Глава XXXVII. Конец пути
У Мариинского дворца Дмитрий Павлович повернул по Вознесенскому проспекту в сторону Невы. Постовой проводил взглядом одинокий лимузин, кативший мимо Адмиралтейства, вдоль Александровского сада, к Дворцовой площади и Зимнему дворцу.
— Не знаете, когда, наконец, мост откроют? — спросил Келл.
— Обещали до Нового года, — откликнулся Пуришкевич.
Главный мост Российской империи, ведущий от главного проспекта империи — Невского, и главного дворца империи — Зимнего, к главной Бирже империи — на Стрелку Васильевского острова, печально свидетельствовал тяжёлое положение России и две её главные беды: воровство и волокиту.
Общество Коломенских заводов подряжалось выстроить Дворцовый мост к зиме тринадцатого года. Но из-за чиновников, крадущих и волынящих на каждом шагу, в срок не успели, а потом началась война. И стояли теперь гранитные махины опор с широченными стальными пролётами, стесняясь уродливых дощатых ограждений и убогих фонарей. Власти же, махнув рукой, решили открыть мост таким, как есть. Когда ещё в опустевшей казне сыщутся деньги, чтобы закончить стройку?
— Здесь же пять минут всего — и мы на Петроградской! — посетовал Дмитрий Павлович. — А придётся круг давать…
Когда бы через мост можно было проехать — они вмиг перенеслись бы через Большую Неву на Васильевский остров. А там по краю острова, именуемому Стрелкой, мимо Биржи и ростральных колонн, Биржевым мостом через Малую Неву — на Петроградскую сторону. Если же доехать до Тучкова моста — он приводит в створ Большого проспекта Петроградки, совсем близко к тому месту, которое наметил Келл…
…но въезд на мост преграждали рогатки. Трепеща императорскими флажками, автомобиль свернул на Дворцовую набережную и двинулся вдоль фасада Зимнего дворца в сторону Троицкого моста.
Маяковского передёрнуло. Ему вспомнилась испепеляющая жара, которой встретила его столица в первый приезд. Тогда на мосту копошились рабочие, а сам он сидел у воды, изнывал от жажды и в ожидании Бурлюка коротал время за статьями о разгроме российской футбольной команды… Как же давно это было, и сколько с тех пор невской воды утекло!
Володя перебрался из Москвы в Петроград, став столичным жителем. Читал свои стихи уже не Бурлюку по ночным бульварам, а состоятельной публике со сцены: фармацевты валом валили на Маяковского и хорошо платили. Старый Дворцовый мост разобрали по брёвнышку — место плоской деревянной переправы занял широченный стальной разводной горб. И над былыми олимпийскими страданиями осталось только невесело посмеяться.
Тогда репортёр писал: Команда на команду — это маленькая армия на армию, это народ на народ; каждая команда — это воплощение государства… Теперь уже не капитаны команд вели за собой по десятку товарищей, но императоры бросали в бой многомиллионные армии. Народ в самом деле шёл на народ.
Тогда шестнадцать безответных голов, пропущенных в схватке с германцами на футбольном поле, казались трагедией. Теперь полями сражений покрылась вся Европа, а спортивные репортажи уступили место военным сводкам о каждодневной гибели многих тысяч солдат. И ужасало то, что даже к этому люди постепенно привыкли…
Пуришкевич, попирая коротенькими ножками тело под синей шторой, чувствовал себя вполне комфортно. Они с Келлом закурили сигары. Скоро Лиля закашлялась, и Келл приоткрыл окно. Дым потянуло в щель, но от сквозняка сделалось совсем холодно.
Ужас положения Лиля до конца поняла только сейчас. Несколько вооружённых мужчин, решительно настроенных и упивающихся собственной безнаказанностью, везут их с Володей ночью в безлюдное место. Они только что жестоко расправились с Распутиным и собираются утопить его труп. Но что будет со свидетелями убийства?
Лиля замерла в неловкой позе, а в её затёкших ногах, как мешок с тряпьём, лежал мертвец. Человек, которого она знала и с которым виделась буквально накануне. Сибирский мужик Распутин, в которого всадили несколько пуль и после смерти изувечили кастетом. Григорий Ефимович, который ещё совсем недавно был живым, называл её миленькая и кормил свежайшими бисквитами…
— Зачем вы его убили? — вдруг спросила Лиля. Чтобы не сойти с ума, ей надо было о чём-то говорить.
Келл опередил Пуришкевича с ответом.
— Он мешал.
— Кому?
— Нам. Вам. Всем. Он мешал России. Мешал царю. И был германским шпионом. Этого достаточно.
— Но кто дал вам право убивать?
— Это не убийство, а миссия, возложенная историей! — велеречиво произнёс Пуришкевич, потрясая в воздухе сигарой. — Чистоплюи только и могут, что судачить по углам. Распутин — злая сила! Распутина необходимо убрать! Надо спасти Россию от Распутина… Но сделать это смогли только мы. Мы, настоящие патриоты — люди действия! Мы не боимся испачкать рук в крови врага!
Лиля старалась держаться подальше от лежащего на полу покойника. Ей казалось, что кровь продолжает сочиться из растерзанного тела, пропитывает штору и марает всё, что прикасается к синему свёртку.
— Но зачем же… так? — спросила она, и Келл поинтересовался:
— А как иначе?
— Не знаю. Но без крови. Может, ядом…
— Браво! — кивнул британец. — Вы, должно быть, читаете много детективов. Арсен Люпен, Ник Картер, Шерлок Холмс, Нат Пинкертон, да?
— Отличная мысль! Пригласить Гришку на чай, а в пирожные напихать цианистого калия! — весело предложил Пуришкевич, пыхнув сигарой.
— Он не ел пирожных. Он вообще сладкого не ел, — сказала Лиля и прикусила язык.
Келл насторожился.
— Откуда вы знаете? Вы были с ним знакомы?
— Нет, — проклиная себя, ответила Лиля, — мне одна подруга рассказывала… и потом, пост ведь Рождественский… нельзя…
— Цианистый калий себя запахом выдаёт, — обернулся к ним Маяковский. Стекло между передними сиденьями и салоном было опущено. Володя вспомнил книжку про яды, которую читала Тоня, и вклинился в разговор, тоже будучи не в силах молчать. — Он миндалём пахнет. Но может не подействовать. Дозу надо правильную знать. И ещё от него противоядия бывают.
Келл отвлёкся от неосторожного заявления Лили.
— Владимир Митрофанович, а не взять ли вам этого молодого человека к себе в санитарный поезд? Что ему делать в автошколе? Готовый медик! И эта склянка с йодом в кармане… В поезде Александры Фёдоровны служат поэты, почему бы и вам своего не завести? По-моему, надо подумать, как вы считаете?
Действительно, у конкурентов — а Пуришкевич считал санитарный поезд императрицы своим единственным конкурентом! — среди санитаров числились молодые поэты, Николай Клюев с Сергеем Есениным. Как и Маяковского, покровители всеми правдами и неправдами старались спасти их от отправки на фронт. Клюев с Есениным повезло: поездом императрицы ведал полковник Дмитрий Николаевич Ломан — добрый приятель Распутина. Вот у Григория Ефимовича и выхлопотали просители записку к Дмитрию Николаевичу.
Милой, дорогой, присылаю к тебе двух парешков. Будь отцом родным обогрей. Робяты славные, особливо этот белобрысый. Ей Богу, он далеко пойдет.
По этой протекции отмеченный старцем Есенин и приятель его Клюев попали не в окопы, а в царскосельские лазареты…
— Насчёт противоядия вы правы, — продолжил Келл. — Амилнитрит, тиосульфат натрия… Только применять его надо или непосредственно перед отравлением, или сразу после. Иначе — мёртвому припарка. Что же касается пирожных — тут, Владимир Митрофанович, тоже вышла бы неувязка, даже если бы Распутин оказался сладкоежкой. Цианиды взаимодействуют с сахаром. И при этом, увы, теряют свои токсические свойства. Если же подмешивать цианистый калий заранее, он успеет прореагировать ещё и с атмосферным углекислым газом. Был цианид — стал карбонат. А карбонатом калия отравить затруднительно.
— Очень любопытно, — бросил через плечо Дмитрий Павлович. — Чувствуется, что предмет вы знаете не понаслышке. А скажите-ка мне, на Малую Невку лучше со стороны Крестовского острова заехать или с Петровского?
— Лучше с Петровского. Ближе и спокойнее, — сказал Келл.
Автомобиль как раз повернул с набережной у Марсова поля и переехал самый красивый мост — Троицкий. Одолев начало Каменноостровского проспекта, Дмитрий Павлович вывернул руль и повёл лимузин влево. По Кронверкскому проспекту затяжной дугой обогнули Арсенал и просторный Александровский парк с увеселительным «Народным домом».
Ещё на мосту Келл поймал себя на том, что высматривает во льду полынью, и заметил, что Пуришкевич занят тем же.
— Потерпите, Владимир Митрофанович, — негромко сказал он, — здесь это было бы чересчур.
С Кронверкского проспекта повернули на Александровский, который продолжился набережной реки Ждановки — и здесь Келл с Пуришкевичем, сами того не желая, снова обшаривали взглядами лёд, а Дмитрий Павлович уверенно повёл автомобиль через мостик на Петровский остров. Проспект между пивоварнями «Бавария» и канатной фабрикой выглядел тёмным и безлюдным. Лишь в палисаднике у тринадцатого номера, занятого убежищем Императорского театрального общества для престарелых артистов, померещился какой-то человек.
— Вы его видели? — спросил великий князь Маяковского. Тот пожал плечами. Вроде бы да, а вроде бы нет…
На площади против пожарной части лимузин последний раз повернул направо — и въехал на мост через Малую Невку. Фары выхватили из мглы в сотне шагов будку охраны.
— Здесь, — сказал Келл. — Прижмитесь влево и выключите свет, бога ради!
Погасив фары, Дмитрий Павлович заглушил и машину. Автомобиль окутался ватой тишины и беспросветной тьмой.
— Выходим, — негромко скомандовал Келл, когда глаза начали что-то различать во мраке.
По обе стороны моста на льду пятнами темнели несколько майн.
Дмитрий Павлович закурил. Интересное дело, он столько раз видел этот мост и ездил здесь! На противоположном берегу — рукой подать — помещался стенд, где стреляли по голубям и глиняным тарелочкам. Столько раз видел этот мост, но ему даже в голову не могло прийти, что однажды холодной зимней ночью он попадёт сюда в такой компании и с такой целью…
Маяковский с Пуришкевичем пытались вытянуть наружу свёрток с телом Распутина. Он цеплялся за дверной порог и не подавался. Володя поднял глаза на Лилю, которая продолжала сидеть в салоне, и попросил:
— Подтолкни…
— Я не могу, — прошептала она.
Выругавшись, Пуришкевич забрался внутрь и нарочно наступил Лиле на ногу. Он повозился, нащупал верёвки и скомандовал Маяковскому:
— Тяните! И — раз! И — раз!
Одна из верёвок лопнула, но свёрток всё же проскочил в двери и оказался на снегу возле перил, у ног Дмитрия Павловича — тлеющий огонёк папиросы озарял его красивое бесстрастное лицо.
— Присматривайте за будкой, — попросил Келл великого князя. — Только гостей нам сейчас не хватало.
Британец помог Пуришкевичу и Маяковскому перевалить завёрнутого в штору покойника через перила. Тело ухнуло на несколько сажен вниз и деревянно стукнулось о лёд.
— Что дальше? — спросил Дмитрий Павлович.
— Ваша очередь. — Келл повернулся к Маяковскому. — Ступайте туда и столкните его в полынью.
— А если я откажусь? — спросил вдруг Володя, нависая над британцем и коротышкой-депутатом.
— Не разочаровывайте меня, — посоветовал Келл и, как воспитатель пальцем, покачал перед носом у Маяковского «браунингом» Юсупова. — Дело надо довести до конца. Теперь совсем не до шуток.
Лиля выбралась из автомобиля, встала рядом с Володей и вцепилась в рукав его шинели.
— А что будет после того, как?.. Вы нас убьёте?
— Милостивая государыня, — с лёгким раздражением в голосе ответил британец, — если вы до сих пор живы, то лишь благодаря тому, что выполняли мои указания. Продолжайте в том же духе, и можете не бояться за свою жизнь!
Пуришкевич заметно нервничал.
— Мы слишком долго здесь стоим…
— Решайте, Маяковский! — потребовал Келл. — Геройствовать не советую. Тем более, вы не герой. У меня не идёт из головы эта ваша склянка с йодом… Будь вы посмелее, вы бы не пописывали о войне, а воевали! И были бы сейчас далеко отсюда. На фронте, или в могиле… или в госпитале, как Сухотин. Итак?
Помешкав ещё немного, Маяковский наклонился, неловко чмокнул Лилю в холодную щёку и зашагал прочь. Его солдатские ботинки заскрипели по снегу. На крутом берегу он, конечно, поскользнулся и больно ударился, съезжая на лёд. Поднявшись, отряхнулся и осторожно пошёл к лежащему возле моста свёртку.
— Посидите пока в моторе, — предложил Лиле британец. — По крайней мере, там можно спрятаться от ветра.
Он подал ей руку, помог забраться в салон и прикрыл дверцу. Пуришкевич подошёл вплотную к Келлу и спросил:
— Я надеюсь, вы не собираетесь их отпускать?
Келл смерил его долгим взглядом и обратился к великому князю:
— Не угостите папиросой?
Дмитрий Павлович раскрыл золотой портсигар с монограммой на крышке.
— Бросьте, — не унимался Пуришкевич, — я прекрасно видел, что вы всю дорогу держали «браунинг» наготове. Зачем, если не секрет?
— Чтобы стрелять, если бы нас остановили.
Теперь Келл стоял к депутату вполоборота, затягивался папиросой и вглядывался в полумрак, следя за тем, как Маяковский тащит Распутина к полынье. Ослабшие верёвки цеплялись за торосы и сползали, из свёртка наружу показались голова и ноги убитого, и штора походила уже скорее на волокушу.
— Вы стали бы стрелять? — удивился великий князь. — В кого? В городовых?
— В кого угодно, — подтвердил Келл. — Видите ли, наша компания хороша всем, кроме одного: в неё затесался труп. Вы с трупом — полбеды. Вы с трупом и со мной — государственные преступники. А этого мне и, полагаю, вам вовсе не хотелось бы. Но и отправить сюда вас одних было невозможно. Поэтому я застрелил бы хоть полицейского, хоть патрульного.
Сквозь мглу на фоне льда темнел силуэт Маяковского. Он доволок тело Распутина до чёрного пятна майны и стал отламывать жердь от оградки, которой кабанщики обнесли опасное место.
Дмитрий Павлович перевёл недоумённый взгляд на Келла:
— Что он делает?
— Полынья замёрзла, — пояснил тот. — Холодно, лёд встаёт быстро. Обколоть надо, и — rest in peace…
— Если этого не сделаете вы, это сделаю я, — заявил Пуришкевич и вытащил пистолет.
— Вхóдите во вкус? — спросил Келл. — Не смею мешать. Только хорошенько посчитайте патроны.
— Зачем? — не понял депутат.
— Сначала вы убьёте Маяковского с девицей. Потом сторожа в будке — его никак нельзя оставлять в живых. Наш приезд он проспал, но от вашей пальбы непременно проснётся. Кстати, не обратили внимания, как здесь тихо? Верный знак, что вас услышат городовые на островах. Услышат и примчатся сюда. С Петровского, с Крестовского… Их вам тоже придётся перестрелять. Ещё есть пожарные на площади, охрана «Баварии»… Патронов хватит? Мы ведь не сможем вам помочь, поскольку будем уже далеко. Не так ли?
Он посмотрел на великого князя.
— Задерживаться не станем, это точно, — подтвердил Дмитрий Павлович, снова затянувшись папиросой и подсветив лицо.
— Имейте в виду, — добавил Келл, — что тела всех убитых спускать под лёд вам придётся в одиночку: Маяковского-то уже нет, вы его застрелили! И не забудьте после бойни собрать гильзы, иначе полицейские баллистики вычислят ваш «сэвидж». Если не будете спешить — к полудню управитесь. Хотя надо раньше: в десять мы с вами встречаем в поезде делегацию Государственной думы.
Насупленный Пуришкевич переводил взгляд с британца на великого князя и обратно.
— Шутите, сколько угодно. Я считаю, их отпускать нельзя, — упрямо повторил он. — Продадут.
— Следуя вашей логике, мы должны были застрелить вас ещё во дворце. Стоило появиться городовому, и вы тут же выболтали ему всё, — напомнил Дмитрий Павлович.
Маяковский разбил лёд, затянувший майну. Он отбросил жердь, встал на четвереньки и принялся подталкивать труп к воде. На расплющенную при падении распутинскую голову Володя старался не смотреть.
— Словом, если вы не захватили гантели Феликса, давайте закончим этот разговор, — подвёл итог британец и постучал в стекло дверцы автомобиля. — Лиля, могу я просить вас выйти?
С тихим всплеском тело Распутина ушло в воду. Следом сполз край шторы — и ещё секунду, намокая, виднелся на поверхности. Потом течение рывком втянуло его под лёд.
— Выходите, выходите, — повторил Келл, открывая дверцу авто.
Съёжившись и прижимая руки в муфточке к груди, Лиля шагнула наружу. По лицу можно было догадаться, что разговор она слышала. Девушка сделала ещё пару шагов, уцепилась за перила и крикнула вдруг:
— Володя!..
Крик сорвался и вышел совсем тихим, но Маяковский бросился к мосту. Через несколько шагов он запнулся о ледяной торос и рухнул ничком.
Келл покачал головой.
— Как трогательно! Я становлюсь сентиментальным. Должно быть, старею… Едемте, господа!
Лиля опустилась на корточки у перил и затравленным зверьком следила, как мужчины уезжают. Не включая фар, Дмитрий Павлович аккуратно развернул автомобиль — ширина моста это позволяла — и спросил британца:
— Вы уверены, что они будут молчать?
— Поэты — народ тонкий, — задумчиво ответил Келл. — Думаю, да. Может, теперь Маяковский напишет гениальные стихи. А может, повесится. Или застрелится…
В по-прежнему раскрытое окно лимузина британец швырнул «браунинг» на лёд, в сторону Маяковского.
— Что вы делаете? — поразился Пуришкевич. — Вы бросили ему пистолет?! Пистолет князя?!
— А что вас так напугало? — Келл закрыл окно. — Мы уже, считайте, уехали. На льду в пригороде остался подвыпивший солдат с чужим пистолетом и девица, которая не в себе.
— Но труп!..
— Господь с вами, какой труп? Владимир Митрофанович, нет никакого трупа! Ему всего милю плыть до Финского залива. У вас хорошо говорят: нет тела — нет дела.
Пуришкевич нахохлился, забившись в угол салона, и буркнул:
— Всё равно, помяните моё слово, эти станут болтать.
— И что они расскажут? Что кузен императора в гостях у князя застрелил крестьянина и потом оба надругались над телом, которого нет? Кто станет слушать эту чушь? Отправят в клинику на одиннадцатую версту, да и дело с концом. Но Маяковский с Лилей сами наверняка предпочтут молчать. Не забывайте, что они — убийцы. Каждое слово — шаг на эшафот.
— Распутина станут искать, — гнул свою линию Пуришкевич. — Пойдут пересуды, тут они и заговорят.
Келл пожал плечами:
— Мало ли куда подевался Распутин? Пускай ищут! Уверяю вас, слухов будет множество, да таких, что нормальному человеку никогда и в голову не придут. С подробностями! Народ постарается. А пока труп не найдут, вас и спросить не о чем. Вне зависимости от того, что наплетёт полиции Маяковский… даже если всё-таки решится.
Дмитрий Павлович повёл лимузин обратной дорогой через Петровский остров.
— Всё, что вы говорите, звучит разумно, — сказал он. — Хотя был момент, когда я основательно занервничал.
— Когда Маяковский отказался топить Распутина? — оживился Келл, озорно глянув на Пуришкевича. — Я тоже. Ума не приложу, что бы мы тогда делали с ними обоими! Уф-ф… Голова раскалывается. Джентльмены, где бы нам сейчас выпить хорошего кофе?
