Глава 2
«Вот и он, — думал Карелла. — Все тот же участок. Ни капли не изменился с тех пор, как я начал работать. Не изменится, наверное, и после моей смерти. Все тот же гнилой район».
Карелла шел от метро на Гровер-авеню, приближаясь к зданию полиции с запада. Обычно он ехал на работу на машине, но когда проснулся сегодня, улицы в Риверхеде еще не расчистили от снега, и он решил, что подземкой будет быстрее. Однако поезд встал где-то на полпути к Линдблад-авеню — замерзли стрелки, — и ему, вместе с сотней дрожащих от холода пассажиров, пришлось ждать, пока проблему не решат.
Уже почти девять. Карелла опаздывал на час и пятнадцать минут.
Стоял лютый мороз. Понятно, почему замерзла стрелка: его собственная «стрелка» сжалась и обмякла в штанах, даже несмотря на то что он надел длинные шерстяные кальсоны.
Перед Рождеством жена предложила купить ему утеплитель для «вилли». Карелла впервые слышал, чтобы мужское достоинство называли «вилли». Он спросил ее, где она подхватила такое словечко. Жена ответила, что ее дядя всегда так называл «аппарат» ее кузена. Это все объясняло. До замужества она была Теодорой Франклин: на четыре пятых ирландка с примесью (как она любила говорить) одной пятой шотландской крови. Естественно, ее кузен владел «аппаратом», и, естественно, ее дядя звал его «вилли», и, естественно, она предположила, что хороший итальянский мальчик Карелла захочет достать в рождественское утро из носка хорошую норковую грелку для «вилли». Карелла ответил, что ему есть где отогреть «вилли», и это местечко получше любой норки, хотя тоже, по-своему, норка. Тедди покраснела.
Он поднялся по ступенькам полицейского здания. По обеим сторонам от деревянных входных дверей висело по зеленому шару; на каждом из них белой краской была написана цифра «87». Латунная ручка на одной двери была старинная, установленная еще при постройке, то есть вскоре после начала века. Она была до блеска отполирована тысячами прикосновений, как пальцы ног бронзового святого в соборе Святого Петра. Карелла повернул ручку, открыл дверь и вошел в огромный зал первого этажа, где всегда было холоднее, чем в любом другом помещении этого здания. Сегодня, по сравнению со стужей на улице, там было почти уютно.
Высокая стойка дежурного на правой стороне просторной комнаты напоминала стол судьи — не считая латунного барьера перед ним и сержанта Дэйва Мерчисона, сидящего за ним. Перед Мерчисоном стояла табличка, призывающая посетителей остановиться у барьера и доложить о цели посещения, рядом лежала раскрытая книга, известная как «регистратор», куда записывали данные о всяческих правонарушителях, которые день и ночь шли потоком.
В данный момент Мерчисон никого не регистрировал. Мерчисон пил кофе: сжимал кружку толстыми пальцами, и облачко пара окутывало его двойной подбородок.
Мерчисону было лет пятьдесят, он был довольно толстым, а сейчас, закутанный в поношенную вязаную кофту, казался даже толще, чем на самом деле. Когда Карелла проходил мимо стола, Мерчисон поднял взгляд.
— На полдня сегодня? — спросил он.
— Доброе утро, Дэйв, — сказал Карелла. — Как дела?
— У меня-то здесь тихо, — ответил Мерчисон, — но погоди, вот поднимешься наверх…
— Как всегда, — сказал Карелла и тяжко вздохнул.
Он прошел, наверное, уже в десятитысячный раз, мимо неприметной и грязной вывески, приколоченной к стене; ее черные буквы оповещали, что здесь находится следственный отдел, а грубо нарисованная рука указывала посетителю путь на второй этаж. Туда вела металлическая лестница, узкая и вычищенная до блеска. Шестнадцать ступенек — пролет, затем площадка и еще шестнадцать ступенек. Там, привычно свернув направо, Карелла вышел в тускло освещенный коридор. Он открыл дверь, подписанную «Комната для переодевания», подошел к своему шкафчику во втором ряду от двери, набрал цифровой код на замке, открыл дверцу и повесил в шкафчик пальто и шарф. Обдумал, не снять ли кальсоны. Нет, сегодня в отделе будет холодно.
Выйдя из раздевалки, он прошел по коридору мимо деревянной скамьи слева и в тысячный раз задумался о том, кто мог вырезать на ее подлокотнике инициалы К. Д., обрамленные сердцем; прошел мимо скамейки справа, стоящей в узкой нише перед заколоченной дверью давно сломанного лифта; миновал дверь, тоже справа, с надписью «Мужской туалет», и дверь слева, на которой висела табличка «Канцелярия». Отдел детективов находился в конце коридора.
За хорошо знакомой деревянной перегородкой виднелись столы, телефоны и доска с прикнопленными к ней фотографиями и записками, висячий светильник в форме шара, а дальше — еще столы и зарешеченные окна, выходившие на фасад здания. Карелле не было видно, что творится за перегородкой справа, потому что два громадных металлических шкафа с архивом загораживали столы на той стороне комнаты. Но звуки, доносившиеся из-за шкафов, говорили о том, что сегодня здесь настоящий зоопарк.
Переносной радиоприемник детектива Ричарда Дженеро, стоящий на углу его стола во всем своем миниатюрном японском великолепии, разбавлял какофонию звуков тяжелым роком. Орущий приемник свидетельствовал о том, что лейтенанта еще нет на месте. Карелла, не говоря ни слова, подошел к столу Дженеро и вырубил радио. Стало тише, но не намного. Звуки в этой комнате были такой же частью рабочего дня, как и ее внешний вид, и общая атмосфера. Карелла иногда чувствовал себя здесь, среди облупившихся яблочно-зеленых стен, больше как дома, чем в собственной гостиной.
Все коллеги считали, что в водолазках с длинным воротом Карелла кажется меньше ростом. Коротышкой он не был. Метр восемьдесят с небольшим, широкоплечий, узкобедрый и подвижный, он производил впечатление спортсмена — впрочем, ложное. Его глаза, карие, чуть раскосые, со слегка опущенными внешними уголками, придавали ему восточный вид, что побуждало коллег шутить, что он приходится дальним родственником Такаши Фудживара, единственному детективу-японцу в их команде. Такаши говорил, что так оно и есть, что они с Кареллой двоюродные братья. Наглая ложь. Такаши был очень молод, восхищался Кареллой и на самом деле любил его даже больше, чем некоторых своих настоящих родственников. Карелла знал, как сказать «доброе утро» по-японски. Всякий раз, когда Так приходил в отдел, неважно утром, в полдень или ночью, Карелла говорил: «О-хай-йо». «Здорово, кузен», — отвечал Так.
В это субботнее утро Карелла надел под пиджак водолазку. Поэтому первое, что сказал ему Мейер Мейер, было:
— В водолазках ты кажешься коротышкой.
— Зато тепло, — пожал плечами Карелла.
— Что важнее, тепло или быть высоким? — философски спросил Мейер и продолжил печатать.
Печатать он не любил даже и при нормальных обстоятельствах. А сегодня, из-за сильно беременной дамы в другом конце комнаты, которая ругалась по-испански на весь мир в целом и на детектива Коттона Хоуза в частности, а также восторженно внимавшего ей квартета пьяниц, сосредоточиться на клавиатуре Мейеру было еще труднее. Но он продолжал печатать, упрямо и терпеливо, в то время как беременная дама в самой грубой форме подвергала сомнению законнорожденность Коттона Хоуза.
Терпение Мейера было навыком благоприобретенным; он воспитывал его в себе многие годы, пока не достиг уровня отточенного совершенства. Он не был рожден терпеливым. Но он родился с теми атрибутами, которые делают такое качество, как терпение, жизненной необходимостью. Отец Мейера был очень веселым человеком. На брисе, еврейской церемонии обрезания, отец Мейера сделал объявление. Оно касалось имени ребенка. Мальчика по фамилии Мейер будут звать Мейер. Старику это показалось чрезвычайно остроумным. Когда Моэль, специалист по обрезанию, услышал объявление, его рука почти дрогнула, чуть не лишив Мейера кое-чего более важного, чем нормальное имя. К счастью, Мейер Мейер остался цел и невредим.
Жизнь ортодоксального еврея в преимущественно нееврейском окружении нелегка, даже если вас и не зовут Мейер Мейер. Ничто не проходит бесследно. Мейер Мейер начал лысеть еще в юности, а теперь был совершенно лыс — дородный мужчина с фарфорово-голубыми глазами, немногим повыше Кареллы, даже когда Карелла не надевал водолазку. Печатая, Мейер курил сигару — и мечтал о сигарете.
Он начал курить сигары в прошлом году, когда дочь подарила ему на День отца коробку дорогого сорта, надеясь сломить его привычку к сигаретам. Он по-прежнему тайком покуривал, хотя был полон решимости однажды наконец бросить. Однако в такой день, как сегодня, когда с самого утра царил тарарам, он чувствовал, что его решимость несколько подорвана.
В другом конце комнаты беременная дама на смеси уличного английского и испанского жаргона проституток крикнула:
— За что ты, pendego, мурыжишь меня здесь, когда я даже слепого не смогла бы осчастливить в моем положении?
Ее положение бросалось в глаза. Видимо, поэтому четверо пьяниц в клетке в углу комнаты находили ее такой забавной. Или, возможно, потому, что нижняя юбка и черное драповое пальто составляли весь ее наряд. Пальто было распахнуто, огромный живот нависал над юбкой из персикового шелка; голые груди, распухшие до предела, прыгали негодующе и довольно задорно в такт ее словам, что особенно веселило пьянчуг.
— Скажи мне, hijo de la gran puta, — величественно сказала она Хоузу и с усмешкой покосилась на клетку, довольная реакцией аудитории, — ты заплатил бы за кого-то, похожего на меня? — Она схватила свои груди и сжала их руками, выпячивая соски между указательными и средними пальцами. — Заплатил бы? А?
— Да! — крикнул один из пьянчуг в клетке.
— Офицер, который вас арестовал, говорит, что вы пытались его подкупить, предлагая свои услуги, — устало произнес Хоуз.
— И где же этот офицер, а? — спросила женщина.
— Да, где же он? — крикнул один из пьяниц в клетке.
— Дальше по коридору, — сказал Хоуз.
Арестовал ее офицер Дженеро. Офицер Дженеро свалял дурака. Никто в здравом уме не арестовывает беременную проститутку. Никто в здравом уме не заполняет камеру предварительного содержания пьяными в девять утра в субботу. Позже, когда клетка действительно понадобится, там будет вонять блевотиной. Дженеро сначала привез пьяных, одного за другим, затем привез беременную проститутку. Доблестный участник крестового похода во славу морали. Благородный рыцарь. Одинокий.
— Сядьте и заткнитесь, — велел Хоуз проститутке.
— Нет, стой, стой! — выкрикнул один из пьяных в клетке.
— Повернись к нам, дорогуша! — крикнул второй. — Дай еще полюбоваться!
— Muy linda, verdad? — ухмыльнулась проститутка и вновь показала грудь пьяницам.
Хоуз покачал головой. В комнате детективов, где справедливость — негласное кредо, всех раздражало, что Дженеро притащил сюда беременную проститутку. Ладно, пьяные, пускай — но беременная проститутка? Тут даже отец Хоуза посмотрел бы в другую сторону, а Иеремия Хоуз был весьма религиозным человеком; он считал Коттона Мэзера величайшим из пуританских священников и назвал сына в честь колониста-богоискателя и охотника на ведьм. Оправдал бы отец, будь он жив, служебное рвение Дженеро?
Вряд ли.
Женщина вернулась к его столу.
— Ну, что скажешь? — спросила она.
— О чем?
— Отпусти, а?
— Не могу, — пожал плечами Хоуз.
— У меня тут пирожок в печке. — Женщина развела руки, показывая огромный живот. — Но я отплачу тебе позже, ладно? Когда все это закончится, а? — Она подмигнула. — Давай, отпусти меня. Ты такой красавчик, знаешь? Мы с тобой потом хорошо повеселимся, ладно?
— Это он-то красавчик? — возмутился один из пьяных. — Побойся бога, дамочка!
— Он очень милый, этот мучачо, — сказала женщина и пощекотала Хоуза под подбородком, словно он был славным десятилетним карапузом. Хоуз был ростом метр восемьдесят семь и весил теперь, когда перестал внимательно следить за рационом, под сто килограммов. У него были поразительной яркости синие глаза и огненно-рыжие волосы с белой прядью над левым виском — результат инцидента, произошедшего, еще когда он служил детективом третьего класса в тридцатом участке. Хоуз принял сигнал «10–21» — кража со взломом. Пострадавшая, настоящая истеричка, с диким воплем выбежала из своей квартиры ему навстречу, а управляющий здания прибежал на крик с ножом, увидел Хоуза, принял его за грабителя (который к тому времени был уже за восемнадцать кварталов оттуда), набросился и чуть не снял с него скальп. Врачи сбрили волосы, чтобы зашить рану, а когда волосы отросли, они оказались белыми — цвета страха Коттона Хоуза.
Седая прядь в волосах производила очень разное впечатление на очень многих разных женщин, однако ни одна из них не называла его красавчиком. Глядя на голые груди проститутки и ее оценивающие глаза, он начал думать, что, может быть, он и вправду красавчик. Он даже начал думать, что идея воспользоваться позже ее предложением не так уж плоха. Она была симпатичная, лет около тридцати пяти, живот выпирал, правда, как заградительный аэростат, но в остальном у нее было стройное тело, с длинными сильными ногами и очень красивой грудью. Демонстрируя свои прелести, женщина величаво прошлась вдоль стола Хоуза взад и вперед — черное пальто нараспашку, живот и грудь выпячены, как паруса океанской шхуны. Пьянчуги зааплодировали.
Впрочем, если он ее отпустит, Дженеро накатает ведомственную жалобу или выкинет еще какую-нибудь глупость. Пока Хоуз размышлял, как несправедливо, что ему приходится работать с таким типом, как Дженеро, из-за перегородки возник Хэл Уиллис, волоча за собой двух человек, скованных одними наручниками. Хоуз не мог определить, парни то были или девушки, потому что оба были в джинсах и шерстяных лыжных масках. Пьяные в клетке снова зашумели, на этот раз приветствуя пару в масках.
Кивнув всем, Уиллис заметил беременную проститутку в распахнутом пальто.
— Прикройтесь, дамочка, а то насмерть заморозите этих милых крошек, — сказал он, а затем бросил двоим в лыжных масках: — Сюда, джентльмены. Привет, Стив, — повернулся он к Карелле. — Начали рано сегодня, да? Кто это у вас в клетке? Хор мормонов?
Пьянчужки нашли это почти таким же смешным, как и беременную проститутку. Они веселились как никогда в жизни. Сначала стриптиз, теперь вот юморист с двумя парнями в чудных костюмах… Замечательное здесь место!
— Что у тебя? — спросил Карелла.
— Два грабителя в масках. Садитесь, ребята, — велел Уиллис своим арестованным. — Ты не поверишь, — сказал он Карелле, потом повернулся к печатающему Мейеру. — Ты не поверишь, Мейер.
— Чему я не поверю? — спросил Мейер, и его слова вдруг заставили всех в комнате притихнуть, будто великолепный инспектор манежа в цирке щелкнул кнутом, привлекая внимание к звездным исполнителям: невысокому, жилистому Хэлу Уиллису и двоим в масках. Беременная проститутка повернулась взглянуть на них и даже запахнула пальто, чтобы ее груди не отвлекали от основного действа. Пьянчуги прижались лицами к стальной сетке ограждения, будто приговоренные к смертной казни во второразрядном фильме, взглядом провожающие сокамерника в последний путь. Хоуз, Карелла, Мейер — все смотрели на Уиллиса.
Уиллис, любивший быть в центре внимания, отодвинул на задний план бандитов в масках и наручниках и начал рассказывать:
— Еду я, значит, на работу. Везу в багажнике зимние шины, потому что собирался поставить их в гараже на углу Эйнсли и Третьей. В общем, останавливаюсь там и прошу механика поменять мне шины — только не спрашивайте, почему я тянул до февраля, ладно? В «Альманахе фермера» писали, что зима будет суровой. Он начинает поднимать машину, а я беру ключ от туалета и иду отлить… простите, леди.
— De nada, — сказала та.
— А когда возвращаюсь, эти двое стоят там с пушками в руках и орут на механика, который со страху наделал в штаны и пытается открыть сейф. Механик лепечет, что не знает шифра, а эти два молодца орут, что ему бы лучше поскорее найти шифр, иначе они выбьют его гребаные мозги… простите, леди. И тут я выхожу из туалета, застегивая штаны.
— А дальше? — с искренним интересом спросил один из пьяных. Какое чудесное утро! Сперва танцы топлес, потом юморист, который вдруг оказывается еще и весьма умелым драматическим актером с хорошим чувством времени, и в придачу — группа поддержки в масках, прямо как в традиционном японском театре «но».
— Мне нужна попытка вооруженного ограбления в девять утра? — обратился Уиллис к пьянчугам. — Мне нужно вооруженное ограбление в какое бы то ни было время суток? — обратился он к беременной проститутке. — Я заезжаю в гараж, чтобы поменять шины и отлить, а тут — эти два панка.
— Так что ты сделал? — настаивал пьяный. Напряжение было невыносимо, тем более что от всех этих разговоров о туалете ему тоже захотелось писать.
— Чуть не сбежал оттуда! А ты бы как поступил? — спросил Уиллис Хоуза. — Застегиваешь ширинку и вдруг видишь двух панков с сорок пятым калибром в руках!
— Я бы сбежал. — Хоуз торжественно кивнул.
— Конечно, — сказал Уиллис. — Любой полицейский в здравом уме сбежал бы.
— Я бы тоже сбежал, — сказал Карелла, кивая.
— И я, — сказал Мейер.
— Не вопрос, — подытожил Уиллис.
Он начал входить во вкус. Он надеялся, что пьяница снова задаст вопрос о том, что случилось в гараже. Как любой хороший актер, Уиллис вдохновлялся реакцией публики. Его рост — метр семьдесят два — едва-едва удовлетворял требованию по росту для полицейских в этом городе, по крайней мере, когда он поступил на службу. С той поры требования изменились; теперь можно встретить полицейских и даже детективов, больше похожих на пожарные гидранты, чем на правоохранителей. Однако до недавнего времени Уиллис наверняка был самым маленьким детективом в городе; худощавый, с настороженным взглядом кокер-спаниеля на узком лице — юный двойник Фреда Астера с «особым следовательским» револьвером тридцать восьмого калибра вместо трости и умением выбивать ногами двери вместо умения выбивать чечетку на ступеньках лестниц.
Уиллис знал дзюдо не хуже, чем уголовный кодекс, и один мог уложить вора на землю быстрее, чем любые шестеро мужчин с кулаками. Он задумался, не перебросить ли сейчас одного из парней в масках через плечо — так, немного оживить действие. Но решил лучше рассказать, что же случилось в гараже.
— Я вытащил пушку, — сказал он и для наглядности вытащил револьвер из кобуры и помахал им в воздухе. — Эти два героя сразу заорали: «Не стреляйте!» Хотите знать почему? Потому что их стволы были не заряжены! Представляете? Идут на вооруженное ограбление и несут пустые пушки!
— Не-а, неинтересная история, — сказал ранее заинтригованный пьянчуга.
— Ну, потребуй деньги за билет обратно, — ухмыльнулся Уиллис. — Садитесь, панки, — велел он парням в масках.
— Мы скованы одними наручниками. Как мы сядем? — сказал один из них.
— На два стула, — сказал Уиллис, — как сиамские близнецы. И снимите эти дурацкие маски.
— Не снимай, — сказал один другому.
— Почему? — спросил тот.
— Мы не обязаны, — сказал первый. — Мы знаем свои конституционные права, — сказал он Уиллису.
— Я вам покажу права, — сказал Уиллис. — Меня могли застрелить, вы понимаете?
— Как? — удивился Мейер. — Ты же только что сказал, что пушки не были…
— Я имею в виду, если бы они были заряжены.
И тут из коридора со стороны мужского туалета в комнату вошел Дженеро.
— Кто выключил мое радио? — спросил он. Огляделся в поисках беременной проститутки, единственной из его заключенных, которой не оказалось в клетке, заметил, что она сидит на краю стола Хоуза, и быстро подошел к ней. — Давай-ка, сестренка…
Внезапно она закричала. Ее вопль напугал Дженеро до полусмерти. Он пригнулся и закрыл голову руками, словно попал под минометный обстрел. Крик напугал и пьяниц. Они завизжали так, будто вдруг увидели в своей клетке крыс или стаю летучих мышей.
Натужный вой женщины — разбивший, вероятно, все оконные стекла в радиусе восьми миль — разбил кое-что еще. Все мужчины в комнате — детективы, пьяницы и двое парней в масках — изумленно смотрели на водяной каскад между ног беременной проститутки. Пьяные решили, что она обмочилась. Уиллис и Хоуз, оба холостяки, тоже так думали. Карелла и Мейер, мужчины женатые и опытные, поняли, что у женщины отошли воды и она вот-вот родит. Дженеро, продолжая держать руки над головой, думал, что какое-то его неосторожное действие заставило даму описаться, и был уверен, что ему теперь велят идти в свою комнату и оставят без ужина.
— Madre de Dios! — испуганно вскрикнула женщина, хватаясь за живот.
— Вызывай «Скорую»! — крикнул Мейер Хоузу.
Хоуз схватил телефонную трубку и подергал рычаг.
— Скоро пойдет ребенок, — сказала женщина тихо, почти благоговейно, а затем аккуратно прилегла на полу возле стола Мейера.
— Дэйв, — сказал Хоуз в телефон, — нам нужна перевозка, быстро! У нас тут беременная, и она собирается рожать!
— Ты знаешь, что надо делать? — спросил Мейер Кареллу.
— Нет. А ты?
— Помогите мне, — произнесла женщина со спокойным достоинством.
— Ради Христа, помогите ей! — сказал Хоуз, повесив трубку.
— Я? — спросил Уиллис.
— Кто-нибудь! — сказал Хоуз.
Женщина застонала. Боль, пронзавшая живот, исказила ей лицо.
— Принеси горячей воды, что ли, — сказал Карелла.
— Откуда? — спросил Уиллис.
— Из канцелярии. Стащи немного кипятка у Мисколо.
— Помогите мне, — снова сказала женщина.
Мейер опустился на колени рядом с ней.
Телефон на столе Кареллы зазвонил. Он взял трубку.
— Восемьдесят седьмой участок, Карелла.
— Секунду, — сказал голос на том конце. — Ральф, прошу тебя, возьми мой телефон, пожалуйста!
В клетке у пьяниц внезапно стало очень тихо. Они прижались к сетке и наблюдали, как Мейер склонился над беременной женщиной. Они пытались расслышать слова, которые он шептал. Женщина снова закричала, но на этот раз они не стали ей вторить, а со страхом вслушивались и не смели издать ни звука.
— Простите, — произнес голос в трубке, — сегодня у нас телефоны как с ума посходили. Это Левин из Мидтаун-Ист. Мы приняли огнестрельное около полуночи, убита девушка по имени…
— Слушай, — сказал Карелла. — Не мог бы ты перезвонить чуть позже? У нас тут чрезвычайное происшествие.
— Это убийство, — сказал Левин так, будто одно это слово расчищало дорогу для действий, заставляло того, кто его услышит, бросить все свои дела и внять призыву к оружию. Левин был прав.
— Я слушаю, — сказал Карелла.
— Имя девушки — Салли Андерсон, — произнес Левин. — Оно тебе что-нибудь говорит?
— Ничего. — Карелла посмотрел в другой конец комнаты. Уиллис притащил из канцелярии не только кипяток Мисколо, но и самого Мисколо. Мисколо теперь стоял на коленях по другую сторону от женщины. Очевидно, Мисколо и Мейер собрались принимать роды.
— Я почему звоню, — сказал Левин, — похоже, это убийство связано с делом, с которым работаете вы.
Карелла придвинул к себе блокнот и взял карандаш, не в силах оторвать взгляда от того, что происходило в дальнем конце комнаты.
— Десять минут назад мне звонили из баллистики, — продолжал Левин. — Звонил Дорфсман, башковитый парень, очень внимательный. Насчет пуль, которые извлекли из грудной клетки и головы девушки. Это ведь ты работаешь по делу, связанному со «смит-вессоном» тридцать восьмого калибра?
— Да, — сказал Карелла.
— Убийство, да? Дело, с которым вы работаете? Ты отправлял пули Дорфсману, верно?
— Да, — сказал Карелла. Продолжая записывать, он смотрел через комнату.
— Они идентичны пулям, извлеченным из тела девушки.
— Ты уверен?
— Точно. Дорфсман редко ошибается. В обоих убийствах использовался один револьвер.
— Угу, — буркнул Карелла.
В другом конце комнаты Мисколо велел:
— Теперь тужься.
— Тужься сильней, — сказал Мейер.
— Насколько можешь, — сказал Мисколо.
— Так вот, я хочу знать, кто возьмет дело? — спросил Левин.
— Ты уверен, что револьвер тот же самый?
— На все сто. Дорфсман рассматривал пули под микроскопом десятки раз. Ошибки быть не может. Тридцать восьмой калибр, «смит-вессон».
— Мидтаун-Ист далеко от нас, — сказал Карелла.
— Знаю. И я не пытаюсь просто свалить на вас дело, поверь. Я просто подзабыл, что по такому случаю говорится в уставе.
— Если убийства связаны, то, наверное…
— О, они связаны, точно. Но вот твое оно или мое, это вопрос. Я имею в виду, вы приняли первый сигнал…
— Я должен уточнить у лейтенанта, — сказал Карелла. — Спрошу его, когда придет.
— Я уже спросил у своего. Он думает, что я должен передать дело вам. Наша занятость тут ни при чем, еще одно тяжкое нас не убило бы. Просто вы, наверное, уже…
— Так и есть, — сказал Карелла.
— И я не знаю, нарыли ли вы чего-нибудь…
— Не многое, — сказал Карелла. — Жертвой был мелкий кокаиновый дилер.
— Ну, а здесь жертва — девушка, танцовщица.
— Не наркоманка?
— Пока данных нет, Карелла. Потому и звоню тебе. Если дело мое, я начну работать. Если ваше, я отступлю.
— Вот так, вот так… — приговаривал Мейер. — Очень хорошо.
— Мы уже видим головку, — сообщил Мисколо. — Теперь тужься сильнее.
— Вот так, — снова сказал Мейер.
— Я уточню у лейтенанта и перезвоню тебе, — сказал Карелла. — А ты пока можешь прислать мне все бумаги по этому делу?
— Пришлю. Думаю, можно не напоминать, что…
— Первые двадцать четыре часа — самые важные, — наизусть процитировал Карелла.
— Ага. Так что, если дело мое, мне надо начинать уже сегодня.
— Я понял, — сказал Карелла. — Перезвоню.
— Тужься! — говорил Мисколо.
— Тужься! — говорил Мейер.
— О, мой бог! — стонала женщина.
— Идет, идет! — кричал Мейер.
— О, мой бог, мой бог, мой бог! — восторженно повторяла женщина.
— А вот и он! — воскликнул Мисколо.
Мейер взял на руки перемазанного кровью ребенка и хлопнул его по попке. Тишину комнаты пронзил торжествующий вопль.
— Мальчик или девочка? — шепотом спросил один из пьянчуг.
