Последний раз я говорил с Бетти в январе, когда угрожал ей продажей с разделом имущества, и она заявила: «Давай подавай в суд, Чарли». Сейчас, когда Бетти пригласила меня в большой дом, в котором прежде жила с Джейми, она вела себя приветливее. Конечно, я знал ее. Мы пересекались на вечеринках с коктейлями в городе. Невозможно, живя в таком городке, как Калуза, рано или поздно не встретиться с каждым из жителей. Бетти была в строгом сером брючном костюме; в треугольном вырезе жакета виднелась блузка коньячного цвета. Черные волосы, короткое каре. Темно-карие глаза. Она была не лишена привлекательности, но выражение лица, напряженное и замкнутое, свидетельствовало о готовом вспыхнуть гневе. Бетти прошла твердой, неженственной походкой — и это вызвало у меня в памяти слова Джейми о том, какой фригидной она была в течение тринадцати лет их брака. На террасе предложила мне кресло и сама села в кресло напротив. Внизу под нами океан с ревом обрушивал волны на полосу белого песка длиной в милю. Дом и вся эта территория являлись частью разводного соглашения. Кроме того, как сообщил Джейми, ей досталось двести тысяч долларов наличными и тридцать тысяч в год в качестве алиментов.

Бетти предложила мне выпить. Я отказался — было еще только половина двенадцатого. Она спросила, не хочу ли я кофе. Может, чай со льдом? И я опять отказался. Тогда, без всяких предисловий, Бетти заявила:

— Я хочу знать, что Джейми говорил полицейским.

— О чем?

— Обо мне.

— Только то, что вы когда-то были женаты.

— Тогда почему они пришли сюда и задавали мне вопросы? Он сказал им, что я могу иметь какое-то отношение к этим убийствам?

— Нет, он не говорил.

— Я тебе не верю.

— Ты должна была бы ожидать их визита. Визит к бывшей жене представляется вполне обычной процедурой в такой ситуации…

— Нет, это не было обычной процедурой! — возразила Бетти и, рывком поднявшись с кресла, принялась шагать по комнате.

— Бетти, по телефону ты сообщила, что хочешь поговорить с адвокатом Джейми. Я здесь. И я уже сказал тебе, что Джейми не говорил…

— Тогда почему они думают, будто я могла совершить это?

— Они заявили, что так думают?

— Интересовались, где я находилась прошлой ночью.

— И что ты ответила?

— Я находилась здесь.

— Тогда о чем ты беспокоишься?

— Они хотели узнать, был ли кто-нибудь со мной. Я ответила, что со мной никого не было, я сидела тут одна и смотрела телевизор. Я женщина, у которой нет мужа, мне сорок два года. Где, черт возьми, по их мнению, я могла бы быть в воскресенье поздно вечером?

— Бетти, я все еще не понимаю, почему…

— Не понимаешь? Они выясняли, какие передачи по телевизору я смотрела. Звонила ли я кому-нибудь, и звонил ли кто-нибудь мне, в котором часу я легла спать. Что, по-твоему, это означает?

— Обычные вопросы. Если ты действительно говорила с кем-нибудь по телефону…

— Я не разговаривала, черт подери, ни с одной живой душой всю ночь! Мой телефон не очень-то часто звонит все эти дни. — Взгляд ее стал мрачным, губы поджались. — Я одинокая женщина в городе, полном разведенных и вдов. Когда мужчины могут найти себе двадцатилетнюю в баре на пляже, им не очень-то нужны…

— Я имею в виду…

— Ты имеешь в виду, что телефонный звонок подтвердил бы мое алиби?

— Заметь, ты произнесла это слово, Бетти, не я.

— Я не нуждаюсь в алиби. Я не убивала эту суку.

— Ты сказала так в полиции?

— Да. Я видела, как они звонили в дверь после своего ухода. Одна из моих соседок потом сообщила мне по телефону, что они спрашивали, видела ли она свет в моем доме прошлой ночью. И стояли ли моя машина в гараже.

— А свет где-нибудь был включен?

— Только в комнате, где телевизор, со стороны пляжа. Никто с улицы не мог его видеть. И дверь гаража была закрыта, так что никто из моих соседей не знает, находилась я дома или нет.

— Но ведь ты была дома. Ты только что сказала.

— Да.

— Тогда зачем тебе так переживать, Бетти?

— Я не хочу быть втянута в эту историю. Я должна сохранять свою репутацию в городе, а это непросто для одинокой женщины. В моей жизни и без этого хватает трудностей. Джейми лишил меня достоинства, гордости, а теперь распускает свой длинный язык и намекает…

— Ему и в голову не приходит ничего подобного. Я присутствовал при его допросе полицейскими. Ни разу он не сделал ни малейшего… Послушай, Бетти, чего ты, черт подери, хочешь?

— Я скажу тебе, чего я не хочу. Не хочу, чтобы сюда ходили и спрашивали меня, где я была, и обращались со мной как с какой-то уголовницей только потому, что Джейми…

— Джейми ничего не говорил!

— Изволь ему это от меня передать! Ты скажешь ему, что если я услышу, что он осмелился хоть слово сказать кому-нибудь о том, что я, возможно, имею отношение к этим убийствам, я подам на него в суд за клевету, не успеет он и глазом моргнуть. Ты пойдешь и скажешь ему.

— И ты вызвала меня для этого?

— Да. Ты его адвокат. Предупреди его. Я не желаю, чтобы совали нос в мою личную жизнь. Достаточно того, что он унизил меня, когда выставил напоказ перед всем городом свою любовную интрижку, начав совместную жизнь со Златовлаской еще до того, как мы заключили соглашение. Этот сукин сын восемнадцать месяцев жил с ней в маленьком любовном гнездышке на Стоун-Крэб! Ты передашь ему мои слова, Мэтт. Ты предупредишь его…

— Передам.

— И скажи ему кое-что еще.

Бетти стояла спиной к океану, солнце было почти в зените, песок и вода ярко блестели. Она взглянула мне в лицо и произнесла:

— Скажи ему, что я рада их смерти.

— Вряд ли ты хочешь, чтобы я передал ему это, Бетти.

— Скажи ему, — процедила она. — Обязательно скажи.

Меня не удивило то, что Эренберг побывал у нее. Я пока мало знал о нем, однако подозревал, что он ничего не примет на веру в данном случае — ни алиби Джейми, ни показания его бывшей жены о том, где она находилась в ночь убийства. У меня не возникало сомнений, что вскоре Эренберг наверняка узнает о преждевременном уходе Джейми с игры в покер и о его последующем свидании с Кэтрин Бренет. Я понимал, что он не поверит в алиби Бетти только с ее слов. Если никто не видел света в доме прошлой ночью, если никто не мог подтвердить, что Бетти действительно находилась у себя, значит, она могла быть где угодно. И этим «где угодно» могла оказаться и Джакаранда-драйв, на которой убили Морин и детей.

Я размышлял обо всем этом на обратном пути в офис. Убийства были совершены в ярости, а уж ярости у Бетти Парчейз хватало. Я размышлял, не позвонить ли Эренбергу и передать ему ее слова, сказанные мне на пороге: «Скажи ему, что я рада их смерти». Но звонить ему мне не пришлось: когда я приехал в офис, Синтия сообщила, что Эренберг сам позвонил мне пять минут назад. Сын Джейми, Майкл, сознался в убийствах.

Полицейский участок в Калузе официально называется «Ведомство общественной безопасности» — эти слова написаны белыми буквами на низкой стене. Менее заметная надпись, выбитая справа на металлической входной двери и частично скрытая за кустами, гласит: «Полицейское управление». Здание построено из коричневого кирпича разных оттенков, и его строгий фасад разбивают лишь узкие окна, напоминающие ружейные бойницы в крепостной стене. В этом нет ничего необычного для Калузы, где все лето стоит жара, и большие окна только нагревают помещение и слепят глаза. Я вошел в здание и направился к двум девушкам, видимо, секретарям. Одна из них сообщила мне, что я могу найти детектива Эренберга и доктора Парчейза на третьем этаже, и затем позвонила детективу предупредить, что я иду к нему. Они с Джейми ждали меня в коридоре у выхода из лифта. Эренберг сразу произнес сочувствующим тоном:

— Я только что говорил доктору Парчейзу, как я ему соболезную.

— Мне бы хотелось поговорить с Майклом, — сказал я. — Наедине.

— Это, как правило, лучше всего, — заметил Эренберг.

Я ни на минуту не сомневался, что арест двадцатиодноголетнего Майкла Парчейза огорчил его. Он производил впечатление человека, который не умеет скрывать свои чувства или притворяться. Он был расстроен таким поворотом событий, и это было заметно по выражению его лица и по тому, как понуро опустились его плечи. Эренберг держал руки в карманах. Казалось, он чуть ли не стыдился того, что мы собрались здесь в ясный солнечный полдень для того, чтобы расследовать кровавые события прошлой ночи.

— Хорошо, — согласился Джейми, — но прошу, я бы хотел увидеть его прежде…

— Вы можете поговорить с ним перед тем, как мы его допросим, — произнес Эренберг, — но потом, кроме нас, туда будет допущен только его адвокат, если Майкл этого захочет.

— Вероятно, мне придется позвать адвоката по уголовным делам, — сказал я.

— Если молодой человек захочет, тогда позовете.

— Вы еще не говорили с ним?

— Как можно, сэр? — ответил Эренберг. Его лицо неожиданно выразило обиду.

— Вы сказали, он сознался в убийствах…

— Да, но офицеру, который арестовал его. Это произошло на месте задержания. Офицер не обязан был зачитать ему «Миранда — Эскобедо». Мы оповестили Майкла о его правах тотчас же, как он оказался здесь, в полиции. Он попросил, чтобы мы вызвали его отца. После долгих поисков мы смогли связаться с доктором Парчейзом в вашем офисе.

— Хорошо, — кивнул я, — позвольте мне поговорить с ним.

Эренберг провел нас в большую приемную, в которой доминировала оранжевая трубка пневматической почты, подобно гигантскому перископу торчавшая из пола наискосок от входных дверей. Напротив нас у стены с деревянной обшивкой располагался письменный стол, за которым сидела девушка, быстро стучавшая по клавишам пишущей машинки. Часы над ее головой показывали двенадцать пятнадцать.

— Он в кабинете у капитана, — сказал Эренберг. — Если присядете на скамью вот здесь, доктор Парчейз, я попрошу кого-нибудь принести вам чашечку кофе.

Он указал на скамью и повел меня мимо американского флага за напольную стойку, туда, где под прямым углом друг к другу в маленькой нише располагались еще две двери. Открыл ту, что слева, и я очутился в комнате. Дверь за мной захлопнулась.

Сначала мне показалось, будто кабинет пустой. У стены напротив стоял письменный стол, за ним — вращающееся кресло из зеленой искусственной кожи. На обшитой деревом стене над столом — несколько дипломов в рамочках. Позади стола — книжные полки, на верхней полке — трубка-кальян. Фотографии женщин в рамочках — я догадался, что это жена и дочери капитана. Краем глаза заметил Майкла Парчейза, сидящего на стуле справа от двери, и сразу направился к нему.

Майкл сидел, согнувшись, упираясь локтями и плотно сжав руки на коленях, опущенной головой почти касаясь полированной поверхности стола капитана. Он не поднял головы, когда я приблизился. Его глаза по-прежнему смотрели в стол, где вытянулись в ряд полдюжины полароидных фотографий чернокожей девушки, словно шестеро близнецов. Майкл был в запачканных кровью синих джинсах и окровавленной белой футболке. На сандалиях запеклась какая-то смесь, вероятно, из высохшей крови и песка. Песок был и на свалявшихся волосах, кровь — на щеке, кровь и в изгибе ушной раковины.

— Майкл, — произнес я.

Он взглянул на меня: карие глаза казались огромными на его узком лице. Он вяло кивнул и снова уставился на фотографии черной девушки. Мне не верилось, что он действительно смотрел на них. Я чувствовал, что Майкл не хочет встречаться со мной взглядом.

— У меня к тебе несколько вопросов, — произнес я. — Ты убил Морин и твоих сестер?

Он кивнул.

— Майкл, я хочу, чтобы ты говорил. Прошу тебя. Отвечай «да» или «нет». Ты убил Морин?

— Да, — хрипло сказал он и, прочистив, горло, повторил: — Да.

— И девочек?

— Да.

— Кому ты сообщил об этом?

— Копу.

— Какому?

— Который меня арестовал.

— Где это было?

— На Сабал-Бич.

— В котором часу?

— Около десяти. Точно не знаю. У меня не было часов.

— Ты больше никому про это не говорил?

— Нет.

— Майкл, я хочу вызвать к тебе адвоката по уголовным делам. Мне не хватает квалификации и опыта, чтобы самому взяться за такое дело. Лучший в городе адвокат по уголовному праву, пожалуй, Бенни Фрайд. Я собираюсь пригласить его к тебе. Хочу, чтобы он приехал немедленно.

— Нет. — Майкл покачал головой.

— Я советую тебе это как твой поверенный…

— Вы не мой поверенный, никто вас не просит. Вы мне не нужны, и мне не нужен адвокат по уголовному праву. Я убил их.

— В этом штате наказание за убийство первой степени — это…

— Отлично, пусть!

— Электрический стул.

— Пусть.

— Майкл, они вот-вот начнут допрашивать тебя. Я хочу вызвать Бенни до этого. Он мой друг, и мне кажется разумным, чтобы Бенни…

— Он мне не нужен. Не вызывайте его, не надо.

— Что конкретно ты сказал полицейскому, когда он арестовал тебя?

— Не помню.

— Сказал, что кого-то убил?

— Да.

— Сообщил, кого именно ты убил? Сказал, что убил Морин Парчейз, Эмили и Еву Парчейз?

— Нет, не говорил.

— А что именно ты сказал, можешь вспомнить?

— Что сделал это.

— То есть?

— Убил их.

— Это точно были твои слова? Ты сказал: «Я сделал это, я убил их?»

— Какая разница? — крикнул он, вдруг вскочив со стула. — Я сделал это, я сделал это, чего вам еще надо?

— Мне надо знать, что ты сказал тому полицейскому.

— Он наткнулся на меня в лесу. Я спал там.

— В каком лесу?

— За Сабал-Шорз. В сосновом лесу вниз по горе. К северной части пляжа.

— Возле дома твоего отца?

— Да. Идешь по Джакаранда-драйв, перелезаешь через цепь, которая протянута поперек дорожки на Уэст-лейн. И ты в сосновом лесу. Я спал там, когда он меня заметил.

— Он разбудил тебя?

— Да.

— Ты говоришь, это было около десяти?

— Я же вам сказал, что у меня не было часов. Я не знаю, в котором часу это происходило.

— Ладно, он разбудил тебя, а дальше?

— Спрашивал, что я там делаю. Я ответил, что спал.

— А потом?

— Он спросил, есть ли у меня какое-нибудь удостоверение личности. Я показал ему свои водительские права, и он взглянул на мою фотографию — когда я фотографировался, у меня была борода, и он что-то сказал на сей счет. Забыл, что именно… Послушайте, какой во всем этом смысл? Давайте уже покончим с этим, пожалуйста.

— С чем покончим? Майкл, тебя хотят судить за убийство!

— Я знаю, в чем меня хотят обвинить.

— Расскажи мне, что было с полицейским.

— Зачем?

— Потому что я хочу знать, что ты ему сказал, хочу понять, что навело его на мысль, будто ты убил Морин и…

— Мысль? — повторил Майкл, закатив глаза и покачав головой. — Это не мысль, а факт. Я убил их. Неужели трудно понять? Я убил их, и я хочу сознаться в преступлении и покончить с этим. А вы хотите выяснить, что я сказал тому чертовому полицейскому. А сказал я ему следующее: что я убил их. И вам я тоже говорю: я убил их.

— Именно эту фразу ты произнес?

— Ох, ну и человек — вы никогда не сдаетесь, да? — вздохнул Майкл. — Я показал ему права, ясно? Он взглянул на бороду на фотографии. Спросил, сбрил ли я бороду или что-то подобное, и я ответил: «Да». А потом он сказал: «Вас зовут Майкл Парчейз?» — «Да, меня зовут Майкл Парчейз». Полицейский взглянул на меня и уточнил: «Вы имеете какое-то отношение к доктору Парчейзу?» И я ответил: «Да, я его сын». — «Сколько времени вы находились здесь, в этом лесу, Майкл?» Я ответил, что не помню. Просто пришел сюда и уснул. Тогда он спросил, когда я пришел, и я ответил, что, наверное, прошлой ночью. Он поинтересовался: «Когда именно прошлой ночью?» Я повторил, что не помню. Он сказал: «Откуда у вас кровь на одежде, Майкл?» Я взглянул на него, он… он смотрел мне прямо в лицо, и он опять спросил: «Откуда у вас эта кровь на одежде, Майкл?» А я произнес: «Это я сделал».

— А потом?

— У него на поясе была рация, он включил ее и позвал кого-то, чтобы выехали сюда срочно, мол, поймал убийцу.

— Он произнес это слово?

— Какое? «Убийца»?

— Да.

— Не знаю. Он сказал «тот, кто убил» или «убийца».

— Хорошо, Майкл, теперь слушай меня. Если не хочешь вызывать адвоката, который поможет тебе больше, чем я, то хотя бы делай то, что я прошу. Эренберг будет задавать тебе вопросы о прошлой ночи. Ты должен хранить молчание, Майкл. Это твое право. Они уже зачитали тебе твои права один раз и, уверен, будут читать опять, перед тем как начнут допрос. И они скажут, что твое право — хранить молчание. Я хочу, чтобы ты не сказал больше ни единого слова обо всем этом. Ни одного. Ты понял?

— Да, — кивнул он, — но это не то, чего я сам хочу.

— Майкл…

— Я хочу рассказать им.

Джейми ждал меня, когда я вышел из кабинета. Я кратко сообщил ему, что сказал его сын, он кивнул и спросил Эренберга, можно ли ему сейчас поговорить с Майклом. Тот позволил ему войти в кабинет. Как только за Джейми закрылась дверь, я произнес:

— Мистер Эренберг, молодой человек готов дать показания вопреки моему совету. Я ничего не могу поделать, но мне бы хотелось в любом случае присутствовать во время допроса.

— Со своей стороны я согласен, — сказал Эренберг, — но мне бы хотелось обсудить с вами несколько моментов, пока отец находится с ним. Я поговорил с людьми, игравшими в покер прошлой ночью. Похоже, доктор вовсе не проигрывал перед уходом, как он заявил мне, а, наоборот, выиграл шестьдесят или семьдесят долларов. Он сказал другим игрокам, что устал и хочет пойти домой. Звучит неправдоподобно, ведь человек после этого провел полтора часа за выпивкой в баре. Не известно, где он находился после ухода с игры в покер, но я знаю, что он лгал о том, что проиграл, и предполагаю, что о посещении бара тоже. Мне не удалось пока встретиться с барменом, работавшим прошлой ночью, но я пообщался с владельцами сегодня утром. Милая пара, они сказали мне, что прошлой ночью в баре было не особенно людно: полдюжины посетителей в то время, когда, по словам доктора Парчейза, он сидел там. Вероятно, если я похожу с его фотографией или даже устрою личную ставку с барменом или кем-то, кто у них там развлекает клиентов, кто-нибудь его да узнает. Это если он действительно находился там. А между тем хотел бы я знать, зачем он лгал мне? Думаю, вы спросили его. Имеет ли он какое-нибудь отношение к убийствам?

— Я спрашивал его.

— Предполагаю, что он ответил вам то же самое, что и мне: он этих убийств не совершал.

— Да, именно так.

— То же самое сказала и его бывшая жена. Я ходил к ней сегодня утром. Она утверждает, что была дома прошлой ночью. Но вот в чем проблема: никто из соседей не смог подтвердить, находилась она дома или нет. Конечно, она может перечислить все телевизионные передачи того вечера, но всякий их легко почерпнет из телевизионной программы. Я говорю вам все это, мистер Хоуп, потому что не понимаю, что происходит с молодым человеком, сразу же признающимся в том, что он совершил убийства. Я буду допрашивать его сейчас, как только отец закончит разговор, но пока что все выглядит так, будто я имею дело с человеком, который лжет о том, где он был во время преступления. И с женщиной, утверждающей, что была дома.

— Ты, жалкий сукин сын! — раздался голос Джейми.

Слова доносились из-за закрытой двери кабинета капитана. Болезненная гримаса появилась на лице Эренберга, когда, повернувшись, он тяжело двинулся по направлению к двери, словно вспышка Джейми, не будучи неожиданной, создавала дополнительную проблему. Когда он приблизился к двери, Джейми крикнул: «Я убью тебя!» — и Эренберг отреагировал на угрозу немедленно. Казалось, он был готов нажать на дверь своим массивным плечом, как полицейские в боевиках, врывающиеся в подозрительную квартиру. Эренберг схватился за ручку и действительно нажал плечом, как тараном, только безобидным. Дверь широко распахнулась, он ринулся в комнату, туда, где боролись около стола Джейми и Майкл.

Джейми держал сына за горло. Его лицо было мертвенно-бледным, рот сведен в гримасе, обнажившей зубы, глаза красные от ярости. Майкл в вытянутых руках отца выплясывал судорожную джигу, снова и снова наступая на фотографии черной девушки, которые раньше лежали на столе, а теперь в беспорядке валялись на полу. Его лицо налилось кровью, он задыхался под сжимающимися пальцами Джейми. Эренберг захватил левой рукой плечо Джейми и, крутанув его назад, оттащил от сына. Я был уверен, что он готов смазать Джейми кулаком по физиономии. Логичными казались два приема: крутануть левой и ударить правой. Но вместо того чтобы ударить его, Эренберг вытянутой правой рукой схватил Джейми за отворот его спортивного пиджака, накрутив материю на кулак. Без всяких усилий он прижал его к стене. И сказал очень спокойно:

— А теперь, доктор, остыньте немного.

— Я убью его! — крикнул Джейми.

— Нет, вы не хотите никого убивать, — произнес Эренберг.

— Убью ублюдка!

В другом конце комнаты Майкл все еще хватал ртом воздух.

— Ты в порядке? — спросил Эренберг, и тот кивнул.

— Тогда я хотел бы поговорить с тобой, если не возражаешь.

— Да, — сказал Майкл, — хорошо.

— Ты чудовище! — заявил его отец.