко всему этому относиться.

Браун был того типа черным, при виде которого белые мужчины переходят на другую сторону улицы. Любой белый, видя, как Браун идет ему навстречу по той же стороне улицы, автоматически предполагает, что он намерен его ограбить, резануть бритвой или сделать еще что-нибудь такое ужасное. Происходило это отчасти оттого, что Браун был метр девяноста пять ростом и весил под сто кило. А отчасти (или в основном) потому, что Браун был черным, цветным — или как вы там назовете, — но уж определенно не белым.

Белый, идущий навстречу Брауну, возможно, не перебежал бы улицу, если бы Браун тоже был белым; к сожалению, Браун не имел возможности проверить эту теорию. Факт оставался фактом: когда Браун шел себе по улице по своим делам, белые переходили на другую сторону. Иногда даже белые полицейские переходили на другую сторону. Никто не хотел неприятностей с человеком, который выглядит как Браун. Даже черные иногда перебегали улицу, когда к ним приближался Браун, однако в данном случае только потому, что он выглядел отъявленным головорезом.

Браун считал себя красивым мужчиной.

Глядя в зеркало, он видел очень красивого мужчину с шоколадной кожей и томными карими глазами. Браун себе нравился. Он был рад, что работает полицейским, потому что знал: настоящая причина, по которой белые, завидев его, перебегали улицу, состояла в том, что они считали всех черных ворами или убийцами. Он часто жалел, что его перевели в отдел детективов, потому что не мог больше носить синюю форму, так контрастирующую с коричневой кожей. Браун особенно любил ловить бандитов своей расы. И еще более особенно любил, когда какой-нибудь черный парень говорил: «Да ладно, браток, отстань». Этот человек был Брауну братком не более чем бегемот. В мире Брауна существовали хорошие парни и плохие парни, а белые они или черные, значения не имело. Браун был из хороших, нарушители закона — из плохих. Сегодня один из плохих парней оставил человека умирать, истекая кровью, на полу гаража на Силвермайн-роуд. Сообщение принял Клинг, а Браун был его напарником; сейчас два хороших парня ехали в машине под мягко падающим снегом, а еще один хороший парень (пусть он и был девушкой) сидел на заднем сиденье… Кстати, надо высадить ее возле метро.

— Станция на углу Калвер и Четвертой подойдет? — спросил Браун.

— Отлично, Арти, — сказала Эйлин.

Клинг, съежившись в пальто, смотрел на падающий снег. Печка в машине натужно гудела и громыхала. Хуже машины в отделе не было. Браун гадал, как так получалось, что, когда наставала его очередь брать машину, он получал именно эту. Хуже машины не было во всем городе. Двигатель хрипел, как двухдолларовая шлюха, выхлопная система стравливала газы в салон. Сейчас, мчась на место преступления, они, вероятно, тихонько травились.

— Уиллис говорит, ты скрутила парня, который охотился на дамские трусики? — сказал Браун.

— Да, — кивнула Эйлин, довольно ухмыляясь.

— Молодец. А то в такую погоду — как же дамы без панталон? — хохотнул Браун.

Эйлин тоже засмеялась.

Клинг сидел, уставившись в ветровое стекло.

— Не опасно на метро в этот час ночи? — спросил Браун.

— Да нет, все будет в порядке, — сказала Эйлин.

Он остановил машину у тротуара.

— Уверена?

— Конечно. Спасибо, Арти, — сказала она, открывая дверь. — Пока, Берт.

— Спокойной ночи, — сказал Браун. — Береги себя.

Клинг не сказал ничего. Эйлин пожала плечами и закрыла за собой дверь. Браун смотрел, как она пошла вниз по лестнице к метро, и тронул автомобиль, когда ее голова исчезла из поля зрения.

— Напомни, какой там адрес? — спросил он Клинга.

— Силвермайн, 1114, — сказал Клинг.

— Это рядом с Овалом?

— Пару кварталов к западу.

Когда Браун подъехал, у гаража уже стояли две патрульные машины. Падающий снег озарялся синим и красным светом мигалок. Клинг и Браун вышли из машины, перекинулись парой слов с патрульным, который был оставлен на тротуаре следить за обоими автомобилями (кражи полицейских машин случались прискорбно часто), затем прошли по пандусу в подземный гараж, освещенный натриевыми лампами.

Трое патрульных из автомобилей, стоящих наверху, сгрудились вокруг человека, лежащего на цементном полу примерно в двух с половиной метрах от лифта. Дверь лифта была красной. Кровь из разбитого черепа мужчины текла к соответствующей ей по цвету двери лифта.

— Детектив Браун, — представился Браун. — Мой напарник, детектив Клинг.

— Ага, — кивнул один из патрульных.

— Кто первым прибыл на место преступления?

— Мы, — сказал другой полицейский. — Патрульная машина «Бой».

— Кто-нибудь был здесь, когда вы приехали?

— Никого.

— Никого? — сказал Клинг. — А кто же вызвал полицию? Кто обнаружил тело?

— Не знаю, сэр, — пожал плечами патрульный. — Диспетчер передал сигнал «10–10» — использование огнестрельного оружия. Мы даже не знали, где искать, они только назвали номер дома. Так что мы спросили парня при входе, охранника, звонил ли он в «911», чтобы сообщить о человеке с оружием. Он сказал, нет, не звонил. Тогда мы осмотрели здание и задний двор и уже собирались отзвониться о ложном вызове, когда Бенни — вот он — сказал: «Давай проверим подземный гараж». К тому времени приехала патрульная машина «Чарли»…

— Мы проверяли тревогу на Эйнсли, — вставил другой патрульный.

— И мы, все трое, спустились сюда, — сказал первый патрульный.

— И тут-то его и нашли, — сказал третий патрульный, кивая в сторону тела на полу.

— Отдел убийств информировали? — спросил Клинг.

— Наверное, — сказал первый патрульный.

— Как это — наверное?

— Я доложил дежурному, что здесь труп. Докладывать в отдел убийств — не моя обязанность.

— Кто это обсуждает отдел убийств за нашими спинами? — раздался голос от входа.

— Помяни черта… — пробормотал Браун.

Детективы отдела убийств — да и любого другого, если на то пошло, — редко работали по трое, но три человека, которые спустились по пандусу, продвигаясь неуклонно, словно танки «Шерман», были известны в городе как «Святая Троица» и, по слухам, никогда не работали иначе, как в трио. Их фамилии были Хардиган, Ханрахан и Мандельбаум. Брауну пришло в голову, что их имен он никогда не слышал. Еще ему пришло в голову, что он не знает имен ни одного детектива из отдела убийств. У них вообще бывают имена, или только фамилии?

В этом городе все детективы по расследованию убийств предпочитали черный цвет. Ходили слухи, что это стилистическое направление было основано много лет назад очень известным детективом. Но Браун предполагал, что все намного проще: копы из отдела убийств работают исключительно с трупами, вот и носят цвета траура. Ему вспомнилось, что Дженеро в последнее время стал часто появляться в черном; может, Дженеро надеялся перейти в отдел убийств? Еще он подумал, что никто в их отделе никогда не называл Дженеро по имени, каковое было Ричард. Всегда: «Иди сюда, Дженеро» или чаще: «Иди отсюда, Дженеро». Иногда его звали Дженеро Тугодум, как любовно называли древних королей, типа Амо́с Простофиля или Герман Крыса. Если копы из отдела убийств не имели имен и если именем Дженеро никто не пользуется, возможно, Дженеро однажды сделает успешную карьеру в отделе по расследованию убийств.

— Это жертва? — спросил Хардиган.

— Нет, бумажная салфетка, — сказал Браун.

— Забыл, что имею дело с восемьдесят седьмым, — сказал Хардиган.

— Комики, — сказал Ханрахан.

— Идиоты, — сказал Мандельбаум. — Два часа ночи.

— Мы вытащили вас из постельки? — спросил Браун.

— Засунь ее себе в задницу, — любезным тоном сказал Мандельбаум.

— В черную дыру, — сказал Хардиган, и Браун задался вопросом, не расистское ли это замечание.

— Кто он? — спросил Ханрахан.

— Мы его еще не осматривали, — ответил Клинг.

— Так давайте, осмотрите, — сказал Ханрахан.

— Сначала медики должны осмотреть.

— С какого перепугу?

— Новое распоряжение — всего год, как вышло.

— Черт с ним, с распоряжением. Мы замерзнем тут, ожидая медиков. Вечер субботы! Вы знаете, сколько людей сегодня стали жертвами убийств?

— Сколько? — спросил Клинг.

— Переверните его. Делайте, что говорю. Вам отдел убийств приказывает, — произнес Ханрахан.

— Давай приказ в письменной форме, — сказал Клинг. — Что я должен прикоснуться к нему до того, как судебный медик констатирует смерть.

— Вы же видите, что он мертв? Чего вам еще? У мужика лица не осталось, вам обязательно услышать от медиков, что он мертв? — поддержал своего напарника Хардиган.

— Тогда осматривайте его сами, — сказал Браун, поддерживая своего.

— Ладно, подождем медиков, — вздохнул Ханрахан.

— Ладно, подождем, пока не замерзнем насмерть, — проворчал Мандельбаум.

— Вы этого добиваетесь? — поинтересовался Хардиган.

Ни Браун, ни Клинг ему не ответили.

Медики приехали почти в три утра. К этому времени прибыли криминалисты и сделали все, что могли, не касаясь тела. Ребята из фотогруппы сделали фотографии, на месте преступления расставили предупреждающие знаки, а Браун и Клинг зарисовали схему места преступления. Все очень замерзли, но пока еще никто не приехал объявить лежащего на полу человека мертвым. Наконец, появился долгожданный медэксперт, торжественно шагая по пандусу, как по красной ковровой дорожке.

— Извините за задержку, господа, — сказал он.

Хардиган недовольно фыркнул.

Медэксперт склонился над убитым и расстегнул его пальто. Первое, что все они увидели, были пальцы, сжимающие рукоять пистолета в кобуре.

— Так-так, — сказал Ханрахан.

Медэксперт с трудом расстегнул клетчатый пиджак убитого. Он собирался сунуть стетоскоп под жилет, а затем под рубашку, чтобы убедиться, что пули, вошедшие в голову, навсегда остановили его сердце, когда заметил, — как и пятеро детективов, трое патрульных, фотограф и два лаборанта, — что в жилет вшито не меньше дюжины карманов.

— В последний раз я такое видел у вора-карманника, — сказал Мандельбаум. — В такие кармашки на жилете он складывал краденое.

Когда медэксперт закончил (мужчина и в самом деле оказался мертв), осмотрели кармашки, вшитые в жилет. И в каждом из них обнаружили маленькие пластиковые пакетики. А в каждом из маленьких пластиковых пакетиков обнаружили бриллиантики различных форм и размеров.

— Да он просто ходячий ювелирный магазин, — сказал Хардиган.

— Только больше не ходит, — сказал Ханрахан.

— Вы только поглядите на эти льдышки, а? — сказал Мандельбаум.