Никак не закончится поход по Санкт-Петербургу, который начали Маяковский и Бурлюк на набережной Невы летом тысяча девятьсот двенадцатого года.

Когда будущие футуристы спасались от жары пивом, сидя возле Адмиралтейства, — рабочие разбирали деревянный Дворцовый мост. Новая переправа из камня и стали должна была стать главной в Российской империи. Современный разводной мост навели между властью и деньгами: связали официальную резиденцию императора — Зимний дворец с цитаделью финансовых воротил — Биржей.

Первая мировая война умерила размах проекта, и без особых торжеств новую переправу открыли через неделю после того, как мимо провезли труп Распутина. Так и оставили на Дворцовом мосту деревянные перила — сперва до Февральской революции, потом до событий октября… Доски ограждений собрались заменить на скромное чугунное литьё только в 1939 году, накануне Второй мировой.

В 1977-м, наконец, исчезли с моста дощатые хибарки для смотрителей — во время праздничных салютов их опасными гроздьями облепляли зрители. Трамваи бегали по здешним рельсам с Невского проспекта на Васильевский остров до конца девяностых, а в начале двухтысячных две остроумные девушки придумали интересный проект. Теперь каждое лето по ночам, когда петербургские мосты разводятся, на вздыбленный пролёт Дворцового проецируют мультфильмы. Этот экран под открытым небом — один из самых больших в мире.

Вниз по течению Невы, в полумиле от Дворцового моста, в ночь Октябрьского переворота стояла ошвартованная «Аврора». Крейсер первого ранга участвовал в Цусимском сражении. Балтийская эскадра погибла, как и предрёк Распутин, но «Авроре» удалось ускользнуть от японцев. Крейсер вернулся на Балтику и стал учебным судном. С гардемаринской командой он обошёл полмира и три океана: Атлантический, Индийский и Тихий. В двенадцатом году волей императора «Аврору» включили в состав международной эскадры держав-покровительниц Крита, и целый год крейсер сторожил покой в Средиземноморье.

«Аврора» прибыла в Петроград под конец 1916 года для ремонта. К весне на крейсере поставили новые паровые котлы Бельвилля — родственники лимузинов Delaunay-Belleville, которые так нравились последнему императору и первому председателю Совнаркома.

Весной 1917 года озверелые матросы убили капитана и захватили корабль. Двадцать пятого октября, без четверти десять вечера, плюнулась дерьмом пушка с Нарышкина бастиона. По команде комиссара носовое орудие «Авроры» выстрелило холостым зарядом — от которого, впрочем, повылетали стёкла соседних дворцов на Английской набережной. Этот сигнал и считается началом Октябрьского переворота: тогдашние петроградские события стали называть Великой Октябрьской социалистической революцией только в конце тридцатых годов, а до тех пор слово переворот всех устраивало. Мол, всё в стране решительно перевернулось, и возврата к прошлому не будет. Первые лица Советской России пользовались термином Октябрьский переворот даже в пятидесятых.

Во время Великой Отечественной войны демонтированные башенные орудия крейсера «Аврора» использовали на суше. Сам корабль с осени 1941 года лежал на дне Финского залива, подбитый и затопленный в порту Ораниенбаум.

В 1948-м поднятый со дна крейсер ошвартовали на вечной стоянке в разливе Невы у Большой Невки. В середине восьмидесятых его увели на капитальную реставрацию, и после возвращения не утихают споры: действительно ли петербуржцы и туристы видят крейсер «Аврора», или на излёте советской власти один из главных её фетишей подменили другим кораблём этой же серии — например, «Палладой». А может, крейсеру досталось днище «Дианы», а палубные надстройки были сохранены? Неясности остаются не только в деталях гибели Распутина…

…хотя некоторые из этих деталей неожиданно стали известны следователям ленинградского Полномочного представительства ОГПУ. Весной 1931 года чекисты расследовали очередной контрреволюционный заговор бывших офицеров. Свидетелем по делу проходил крестьянин Орловской губернии Фёдор Семёнович Житков, служивший буфетчиком Александринского театра и позже — официантом лавки № 99 Ленсельпрома.

Шестидесятилетний свидетель оказался словоохотливым. Вместо того чтобы давать показания на офицеров, поведал о событиях ночи убийства Григория Распутина. Рассказал, как по рекомендации княгини Белосельской попал к великому князю Дмитрию Павловичу. Как трудился буфетчиком лейб-гвардии Павловского полка. Как носил любовные записочки великого князя — и как служил обед в Юсуповском дворце вечером шестнадцатого декабря. Больше всего ему запомнилось то, что вместо обычных десяти рублей взволнованный Дмитрий Павлович заплатил за работу целую сотню.

С показаний Житкова гриф секретности сняли через семьдесят лет, когда реабилитировали тысячи замученных чекистами людей. Фёдора Семёновича среди них не было: ему посчастливилось вырваться из застенков, но он всё равно погиб — умер от голода в лютом январе 1942 года в блокадном Ленинграде.

А в 1931-м, когда бывшего буфетчика Житкова допрашивали следователи ОГПУ, в Ленинграде для чекистов начали строить «Большой дом». Место выбрали на Литейном проспекте — там, где раньше стоял столичный Окружной суд. Здание суда в феврале 1917-го сгорело дотла: его подожгла разгулявшаяся толпа. С горсткой солдат и жандармов погромщикам пытался помешать офицер Перебейнос. Его растерзали в клочья, так что родственникам даже хоронить было нечего.

Тогда горели не только суды: пожары бушевали в доме Министерства внутренних дел, доме военного губернатора и министра двора Фредерикса. Из разгромленных тюрем разбежались уголовники. Первым делом они стали грабить и заодно уничтожали следы своих прежних подвигов. Заполыхало здание Охранного отделения и два десятка полицейских участков.

Пожары спасли от расправы немало революционеров, которые числились агентами в картотеках охранки: как и черносотенцы, они не брезговали сотрудничеством с тайной полицией. Сгоревшие архивы сохранили жизни шпикам и филёрам, которые ещё несколько месяцев назад топтали за Распутиным — Свистунову, Терехову и десятку других. Вскоре многие уже служили советской власти: ей такие специалисты были ещё нужнее, чем прежней. Даже во время блокады на Ленинград приходились всего тысяча двести кадровых офицеров-чекистов — и больше тридцати тысяч агентов-осведомителей.

В мае 2008 года на Марсовом поле установили большой памятный крест. С полуденным выстрелом пушки началась панихида. Поминали петроградских городовых, принявших мученическую смерть в дни Февральской революции. Жертвой озверевшей толпы оказался Власюк, который слышал, как стреляли в Распутина во дворе на Мойке. Насмерть забили его напарника Ефимова. В те дни расстался с жизнью городовой Кордюков, бляха № 1876, нашедший труп государева мужика в полынье на Малой Невке. Вслед за выстрелом князя Юсупова — первой пулей революции — выстрелы загремели по всей столице, а там и по всей стране. Вот ещё дела, единожды начав которые, трудно кончить: грабёж и безнаказанные убийства под прикрытием коммунистических лозунгов.

Джордж Бьюкенен служил чрезвычайным и полномочным послом британского Соединенного Королевства в Санкт-Петербурге при дворе императора Николая Второго. В мемуарах он сокрушался о причинах, которые сделали гибель Российской империи неотвратимой.

Понятно, зачем дипломат говорит о патриотизме. А слова о фатальной ошибке — камень в огород главы Имперской службы разведки и безопасности Вернона Келла. Ведь это он, не сделав ни одного выстрела, чужими руками убрал неудобную фигуру — и вызвал вслед за юсуповской пулей нескончаемый свинцовый дождь, истребивший миллионы людей.

Позже Вернон Келл благополучно добрался до родной Британии, но в российские дела вмешивался ещё не раз.

В 1924 году он провёл виртуозную провокацию, опубликовав фальшивое письмо одного из руководителей Советской России с подробными инструкциями: как свергнуть британскую монархию. Правительство Соединённого Королевства тут же расторгло межгосударственные договоры с Россией.

Длинные руки Вернона Келла дотянулись даже до Китая. В 1927 году его интриги привели к обыску в пекинском офисе англо-советского торгового акционерного общества «Аркос». Китайцы изъяли множество секретных документов, а в руки британской разведки попала российская дипломатическая почта, шифры сотрудников посольства и шпионские материалы.

Келл дослужился до генерал-майора и был возведён в рыцарское достоинство. Он стал сэром Верноном Джорджем Вальдгрейвом Келлом — и полубогом для сотрудников. В 1939 году к нему на службу поступил симпатичный молодец, который раньше учился в Итонском колледже, как и сын великого князя Михаила Александровича от Натальи Вульферт. Кузница политической элиты отличалась пуританскими нравами, и молодого британца исключили из колледжа за интрижку с барышней. Отец его погиб в Первую мировую — некролог для газеты Times написал сам Черчилль. Он же рекомендовал теперь сына своего погибшего друга ещё одному другу, главе разведки Вернону Келлу.

Нового сотрудника звали Йэн Флеминг. Он благоговел перед начальником и жадно впитывал истории о легендарном разведчике, для которого не существовало ни государственных границ, ни закрытых дверей, ни невыполнимых заданий…

…а после того, как Йэн Флеминг оставил службу в разведке, из-под его пера появился подтянутый супергерой в форме офицера британского королевского флота; неотразимый любимец женщин, вхожий в высший свет и легко расправляющийся с врагами. Звали этого героя — Бонд, Джеймс Бонд. Флеминг списал агента 007 со своего кумира Келла, Вернона Келла.

Неутомимый Вернон создал разведывательную службу МИ-5 и бессменно руководил ею три десятка лет, до конца весны 1940 года. О его истинной роли мало кто знал. Лишь в 2005 году служба немного приоткрыла тайну, обозначенную литерой «К» в секретных документах. Вернона Келла узнали в лицо: его портрет появился на официальном интернет-сайте разведки. После увольнения сэр Вернон снял погоны, уехал в Париж и свой век доживал по соседству с семьёй князя Феликса Юсупова.

Во время Первой мировой войны Келл насмехался над американской разведкой с несколькими сотрудниками и грошовым бюджетом. К началу Второй мировой Америка поняла свой просчёт и наверстала упущенное. Не остановились американцы и дальше. Сегодня аббревиатура ЦРУ известна в мире не хуже самых знаменитых торговых марок.

Австрийский разведчик Максимилиан Ронге, планы которого Вернон Келл разрушил в Петербурге зимой 1916 года, тоже сумел возвратиться из России на родину. Через пятнадцать лет он написал книгу «Война и индустрия шпионажа» о расследовании дела полковника Редля и опыте своей работы. В конце тридцатых книгу издали даже в России — здесь она называлась «Разведка и контрразведка». Не было, пожалуй, ни одной секретной службы во всей Европе, где не изучали бы творение Ронге со всем возможным вниманием. Тем большей сенсацией стало известие о том, что Альфред Редль — никакой не шпион.

Ещё в 1903 году русскому военному атташе в Вене удалось завербовать офицера австрийского Генерального штаба. Десять лет агент за очень щедрую плату поставлял бесценную информацию в штаб Киевского округа и в Петербург — в Главное управление Главного штаба. Он становился безымянным героем секретных донесений.

Со смертью Редля работа агента не прекратилась. Даже после начала войны он встречался с эмиссарами русской разведки в нейтральной Швейцарии и продолжал передавать сведения. Вербовщик тоже опроверг то, что агентом был Редль…

…но работа Ронге в любом случае считалась успешной. Он стал начальником разведывательного бюро императорского и королевского Генерального штаба Австро-Венгрии, когда был уволен полковник Урбански.

Максимилиан энергично продолжал дело, которому обучил его Альфред Редль. Создавал эффективную службу радиоперехвата. Разрабатывал систему пограничного контроля. Занимался пропагандой для разложения войск противника: например, издал брошюру о зверствах русских войск и воззвание к солдатам, приуроченное к годовщине Кровавого воскресенья. Подрывная литература доставлялась на российскую территорию не только агентами. Ронге придумал переправлять брошюры через линию фронта на детских воздушных шарах. В Ставке Верховного главнокомандования этим трюком возмутились и расценили его как низкий манёвр.

После Первой мировой Австро-Венгрия рассыпалась на несколько самостоятельных государств. Книгу свою Ронге написал уже как частное лицо, отойдя от дел. Он вызвал недовольство бывших коллег тем, что, по их мнению, раскрыл многие секреты спецслужб. В середине тридцатых Максимилиана снова пригласили возглавить разведку и контрразведку австрийской армии — близилась Вторая мировая война.

К этому времени у России вдоль Финского залива осталась только Чухландия: финская Финляндия превратилась в самостоятельное государство. Новую страну возглавил бывший кавалергард и генерал-лейтенант русской армии, Георгиевский кавалер барон Карл Густав Эмиль Маннергейм.

Густав Карлович Маннергейм, самый русский немец из финнов. Знаток лошадей и любимец женщин, не знавший ничего вкуснее чарки водки с редкой для Европы закуской — ломтиком чёрного ржаного хлеба, на котором лежит кусок селёдки. Традиционную русскую рюмку в Финляндии до сих пор называют — глоток маршала.

Когда-то он воевал против немцев: Двенадцатая Кавалерийская дивизия под командованием генерала Маннергейма украшала Второй Кавалерийский корпус Хан-Гуссейна. Бок о бок с Маннергеймом сражалась Кавказская конная туземная дивизия во главе с младшим братом российского императора — великим князем Михаилом Александровичем.

Командир Дикой дивизии отказался наследовать императорский трон и погиб, убитый двумя выстрелами в голову в лесу под Пермью. А командир Двенадцатой — стал вождём финской нации, президентом и председателем Совета государственной обороны Финляндии. Приютил свою давнюю знакомую — фрейлину Анну Танееву-Вырубову.

Маршал Маннергейм, воспитанный в петербургском Николаевском кавалерийском училище, воевал против Советской России в 1939-м и 1940-м, а через год вместе с гитлеровской группой армий «Север» блокировал Ленинград.

Тогда погибло больше миллиона горожан и, может быть, впервые с октября 1917-го ценность человеческой жизни для чекистов ненадолго возросла. В уголовных делах жителей блокадного города иной раз появлялась запись: Дело закрывается ввиду сильной истощённости обвиняемого. Но слишком наблюдательных не щадили.

Автор этих дневниковых строк, ленинградский учитель, в начале 1942 года расстрелян за контрреволюционную пропаганду и упаднические настроения. Тогда же в блокадном городе на запасах бумаги фабрики Гознака отпечатали двухсоттысячный тираж стихов Маяковского.

Трудно закончить рассказ о любимом городе. Вот и Осип Мандельштам не любил свёрнутых рукописей: иные из них тяжелы и промаслены временем, как труба архангела.

Хочется ещё немного подержать свою рукопись — открытой.

Хочется ещё раз войти под своды собора Петропавловский крепости — усыпальницы российских императоров — и вздохнуть о былом Петербурге, который вслед за своей цитаделью превратился в некрополь российской имперской культуры.

Хочется заглянуть во дворец на Миллионной, где жил почитатель Григория Распутина — князь Путятин-старший. Где сестра одного из убийц Распутина, великая княжна Мария Павловна, встретила будущего мужа — князя Путятина-младшего. Где в марте 1917 года окончилась императорская власть в России.

Хочется пройтись по Кирочной улице, где служил Перебейнос и где жил Распутин. Где ездили в Таврический дворец первые российские депутаты. Где кирху Анны Лютеранской, давшую улице название, превратили в кинотеатр «Спартак», а позже — в ночной клуб с незамысловатым названием Magic. Где на месте разрушенной церкви Косьмы и Дамиана построили школу, в которой детей по сей день учат Родину любить — уничтожив памятник воинам, которые отдали жизни за Отечество.

Хочется выйти на улицу Жуковского, которой Маяковский предрекал переименование в свою честь, потому что здесь он застрелился у двери любимой. Пророчество не сбылось: улица сохранила имя. А вот Надеждинскую, где Володя снял квартиру, чтобы быть ближе к Брикам, в 1936 году действительно назвали улицей Маяковского. Там он пытался стреляться из «браунинга» Феликса Юсупова, выпустившего первую пулю русской революции в печень Григория Распутина.

Хочется свернуть с Жуковского в Эртелев переулок, ставший улицей Чехова…

Про многие, очень многие известные и неизвестные места в Петербурге хочется рассказать. Но это, наверное, придётся сделать в других книгах. И подобрать для рассказа достойные истории и достойных персонажей. Потому что героем романа город всё же быть не может.

Жители, гости его — могут, а сам город — нет. Он может быть только фоном для истории, роскошной декорацией. Может нравиться — и может не нравиться. Может быть добрым и злым, красивым и ужасным, принимать нас — и отталкивать. А мы можем быть с ним знакомым или видеть в первый раз. Любить его — и ненавидеть…

Миллионы людей живут в Петербурге. Миллионы и миллионы каждый год приезжают сюда. Книги уже не издаются такими тиражами, сколько есть видевших и знающих эти дома и дворцы, эти набережные и проспекты. Поэтому, вскользь упоминая какое-нибудь название или сообщая о том, что один герой двинулся вправо, а другой выкрутил руль и повернул влево, можно быть уверенным: читатель не заблудится…

…и на этом самое время закончить главу, воздав должное мудрости выдуманного петербуржца Козьмы Пруткова: Нельзя объять необъятное.