Алан Картер жил в многоэтажном доме, втиснутом в шеренгу роскошных отелей с видом на восточную часть Гровер-парка. Пятьдесят с небольшим кварталов от полицейского участка до дома Картера детективы ехали почти полчаса. Улицы еще не до конца расчистили от снега, и если прогноз насчет завтрашнего снегопада верен, уборщикам предстоит вкалывать, как Гераклу в авгиевых конюшнях. День выдался морозный и пасмурный. Снег затвердел, и отскрести его будет нелегко.

Когда детективы подходили к подъезду, швейцар в форме пытался отколоть лед, образовавшийся перед дверью после того, как тротуар очистили от снега лопатами. В руках он держал ледоруб с длинной ручкой, из которого, подумалось Карелле, вышло бы неплохое орудие убийства. Мейер подумал о том же.

В вестибюле сидел за столом еще один служитель в форме. Карелла и Мейер назвали себя, и он, подняв телефонную трубку, доложил: «К вам мистер Карелла и мистер Мейер, сэр», — и добавил детективам: — «Поднимайтесь, квартира 37».

Лифтер, тоже в форме, заметил:

— Говорят, завтра опять будет снегопад.

Мейер и Карелла переглянулись.

Они вышли на третьем этаже, прошли по длинному, устланному ковром коридору к двери Картера и позвонили. Из квартиры донесся голос:

— Входите, открыто!

Карелла вошел в прихожую и сразу же чуть не споткнулся о коричневый кожаный чемодан. Он перешагнул через него, указал Мейеру жестом, чтобы тот смотрел под ноги, затем перешел из прихожей в огромную гостиную с огромным, от стены до стены, окном. В окно был виден парк. На фоне мутно-серого неба чернели голые ветви деревьев, согнутые под тяжестью снега.

Алан Картер сидел на диване, обитом бледно-зеленой тканью. Одетый в темно-коричневый деловой костюм и лимонного цвета рубашку, на рукавах которой блестели золотые запонки, он прижимал к уху трубку и, продолжая слушать телефонного собеседника, жестом пригласил детективов войти.

— Да, понимаю, — сказал он в трубку. — Но, Дэйв… Ага, ага. — Он слушал нетерпеливо, вздыхая и морщась. Выглядел Картер не старше сорока. Пронзительно-синие глаза отражали тусклый зимний свет из окна и выделялись на загорелом лице. Карелла подумал, что в Филадельфии погода, наверное, получше, чем здесь. Ему внезапно припомнились шутки о Филадельфии. Он никогда не был в Филадельфии.

— Ну, и что получил «Энни»? — Картер выслушал ответ, потом сказал: — О чем я и говорю, Дэйв. Это будет хит, более значимый, чем когда-либо был «Энни». Что ж, как ни жаль, сейчас везде такое положение. Скажи «Ориону»: цена окончательная, если им не по карману, пусть не тратят зря наше время. Понимаю, что могу сорвать сделку, Дэйв, я не вчера родился. Скажи им.

И резко повесил трубку.

— Прошу прощения. — Он встал, подошел к детективам и протянул руку. — Я Алан Картер. Предложить вам выпить?

— Нет, спасибо, — сказал Карелла.

— Спасибо, — покачал головой Мейер.

— Так, — сказал Картер. — Жуткое дело, да?

— Да, сэр, — кивнул Карелла.

— Есть идеи, кто это сделал?

— Нет, сэр.

— Какой-нибудь сумасшедший, — сказал Картер, направляясь к бару. Он приподнял графин. — Уверены? Нет? — Он пожал плечами, налил в низкий стакан на два пальца виски, бросил кубик льда, сказал: «Ваше здоровье», и осушил содержимое одним глотком, после чего налил еще. — Филадельфия!.. — произнес он, качая головой, словно одно только название этого города объясняло потребность в алкогольном допинге.

— Когда вы узнали о ее смерти, мистер Картер? — спросил Карелла.

— Когда сошел с поезда. Купил на станции газету.

— Что вы делали в Филадельфии?

— Обкатывал новую пьесу.

— Мюзикл? — спросил Мейер.

— Нет, обычная пьеса. Головная боль, — сказал Картер. — Триллер. Смотрели «Смертельную ловушку»?

— Нет, — сказал Мейер.

— Нет, — сказал Карелла.

— Ну вот, она — типа «Смертельной ловушки». Только паршивая. Не знаю, как меня уговорили на такое. В первый раз я ставлю обычную пьесу. — Он пожал плечами. — Наверное, снимут со сцены сразу после премьеры. Если, конечно, будет премьера.

— Значит, вы прочитали о мисс Андерсон в газете, — напомнил Карелла.

— Да, — сказал Картер.

— Что вы об этом думаете?

— А что я могу думать? Жуткий город.

— Насколько хорошо вы ее знали? — спросил Карелла.

— Совсем не знал. Просто одна из танцовщиц. У нас их шестнадцать. Кстати, вы видели спектакль?

— Нет, — сказал Мейер.

— Нет, — сказал Карелла.

— Я дам вам билеты. Отличный мюзикл. Крупнейший хит, этот город давно такого не видел.

— Кто ее нанял, мистер Картер?

— Что? А, девушку? Это было совместное решение.

— Чье?

— Мое, Джейми и…

— Джейми?

— Наш хореограф, Джейми Аткинс. Вы хотели узнать, кто присутствовал на просмотре танцоров?

— Да.

— Ну, как я уже сказал, на финальном просмотре был я, потом Фредди Карлайл, наш режиссер, Джейми и его помощник, наш музыкальный директор, еще, кажется, представитель профсоюза актеров и… дайте подумать… два постановщика, наш пресс-агент и, разумеется, пианист. И… еще, конечно, автор песен и писатель.

— Какой писатель?

— Автор либретто. Вроде все. Это было давно. Репетиции начались в августе прошлого года. Окончательный отбор сделали, наверное, в июле.

— Немало людей, — произнес Карелла.

— О, да, целый комитет, — улыбнулся Картер. — Когда ставишь мюзикл, который обойдется тебе в два-три миллиона баксов, приходится быть осторожным.

— Значит, все эти люди собираются вместе, и… что они делают? — спросил Карелла. — Голосуют?

— Да нет. Скорее обсуждают финалиста… за хореографом последнее слово, конечно. Именно ему предстоит работать с танцорами.

— Сколько танцовщиц отсеивается?

— Тысячи. Если считать всех, кто пришел на кастинг и кого прислал профсоюз… да. Мы пересмотрели, наверное, всех безработных танцовщиц города.

— Мисс Андерсон, видимо, была хорошей танцовщицей, — сказал Мейер.

— Наверняка. Раз уж прошла кастинг.

— Как она ладила с остальными актерами?

— Об этом лучше спросить у Фредди или Джейми.

— Режиссер и хореограф?

— Да. Но я уверен, что не было никаких трений… кроме обычного напряжения, какое случается на репетициях. Я имею в виду… позвольте, я попробую объяснить.

— Пожалуйста, — сказал Карелла.

— Команда любого шоу, в частности мюзикла, должна работать как единый организм. Уверен, если у мисс Андерсон с кем-либо из труппы были разногласия, Джейми сразу бы ее приструнил. Никто не станет нянчиться с артистическим темпераментом, когда на карте два с половиной миллиона.

— Это столько стоил «Шпик»?

— Приблизительно.

— Как долго репетировали, мистер Картер?

— Шесть недель. Не считая прогонов. Мы устраивали две недели прогонов, прежде чем почувствовали, что готовы показать шоу критикам.

— Вы присутствовали на репетициях?

— Не на всех. После того, как Фредди поставил большую часть шоу, да. Как правило, вначале мы предоставляем нашим творческим людям полную свободу. Но когда идут прогоны, продюсер — ну, по крайней мере этот продюсер, — старается присутствовать на всех репетициях.

— Значит, вы заметили бы, если между мисс Андерсон и кем-то из труппы были трения.

— Я ничего такого не заметил. Я хотел бы помочь вам, поверьте. Но я с этой девушкой был едва знаком. Признаться, когда я прочитал о ней в газете, я едва припомнил, которая это из танцовщиц.

— Ясно, — сказал Карелла.

— Рыженькая крошка, если не ошибаюсь?

— Мы не видели тела, сэр, — сказал Карелла.

— Что? — удивился Картер.

— Мы не были на месте преступления, сэр, — сказал Карелла.

— Тело обнаружено не в нашем районе, — пояснил Мейер.

— Сэр, — сказал Карелла, — нам очень помогло бы, если бы мы получили список имен, адресов и телефонных номеров каждого актера и всех, кто работал над спектаклем. Любого, кто имел хотя бы малейший контакт с мисс Андерсон.

— Вы же не планируете посетить их всех? — спросил Картер.

— Вообще-то планируем, — ответил Карелла.

Картер улыбнулся.

— Пожалуй, мне следует дать вам некоторое представление о масштабе этого шоу, — сказал он. — «Шпик» — очень большой мюзикл. У нас шесть ведущих актеров, четверо актеров второго плана, шестнадцать танцоров плюс двенадцать человек в хоре, восемнадцать рабочих сцены, двадцать шесть музыкантов, три помощника режиссера, три реквизитора, четырнадцать костюмеров с их ассистентами, три электрика, два плотника, звукорежиссер, три осветителя, гримерша и два резервных танцора, то, что мы называем «танцоры на замене».

Карелла посмотрел на Мейера.

— Итого сто четырнадцать человек, — сказал Картер.

— Ясно. — Карелла помолчал. — Но такой список существует? Со всеми этими людьми?

— На самом деле списков несколько. Один у генерального менеджера, один у менеджера компании, один у секретаря отдела производства… Уверен, что и в театре он есть. Должен висеть рядом с телефоном у служебного входа. Пожалуй, вам удобнее будет посмотреть именно его. Сходите в театр…

— Да, сэр, мы так и сделаем.

— А почему бы вам не убить одним выстрелом двух зайцев? — спросил Картер.

— Сэр? — сказал Карелла.

— Я имею в виду, раз уж вы будете в театре.

Детективы озадаченно смотрели на него.

— Я обеспечил гарантией пару билетов для приятеля, а он оставил сообщение на моем автоответчике, что сегодня вечером не приедет в город из-за погоды. — Картер оглядел их непонимающие лица. — Я говорю о спектакле. Хотите его посмотреть? В кассе лежат две брони.

— О, — сказал Карелла.

— О, — сказал Мейер.

— Ну, так как? — спросил Картер.

— Что ж, спасибо, — сказал Мейер, — но мы с женой сегодня вечером идем с друзьями в ресторан.

— А вы?

— Э-э… — замялся Карелла.

— Поверьте, вам понравится.

— Ну…

Он колебался, потому что не был уверен, что конкретно имелось в виду под «обеспечил гарантией». Насколько он понял, им предлагали бесплатные билеты, а он не собирался брать подарки от человека, который утверждает, что запомнил блондинку ростом метр семьдесят три «рыженькой крошкой». Карелла давно понял, что, если хочешь выжить как полицейский, ты либо не берешь ничего вовсе, либо берешь все, что не прибито гвоздями. Принять чашку кофе от хозяина закусочной? Прекрасно. Тогда рано или поздно примешь и взятку от дружелюбного владельца притона, устраивающего по воскресным утрам распродажу краденого товара. Не бывает «слегка» нечестных копов, как не бывает слегка беременных женщин.

— Сколько стоят эти билеты?

— Неважно, — сказал Картер, отмахиваясь от вопроса.

Карелла поморщился: очевидно, Картер решил, что он уточняет размер взятки; он ведь, в конце концов, работает полицейским в этом прекрасном городе. А копы принимают подарки — когда могут и где могут.

— Бронь — это бесплатные билеты? — спросил Карелла.

— Нет, нет. У нас, знаете ли, есть инвесторы, и мы не можем просто так раздавать места на самый популярный спектакль в городе. Но об оплате вы не волнуйтесь.

— А кто их оплатит? — спросил Карелла.

— Я лично обеспечил их гарантией, — сказал Картер.

— Я не понимаю. Что значит «обеспечил гарантией»?

— Я лично согласился за них заплатить. Даже если они не будут востребованы.

— Востребованы?

— По закону, бронь должна быть востребована за сорок восемь часов до представления. «Гарантируя» билеты, я по сути их востребовал.

— Но они еще не оплачены.

— Нет.

— Тогда, сэр, я оплачу их сам, — сказал Карелла.

— Зачем же…

— Я с удовольствием посмотрю спектакль, но я хотел бы сам заплатить за билеты.

— Ладно, как пожелаете. Они лежат в кассе на имя моего приятеля, Роберта Харрингтона. Вы можете выкупить их в любое время до поднятия занавеса.

— Спасибо, — сказал Карелла.

— Я позвоню в театр, скажу, что вы зайдете за списком.

— Спасибо.

— Я все же не понимаю, что такое «обеспечить гарантией», — сказал Мейер.

— На каждое представление откладываются несколько билетов. Для продюсера, режиссера, хореографа, звезд…

— Откладываются?

— Резервируются, — пояснил Картер. — Это входит в контракт. Определенное количество мест для каждого представления. Чем выше вы стоите в иерархии, тем больше мест имеете право выкупить. Конечно, если вы не востребуете их, они идут на продажу через кассу.

— Век живи, век учись, — улыбнулся Мейер.

— Да, — сказал Картер и взглянул на часы.

— Что-нибудь еще? — спросил Карелла Мейера.

— Вроде бы все, — пожал плечами Мейер.

— Тогда мы благодарим вас, сэр, — сказал Карелла. — И спасибо, что предложили нам билеты.

— Рад был помочь, — сказал Картер.

В лифте детективы молчали. Лифтеру, который уже сообщил им, что на завтра обещан снегопад, видимо, больше нечем было поделиться. Когда они снова вышли на улицу, небо хмурилось сильнее прежнего. Сгущались сумерки. Ночь будет безлунная.

— Просто хочу убедиться, что правильно ее расслышал, — сказал Мейер.

— Тину Вонг?

— Да. Она сказала: «Пять блондинок, две черные и одна китаянка», так?

— Именно.

— Тогда как же Картер мог думать, что Салли Андерсон была рыжей?

— Может, кто-то из дублеров рыжий.

— Может, я тоже рыжий? — сказал Мейер. — Вроде бы Картер говорил, что, когда начались прогоны, он присутствовал на каждой репетиции?

— Да.

— Тогда он должен знать их довольно неплохо. Как он мог думать, что там были рыжие?

— Может, он дальтоник.

— Ты ведь тоже обратил на это внимание?

— Конечно.

— Интересно, а почему ты не спросил его об этом?

— Хотел посмотреть, как далеко он зайдет.

— А он никуда не пошел. Просто оставил тему.

— Может, он просто так сказал.

— Поддерживая свои слова, что едва ее знает. Просто одна из девушек, лицо в толпе.

— Такое не исключено. В труппе тридцать восемь человек. Нельзя ожидать, что человек помнит…

— Да что такое тридцать восемь человек — население города? — сказал Мейер. — У нас в участке почти две сотни полицейских, а я знаю всех и каждого. В лицо, по крайней мере.

— У тебя тренированная память, — улыбнулся Карелла.

— Как долго от Филадельфии на поезде? — спросил Мейер.

— Около полутора часов.

— Легко можно успеть. Времени достаточно, чтобы что-нибудь здесь сделать. Если человеку нужно что-то сделать.

— Да, — кивнул Карелла.

— Джейми предпочитает блондинок, помнишь? — сказал Мейер. — Так она нам сказала? Хореограф любит блондинок. Выходит, это знают все, кроме Картера? Он присутствовал, когда вся их компания выбирала танцоров. Совместное решение, помнишь? Так как же он вдруг не помнит цвет ее волос? Назвал ее «рыженькая крошка». Внезапно хореограф, который предпочитает блондинок, берет в ансамбль рыжую? Стив, тут что-то не так. Ты ему веришь?

— Нет, — сказал Карелла.

Покупка билетов стала для Кареллы потрясением.

Он давно не бывал на популярном спектакле и не знал, какие сейчас цены. Когда кассирша протянула ему маленький белый конверт и Карелла увидел торчащие из него корешки желтых билетов, он подумал, что, наверное, ошибся: вряд ли эти цифры — цена. Но затем последовало устное подтверждение:

— Восемьдесят долларов, пожалуйста.

Карелла заморгал. Восемьдесят разделить на два — сорок баксов за билет!

— Карточка или наличные? — спросила кассирша.

Карелла не носил с собой кредитную карту; он не знал полицейских, которые носили бы с собой кредитки. На мгновение он запаниковал. Найдется ли в его в бумажнике восемьдесят долларов? Как выяснилось, у него было девяносто два, и это означало, что придется звонить домой и просить Тедди захватить из дома наличные.

«Этому спектаклю лучше бы оказаться достойным своей цены», — думал он, направляясь к телефону в холле. Фанни, экономка Кареллы, ответила после четвертого гудка.

— Квартира семьи Карелла.

— Фанни, привет, это я. Можешь передать Тедди сообщение? Во-первых, скажи ей, что я купил билеты на мюзикл под названием «Шпик» и предлагаю поужинать перед спектаклем. Передай, что я буду ждать ее в шесть тридцать в ресторане «О’Мэлли». Она знает, мы там бывали. И еще скажи ей, чтобы принесла с собой наличные. У меня деньги на исходе.

— Это три сообщения, — сообщила Фанни. — Сколько наличных?

— Достаточно, чтобы оплатить обед.

— Я собиралась делать свиные отбивные, — сказала Фанни.

— Прости. Неожиданные обстоятельства.

— М-м, — протянула Фанни.

Фанни Ноулз было «немного за пятьдесят», как она говорила со своим еле уловимым ирландским акцентом. У нее были голубые волосы, она носила пенсне, весила около семидесяти килограммов и правила хозяйством Кареллы железной рукой — с того дня, как десять лет назад прибыла сюда в качестве временного дара от отца Тедди. Фанни была медсестрой, и изначально они договаривались, что она останется у них только на месяц, чтобы помочь Тедди справиться с новорожденными близнецами. Фанни сама предложила остаться у них в качестве домработницы, на зарплату, какую они могли себе позволить, пояснив, что не желает больше совать градусники в помирающих стариков. Так она и жила с ними до сих пор.

Ее молчание в трубке было зловещим.

— Фанни, мне правда жаль, — сказал Карелла. — Но так нужно по работе.

— И что мне делать с десятком свиных отбивных? — вопросила она.

— Приготовь касуле, — предложил он.

— Это еще что за хрень? — спросила Фанни.

— Поищи в кулинарной книге. Так передашь мое сообщение?

— Когда вернется. Должна скоро прийти. Ей придется бегом бежать, чтобы успеть к шести тридцати.

— Ну, передай, ладно?

— Передам, — сказала Фанни и повесила трубку.

Он положил трубку на рычаг, вышел из театра, нашел проулок, ведущий к служебному входу, подошел к двери и постучал.

Дверь открыл старик. Он недоуменно посмотрел на Кареллу, потом сказал:

— Касса с другой стороны здания.

Карелла показал ему значок и удостоверение.

— Я за списком.

— За каким списком?

— Персонала.

— Ах, да, мистер Картер звонил мне… Заходите. Вон он, на пробковой доске. Только я не могу вам его отдать, у меня другого нет. — Старик помолчал. — Можете переписать, если хотите.

Карелла пошел к списку, висящему на стене рядом с телефоном. Четыре машинописных страницы. Он посмотрел на часы.

— Ничего, если я его заберу, чтобы сделать копию?

— Ни в коем случае, — отрезал старик. — У меня другого нет.

— Но я надеялся…

— А если кто из актеров не явится за полчаса, как мы с ним свяжемся? Как мы узнаем, что надо готовить дублера, если кто заболел или еще что? Список останется там, где висит.

Карелла вздохнул, сел на высокий табурет возле висящего на стене телефона и начал переписывать имена в блокнот.

Прачечная самообслуживания располагалась на углу Калвер и Десятой, в районе, который многие годы был исключительно ирландским, а ныне превратился в плавильный котел для ирландцев, черных и пуэрториканцев. Плавильный котел здесь, как и везде в этом городе, похоже, никогда не нагревался до температуры плавления, однако жителей это не беспокоило.

Даже при том, что все они покупали еду и одежду в одних и тех же магазинах, ездили в одном метро, стирали одежду в одних и тех же прачечных и ели гамбургеры, сидя бок о бок в одних и тех же грязных барах, — все они считали, что ирландцам лучше общаться с ирландцами, неграм с неграми, пуэрториканцам с пуэрториканцами, а что человек человеку брат — чушь и ерунда.

Эйлин Берк с персиково-сливочной кожей, рыжими волосами и зелеными глазами вполне могла сойти за одну из дочерей Гибернии — на что полицейские, собственно, и надеялись. Будет не дело, если Грязный Трус, как остроумно прозвали прачечного бандита парни из восемьдесят седьмого, заглянет в прачечную со своим «магнумом-357», догадается, что Эйлин из полиции, и пробьет в ее роскошой груди дырку размером с шар для боулинга. Нет, Эйлин Берк не желала становиться мертвой героиней. Эйлин Берк мечтала стать первой леди-шефом детективов в этом городе, но не через собственный труп. Для сегодняшней операции она оделась более сдержанно, чем одевалась в тех случаях, когда хотела привлечь внимание насильника на улице. Ее рыжие волосы были стянуты на затылке резинкой и покрыты серым платком, скрывающим золотые серьги-колечки, которые она считала своим талисманом. На ней было серое драповое пальто, коричневые гольфы длиной до колена и коричневые резиновые сапоги. Она сидела на желтом пластиковом стуле в очень холодной прачечной, глядя, как ее грязное белье (точнее, грязное белье ребят восемьдесят седьмого участка) крутится в одной из стиральных машин. Неоновая вывеска в витрине вспыхивала оранжевым — «Прачечная», а затем зеленым — «самообслуживания». В открытой сумочке на коленях под пачкой бумажных салфеток лежал «особый» тридцать восьмого калибра.

Менеджер прачечной не знал, что Эйлин — коп.

Это был вечерний менеджер: он приходил в четыре вечера и работал до полуночи, после чего запирал дверь и шел домой. Хозяин прачечной приходил каждое утро, чтобы разблокировать машины, ссыпать монеты в большой серый мешок и отвезти их в банк. Тем он и занимался: опорожнял монетоприемники. Хозяин владел тридцатью семью прачечными по всему городу и жил в очень хорошем районе Маджеста. Он не забирал деньги ночью, после закрытия, потому что считал — и не без оснований, — что это опасно. Он предпочитал, чтобы тридцать семь ночных менеджеров просто запирали двери, включали охранную сигнализацию и шли домой. Это было частью работы вечерних работников. Еще в их обязанности входил размен мелочи для женщин, которые приходили сюда стирать, и вызов ремонтной службы, если ломалась машина. Также они следили, чтобы не крали пластиковые стулья, которые хозяин покупал по дешевке у своего шурина. Время от времени хозяину прачечной приходило в голову, что каждый из его тридцати семи вечерних менеджеров имеет ключи к тридцати семи охранным сигнализациям в тридцати семи разных местах, и если они сговорятся с каким-нибудь психом, они могут легко открыть все заведения и вскрыть машины — но что с того? Легко пришло, легко ушло. Кроме того, ему нравилось думать, что все его работники чисты и невинны.

Детектив Хэл Уиллис был чертовски уверен, что ночной менеджер в прачечной на углу Десятой и Калвер был чист и невинен, как свежевыпавший снег, в отношении подозрений о подлинной личности Эйлин Берк. Ночной работник не догадывался, что она коп, и не знал, что Уиллис, сидящий в неприметном зеленом «Торонадо», припаркованном перед дверью соседнего бара, тоже был полицейским. Ночной менеджер пребывал в святом неведении относительно того, что восемьдесят седьмое отделение полиции выбрало его миленькое заведеньице для засады, ожидая появления там бандита по прозвищу Грязный Трус.

Предположение казалось обоснованным. В течение последних трех недель Грязный Трус планомерно двигался вниз по Калвер-авеню, нападая на прачечные поочередно по обеим сторонам улицы, и неумолимо продвигался все дальше и дальше к центру города. Три дня назад он ограбил прачечную на южной стороне улицы. Прачечная, на которую они делали ставку сегодня, располагалась на восемь кварталов дальше к центру города, на северной стороне.

Грязный Трус не был мелким воришкой. Отнюдь. За два месяца, в течение которых он грабил заведения вдоль Калвер-авеню, сначала на границе с другим участком, а затем по территории восемьдесят седьмого, он собрал — как подсчитала полиция из показаний жертв — шестьсот долларов наличными, двенадцать золотых колец, четыре золотых кулона, золотое обручальное кольцо с бриллиантом в один карат и в общей сложности двадцать две пары трусиков. Эти трусики он не вынимал из корзин с постиранным бельем, нет; Грязный Трус — откуда и прозвище — требовал у несчастных женщин, чтобы те снимали трусики с себя, на что все они с готовностью соглашались под прицелом довольно внушительного «магнума-357». Ни одна из них не была изнасилована — пока. Физически никто не пострадал — пока. И хотя присутствовал какой-то мрачный юмор в том, что добычей вооруженного грабителя становились трусики, в потенциале триста пятьдесят седьмого «магнума» не было абсолютно ничего смешного. Сидящий в машине Уиллис был хорошо осведомлен о калибре пушки грабителя. Сидящая в прачечной между пуэрториканкой слева и негритянкой справа Эйлин Берк представляла себе убойную силу этого пистолета еще более отчетливо.

Она посмотрела на часы на стене.

Было только пятнадцать минут одиннадцатого, а прачечная работала до полуночи.

Листок бумаги, вложенный в программку, сообщал зрителям, что Салли Андерсон заменяет некая Элисон Грир. Танцовщицы были безымянными персонажами и выглядели очень похожими друг на друга, за исключением двух негритянок (очень похожих одна на другую) и Тины Вонг, не похожей ни на кого, кроме самой себя. Блондинки друг от друга почти не отличались — высокие и длинноногие и, подумалось Карелле, чересчур грудастые для балерин. Все танцовщицы лучились улыбками, а одинаковые костюмы делали их еще более похожими. Юбки были разрезаны высоко до бедер и свисали лохмотьями вокруг мелькающих ног — самый подходящий, конечно, наряд для юных и наивных южанок, гуляющих по болоту, где развивалось действие «Шпика». Когда поднявшийся занавес открыл взору нечто вроде первобытной трясины, окутанной туманом, с гигантскими замшелыми деревьями и осклизлыми валунами, Карелла приготовился к худшему. Он повернулся направо, чтобы посмотреть на Тедди; она посмотрела на него. Перед ними, вероятно, очередной пример того, как критики этого города возносят до небес очередное паршивое шоу, превращая таким образом солому в золото — для инвесторов.

Тедди Карелла была глухонемой.

В театре она часто испытывала затруднения. Она не слышала, что говорили актеры, а сидели они, как правило, слишком далеко от сцены, чтобы читать по губам. За многие годы Стив и Тедди выработали систему: он держал руки на уровне груди, чтобы не мешать сидящим за ними, и переводил диалоги на язык жестов, а она смотрела то на сцену, то на его быстро движущиеся пальцы. Понимать мюзиклы ей было легче. Актеры, когда поют, всегда поворачиваются к аудитории лицом, и движения их губ более отчетливы, чем когда они просто говорят. Балет был ее любимым видом зрелищ, и сегодня она пришла в восторг, когда спустя десять секунд после того, как поднялся занавес, посреди зловещего болота на сцене принялись скакать, прыгать, кружиться и вертеться отчаянно энергичные танцоры, буквально сигая с верхушек деревьев и превращая туманное болото в самый сексуальный, самый яркий вступительный номер из всех, какие Тедди видела в жизни. Околдованная, она сидела рядом с мужем, сжимая его руку почти десять минут, пока длился танец. Ее темные глаза сверкали, следя за разворачивающимся сюжетом. Карелла довольно улыбался. Когда вступительная часть закончилась, зал взорвался бурной овацией. Он приготовил руки для перевода, но Тедди нетерпеливо качнула головой, показывая, что понимает большую часть того, что происходит, и может читать по губам исполнителей, потому что сегодня они сидели в середине шестого ряда.

Во время антракта она задала ему несколько вопросов. На ней было черное шерстяное платье с простой камеей чуть выше груди, черные кожаные сапоги, золотой браслет на запястье. Длинные черные волосы были стянуты в хвост на затылке и скреплены золотой заколкой. Тедди использовала минимум макияжа — подводка для глаз, тени и помада. Да ей и не нужна косметика; он в жизни не видел женщины красивее. Карелла наблюдал за ее руками, за быстро сменяемыми выражениями ее лица. Тедди хотела узнать, права ли она, предположив, что у зверолова и девушки-контрабандистки когда-то давно был роман и что они встретились впервые за долгое время? Нет? Тогда почему они обнимались и целовались? Карелла объяснял сюжет, помогая себе преувеличенной артикуляцией и движением рук (в толпе всегда находились любопытные, которые, подталкивая друг друга локтями, шептали что-нибудь вроде: «Эй, Чарли, глянь — парень разговаривает с глухонемой»). Она следила за его губами и руками: «По-моему, они слишком уж милуются для кузенов». Он пояснил, что они — троюродные родственники, и она возразила: «Разве это делает инцест законным?»

Спустя сорок пять минут после начала второго акта, Карелла взглянул на часы. Он чувствовал, что вечер подходит к концу, и не хотел этого. Он отлично проводил время.

Эйлин Берк тоже отлично проводила время, наблюдая, как крутится белье в барабане стиральной машины. Ночной менеджер думал, что она «малость того», но кто в этом городе хоть капельку не сумасшедший? Она стирала свое белье уже в пятый раз. И всегда сидела перед машиной, глядя на крутящийся барабан. Менеджер не заметил, что она смотрела на входную дверь или в стеклянное окно витрины каждый раз, когда там останавливался автомобиль. Неоновая вывеска отбрасывала на пол прачечной то оранжевую, то зеленую надпись: «Прачечная… самообслуживания»… «Прачечная… самообслуживания»… Белье продолжало крутиться.

Возле одной из машин, загружая вторую партию, стояла молодая женщина. За спиной у нее, в рюкзачке, сидел ребенок. Эйлин подумала, что ей не больше девятнадцати или двадцати лет. Стройная, привлекательная голубоглазая блондинка непрерывно ворковала через плечо со своим засыпающим ребенком. Еще одна женщина — толстая негритянка, лет тридцати пяти, в громоздком вязаном свитере, синих джинсах и галошах — сидела на желтом пластиковом стуле рядом с Эйлин и читала журнал. Время от времени она переворачивала страницу журнала, бросала взгляд на стиральную машину, затем переворачивала еще одну страницу. Вскоре пришла третья, беспокойно огляделась по сторонам, с облегчением вздохнула, обнаружив, что свободных машин много, выбежала и вернулась мгновение спустя с огромным тюком, в котором лежала, похоже, стирка на неделю для всей российской армии. Она попросила менеджера разменять ей пять долларов. Он достал размен из диспенсера для монет, прикрепленного к его поясу, большим пальцем отщелкивая монетки, как это делают трамвайные кондукторы. Затем подошел к сейфу, прикрученному болтами к полу, и бросил купюру в прорезь сверху. Объявление на стене предупреждало потенциальных грабителей: «Менеджер не знает комбинацию к сейфу. Менеджер не разменивает больше пяти долларов». Эйлин праздно задалась вопросом: а что делает менеджер, когда у него заканчиваются монеты? Идет в бар по соседству и просит бармена разменять купюру? Имеется ли у бармена по соседству такой же диспенсер для монет, прикрепленный к поясу? От нечего делать Эйлин задумалась о том, почему она задумывается о таких вещах. Потом поразмыслила, встречала ли она когда-либо человека, который задавался бы теми же вопросами, что и она. Именно в этот момент Грязный Трус вошел в прачечную.

Эйлин сразу же узнала его по полицейскому фотороботу, который Уиллис показал ей в участке. Худой, невысокий, белый мужчина, одетый в темно-синий бушлат и вязаную шапку, темно-коричневые широкие вельветовые брюки и коричневые замшевые ботинки. У него были бегающие карие глаза, очень тонкий нос и узкие усики. Правую бровь пересекал шрам.

Звякнул колокольчик над дверью. Он вошел, закрыл за собой дверь. Эйлин сунула руку в сумочку и нащупала пальцами револьвер. В это же мгновение грабитель вынул из кармана пальто правую руку. «Магнум» — крупный пистолет, а в руке такого маленького человечка он показался артиллерийским орудием. Рука грабителя дрожала. Он обвел пистолетом комнату.

Эйлин посмотрела на «магнум», посмотрела в глаза преступнику и сжала пальцами свой револьвер. Если она достанет оружие сейчас, у нее будет три шанса из десяти обезвредить его, прежде чем он выстрелит пулями, которые вполне способны оторвать человеку голову. Кроме нее самой и грабителя в прачечной было пять человек, из них три женщины и один младенец. Ее пальцы замерли на рукояти револьвера.

— Спокойно, спокойно, — сказал грабитель тонким, почти девичьим голоском. — Если никто не двинется, никто не пострадает.

Его глаза нервно метались, рука мелко дрожала. Вдруг он хихикнул. Это хихиканье напугало Эйлин сильнее, чем пистолет. Звук был пронзительным и нервным — так мог смеяться сумасшедший. По спине Эйлин пробежал холодок.

— Все, что мне нужно, это ваши деньги… все ваши деньги, — сказал преступник. — И еще ваши…

— Я не знаю шифра к сейфу, — сказал менеджер.

— Тебя о чем-нибудь спрашивали? — повернулся к нему грабитель. — Просто заткнись, ясно?

— Да, сэр, — сказал менеджер.

— Тебе ясно?

— Да, сэр.

— Я разговариваю с дамами, понял?

— Да, сэр.

— Так что заткнись!

— Да, сэр.

— Ты! — сказал грабитель, поворачиваясь к женщине с ребенком на спине и наставляя на нее оружие. Он направился к ней, двигаясь зигзагами, почти танцуя, словно играя с аудиторией. Каждый раз, когда он поворачивал дуло, женщина с ребенком вставала к нему лицом, так, чтобы всегда быть перед ним, загораживая ребенка своим телом. Она не знает, подумала Эйлин, что пуля из этой пушки легко пройдет через нее, через ребенка и через стену за ними.

— Гони деньги! — сказал мужчина. — Живо! И кольца, гони сюда кольца!

— Только не стреляйте, — сказала женщина.

— Заткнись! Дай мне свои трусики!

— Что?

— Трусики, сними свои трусики, давай их мне!

Женщина застыла, молча глядя на него.

— Ты что, глухая? — крикнул он и, подойдя, ткнул ее пистолетом. Она уже сжимала в одной руке пачку долларовых банкнот, в другой — два кольца, и стояла растерянная, понимая, что ясно слышала, как он потребовал ее трусики, но не зная, что сначала: деньги и кольца или…

— Быстро! — сказал он. — Снимай! Скорее!

Женщина отдала ему деньги и кольца, а затем приподняла юбку и стянула трусики по бедрам до колен и вниз до щиколоток. Она переступила, вышла из них, подняла и передала ему. Грабитель сунул трусики в карман.

— Эй, вы все! — сказал он. Его голос стал еще тоньше. — Я хочу, чтобы вы все сняли свои трусы! Отдайте мне деньги! Все свои деньги! И кольца! И трусики, снимайте их, скорее!

Негритянка, сидевшая на стуле рядом с Эйлин, продолжала смотреть на грабителя, как будто он только что свалился с потолка, следя за каждым его движением широко раскрытыми глазами, словно не веря в серьезность его требований, не веря в пистолет в его руке, не веря во все его существование.

— Ты! — сказал он, подтанцовывая к ней. — Дай мне эту цепочку! Скорее!

— Это просто бижутерия, — спокойно сказала женщина.

— Давай мне свои деньги!

— У меня только доллар и четверть мелочью.

— Давай их! — сказал он и протянул левую руку.

Женщина порылась в сумочке. Она достала кошелек для мелочи. Не обращая внимания на грабителя, не обращая внимания на пистолет возле своего носа, она расстегнула кошелек и достала монеты по одной, перекладывая их из правой руки в ладонь левой — три четвертака, пять пятаков — а затем сжала монеты в кулаке, протянула руку и высыпала (презрительно, как показалось Эйлин) мелочь в его раскрытую ладонь.

— Теперь трусики, — сказал он.

— Нет.

— Сними трусики, — повторил он.

— Не буду, — сказала женщина.

— Что?

— Не буду я их снимать. Мне это не так просто, как той даме с ребенком. Мне надо снять сначала галоши, потом джинсы, а я не собираюсь стоять тут с голым задом перед двумя мужиками, которых вижу впервые в жизни. Ни за что.

Грабитель помахал пистолетом.

— Делай, что сказано, — велел он.

— Нет, — ответила женщина.

Эйлин напряглась.

Она подумала, что пора начать действовать. Плохая ситуация может только ухудшиться — так ее учили в академии, и благодаря этому правилу она выживала все годы, что служила в полиции. Но почему-то сегодня, когда тупой сукин сын вошел сюда и вытащил пушку из кармана, она этим правилом пренебрегла. Плохая ситуация может только ухудшиться, делай свой ход сейчас, рискуй — но сейчас, сейчас же! Эйлин пыталась понять, обернется ли он, чтобы выстрелить в нее, как только она достанет револьвер, или вместо этого выстрелит в негритянку, которая, видимо, готова рисковать жизнью, лишь бы не снимать с себя джинсы, а потом трусики перед дрожащим от страха ночным менеджером и вооруженным грабителем, который, вполне возможно, давно спятил.

Действуй, одернула себя Эйлин, перестань думать и гадать. Но что, если застрелят ребенка?

Ей пришло в голову, что, может быть, негритянка и преуспеет, сумеет заставить этого тщедушного человечка, любителя трусиков, признать свое поражение и бежать за дверь, в холод и в распахнутые объятия детектива Хэла Уиллиса… Кстати, где ты, черт тебя возьми, Уиллис? Не мешало бы моему прикрытию сейчас появиться за спиной этого парня, не мешало бы отвлечь его внимание на себя, тогда будут две пушки против одной, два хороших парня против одного плохого… где ты, черт возьми? Маленький человечек дрожал от ярости, борьба внутри его была настолько сильной, что, казалось, он вот-вот взорвется, рассыплется на куски вокруг своего огромного пистолета. Он фетишист, вдруг подумала Эйлин, этот человек обычный фетишист, «бельевой насильник»!

Теперь она знала — или думала, что знала, — почему он бегал по городу, грабя именно прачечные. Он грабил прачечные, потому что в прачечных были женщины, и он хотел, чтобы эти женщины снимали с себя трусики. Дело не в деньгах и золоте, он охотился на трусики! Кольца, браслеты и деньги служили ему прикрытием, дымовой завесой, на самом деле ему нужны были дамские трусики, запах женщины на добыче, у него, вероятно, дома полный гараж этих трусиков. Эйлин знала, как вести себя с преступниками на сексуальной почве, она имела дело с немалым числом насильников — но тогда на кону была только ее собственная жизнь. Действуй, велела она себе, действуй сейчас же!

— Ты! — резко окликнула она.

Парень обернулся. И пистолет вместе с ним.

— Возьми мои, — сказала она.

— Что?

— Отстань от нее. Возьми мои трусики.

— Что?

— Залезь мне под юбку, — прошептала она. — Сорви с меня трусики.

Его лицо исказилось словно от ярости, пистолет еще сильнее затрясся в руке. О боже, подумала Эйлин, я заставила его раскрыться, заставила его увидеть себя таким, какой он есть, этот его пистолет — его член, это так же точно, как то, что я здесь сижу, и через секунду он разрядит его мне в лицо!

А потом его лицо причудливо изменилось, гнев сменила странная улыбка; странная тайная улыбка тронула уголки его рта, в глазах промелькнуло такое выражение, словно их двоих связывал общий секрет… Он опустил пистолет и двинулся к ней.

— Полиция! — закричала Эйлин и, выхватывая из сумочки оружие, вскочила с пластикового стула и приставила дуло револьвера к его горлу, вдавила дуло в ямку под кадыком и сказала так тихо, что услышать мог только он: — Брось пушку или пристрелю!

Позже она вспоминала — и всегда будет помнить, — как выкрик «Полиция!» разбил общую тайну в его глазах, их общий секрет, и она всегда будет думать о том, не был ли способ, которым она его обезоружила, чересчур жестоким и несправедливым.

Она надела ему на запястья наручники и нагнулась, чтобы подобрать с пола отброшенный «магнум».